Глава 1 «Сам»
- Сам у себя?
- Да.
- Один?
- Один.
- Расположение духа?
- Отличное.
- Можно войти?
- Сейчас узнаю. Заходи.
Такой разговор накоротке мог состояться только между сотрудниками, которые не один год вместе встречаются в приемной своего большого начальника. Секретарша, а точнее - помощник второго секретаря по идеологии Сосновского райкома партии кому Надя, а кому Надежда Васильевна. А посетитель – свой человек – инструктор горкома партии кому Витя, а кому Виктор Петрович Баламутов.
- Ну, заходи, заходи. Рассказывай, чем там дело закончилось, - заговорил «сам» - Шатохин Иван Спиридонович. Это стройный высокого роста мужчина лет под пятьдесят, чисто выбрит, правильные черты лица - без особых примет. А вот в одежде Ивана Спиридоновича особые приметы Виктор заметил, вернее - перемены. Где китель с накладными карманами? Где хромовые сапоги и брюки «галифе»? Их нет. Сегодня на нём висит новенький костюм с иголочки. Белая рубашка. А канты на широких брюках клёш так отутюжены – того и гляди - ненароком обрежешься. Виктору стало забавно: его начальник ещё не научился завязывать галстук на два узла. Галстук у его начальника завязан неумело - на один узел. Вместо привычного равнобедренного треугольника между белоснежными воротниками, как показалось Виктору, покоился не синус и не косинус, а какая-то пародия на узел галстука. «Ничего! – Подумал Виктор о своём начальнике, - Лиха беда начало. Захочет – и на двойной узел научится завязывать». Но вслух об этом сказать не посмел. Не та служебная дистанция. Иван Спиридонович – человек наблюдательный. Он заметил ироничную улыбку своего подчинённого, «сам» сел напротив Виктора Петровича за приставным столиком, чего раньше он не допускал – строго соблюдал служебную дистанцию даже и по отношению к полюбившемуся ему подчинённому инструктору.
- Вот, как видишь, перехожу на гражданскую форму. Китель с накладными карманами и брюки «галифе» теперь выходят из моды. – Он тут же заметил оценивающий взгляд Виктора и, как бы оправдываясь, продолжил, - Изживаем этот сталинский стиль. Медленно, всё же неуклонно восстанавливаем ленинскую партийную демократию.
- И стиль тоже?
- И стиль тоже. Это диалектика формы и содержания.
- И за приставным столиком мы сидим вот так просто с глазу на глаз из соображений восстановления норм партийной демократии? – позволил себе Виктор доверительный и дружеский тон. - В театре так часто бывает. После первого акта артисты переодеваются, есть такие комедии с переодеванием. – Сказал и пожалел о том, что отпустил шуточку не по чину. Что положено Юпитеру, не положено быку. - Ой, извините, что я такое говорю, я не вас имею в виду. Что вы? Что вы? Пример не к месту.
- То-то! – по-отечески урезонил Шатохин зарвавшегося юнца.
Виктор заметил про себя, что ещё актёрского мастерства у Ивана Спиридоновича маловато, чтобы перевоплотиться в настоящего товарища, в эдакого либерального друга-наставника. В его игре в демократию чего-то ещё недоставало. То улыбка - без блеска в глазах, то во взгляде, если и проглядывались мизерные искорки доброты, то, как на зло, пропадала улыбка. Навыки новой партийной демократии этому прожжённому номенклатурному работнику действительно давались с трудом. Он ещё до сих пор на своём теле чувствовал китель сталинского покроя. С трудом Шатохин изживать в себе диктатора районного масштаба, но решения очередного пленума партии обязывали перестраиваться на новый лад. Они требовали от него победить в себе бюрократа. Легко ли сказать? Это всё равно, что перейти на постную диету. Это ж надо каждый день играть комедию, ломать из себя шута горохового. Сейчас он «сам» - товарищ партийный секретарь, попытался представить себя партийным демократом, сидя вот так запросто перед этим щупленьким парнишкой. «Как на равных? – что-то сопротивлялось у него внутри - Ну, можно согласиться на роль отца или наставника. К чёрту панибратство! Дистанция должна быть! А слово «товарищ»? Мы же его обюрократили. Мы его приравняли к «ваше превосходительство». А как совместить «товарищ» и демократию? Надо переучиваться».
«Сам» замолчал, он тихо размышлял о том, как теперь часто и резко меняется политическая погода: то потепление, то дождь и слякоть, а то и совсем завьюжит.
- Это я так, в порядке лирического отступления, - как бы очнувшись, продолжил разговор Иван Спиридонович. - Так рассказывай, как ты провёл отчётно-выборное собрание в промкомбинате.
- Да я только что оттуда. Собрание прошло, как обычно. Самарина доклад сделала нормальный. Я его предварительно просмотрел с карандашом в руках, кое-что подправил. Правильно были поставлены задачи перед коллективом в свете последнего съезда партии и пленумов ЦК. Не плохой был анализ производственной деятельности комбината, освещена общественно-политическая активность отдельных коммунистов первичной парторганизации. Я бы даже сказал, в докладе было достаточно критики и самокритики. На днях мне доставят протокол отчётно-выборного собрания, ознакомитесь, если сочтёте нужным. Будем так говорить, Самарина – парторг опытный и политически грамотный.
- Ты не тяни. Рассказывай, как партейцы отнеслись к тому факту, что Самарина из семьи мужа увела, разбила крепкую семейную ячейку. Как рядовые коммунисты расценили аморальный поступок своего партийного секретаря?
- А никак! Я бы даже сказал, молча. На эту тему никто ничего не сказал, как будто ничего не произошло. Мне показалось, что они отнеслись к этому факту сочувственно. Когда дело дошло до выборов партбюро, я, как вы мне велели, заявил: есть мнение, что коммунист Самарина утратила доверие. Будет рассматриваться персональное дело по части её морального облика на очередном заседании бюро райкома. А ещё есть мнение: её кандидатуру не выдвигать во время выборов в руководящие органы, а так же и постоянных партийных поручений коммунистке Самариной не давать.
- Так и скал: есть мнение?
- Да. А что?
- А не сказал, что это моё личное мнение?
- Ну, что вы! Я же не новичок на партийной работе и прекрасно понимаю это привычное выражение: есть мнение, это как «аз есьм». Это значит: не вам решать, за вас наверху подумали. Есть мнение и баста – другого мнения быть не может.
- Ну, ну! Не зарывайся.
- Так я с вами наедине! Там, внизу, хорошо понимают, что если сказано: «Есть мнение», - то против него не попрёшь, и артачиться не станут.
- Всё равно. Хотя ты правильно подметил: от такой вот партийной демократии надо избавляться. Надо поддерживать такую атмосферу, при которой рядовые коммунисты чувствовали бы самостоятельность в решении любого вопроса. Ладно. Мы отвлеклись. А она что?
- А ничего!
- А коммунисты?
- Никто ничего не сказал, промолчали.
- Ну, а ты то? Ты почему не дал оценку её аморального поступка? Ты обязан был высказать позицию райкома.
- Что я, по-вашему, должен был отчётно-выборное собрание превратить в разбирательство, кто кого полюбил, кто без кого жить не может. Представляете себе: Анна Каренина перед партийной организацией оправдывается в том, что без Вронского ей жизнь не мила. Другое дело, если б она распутничала. То с одним, то с другим, третьим, десятым. А то полюбила одного и жить без него не может. Я ещё не женатый, что мне соваться в такие дела, в которых я не смыслю ни бельмеса.
- Ну, ладно-ладно! Не кипятись. Мы ей ещё этой Самариной всыплем, ох и всыплем!
- Да, я забыл вам сказать, в конце собрания она вышла на трибуну и сказала: «Спасибо вам всем. Я счастлива. Теперь у меня есть муж, дочка в школу пошла, а за ними нужно ухаживать, сварить, постирать… Вы сами понимаете. Что там говорить? Вы меня освободили от лишней общественной нагрузки. Спасибо!»
- Партийная нагрузка не может быть лишней. Мы её попросим положить партбилет на стол.
Шатохин опять погрузился в размышления. С самого утра у него работа не клеилась. Общая политическая круговерть и повседневные мелочи партийной работы упрямо отказывались выстраиваться в один ряд, как солдатики. Такое чувство, как будто ты в пургу сбился с дороги. Идешь, не зная куда. Он нервничал. С этой демократией одна морока. Как поступить? Хрущёвское коллективное руководство – семь пятниц на неделю. То изживаем культ личности Сталина, то Хрущёву поём хвалу и выращиваем новый культ, как бациллу в пробирке. Китель сталинского покроя снять с себя куда как просто. Надел костюм и галстук, но это только так – полдела. Мы, коммунисты, все вышли из сталинского кителя. Выстояли, победили, разгребли пепелища прошедшей войны. На бочке обруч должен быть крепким, лопнет – всё рассыплется. Мужчин мало, женщин много. Идёт борьба за нашего брата мужика. За «аморалку» женщин гоним из партии, а они не каются, считают себя счастливыми. Партия должна в это дело вмешаться или нет? Это проблема здоровой коммунистической нравственности. Кто заступится за крепкую советскую семью? Хотя соваться в личные дела партийному начальству, вроде бы и ни к чему. Не партийное это дело сводить, разводить… Пусть суд разбирает бракоразводные дела – это их работа. Но… Сказано: партия руководящая и направляющая сила. Приходится соваться туда, куда не следует. Мужик от постылой жены ушёл, а ты отвечай – плохо поставлена воспитательная работа.
- Ты знаешь, Виктор, страну захлестнула уголовщина, - теперь уже вслух продолжил Иван Спиридонович свои размышления. - Вместе с политзаключёнными выпустили банды уголовников. Суды, прокуратура, милиция стали в сторонке и помалкивают. Карательные органы, как псы побитые, засели в свои конурки и выжидают. А вы секретари по идеологии со своим аппаратом, да комсомол, да профсоюзы, школы и даже клубы отвечайте за помилованных уголовников. Бандиты наглеют, чувствуют свою безнаказанность. А если в суде и рассматривают дело какого-нибудь вора, то ему, как с гуся вода. Получается на самом деле так, что судят не его, преступника, а обсуждают деятельность общественной организации, которой уголовника отдали на поруки. Нате и воспитывайте. А сорвётся с резьбы – будете отвечать. А это блатное мурло сидит себе на скамье подсудимых и ухмыляется. Выступает прокурор. Кого он, думаешь, обвиняет? Преступника? Нет! Он у него – жертва плохой воспитательной работы. Я уже не говорю об адвокатах. Самые большие комки грязи летят в кого? Во второго секретаря по идеологической работе. Так, не напрямую, а намёками. Это он, сукин сын, плохо организовал воспитание и перевоспитание широких масс трудящихся.
- Это вы сгущаете краски. У нас никто не смеет критиковать райком, разве что обком или там – повыше.
- Напрямую, да, никто не посмеет. Но эти юридические крючкотворы так это намёками, намёками… Всем становится понятно, куда они гнут. Они обнаглели, потому что почувствовали поддержку оттуда, сверху.
- Но вы согласны, что нам пора изживать последствия незаконных массовых репрессий.
- Никто не спорит. Но неужели так трудно отличить уголовника от политзаключённого? Так нет! Выпустили всех без разбора.
- А вы не рискуете со мной вот так говорить, критиковать высшее партийное руководство.
- Нет, не рискую. При Сталине меня бы замели за такие разговоры. Сейчас нет. Маленков заявил, что критика и самокритика – движущая сила общества. Марксист нашёлся. Не производство с его производительными силами, а критика. Вот только в последнее время эту маленковскую ахинею всё реже и реже упоминают. Умные люди не перевелись и там, наверху. Но им там тоже нелегко.
- Сейчас вспомнили Ленина, его работу о государстве и революции. Он писал, что как только пролетариат возьмёт власть в свои руки, государство начнёт отмирать. Сталин поступил наоборот – начал укреплять государство и закручивать гайки, дошел, как мы знаем, до массового разбоя. Хрущёв и вытащил на поверхность теорию отмирания государства. Сегодня распустили тюрьмы, завтра распустят милицию и другие карательные органы, так и государство развалится…
- Всё не так просто, – осмелился высказать своё мнение Виктор.- Когда заглядываешь в будущее, не мудрено ошибиться, если ты даже семи пядей во лбу. Ленин предполагал, что по мере приближения к коммунизму государство будет отмирать. Нетерпеливый Хрущёв не стал долго ждать, он взялся рубить сук, на котором сидит. Ему кажется, что коммунизм вот-вот у порога. Мол, государству уже сейчас наступила пора уходить на покой.
- Суды стали меньше сажать, милиция – меньше ловить. Между отделами милиции развернулось социалистическое соревнование в борьбе с преступностью. Оригинально они борются. В победители выходили те отделы, в которых меньше всего привлечено граждан к уголовной ответственности. Чем ты меньше занимаешься своей работой, тем лучше. Вот и ходит милиция с закрытыми глазами. Ой, что-то я с тобой разоткровенничался. Кому я жалуюсь? А! Просто наболело…
- Ничего. Мы – люди свои.
- Свои? С каких это пор инструкторы для секретарей своими стали? – Шатохин заулыбался, склонив голову набок, уточнил, - Для тебя – исключение. И то потому, что я к тебе отношусь по-особому. Ты мне, как сын.
- Ну, если так, тогда давайте мне своё отцовское напутствие.
- Куда это ты собрался?
- Прошу отпустить на учёбу.
- Жаль, конечно, тебя отпускать. Ты у нас повзрослел, научился кое-чему…
- Чему надо и чему не надо…
- Не говори так. Не хотелось бы тебя отпускать. А задержать тебя не могу, не имею права.
- Я это знаю. Мне нужно окончить вуз. Областная партийная школа приравнивается к незаконченному высшему образованию, а это значит, что любой меня может обозвать недоучкой.
- Да и по службе без высшего образования теперь не продвинешься, не то, что раньше, до войны…
- Я за чинами не гонюсь, хотя в инструкторах всю жизнь не собираюсь ходить. Кто такой инструктор? Мальчик на побегушках.
- Ну, уж и на побегушках! Что ты у меня так сильно набегался?
- Я не о вас говорю. Если хотите знать, я хочу получить хорошее образование. Нахватался отрывков из обрывков. Много главных вопросов, которые меня волнуют, принимаю на веру. Я хочу получить прочные и системные знания, а не только верить.
- Без веры тоже нельзя. Даже твердокаменный марксист должен верить. Вера вере рознь. А какой, к примеру, вопрос ты принимаешь только на веру?
- Вам я один на один признаюсь. Вы меня не выдадите? В победу коммунизма я верю.
- Так это похвально! Но почему так таинственно? Что ты, как заговорщик, открываешь какую-то страшную тайну? Мы с гордостью заявляем о вере в победу коммунизма во всём мире.
- Я подчёркиваю: верю. Так чем я тогда отличаюсь от человека, который верит в царство небесное? Я хочу не только верить, но точно знать, что построение этого общества - неизбежно. Я хочу верить, так будем говорить, опираясь на теорию Маркса о закономерностях развития общества. Моя вера под угрозой. В теории Маркса есть одно неразрешимое противоречие. Одно исключает другое. Если всё сопоставить, то построение коммунизма невозможно вообще. Коммунизм – утопическая сказочка.
- Так вот куда ты хватил, негодный мальчишка! Да тебя – под суд!
- Погодите, не ругайте. Я сам себя ругаю. Если можете, объясните. Помогите мне. Может я заблудился? У вас время позволяет?
- Позволяет. Выкладывай, что там у тебя не сходится?
- Так вот послушайте. Все постулаты гласят о том, что коммунизм предполагает максимальное удовлетворение материальных и духовных благ.
- Не максимальное, а полное.
- В одних источниках – полное, в других – максимальное. Но и это не самое главное. Для достижения этой цели необходимо поднять материально-технический уровень производства, который бы обеспечил изобилие товаров. Деньги к тому времени потеряют всякий смысл. Словом, бери, сколько хочешь. А по Марксу: каждому по потребности.
- Что ты мне азбучные истины излагаешь?
- Минутку. Но в другом месте у Маркса есть интересная теория о потребности, как движущей силе общества. Потребность сама возрастает и тащит за собой общественное производство. Люди производят материальные и духовные блага не так от нечего делать, а для того, чтобы удовлетворять потребности. Общественное производство постоянно гонится за возрастающими потребностями, и, будем так говорить, как человек за собственной тенью, а догнать никак не может. Допустим, общество достигло такого уровня развития, что всего всем хватает. По Марксу – каждому по его потребности. Тогда производство сбавит свои обороты или совсем остановится, а общественный продукт окажется невостребованным.
- Ты до этого сам додумался, или тебе кто подсказал?
- Сам. Рассказывают, что ишак – животное упрямое. Чтобы заставить его сдвинуться с места, перед его мордой показывают пучок сена. Он сдвигается с места, поедает сено и опять останавливается, как вкопанный. Человек ишака перехитрил. Он сел на него, а на длинной палке повесил пучок сена. Ишак идёт, а сено отодвигается. Если ишак до сена все же дотянется, он остановится. Прошу прощения за столь подробное описание истории с ишаком. Но будем так говорить, никто не станет выпекать хлеба больше, чем его могут купить жители города. Вы скажете, что будь он бесплатный, потребили бы больше. И это допустим. Представим себе, что по всем группам товаров наступило такое изобилие, при котором хлеб не доели, молоко не допили, овощи сгнили, рыба протухла и так далее, и так далее. Зачем зря трудиться? Общественная потребность не только двигает вперёд производство, она может его и затормозить. А теперь проследим мысленно, так, примеру, что должно произойти.
Тут Виктор оживился, забыв, что он втолковывает не кому-нибудь, а секретарю горкома по идеологическим вопросам. Эта мысль его нисколько не обескуражила, вспомнив пословицу о том, что перед общественными законами все равны, как в бане.
- Объёмы производства уменьшатся, неудовлетворённые потребности опять начнут подгонять производство. Напрашивается вывод: построение общества, в котором полно или максимально удовлетворялись бы потребности каждого человека, невозможно. Вывод: коммунизм – утопия.
- Да как ты смел? Да тебя к стенке нужно поставить за такие речи!
- А меня ставить не за что. Я задаю вопрос, а вы дайте научный ответ.
- Ты знаешь изречение: марксистское учение всесильно, потому что верно. А ты, видишь ли, усомнился в его научности. Тебе предстоит освоить основы этого великого учения. Понимаешь? Основы!
- Понимаю! Моя бабушка на примитивном станке делает половички, и что такое основа прекрасно понимаю. Но вот в основах учения Маркса нитки оборваны. Пытаюсь их связать, а концы с концами не сходятся. Но на этот вопрос я действительно не нашёл ответа. Вы можете мне сейчас объяснить, в чём я заблуждаюсь?
- Нет, я не готов. Но обязательно тебя вызову из института, и объясню, где ты так ловко передёрнул отдельные научные положения. Всё! Иди! Я тебя больше не задерживаю!
Он солгал: ещё целый месяц задерживал под предлогом отработки. Не придерёшься – всё по трудовому законодательству. По этой причине Виктор прибыл в Семигорский пединститут в конце сентября и был зачислен на третий курс историко-филологического факультета без вступительных экзаменов как выпускник областной совпартшколы.
Виктор так и не дождался ответа от своего наставника, но был уверен: здесь, в институте, на историческом факультете ему помогут разобраться, где он запутался в основах, и подскажут, как связать концы с концами.