«Люби не себя, а землю, на которой ты живешь
И ты всегда найдёшь у неё поддержку и опору»
Лао-Цзы
Помнится, как в бытность мою учителем физкультуры мы с учениками пошли в поход по Салаирскому кряжу. Завершая дневной переход, мы вышли на берег небольшой живописной речушки. Место нам понравилось, и мы решили встать там на ночлег. На краю поляны под тремя могучими пихтами был сооружен навес, под ним кострище и столики со скамеечкой. Вокруг девственная чистота, ни обгоревших банок, ни окурков, только слегка примятая трава. Как чудно здесь всё устроено, обрадовались мы, разожгли костер и стали устанавливать палатки. Неожиданно из тени деревьев вышел мужчина лет пятидесяти, одетый в штормовку, рядом с ним бежала охотничья собака. Он присел у нашего костра. Мы познакомились, разговорились.
«Видите эту луговину?»- спросил он. «Здесь когда-то была деревня Смородинка. Вон, там и там, где темнеет пятнами крапива, раньше стояли дома. На реке, чуть пониже, ещё сохранились остатки мельницы. Магазин был, хлебопекарня. Вон там, на пригорке стояла школа… А на этом месте, где мы с вами сидим, был дом, в котором я родился…» Он запнулся и задумался, глядя на огонь. Помолчали. «Мы только переночуем и рано утром уйдём»- сказал я. «Да, нет, ничего – пробудился он – это я так…» И добавил: «Здесь редко бывают туристы. Иногда пастухи пасут молодняк». «А вы часто сюда приезжаете?» - спросил я. «Каждый год – ответил он – прихожу и живу неделю или две. Вон там под деревьями моя палатка». «Скоро каша сварится, приходите на ужин» - пригласили мы. «Нет, я хочу побыть один, мне так хорошо» - отказался он, позвал собаку и они ушли в сумерки.
После ужина ребята разошлись по палаткам, а я задержался у остывающего костра. От речки наплывал туман, где-то кричала ночная птица, воздух благоухал ароматом пихт и трав. В стороне под деревьями плясал и постреливал костёр задумчивого человека. По ночам лучше вспоминается – подумал я – и поется и плачется. Как это грустно получается, - недавно здесь жизнь била ключом: сажали огороды, пекли хлеб, влюблялись, играли свадьбы, по вечерам молодежь дурачилась за околицей, старики собирались на посиделки, пиликала гармошка, орали петухи. Прошло каких-нибудь 30 лет, и от этой жизни не осталось и следа. Одна лишь осиротевшая душа приходит сюда раз в году, чтобы сладко грустить, вспоминая детство.
Светла печаль этого человека. Пусть давно нет отчего дома, позаросли быльём дороги и тропинки, но есть эти пихты, которые он помнит ещё маленькими, эта речка с её туманами, аромат таволги, песни птиц. Лицо его родины изменилось, но осталась живою её душа. Возвращаясь сюда, в родное гнездо, он не даёт времени перерезать ту пуповину, которая связывает нас с нашими предками, питает нас любовью и мудростью.
Мне повезло меньше. Я родился в большом индустриальном городе. Мы жили сначала в одном трехэтажном доме, потом в другом. Я прихожу во дворы своего детства, но тёплая волна воспоминаний не накатывает на меня. Здания те же, но в них живут чужие люди. Я их не знаю, они меня тоже. Клёна, который шелестел за нашими окнами, давно уже нет, не осталось даже пня. Без конца подъезжают и отъезжают машины, лязгают металлические двери подъездов. Нет, ничто здесь не бередит мою душу. Я иду к школе, в которой учился. Может быть там, в школьном коридоре на гранитном подоконнике сидит, болтая ногами моё детство? Я подхожу к зданию. Теперь здесь учебно-производственный комбинат. Сторож не пускает меня. «Сегодня выходной, - говорит он,- приходите в будний день». Тогда я иду на берег Оби в Бугринскую рощу. Когда-то мои родители, взяв патефон, приходили сюда на пикник. Зимой мы всей семьёй катались здесь на лыжах. Сколько их было переломано на этих склонах?! А как красиво здесь было весной, когда цвели огоньки и кукушкины слёзки?! Каждая тропинка, каждая берёзка здесь были как родные.
Я захожу в рощу и вместо тихой радости испытываю душевную боль и чувство брезгливости. Цветочные поляны вытоптаны, одни тропинки заросли тальником, другие превратились в грязные дороги. Больные деревья тянут ко мне чёрные пальцы. И везде мусор, мусор, мусор: пластиковые бутылки, пакеты, женские прокладки… Я бегу оттуда. Нет и там приюта моему сердцу. Безжалостный город вытравил всё, что могло возвратить меня в детство. Транспортная магистраль и рыночная площадь не те места, где поёт и обновляется душа.
Вспоминая того человека из Смородинки, я завидую ему. Моя печаль куда как горче его печали. У него есть родной уголок, куда он может прийти и поклониться, подпитаться силой от матери- земли. Моё же родное гнездо разорено. У меня нет отчего дома.
«Я выселен с Арбата и прошлого лишён
И лик мой чужеземцам не страшен, а смешон
И в те, когда-то мною обжитые края
Всё всматриваюсь, всматриваюсь, всматриваюсь я…»
Двенадцать лет назад я приехал на Алтай. Берег Катуни, эти горы - стали родиной для моих детей. Я благодарю судьбу, которая занесла нас сюда и всё время думаю о том, как сохранить в чистоте эту божественную природу. Больно мне читать на страницах газет и обочинах дорог бесчисленные объявления: «продам сельхозугодия»; «продам участок на берегу Катуни»; «продам землю дёшево». Это звучит так же дико как: «продам воздух» или «продам звёзды».
Летом я познакомился с человеком, который приехал на Алтай с целью купить дом или участок. В какую бы деревню он не заходил, тут же находилось множество желающих продать ему землю с домами и без. Один весёлый мужчина из Аноса с ходу предложил ему аж 4 гектара вместе с лесом и ручьём. «Все бумаги в порядке!» - радостно заверил он. Стало классикой жанра «выбить» участок, тут же продать его и купить машину. Не секрет, что многие автомобили в нашем районе имеют чисто «земное» происхождение. «Вон «земля» поехала!»- шутит один мой знакомый. Люди думают, что, сев за руль, они выросли в глазах окружающих, подняли свой социальный статус. На самом деле, кем они были, тем и остались. Что такое машина – игрушка для взрослых. А истинное богатство народа: вековые леса, красивейшие берега рек, пастбища, покосы – дробятся на кусочки и огораживаются заборами.
Пройдет 20-30 лет и разбросанные по свету потомки сынов гор, забывшие свой язык и традиции, будут с горечью вспоминать, как лихо торговали землёй их отцы и деды. Где тогда будут те машинки?!
«Получив известие, что шаньюем хуннов сделался Модэ, соседнее племя дун-ху пожелало получить от него тысячелийного (могущего пробегать по 1000 ли в день) коня, затем одну из жён Модэ и необитаемую, между владеньями хуннов и дун-ху полосу земли в 1000 ли.
Несмотря на советы старейшин не давать ни коня, ни жены, Модэ не пожалел для сохранения добрососедских отношений с дун-ху ни тысячелииного коня, ни жены. Когда же советчики сказали Модэ, что земля, которую требуют дун-ху неудобна для разведения скота и её можно отдать, Модэ в чрезвычайном гневе сказал: «Земля есть основа жизни; как можно отдавать её?!»- А всем советовавшим отдать землю приказал отрубить головы».
(Китайская хроника, І век)
Деспот Модэ, хоть и жил две тысячи лет назад, но был не дурак. Он понимал, что народ, который продаёт свою землю, не имеет будущего.