На самом деле, никто не собирался на эту тему шутить, и получилось оно случайно. Около одиннадцати вечера к нам в комнату постучали. Янки* сразу же решил, что это толстая Юлька, и попросил меня «придумать чего-нибудь, чтобы она оставила его в покое». Открыв дверь, я действительно увидел толстую Юльку, наглую и веселую.
- Янки умер, - выдал я первое, что пришло в голову. Сам не знаю, почему я сказал именно это, а не что-то еще, менее печальное.
Юлька, когда расхаживала по общаге, презирала нижнее белье в верхних его проявлениях (про остальные проявления, слава богу, не знаю). И тут ее унылая грудь с глядящими вниз печальными сосками как-то странно дернулась под натянутой футболкой, лицо сжалось в комок, а сама она, издав странный писк, упала на мою тощую грудь. Пошатнувшись, я, однако, устоял. Порыдав от души, толстая Юлька стала расспрашивать, как такое могло произойти.
- Сердечный приступ, - сказал я, вздыхая. А потом выпроводил ее вон, сообщив, что все организационные вопросы на мне, и поэтому меня лучше не трогать, ибо и так тяжело все это перенести.
Когда она ушла, Янки напал на меня с претензиями, но я видел, что ему смешно. Мне, признаться, тоже было весело.
На следующий день мы оба не пошли в универ. Янки, само собой, для конспирации, а я, в принципе, из тех же соображений. Уже к девяти утра в нашу комнату началось паломничество из сочувствующих. Кто-то даже притащил ужасный пластмассовый венок. Он был гадок, но согласно ситуации пришлось взять. Я прислонил венок к холодильнику, что, несомненно, прибавило похоронного антуража.
Янки по случаю вырядился в нарядный костюм, улегся на свою кровать прямо в ботинках и читал книгу. Я выдернул герань из горшка в коридоре и воткнул ему в нагрудный карман. По легенде, конечно, тело уже увезли в морг, так что зачем все это было, не знаю. Да и дальше порога я, понятное дело, никого не пускал.
Потом Янки захотел в туалет и стал канючить на эту тему. Пришлось принести ему с кухни ведро и деликатно выйти вон, пока он сделает свои дела.
Сочувствующих было на удивление много. Я делал скорбное лицо и рассказывал всем про сердечный приступ. Девчонки так плакали, что я и сам поверил бы в то, что Янки умер, не лежи он на соседней кровати с самодовольным румяным лицом.
Ближе к обеду мы решили, что шутку пора закруглять, но как достойно выйти из ситуации, не знали. А вечером пришла Наташа со своей невзрачной подругой. Они всегда ходили по универу вместе - стройная точеная Наташа и кривоногая маленькая Ира. Прямо как мы с Янки.
Наташа не стала драматически падать в мои объятия, но в ее красивых глазах так трогательно дрожали слезы, что я впервые за последние сутки устыдился. Потом все внезапно раскрылось. Наташа смело шагнула в комнату, увидела лежащего на кровати Янки, который первое время не шевелился, а после по некоторым признакам стало понятно, что он хочет заржать. Герань от тряски выпала из нагрудного кармана и спикировала на пол. Янки смеялся уже в голос. Страшненькая Ира завизжала, а Наташа сказала, что мы два идиота.
Я сбегал в магазин и принес вина. Наташа журила нас, Ира хихикала, а я… Я чувствовал себя несостоявшимся убийцей, а с другой стороны был будто бы и вовсе не при делах.
Потом мы с Ирой снова ушли за вином, а когда вернулись, дверь в комнату оказалась заперта изнутри.
Странно устроены женщины. В самой их сути заложено периодически накатывающее сострадание, у них в этом какая-то затягивающая, необходимая потребность. Так, из покойника Янки превратился в героя, как будто бы он не валялся целый день за книгой, а действительно умер, после чего внезапно и волшебно воскрес.
Мы снова вышли на улицу, сели на скамейку, и настырный мартовский воздух безнаказанно трепали наши лохмы до шести утра. Ира доверчиво уткнулась в мое плечо своей бесцветной мордашкой и похрапывала. А я думал о том, что неплохо было бы на время умереть, но не так, как Янки, а по настоящему. Чтобы носили венки, чтобы Наташа плакала, а сам я сидел бы где-нибудь в пыльном облаке и наблюдал.
*Янки - кличка моего университетского приятеля.