романа «Опавшие листья».
Рюссельхайм, зима 1908…
На балу Яков вел себя, как внезапно расколдованный принц: он вовсю радовался жизни. Восторженное настроение окружающих передалось ему. Яков был совершенно раскован, много шутил и смеялся. Нежное щебетание Луизы и Марии услаждало его слух, необычайное остроумие Фридриха стимулировало его интеллектуальный тонус, тепло Марихеного тела окутывало его, как снежный покров отдыхающую пашню. Податливость Марии в танце, ее мгновенный отклик на каждое его движение наполнял Якова, словно капитана океанского лайнера, торжествующей уверенностью в своей власти над кораблем, а может даже, и над самой морской стихией...
Ночью после бала Якову снился тягостный сон: будто бы он и Хелена с какими-то тяжелыми чемоданами спешат на вокзал к поезду. Поздний вечер, сумерки, какие-то препятствия на их пути. Под ногами у него переплетающиеся рельсы железной дороги….
И вот, наконец, он видит поезд. Но это не поезд, а трамвайный вагон, который штурмует толпа отъезжающих. Они с Хеленой тоже в этой толпе. Его одолевает страх не попасть в вагон.
И тут на платформе появляется цыганский табор. Цыганки в длинных юбках, несущие на руках своих кричащих детей…. Захваченные их потоком, Яков и Хелена оказываются в вагоне. Они едут в вечернем сумраке по улицам какого-то незнакомого большого города. Потом дома незаметно исчезают, и Яков лишь чувствует, как колышется его тело в такт движению вагона, который уже движется посреди голой степи.
Внезапно вагон останавливается. Начинается давка и суета с посадкой-высадкой пассажиров. Потом вагон отправляется. Яков, зажатый цыганами у окна на задней платформе, с ужасом видит, что Хелена вышла и теперь стоит одна на остановке. Глядя на Якова в удаляющемся вагоне, она … неистово смеется, приседая и заламывая руки. На ней небесно-голубое бальное платье Марии.… И смех ее такой жуткий, тревожный….
«Так плачут от большого горя», - понял Яков проснувшись.
Недобрые предчувствия омрачили его настроение. «Ах, куда я поехал?!»
- На бал, - ответила совесть.
От стыда он плотно зажмурил глаза.
- Причем здесь Хелена? – пытался оправдаться он.
- Ты оставил ее ради Марии.
- Неправда, Шиповничек мой всегда со мной!
- Но вчера ты был с Марией.
Совесть была неумолима. Яков понял, что виноват.
- Я не хотел идти…
- Не хотел, но пошел. «Глаза видали, что руки брали».
Яков накрыл лицо подушкой. Как ему хотелось вернуться в тот момент времени, когда он пригласил Марихен на бал! «Хотел утешить Марию, а огорчил Хелену. Ведь и не думал идти, а не смог настоять на своем. Тряпка, а не мужчина!»
И тут он увидел перед собой маму.
- Сумел ошибиться – сумей и поправиться, - сказала она.
«Милая мама! Как же я скучаю по вас!»
Камень свалился с его души. Яков энергично встал. Новый день начался.
В гостиной он увидел Марию. Ее лицо светилось тихой радостью, а в глазах читался робкий вопрос.
- Какое сегодня чудесное утро! - сказала она.
Яков почему-то покраснел и посмотрел в окно.
- Ветрено…, - сказал он, и настроение у него снова испортилось.
За завтраком ему казалось, что все Байеры от него чего-то ожидают. «Чего же они хотят от меня?» Он дважды пропустил адресованный ему вопрос, дважды ответил невпопад. А когда Мария передала ему чашечку кофе, он покраснел, как вареный рак.
В его душе, как после сна, снова воцарилась сумятица! Он чувствовал, что теряет над собой контроль. Вот это состояние ему было знакомо, однажды он уже испытал подобное…
… В семье Зудерманнов не употребляли вина. Немцы-колонисты заложили большие виноградники в Бессарабии, в Крыму, на Южном Кавказе. Почти в каждом большом поселении был местный винокуренный заводик. Немцев отличала высокая культура виноделия и высокая культура виноупотребления. Пьянства среди них не было. К тому же в среде меннонитов потребление вина считалось большим грехом. Но кто хотел, тот пил…
Это случилось летом, еще до того, как семья Франца Зудерманна переехала в новый дом. Братьям-близнецам было тогда по 16 лет. На соседней улице русские играли свадьбу. Женился старший брат их друга-ровесника Васьки Хохлова. Привлеченные шумом и удалью мероприятия, Яков и Вилли толкались среди детей и зевак на широком дворе жениха. Потом Васька и пригласил их на угощение, на гумно.
В сарае они уплетали пироги и, подражая взрослым, запивали их самогоном. Залихватское веселье, свобода, жаркий день и крепкий градус быстро сделали свое дело. Сначала Яков удивился, что ноги перестали его слушаться. Он хотел встать, а не смог. Потом перестал слушаться язык. Голова наполнилась какой-то ватой. Мысли в ней путались, как в густом кустарнике. Предметы перед глазами начались разъезжаться в разные стороны. И Яков с ужасом какой-то последней мыслью осознал, что он не владеет собой!
Первым испугался Васька. Он выпивал не впервые и знал, что может последовать далее. Пьяных братьев надо было отправить домой. Но как? Васька один, а братьев двое. Васька вышел во двор, потом на улицу. Здесь он увидел знакомого мужика, ехавшего на груженой телеге как раз в ту сторону, где жили Зудерманны. С мужиком Васька договорился быстро. Вместе они вывели братьев на улицу. Васька привязал к борту телеги вожжи, сунул концы вожжей в руки братьям, а мужику недопитый шкалик самогона, и процессия тронулась в путь. Мужик правил лошадью, братья тащились за ней, как пленные рабы, Васька, как пастух, погонял их сзади. Так они добрались до дома Зудерманнов.
Дело было под вечер. Были ли при этом свидетели, и что произошло потом, Яков не помнил. Последний человек, которого он видел, была отворившая ворота мама Тина.
Якову было очень плохо, и мама всю ночь ухаживала за ним. Первое, что Яков осознал, приходя в себя, это огромное, тяжелое чувство стыда перед ней. Он лежал, не шевелясь, не открывая глаз, и с радостью готов был принять смерть, если бы она случилась до того, как он вошел в Васькин сарай.
Но сколько ни лежи, сколько ни страдай, жизнь назад не отмотаешь. Пришло время, и мама сказала:
- Иди теперь к отцу. Он ждет тебя.
- Я не могу этого сделать, - ответил Яков, не смея взглянуть на нее.
- Почему?
- Мне стыдно…
Яков чуть сдержался, чтобы не зареветь.
- Сумел ошибиться – сумей и поправиться, - спокойно сказала мать и оставила его одного.
Яков долго лежал, собираясь с силами. Он теперь владел собой, но ноги его не несли. Наверное, потому что голова сопротивлялась. Пришлось себя преодолеть.
Яков предстал перед отцом: глаза в пол, лицо, как хмурая осень. Отец молчал. Яков второй раз готов был принять смерть, если бы она случилась прямо сейчас, чтобы ничего предстоящего не было. Отец молчал.
- Я каюсь…, - выдавил из себя Яков, не поднимая глаз.
Отец вздохнул. И Яков неожиданно почувствовал в его вздохе столько жалости и сочувствия, столько тепла и любви, что с удивлением широко раскрыл глаза. Отец смотрел на него с болью – по щекам сына покатились горячие слезы…
- Ты думаешь, что живешь для себя? – тихо спросил отец. – Никто из нас не живет для себя: всякий поступок влияет на ближних во благо или во вред и имеет большее значение, чем мы предполагаем. Если даже словом можно «погубить брата», то тем более дурным примером.
- Папа, - воскликнул Яков, - я обещаю, что больше никогда не буду пить!
Франц Зудерманн грустно улыбнулся.
- Ты уже взрослый, Яков. Я тебя ни к чему не принуждаю. Господь показал человеку путь истины и дал ему свободу поступать по своему выбору. Адам и Ева избрали грех и стали рабами своих страстей. Ты тоже можешь стать рабом пьянства.
- Я не сделаю этого!
- Сколько бы человек ни повторял: «Я не сделаю этого», он все же будет оставаться в порабощении греху, пока Господь в Своем милосердии не освободит его, не даст ему возможность дышать свободно, идти прямо и скоро, ясно видя цель перед собою. Это Он говорит нам: «Ты свободен». Слышишь ли ты этот Голос?
- Да, папа.
Яков воспрянул духом. Он смотрел отцу в глаза.
- Можешь идти, Яков. Ты свободен, - сказал отец.
Потом в своей комнате Яков долго и горячо молился. Когда же он вышел, то словно попал в тот момент прошлого, когда еще не знал о предстоящей свадьбе Васькиного брата. И окружающие не вспоминали об этом эпизоде, как будто его вовсе не было.
...В первое утро Рождества 1908 года, чтобы охладить страсти, бушевавшие в нем после бала, Яков вышел на улицу. Сегодняшний день был совершенно не похож на вчерашний. Холодный сырой туман окутал город, резкие порывы ветра мели снег по пустынным улицам. Все магазины и лавочки были закрыты. Долго бесцельно бродил Яков по городу, пока не почувствовал, что окончательно замерз. На счастье он увидел маленький магазинчик с вывеской «открыто», который будто зазывал его к себе. Яков вошел в теплое помещение. Здесь продавались бакалейные товары, сувениры, газеты. Но первое, что заметил Яков, была кукла, висящая над стойкой продавца.
На обруче, диаметром сантиметров в двадцать, украшенном мелкими жемчужинами, сидела, как на качелях, прелестная куколка. Она была похожа на воздушную акробатку под куполом цирка. Контуры ее фигурки были сделаны одним витком проволоки, шелковое платьице-колокольчик опушено нежным лебяжьим пухом. Из пушистого манто выглядывали тоненькие ручки-прутики, которыми она держалась за обруч, и свешивались изящно скрещенные тоненькие ножки в золотистых башмачках, похожих на пуанты балерины. Розовое тряпичное личико куклы обрамляли рыжие волосы из пряжи, черные бусинки-глаза лукаво сверкали. Кукла излучала такой задор и оптимизм, что на нее невозможно было смотреть без теплой улыбки.
- Продается? – чтобы оправдать свое присутствие спросил Яков в ответ на вопросительный взгляд пожилого рыжего продавца.
Тот кивнул головой, осторожно снял куклу и положил ее в белую картонную коробочку.
- Ангел…, - усмехнулся неразговорчивый продавец в рыжие усы, подавая коробочку Якову.
Вновь, погруженный в себя, брел Яков по улицам пока не очутился перед каким-то старинным костелом в Рюссельхайме. Он вошел туда. Здесь шло богослужение, сопровождаемое пением и игрой на органе. Он присел на скамью и погрузился в божественные звуки, которые постепенно восстановили его душевное равновесие. Из костела Яков вышел свободным человеком.
В прихожей дома Байеров, снимая пальто, Яков положил коробочку на трюмо. В это время мимо него безмолвно прошла Мария. От ее мимолетного взгляда не ускользнула и белая коробочка...
Яков прошел в гостиную, где находились родители Марии, почтительно поблагодарил их за гостеприимство и, сославшись на множество предстоящей работы, решительно простился.
Через час Яков покинул их дом. Удивленные Байеры не удерживали его. Забытая белая коробочка так и осталась лежать в прихожей.
Вечером в Дармштадте у Якова поднялась температура, и его свалил грипп, который тогда назывался «инфлуэнца».
Внезапный отъезд Якова озадачил каждого из семьи Байеров.
Мария пошла в прихожую и открыла белую коробочку, принесенную Яковом. Трогательный ангел вызвал у нее теплую улыбку. «Вероятно, он предназначался для меня, - размышляла она. – Почему же Яков не подарил его? Почему уехал? С утра он выглядел неважно…. Уж не заболел ли?»
Фрау Байер, как опытный следователь, вела беседы с каждым членом семьи по отдельности.
- Фридрих, что это с Яковом?
- Сам удивляюсь…
- А как он вчера на балу себя вел?
- Прекрасно! Как всегда. Даже лучше, чем всегда.
- То есть?
- Я,например, никогда не думал, что ему нравятся танцы. А вчера они с Марией, думаю, не пропустили ни одного.
Фрау Байер спросила прямо:
- Фридрих, как думаешь, Яков влюблен в Марию?
- Ну… как же можно поручиться за другого? Я не могу знать, как у него проявляется влюбленность.
- А может у него девушка есть, ... где-нибудь в России?
- Он никогда мне об этом не говорил.
- Ну, а по косвенным признакам ты не мог заметить?
- По каким это признакам? – удивился Фридрих.
- Ну, подарки кому-нибудь покупал… или письма писал…
- Подарки своим домашним он всегда покупал. Целый чемодан набивает ими, когда на каникулы едет. А письма? Два раза в месяц приходят ему письма от родителей, два раза он отвечает. Иногда ему пишет брат, который учится в Санкт-Петербурге…. Но очень редко.
- Хм…. Сын, а ты не мог бы как-нибудь спросить его, как он относится к Марихен?
- Мама, пристало ли мне?! Пусть она сама его об этом спросит.
Но любящая мать, боясь огорчить Марию, не могла ей дать такой совет.
- Меня несколько удивил отъезд Якова, - сказала она, оставшись наедине с дочерью. – Уж не обидели ли мы его чем?
- Как обидеть? Он не дает ни малейшего повода к этому. Яков – милейший человек. Смотри, что он мне подарил!
Мария выбежала из комнаты и вернулась с белой коробочкой в руках. Она вынула обруч с рыжим ангелом и слегка раскачивала его, любуясь.
- Какой милый ангел, не правда ли?
- Когда это Яков успел тебе его подарить? – спросила мать.
- Ах, мама, не успел…
- Почему ты решила, что подарок предназначался тебе?
Ангел беззаботно качался на обруче. У него было неоспоримое сходство с Марихен, которое невозможно было не заметить.
- А кому же тогда? – спросила Марихен.
- Но ты же понимаешь, что игрушка не принадлежит тебе, пока Яков ее не подарит?
- Ну, пусть она полежит до его приезда в моей комнате! Не пылиться же ей в прихожей! – сказала Мария, укладывая ангела в коробку. – Я боюсь, как бы Яков не заболел. В Дармштадте некому будет ему помочь. Надо поторопить Фридриха с отъездом.
- Марихен так любит этого колониста, - сказала фрау Байер мужу уже в постели. – Но он никак не выказывает своей любви к ней.
- Не торопись, дорогая. Время у нас еще есть, - ответил герр Байер, обнимая жену.