Эта глава следует напрямую за главой "Письма Матери"
Возвращался домой, окутанный красками и запахами всего произошедшего за так быстро пролетевшую неделю. После всех событий ехать одному было очень грустно. Вспомнился последний разговор с Симарелиусом.
В нем он рассказывал о своей жизненной позиции, как бы оправдываясь, и извиняясь: «Мне говорят – почему ты всем помогаешь, всем не поможешь. Да, но только потому, что я не могу помочь «всем», еще не значит, что я не должен помочь хотя бы кому-то одному. Почему ты не занимаешься собой, говорят мне. Я занимаюсь собой. Занимаясь ИМИ я занимаюсь СОБОЙ, ибо только так можно заполнить зияющую пустоту в своем сердце, а все остальное так и так сгниет в могиле. Занимаясь только собой, ты становишься ничем. Занимаясь другими, ты становишься всем. Почему это так трудно понять?»
Я подъехал к замку, когда уже вечерело. Остановил карету на подъезде. У дверей стоял Лат.
- Где ты был? Почему мне никто не открывает? Я замерз так, что думал, умру здесь!
- Ты умрешь не здесь. – Я толкнул дверь плечом, и она открылась. – Разве ты не знал, что входная дверь у нас не запирается?
- Почему? – Лат вошел за мной.
- Потому что тут нечего воровать. Единственная ценность в замке – это мое отражение в зеркале, а его я по большей части беру с собой.
Лат закатил глаза от моих шуток, и взбежал по ступеням в свою залу.
- Ты уехал больше, чем на неделю. Ничего мне не сказал, просто исчез. – Донесся оттуда его раздраженный голос вместе с шелестением и грохотом. Он рылся в своих вещах в поисках чего-то. – Почему ты все время ищешь причины, чтобы нам не быть вместе, Домиарн?
Я поднялся на галерею, поддевая носком сапога паутину по углам лестницы. Наконец, я дошел до двери в его залу так медленно, как только было возможно.
- Потому что я несчастлив с тобой, Лат.
Он даже вздрогнул от неожиданности, ибо прошло такое количество времени, что он уже решил, что я ушел к себе, и не собираюсь отвечать на его вопрос. Держа в руках какие-то куски ткани, мой экс повернулся ко мне – усталые глаза, худое лицо, и ранняя седина в волосах.
- Ты будешь несчастлив со всеми, пока не научишься быть счастливым с собой.
- Я очень счастлив с собой, я нарцисс.
- Нарцисс слепо самовлюблен. Это заблуждение, а не счастье.
Около десяти вечера он просто пришел, и просто лег в мою постель. Как будто мы не поссорились, как будто я не наговорил ему гадостей. Ну ладно. Я посидел еще с «Не отчаяться на закате», и тоже лег спать. От Лата пахло какими-то новыми благовониями. Наверное, заказывает в Рейенкерене.
Глубоко заполночь явился Арканд, и клянусь, запах алкоголя от него через всю немаленькую залу перебил благовония Лата рядом со мной. Он разжег камин, и сидел около него, тяжело вздыхая. Он думал о Лари, и о том, что теперь, когда Натакруна беременна, ясно, что и Лари была беременна от меня, а значит, все это был заговор с целью заставить его жениться, но он удачно увернулся, и оставил всех в дураках. Он ненавидел меня за то, что я пытался его обмануть. Желал бросить службу, но не представлял, куда еще можно пойти, где дали хотя бы половину того, что он зарабатывал у меня.
Как будто он не был там со мной в ту ночь, когда мы нашли Натакруну, подвергшуюся насилию, да еще с тремя ножевыми ранениями в живот. Но, когда ты считаешь, что виноваты все вокруг, кроме тебя, то твоя память обернет все именно так, и никакие факты ей не помешают. Я уснул с этими мыслями, глотая горечь.
Проснулся среди ночи от шепота в большой зале. Перешептывались два голоса. Лат спал рядом. Сначала я подумал, что это Арканд притащил кого-то из пивнушки, что было бы последней стадией неуважения ко мне, но, чем больше я прислушивался к голосам, тем больше понимал, что ни один из них не является Аркандом уже хотя бы потому, что они говорили на неизвестном нам обоим языке.
Я часто слышал всякие голоса в голове, в том числе на иностранных языках, но эти звучали из залы. Следующей догадкой было, что это умерщвленные моим дедушкой души (не называя их коробящим словом «призраки»), которых я гонял, только когда они начинали пугать жильцов замка, а так они делали, что хотели, ибо это был их дом задолго до того, как он стал моим.
Но и эта версия отпала, когда я проник в их сознание, и понял, что это были совершенно живые люди. В тот же момент мне стало понятно, о чем они говорили.
- Оставь чертежи, это у нас уже есть. Нужно еще сделать копию вот с той книги. Что еще у нас по списку?
- «Удивительные свойства легких цветных металлов».
- За какой год твой список? Он этого еще не написал, где список его манускриптов за этот год?
Оправившись от шока, я закрыл глаза, сосредоточился на генераторе, и увидел их. Они стояли, склонившись над моим столом. Один из них держал в руке маленький, едва слышно щелкающий механизм.
- Быстрее! Что ты сейчас копируешь?
- «Сорта меди и примеси».
- Эту рукопись я еще не закончил. Кто вы такие, и что вы здесь делаете?
Люди, рывшиеся у меня на столе, подняли головы, и застыли. Но в их глазах не было страха. Тот, кто стоял ближе ко мне, был совсем молодым человеком. Его одежду можно было описать только как авангардную, но зато лицо его было просветленным, а испытующий взгляд любопытных глаз изучал меня целую бесконечную секунду. После этого он поднял тот самый механизм, и щелкнул им у меня перед лицом. Второй человек коснулся чего-то на своем поясе, и они исчезли. Просто исчезли. Не ушли, не убежали, а исчезли так, что в один момент мои волны возвращались ко мне их абрисами, а в следующий волны улетели в стену.
Я вздохнул, постоял отрешенно, и закрыл книгу на столе. Они искали у меня что? Рукописи по легким цветным металлам? Я их никогда в глаза не видел. Да прошел бы мимо, и не отличил бы титан от комка земли, ведь я их не слышу. А значит, считай, не вижу.
Вернулся в постель, но уже не мог спать.
Мне на лицо легла рука. Она была теплой и мягкой. Наверное, такие и бывают твои руки, когда всю жизнь работаешь с тканями.
- Только я знаю истинный диапазон твоего безумия, Домиарн. Но я никогда не брошу тебя из-за этого, хотя очень нелегко жить с помешанным, который бегает по дому среди ночи, и болтает сам с собой. Не пытайся оттолкнуть меня, это бесполезно.
Я коснулся его руки, и погладил ее.
Лат положил драгоценный камень своей любви к моим ногам, и любил меня безусловно, несмотря ни на что. А я все время бежал от него, раня все новыми и новыми увлечениями, снова и снова принося домой запах чужих мужчин.
Он неизменно прощал меня за все, он терпел жуткие видения, которые я внушал ему во время близости, не в силах эти картины отключить, он хранил все мои тайны, и с утра брал в руки иголку и нитку, и сшивал не новый камзол, а свое изорванное сердце.
Я поцеловал его руку, рождая в нем каскад сладостной боли.
«Ты будешь несчастлив со всеми, пока не научишься быть счастливым с собой».
Где-то загремел гром, и вот я уже стоял под холодным проливным дождем. В его сердце всегда была осень, а среди ночи я иногда просыпался от того, что в мое окно бились ливни его души, и никакие ставни не могли удержать их сверкающие потоки.