ДЖОН УОТСОН
Меня и удивило, и порадовало то, что Холмс сразу и целиком оказался на моей стороне. Оказывается, все эти годы мне было нужно, чтобы кто-то сказал мне: «Ты не виноват» - я даже не отдавал себе в полной мере отчёта, как мне это было нужно. А Холмс сказал мне это совершенно искренне – я чувствовал не только по его словам и тону, но и по прикосновению рук – его руки вообще всегда говорили мне о нём чуть больше, чем лицо. Они и сейчас сказали мне очень много – например, о его сомнениях, о потревоженной впечатлительности, которую он скрывал, и которой я причинил боль своим рассказом, о жалости, о лёгкой обиде – как это я мог хоть во сне допустить мысль о том, что он – Виктор Норсер, подкарауливающий меня и угрожающий мне. Но, в то же время, я узнал через прикосновения его рук и о доверии моим словам, и о готовности быть рядом в дальнейшем, как бы оно не сложилось. И я успокоился.
Но теперь я, действительно, чувствовал себя, как выжатый лимон, и совета Холмса послушался без малейшего сопротивления. Вероятно, от того, что я рассказал ему обо всём, столько лет нещадно глодавшем и глодавшем мою душу, мне стало настолько свободнее дышать, что сон накрыл меня легко и тепло, как пуховое одеяло.
Я проспал не так уж долго – пару часов – но проснулся, наконец, по-настоящему отдохнувшим. Холмс устроился в кресле рядом с моим диваном – передвинул его поближе – и, закрыв глаза и расслабленно откинувшись на спинку, не то дремал, не то медитировал.
Впрочем, едва я шевельнулся, его веки дрогнули, и он посмотрел на меня сначала пустым, ничего не выражающим взглядом – как видно, всё-таки дремал, но тут же и глаза, и углы рта тронула лёгкая улыбка.
- Проснулись? Ну что, не мучили вас кошмары?
- Нет. Похоже, вы их разогнали, как и обещались.
- Ну, вот видите! – засмеялся он. – Выходит, я всё-таки иногда держу своё слово.
-Да, когда считаете это целесообразным... Вы не обиделись? – спохватился я, подумав вдруг, что мои слова могли его задеть.
- Нет, я не обиделся. Я, к вашему сведению, не считаю тупую верность слову просто потому, что оно было неосторожно сказано, добродетелью. Если есть возможность исправить сделанную ошибку, глупо и предосудительно отказываться от такого исправления из одного только пустого упрямства, именуемого отчего-то верностью себе, - он сдержанно зевнул и покосился на часы: - Половина пятого... Какая бесконечная ночь! Я бы снова выпил кофе, Уотсон. Хотите?
- Сейчас приготовлю. А как ваша рана, Холмс? Я – прескверный врач, за своими проблемами забыл о ваших. Ну-ка... – уже привычно тронул его лоб – горячий, бархатистый от мельчайших бисеринок пота. – Придётся ещё вам больно делать, друг мой. Чуть погодя, когда Мэрги встанет – мне нужен будет ассистент.
- Ничего, я – в порядке, - он, расслабился, пропустил по своему лицу густую тень, словно устал на миг, медленно провёл по нему ладонью, но тут же снова взглянул бодро, с привычным своим насмешливым прищуром и чуть улыбнулся. - Давайте, Уотсон, ближе к кофе. Посулили – так извольте. Вон то печенье, в вазочке, кстати, весьма рекомендую...Мэрги Кленчер-то, оказывается, ценное приобретение, хоть и жаль держать такое сокровище в качестве кухарки и горничной, а?
Я невольно нахмурился – вольная шутка Холмса уязвила меня.
- Мне нравится Мэрги, - резко сказал я.
- Мне тоже, - серьёзно ответил он. – Но я, несчастный, совсем неподходящий объект для её приязни, а вы, хоть и влюблены, давно уже вынесены ею за скобки, да и сами понимаете, что в перспективе ваши матримониальные планы безнадёжны. Подозреваю, что у нас троих ещё будет масса проблем по этому поводу. А впрочем, готов поступиться своим душевным спокойствием ради такой компании. Лишь бы не пришлось после труп сжигать.
- Я вас сейчас ударю, - пообещал я.
- Не ударите. Потому что признаёте справедливость моих слов, в какой бы форме я вам её ни поднёс. Кстати, вы не собираетесь поведать мисс Кленчер свою занимательную историю? Как лишнюю гарантию от неприятных последствий...
У меня зашумело в ушах от сдерживаемой злости. Рука, державшая кофейник задрожала, и вода плеснулась из-под крышки.
- Ну, вот и что вы взъярились? – спокойно спросил Холмс. – А если я не вас – если я себя имею в виду, а?
- Спятили вы совсем – вот что, - проворчал я. – За такие намёки...
-...убить меня мало? – засмеялся он. – Ладно, Уотсон, будет вам. Хотите, я ей сам расскажу?
- Только попробуйте!
- Ну, положим, если я попробую, никак вы мне не воспрепятствуете, - сказал он, словно нарочно дразнил меня. – Ещё никогда я из чистого страха не поступал нецелесообразно. Даже если бы это был страх поссориться с вами. Учтите на всякий случай.
Я, молча, сунул кофейник на угли, отошёл и остановился у окна, повернувшись лицом к стеклу, хотя смотреть там было не на что – темнота, да дождь, да тусклые фонари. За спиной скрипнуло кресло, и я, хоть и не услышал шагов Холмса, почувствовал сзади его дыхание.
- Бесчестно с моей стороны, это вы верно рассуждаете, - проговорил он, а стоял так близко, что тихие слова запутывались у меня в волосах. – Да только... плевать мне на честность, когда вас уже обложили, как лисицу в норе. И Мэрги – возможный союзник, а день-два спустя такие союзники будут у вас на вес золота. Неужели вы не видите, Уотсон, как, в самом деле, паршивы ваши дела? Что вы думаете со всем этим делать?
-С чем, Холмс?
Он вздохнул:
- Просто поразительно, как вам с вашим устройством мозга удалось факультет-то закончить. Я что, неясно выразился? Вас кто-то погубить хочет и кладёт на это немало усилий. Ну?
- А что «ну»?
- Поручите мне расследование – вот что.
- То есть? - не понял я.
- То есть, карт-бланш и никаких умолчаний. Заниматься я этим, понятно, всё равно буду. Но уж если и вы начнёте мне палки в колёса вставлять...
– У вас слишком высокие гонорары, Холмс, - сказал я, подумав. - Вы мне не по карману.
Он молчал довольно долго. Вдруг придвинулся ближе и, почти положив подбородок мне на плечо, пообещал на ухо:
- Я вам сделаю большую скидку. Впрочем, нет. Я вам просто ни пенса не заплачу за лечение... Ну, что вы надулись, как мышь на крупу, Уотсон? Располагайте мной, сколько вам угодно, но только, умоляю, слушайтесь вы моих советов.
- Прислушивайтесь, - поправил я веско.
- Что?
- Не «слушайтесь», а «прислушивайтесь к моим советам». В таком варианте я мог бы вам это пообещать.
- Пообещайте.
- Хорошо, обещаю.
- И первый мой совет: расскажите всё Мэрги.
- Нет, - спокойно возразил я.
Он быстро отступил и нервно прошёлся по комнате – краем глаза я следил за его передвижениями. Правой рукой он снова бессознательно придерживал и поглаживал левое плечо – похоже, оно у него разнылось не на шутку. Наконец, остановился у камина, в нескольких шагах от меня, и заговорил, повышая голос, нетерпеливо:
- Не мне одному видны ваши влюблённые взоры. Тот, кто ведёт компанию против вас, завтра же использует Мэрги так, как захочет – хоть против вас, хоть против меня - и она станет его послушным орудием, даже не понимая, что происходит. Вы же видите, у этой истории ноги из госпиталя растут, и вы оба там будете уязвимее уязвимого. На вашем скальпеле окажется грязь, в вашем кофе – яд, в ваших назначениях – роковые ошибки. И Мэрги – единственный человек, на которого я пока что полностью полагаюсь. А вы не хотите ей хоть точку опоры дать. Рубить под собою сук – прерогатива дураков, раз уж на то пошло, милый мой доктор.
- Да как вы не понимаете! – взорвался я. - Мой рассказ как раз топором и послужит! Она – не вы, с вашим непонятным великодушием. Она – женщина, а не мужчина, и моя вина для неё такой уж спорной не будет.
- Напротив. Мэрги, именно как женщина, как раз склонна в этой истории видеть вас жертвой и по-женски жалеть. Женщины охотнее прощают глупость, к вашему сведению. Тем более детям.
- Стоп, - остановил его я. – Что вы мне тут голову морочите? «Склонна видеть» может означать лишь то, что вы всё ей уже рассказали...
Холмс быстро поджал губы и принялся водить пальцем по каминной доске – точь-в-точь провинившийся школьник.
- Да какое вы имели право?
- Наверное, никакого. Меня это не особенно заботит.
- Тогда во-первых, к чему этот разговор, а во-вторых... – я запнулся, не находя слов для выражения охватившего меня негодования.
Холмс криво улыбнулся:
- Хотелось получить индульгенцию. На остатки совести. Ну, нет – так нет. Кстати, я просил её не заговаривать об этом с вами, так что не удивляйтесь, если она будет демонстрировать неосведомлённость. Она очень обиделась на вас за ваше молчание – лишний чёрный шар в вашу урну. Можете ещё попробовать реабилитироваться, если хотите, в её глазах. Мне в ваших такое, похоже, не грозит. И кончим на этом, пожалуй.
С этими словами он снова опустился в кресло и, взяв со стола чистую салфетку, вытер ею лоб. Его длинные пальцы дрожали, а на скулах снова расцвели алые пятна.
Злость моя улетучилась при одном взгляде на эти дрожащие пальцы. Я подумал, что проводить со мной суггестивный сеанс было неполезно для него и, во всяком случае, отняло много сил. Да и в остальном он действовал в моих интересах.
- Вас что, знобит? – спросил я уже без всякого раздражения. – Может, дать жаропонижающее?
- Оставьте, не надо. Лучше кофе мне налейте, пожалуйста, - тихо попросил он.
Взял протянутую чашку, и она тонко дробно задребезжала о блюдце. Впрочем, после нескольких глотков ему сделалось лучше, дрожь почти унялась, но зато пот высыпал уже не бисеринками, а крупным горохом.
- Не смотрите на меня так тревожно, - попросил он, перехватив мой взгляд. – Мне гораздо лучше, чем было вчера утром, хотя похуже, чем вечером, после перевязки. Сделаете ещё одну – и буду в порядке.
- Как только Мэрги встанет... Послушайте, а когда же вы успели рассказать ей? – вдруг спохватился я. - Она что, выходила?
- Ну, не сам же я вломился к ней в спальню, - огрызнулся Холмс.
- Так вы говорили с ней, пока я спал?
- Если бы я говорил с ней, пока вы бодрствовали, вы бы знали об этом... Послушайте, Уотсон, я давно хотел вас спросить: в вашем госпитале введена любопытная униформа с цветовой дифференциацией. Это, без сомнения, директора Мэрвиля идея?
- Да, и идея отменная. Во-первых, мы не переносим на своей одежде по госпиталю уличную грязь, а больничную грязь не переносим на ней же домой. Это гигиенично, и процент смертей от заражения крови у нас очень низок – настолько, что лорд Таурофон подумывает о внедрении такого режима во всех подвластных муниципалитету и королевскому медицинскому обществу больницах.
- Да, это интересно, - нетерпеливо перебил он. – А по какому принципу распределяются цвета?
- Очень просто. Те, кому приходится манипулировать – операторы, ассистенты, фельдшеры и сёстры милосердия, помогающие при перевязке или операциях – носят голубые комбинезоны, остальные кураторы и врачи-консультанты – белые халаты, которые надевают, только сняв пиджак, чтобы им не переодеваться полностью, приходя в госпиталь или уходя из него. Не манипулирующие сёстры и фельдшеры – такие же белые, но уже комбинезоны, а остальные служители – санитары, сиделки и Мэртон – серые.
- В таком случае, вам, наверное, будет не слишком трудно определить, кто мог быть невысокий и худощавый пожилой мужчина в сером комбинезоне.
Я задумался. Под такое описание подходили трое: санитар из морга Хью Вудмен, другой санитар, часто помогавший Роксуэллу, которого я знал совсем плохо, и Сен-Сим.
- Есть два европейца и китаец, - сказал я. – Вам кого? Выбирайте.
- Дело вот в чём... У меня в палате был визитёр, когда я отлучился в туалетную комнату. Он что-то делал у столика, где вы оставили лоток. Мне показалось, он мог подменить какое-то лекарство, а теперь я думаю, не прихватил ли он тот пресловутый обломок зонда. Хорошенько разглядеть мне его не удалось, но я склоняюсь к тому, что, пожалуй, восточный тип подойдёт лучше. И кто же он тогда?
- Сен-Сим, наш служитель. Он – отец Ли, которую вы видели.
- И которая, в свою очередь, видела, как старик, отравленный цианидом, испустил дух вскоре после того, как вы вышли из его палаты... Интересно получается... – и он надолго замолчал, болтая ложечкой в чашке с остатками кофе.
- Полагаете, она нарочно солгала? – наконец, не выдержав, осторожно спросил я. – Зачем?
- И она солгала, и сиделка Колверт солгала? Любому дознавателю проще предположить, что лжёте именно вы.
Я упрямо мотнул головой:
- Что мне до любого дознавателя! Вы-то что предполагаете?
- Я? – Холмс на мгновение задумался. - Я предполагаю, что мы пока что очень мало знаем о наших утопленницах. Недавно сделанный аборт – это лишь одна точка, и через неё можно провести сколько угодно прямых. Нужно найти вторую точку. Этим я и думаю заняться, едва только буду в силах. К сожалению, проще всего получить информацию у Марселя, а наши с ним отношения, боюсь, несколько натянулись... Что касается вас, тут, может статься, дело ещё сложнее, чем я предположил поначалу. Ах, как это, всё-таки, неприятно, что вы сожгли письмо! – с досадой вдруг воскликнул он. – Оно бы о многом рассказало мне, а пепел вопрошать мне не по силам.
- Ну, я мог бы кое-что припомнить, - осторожно предложил свою помощь я. – Я его довольно внимательно изучил...
- Изучили! – недоверчиво усмехнулся Холмс. – Впрочем, мне выбирать не приходится. Излагайте свои наблюдения – будет ещё удача, если они не ошибочные.
Я сдержал негодование и честно постарался припомнить, как выглядело письмо:
- Конверт был потребительский, из дешёвой бумаги – такую в каждой писчебумажной лавочке продают. Почтовый штемпель: Поплар-Хай-стрит.
- Знаю. Это в Ист-Энде. В стороне доков.
- От позавчерашнего числа. Отправлено, судя по всему, поздно вечером.
- Соглашусь, пожалуй. Что ещё?
- Почерк на конверте и внутри был разный, - только сейчас сообразил я.
- Мужской от женского отличить вы в состоянии?
- С определённой долей вероятности.
- Ну и...?
- В конверте почерк был, определённо, мужской, а конверт надписан, мне кажется... Впрочем, я не уверен.
Мне показалось, что Холмс с трудом удержался от язвительного замечания. Поэтому я поспешил добавить:
- А вот бумага, на которой написано послание, определённо, заслуживает вашего внимания, Холмс.
- Чем же?
- На ней были водяные знаки – в другом случае я бы, вероятно, и не заметил бы их, но мне такие листы самому очень хорошо знакомы – это вкладыши «для записей» из рекламных рассылок новой американской фармацевтической компании «ALKA».Едва ли они могли попасть в руки кому-нибудь, никак не связанному с медициной.
- Любопытно. Я это запомню. Что-нибудь ещё?
- Ещё... Да, было и ещё. Но это, скорее, моё впечатление, чем факт... Почерк мне показался... – я замялся, не зная, как объяснить.
- Знакомым? – подсказал Холмс.
- Нет, не то. Слишком искусственным. Как будто человек, писавший им, нарочно старался изменить начертание некоторых букв, но порой забывался, а потом так же внезапно и спохватывался, и буквы вышли в разных местах разные.
- Любопытно, - ещё раз повторил Холмс. – Зачем ему изменять почерк? Вывод напрашивается сам собой: с его настоящим почерком вы знакомы. Не показалось ничего такого?
Я покачал головой.