Гнулся и преломлялся лес от гулкого солнца. Растаявший снег падал с могучих лап ели. В воздухе настойчиво плавал запах весны, где-то недалеко стучал дятел. А бобры отгородили дорогу от большой воды, чтобы проехал на дорогой машине Молоденцев.
- Че, это, самое. Как решили вопрос?
- Че как решили... Да видишь че, я тебе говорю. Запомни вообще раз и навсегда, что он ничего тут не решает.
- Так чего делать то будем?
- Да фиг пойми... Да это я пьяный вообще...
- Привет Алек, как твои дела? Мухи, что на столе давил, умрут?
- Кто то приехал. Раззадорил Серега.
Алек протер своё лицо, как посторонний предмет, чувствуя радость красоты ветра.
- Горы начинают танцевать. Ничего вокруг. Рвут. Тебя. ****ый в рот рвут. Печень. Она опять не пришла. Потому, что. Я. Хочу. Быть. Один.
- Таааак, а что будет тем, что тебя порадует?
- Идите на каток, сукины дети. Вот что меня порадует. Это единственное: меня и порадует.
- Что такое секс?
- Секса нет. Есть. Для тебя личное представление об этом.
- Ладно, сейчас тебя Серега подержит, а я руки завяжу.
Алек насупился. Размазал сопли по лицу. Пока Жэка Молоденцев вспоминал узлы.
- Общие шаблоны безопасности. Безымянности. Поступью кривотолков и кривослухов. Кривоглазостью чайки – не летящей, не несущей, не усиляющей. Невменяемость жизни. Обеспечить не ты обязан – кто-то другой, взять за руку и увести. Показать. В ладонях огрубевших. Слезу удержать. Не в муке дело. К любви призван. Не героем, а единственным признан. Правда.
- Ой, он ведь все силушки из меня вытянул. Он, ведь, какой буйный...
Ребятишки помогите мне, я ведь с ним не справлюсь, - осторожно корила Алека женщина, задыхаясь на каждом слове.
- Все равно, сука, квартиру тебе не отдам, приподнимая голову с пустыми глазами вопил он.
- Ведь в психушку его не берут, - причитала она.
Тогда мы связали Алека, отнесли в дом лесника и ушли. Из незнакомого нам леса со странным ощущением. Что мы когда то здесь были. Или будем. В этом пустом, пахнущем мертвыми простынями доме.
- Запрись в доме на краю земли. Шорох на крыше. Ты и есть нстоящее.- Услышал я в ответ. Где-то между верхушек сосен сидели три совы. Тогда я не сдержался.
- Встал на дыбы, не возмущайся. Бойся, сука. Иди по направлению своих лишь чистых порывов. Правда.
Кровь пулсировала в голове. От содеяного появился привкус металла во рту. Мысли ждали разрешения своих связей. От ветров яснее не будет. Будет ветрено. Тревожно. Рвать деревья. Но тишины черепа не нарушать. Сможет. Видит. Насквозь. Аккуратно.
Темным трепетанием, достающих до неба скал, вышел Черный. Из ущелья голодным эхом, смотрящего в лес. Ступая по недоступному. Тоской глаз вырвал ночь. Тишины звезд не боялся. Трогал кору деревьев, вбирал опавшую хвою. Сильным не хотел быть. Запомнил березу, не обернулся, губами засохшими шептал о будущей ночи, тугим желанием заполнил качающиеся кроны. Невозможность отдавала болью в висках. Невозможность любить – похоть оставил в ущелье. Внутри борьба. Клочьями грязных волос лезла в глаза. Раздавленная клюква в ладонях теперь не нужна. Чужой мох под ногами. Не верит, что оставляет следы, не верит в себя. Верит в одиночество. Такого же леса, когда отдает тело спрятавшейся тени за деревом – смотрит в звездное небо. Пока болото не запретит дышать. Не залезет вонью в горло. Оставил стонать лес.
В одиночестве.