…Одновременно ударили пулеметы из двух БТРов, находящихся за воротами промзоны. Симутин и Сибирский услышали, что в жилой зоне тоже начался обстрел из пулеметов и автоматов.
За баррикадой не было никакого укрытия, территория открывалась, как на ладони. Если в жилой зоне располагались два двухэтажных здания по обеим сторонам баррикады, то осажденные в промышленной зоне такой возможности не имели.
Пули со звоном цокали о металл или уходили в сторону цехов. Казалось, стрельба длилась целую вечность. Осужденные залегли и прятались, где придется. Некоторые бросились к цехам, ища укрытия в помещениях, и тем самым ослабили оборону.
Первый бронетранспортер сдвинул кучу нагроможденного железа и остановился, затем сдал назад, и сделал следующую попытку.
Постепенно заключенные приходили в себя от атаки военных, и рассредоточились по краям баррикады. Основная масса бунтовщиков приготовилась к атаке на БТРы. В очередной раз вздрогнула преграда и поддалась натиску машины, но в тот же миг десяток бутылок с горючим пролетели в воздухе и подожгли БТР. Он «отполз» назад к воротам, где попал под струю воды, направленную пожарными. Пламя удалось быстро погасить, и только темные пятна напоминали, что минутами раньше машина полыхала в огне.
Бронетранспортер снова рванулся на укрепление. Пулеметчик направил ствол поверх баррикады и открыл огонь. БТР сходу раздвинул нагромождения металла и вырвался на площадку перед производственными цехами. Проехав метров двадцать, машина резко развернулась. Солдаты стали отсекать пулеметным и автоматным огнем от осужденных проход среди баррикады. Второй БТР въехал на территорию промзоны и занял удобную позицию для десантирования солдат. В освободившийся проход пошли спецподразделения солдат, вооруженных щитами и дубинками. Заключенные бросились на них с железными прутами и палками, но были отброшены назад. Симутин успел второпях бросить взрывпакет, который разорвался в гуще военных, создав смятение в их рядах. Бойцов, задетых шариками и осколками от гвоздей, увели в тыл. Прозвучала команда командира и солдаты, сомкнув ряды, снова двинулись на бунтовщиков.
Пока заключенные отвлеклись на бойцов со щитами, автоматчики, высадившись с БТР, заняли позиции и били короткими очередями в воздух.
Картина, конечно, была ужасающей. Пули свистели высоко над головой, но когда солдаты направляли стволы автоматов в грудь, осужденные чувствовали, как неприятный холодок пробегал по телу.
Оказавшись зажатыми с двух сторон, бунтовщики небольшими группами попытались прорваться сквозь ряды солдат. Симутин в спешке никак не мог зажечь второй взрывпакет, и это обернулось большой неприятностью. Заградительные щиты разомкнулись и на заключенных устремились бойцы в бронежилетах, касках, с дубинками и саперными лопатками. Один из «Рексов» оказался на пути у Васи Симуты, пытавшегося защититься обрезком трубы. Солдат ловко увернулся и ударил саперной лопаткой Симутина по голове. Вася, потеряв сознание, упал на землю, ему еще повезло, удар лопаткой пришелся плашмя. Сибирский увидел, как его друг упал, и в тот же миг со всего размаху врезал арматурой солдату по шее. Несколько заключенных отбиваясь от напиравших военных, успели подхватить Симутина и отступить к цеху. У Васьки из-за пазухи вывалился взрывпакет. Сибирский подхватил его, и на бегу поправляя фитиль, пытался безуспешно поджечь. Бойцы на какие-то секунды запоздали передислоцироваться, их потеснила толпа заключенных. Капитан не выдержал и дал очередь из автомата под ноги заключенным. Раздались крики, сопровождаемые отборными матами. Сибирский, заметив, как солдаты раскололи их «войско» на части крикнул:
– Братва, группами прорывайтесь к цехам, стройте там оборону. Да, куда же вы в жилзону, с ума, что ли спятили, я сказал к цехам! – крикнул он группе, состоящей из двадцати человек.
Наконец Леха поджог фитиль и, размахнувшись взрывпакетом, крикнул:
– Братва ложись!
Бомба взорвалась над головами остолбеневших автоматчиков, осыпав их железным горохом. Они не ожидали бомбардировки со стороны заключенных. Кто был прикрыт щитом, тому повезло. Послышались крики раненных и призывы о помощи.
Заключенные во главе с Лехой Сибирским, все-таки прорвались и заскочили в цех. Они заперли на засов большие ворота, и вдобавок подперли арматурами. Васька Симутин постепенно приходил в себя от удара по голове. Под содранной кожей оголился окровавленный череп.
– Пацаны, дайте что-нибудь, Ваську перевязать, – попросил Леха и, приняв чью-то нательную рубаху, наложил повязку на голову раненному другу.
– Леха, что будем делать? – спросил один заключенный, – они сейчас БТРом вынесут ворота, и нам точно придет копец.
– Пацаны, даже не знаю что делать, оружия у нас нет, обороняться нечем. Нашим пацанам видать тоже нелегко, слышите, какая пальба стоит.
Один заключенный, сложив из ящиков пирамиду возле стены, взгромоздился на нее и посмотрел в окно.
– Пацаны! – Менты ломятся в жилзону. – тревожно выкрикнул он, – во, бля, смотри, что творят гады, они наших месят щитами и дубьем. Брр! – издал он неприятный звук, – прикиньте, они их лопатками рубят.
Кто смог, что-то пристроить к стене, прильнули к окнам. Их взору открылась ужасная картина: зоновские менты, солдаты, гонялись за осужденными и били, кто ногами, кто саперными лопатками, кто дубинами, а кто просто наносил удары кулаками. В ход шли приклады автоматов, били по всем частям тела, лишь бы уложить на землю. Укладывали лицом в пыль, приказывали завести руки за голову, ноги раздвинуть, и в таком положении лежать и не шевелиться. Как только кто-нибудь двигался, мент подскакивал и с размаху наносил удар дубинкой по спине, ягодицам, плечам.
Когда рассматривали, что творится на территории, не успели заметить, как БТР на всем ходу протаранил дверь в цех. Ворота с грохотом распахнулись. Очередь из пулемета была направлена под свод крыши. Стреляли для острастки. Раздался голос командира.
– Все легли на землю! Руки на затылок. Считаю до трех, кого застану стоя, пристрелю, – крикнул капитан.
Заключенные не видели смысла, чтобы броситься на вооруженных солдат. Пришлось подчиниться приказу.
– Вот этот, – молодой боец указал пальцем на Леху Сибирского, – это он бросил бомбу.
– Этот! – злобно прорычал капитан. Он подскочил к Лехе и, что есть силы, пнул в живот. Леха присел от боли и закашлялся. Капитан с остервенением пинал его и приговаривал:
– Ах ты мразь конченная, ты у меня до «воронка» не доживешь, втопчу в землю ублюдок поганый. Ты же моих бойцов положил, подонок! Ненавижу тебя, гад!
Некоторые парни приподняли головы, чтобы словесно защитить своего друга, но тут же получили дубинками по спине. Капитан пихнул носком сапога неподвижное тело, чтобы убедиться, жив ли заключенный. Сибирский застонал.
– Живой тварь, ну ничего, я тебя до автозака пинками буду сопровождать, – выкрикнул удовлетворенный капитан.
Через переговорное устройство послышался категорический голос: «Немедленно прекратить стрельбу! Предупреждаю, оружие на поражение ни в коем случае не применять».
В этот момент случилось непредвиденное, даже военные не успели вовремя отреагировать. Вася Симутин стал подниматься с бетонного пола. Он лежал за мусорным коробом, и солдаты его не заметили. Пока капитан издевался над его другом, Вася лежал и наблюдал. Когда прозвучал приказ, переданный по рации, военные отвлеклись. Василий собрал все силы и, поднявшись, схватив пруток арматуры и, быстро добежал до капитана. Из последних сил воткнул пруток капитану в шею. Какие-то секунды Васька не отпускал арматуру. Солдаты вскинули автоматы и прицелились в Симутина, но не стреляли, боясь задеть своего командира. Когда капитан, захлебываясь кровью и теряя сознание, упал на колени, несколько очередей изрешетили Симутина. Он упал замертво рядом с врагом.
Жестокое, ненасытное чувство, с каким усмиряли заключенных, долго не отпускало военных. Месть за погибших и раненных сослуживцев, толкала их на дальнейшие силовые действия. Поднимая с земли бунтовщиков, солдаты и лагерная охрана прикладами автоматов и дубинками гнали их на центральный плац. Двое осужденных забросили руки Сибирского себе за плечи и волокли его вслед за всеми.
Осматривая цеха снизу доверху, солдаты и охранники вытаскивали из укрытий спрятавшихся заключенных. Их жестоко избивали и под конвоем отправляли на центральный плац. Изредка в обеих зонах обнаруживали бездыханные тела заключенных.
Возле кочегарки в промзоне служебные собаки что-то почуяли и, добравшись до кучи угля, стали разгребать лапами. Когда надзиратели откопали, то под слоем угля обнаружили три трупа заключенных, с изуродованными лицами и пробитыми головами. Прапорщик в сердцах выругался:
– Вот гады, даже своих и то не пожалели. Ну, зверье, как пить дать зверье!
В цехе, где был убит капитан, надзиратели обнаружили в баке с водой странный мешок. Верхняя часть мешка торчала из грязной воды. Развязав мешок, все изумились. Показалась голова заключенного. Лицо имело бледный вид, и было изборождено глубокими царапинами. Вытащив тело из мешка, охранники увидели заключенного, одежда на нем была изодрана, руки и лицо исцарапаны. Следом из мешка вытряхнули трех мертвых кошек. Слишком чувствительные от такого зрелища, бросились в стороны, так как содержимое желудка, запросилось наружу.
– Это ж надо до такого додуматься, – возмутился прапорщик, – вот садисты проклятые!
Надзиратели взяли труп за руки и ноги и потащили на улицу, но в этот миг послышался тихий стон, заключенный подал признаки жизни. Этим бедолагой оказался Рыжков – Пархатый. Может Бог даровал ему жизнь, а может, сам дьявол дал возможность выжить, и продолжать недобрые дела.
Когда солдаты и охранники разрознили толпу заключенных, спецгруппе военных дали приказ, ворваться в ШИЗО и освободить заложников. Пятнадцать человек столпились у входа в изолятор и собирались протаранить дверь трубой. Но в этот момент двери изолятора внезапно открылись, и на пороге появился опешивший заключенный. Он охранял заложников и в глубине ШИЗО находились еще двое. Видимо ему стало интересно, что творится на улице, и он открыл дверь.
Уложив заключенного лицом вниз, группа захвата ворвалась в коридор. Мгновенно захватив изолятор, военные скрутили еще двух заключенных, пересчитав им ребра дубинками.
Схватив связку ключей, солдаты открыли две камеры. Узники кричали и плакали, невозможно было разобрать их слова. Выведя в коридор раздетых до трусов людей, военные стали их успокаивать, а так как они не слушались, применили дубинки. Откуда же военным было знать, что раздетые были сотрудниками учреждения, а тех, кто был в форме надзирателей, они с радостью вывели из камер и решили под охраной отвести на КПП.
Солдаты, выполняющие приказ, даже слушать не хотели вопли и стенания избитых контролеров, но выручил один активист, переодетый в форму, он обратился к офицеру и объяснил запутанную ситуацию. Военным ничего не осталось, как собрать в одну группу раздетых сотрудников и одетых в форму заключенных. Всех повели на КПП для последующего разбирательства. В суматохе блаткомитет совсем забыл о заложниках и активистах, переодетых в форму, которые так и остались в изоляторе невостребованными.
В зоне творилось невообразимое: заблокировав группу осужденных в здании отряда, бойцы спецподразделения, солдаты из охранной роты и надзиратели усмиряли бунтовщиков. Если кто-то из заключенных продолжал сопротивляться, то получал такую порцию ударов дубинками, что без чувств валился с ног, его тащили волоком на центральный плац. Тому, кто не успел бросить палку или железный прут, доставалось саперной лопаткой, после удара, мышцы на спине или груди, разваливались. От натренированного удара дубинкой по голове, заключенные теряли сознание.
Василий Макаров сидел со многими бунтовщиками на голом асфальте с запрокинутыми за голову руками и наблюдал, как со всех сторон сгоняли заключенных. Кого-то приносили и бросали в кучу. Кто-то бежал самостоятельно, подгоняемый пинками, прикладами автоматов или дубинками.
Лицо Василия опухло, ему тоже досталось, не смотря на его седые волосы и старческий вид. Горько было на душе и гадостно, как будто снова окунулся в период беспредельного ГУЛАГа. Он с сожалением подумал, что время не изменило служащих внутренних войск, а только спрятало их лица под маской лживого милосердия. Но сегодня менты сдернули эту маску, и показали свои лица во всей «красе».
«Сколько смертей мы увидели за эти дни? Одно дело, слышать о ней, а другое, когда она летит в лицо или бьет в затылок. Бунт, это не игра в войну, это и есть смерть. Предупреждал я Леху, менты нас перемелют. Иллюзия, что впереди нас ждет свобода, исчезла, когда погиб первый зэк. Но мы поверили в себя. Особенно молодые пацаны. Хотя бы вон тот, что сидит недалеко. Если бы его мать видела сейчас эти глаза, наполненные ужасом и отчаяньем. Еще вчера в них горел огонь, сам черт ему был не страшен. Да, этот пацан еще не научился смотреть в будущее, потому казался таким беззаботным. О мой Бог! Разве в тюрьме надо искать справедливости, здесь каждый прячет в себе все чистое, что у него есть. Отберут мечту, втопчут в грязь. В тюрьме, как в тайге, выживает сильнейший…»
Мысли Макарова прервал крик молодого пацана:
– Эй, хватит меня бить! За что?
– В чем дело? – обратился к зэку-активисту, разгневанный прапорщик, – чего он кричит?
– Командир, этот сученок наших бил в первом отряде, это он сейчас паиньку из себя корчит, а тогда… – активист размахнулся палкой и ударил пацана по спине.
– Слышь ты, недоносок, брось палку, – выкрикнул Макаров.
Стоящий рядом солдат пихнул Василия в бок носком сапога.
– Подожди командир, я щас сам его успокою, – активист поднял палку, чтобы ударить Макарова.
– Ну, бей подстилка мусорская…
Макаров получил сильный дар по шее. Солдат еще раз ударил его прикладом автомата. Василий попытался подняться на ноги, но вдруг в груди затрепетало, он ощутил нехватку кислорода. Замельтешили перед глазами черные мушки, сменившиеся яркими вспышками. Макаров полез в карман за флаконом с таблетками, а солдат подумал, что он хочет достать что-то опасное, и еще раз ударил его в плечо прикладом. Василий завалился на асфальт, его рука разжалась. Флакон покатился и валидол рассыпался. Сознание уловило последнюю фразу нагнувшегося над ним прапорщика.
– Что с тобой, тебе плохо?
Перед глазами возникла темнота, и полная тишина… Василий Макаров больше никогда не увидит и ничего не услышит.
Тем временем недалеко от деревянного барака произошел казусные случай: заключенный убегал от преследовавшего его солдата и кричал, что есть силы:
– Не бейте меня, я же свой – активист!
Разве есть время разбираться, «Свой, не свой» – подумал солдат и всыпал заключенному дубинкой порцию горячих.
Избивали жестоко, невзирая на мольбы и просьбы. Через мегафон слышались крики:
– Всем осужденным без исключения, немедленно выйти на плац, за невыполнение приказа применим физическую силу.
Вот они и применяли. Разъяренные солдаты заскочили в отряд, где находились осужденные, отказавшиеся принимать участие в бунте, и приказали всем выходить на центральный плац. Но при этом, выстроившись в две шеренги, «обслуживали» каждого заключенного дубинами и сапогами.
Появились солдаты со служебными собаками, спуская их на людей. Остервенелые овчарки в клочья рвали одежду и впивались клыками в живую плоть. Спрятавшихся под шконками зэков выуживали с помощью псов, или, переворачивая кровати, избивали до потери сознания.
Мало находилось храбрецов, которые с голыми руками бросались бы на солдат, вооруженных дубинками и саперным лопатками. Если все же такой находился, на смельчака наваливались скопом и били, приговаривая с цинизмом сквозь зубы:
– Против власти советской пошел! Бунтовать вздумал! Ну, получи недобиток. Вас уголовников надо уничтожать под корень.
В угольной куче при помощи собак, находили зарывшихся зэков и, избивая с жестокостью, гнали на плац. Сгоняли, плачущих от обиды и боли, испуганных, грязных, измятых и сломленных.
Не трогали только тех осужденных, которые находились в санчасти и в помещении первого отряда под знаком красного креста.
Чуть позже все активисты присоединились к работникам администрации и тоже приняли участие в избиении бунтовщиков. Особенно досталось блатным, повязочники налетали на них с палками и жестоко избивали, мстя за унижение и побои.
Автоматчики, взяв в плотное кольцо здание, в котором забаррикадировались зачинщики бунта, близко никого не подпускали. После неудачных попыток проникнуть в помещение отряда, бойцы спецподразделения и лагерная охрана под пули больше не лезли. Но вскоре стрельба прекратилась и главные мятежники, оставшиеся в живых, сдались властям. Командиры отдали приказ солдатам расчистить фойе и лестницу.
Постепенно, удовлетворившись побоями, и не получая сопротивлений со стороны бунтовщиков, военные успокоились. Физическая расправа над заключенными прекратилась.
Только после окончательного подавления бунта в зону вошли начальники всех служб. Начальник управления генерал Зыков со своей свитой, офицеры КГБ, лагерная администрация и милицейские чиновники. Среди них находились работники прокуратуры и непонятные люди в гражданской одежде.
Осужденные сидели на корточках на плацу, уставив взоры в асфальт, руки разрешили опустить. Кругом стояли автоматчики и солдаты с собаками, беспрерывно лаявшими на зэков. Появились санитары и со всех уголков зоны стали сносить окровавленные тела осужденных, некоторым уже ничем нельзя было помочь. Трупов было немного, их уносили за зону и, после освидетельствования, грузили в машины-фургоны и направляли в морг МОБ. Сильно раненных и изувеченных тоже увозили в больничную зону, до отказа забивая терапевтическое и хирургическое отделения.
В санчасти установили трехъярусные кровати и заполнили палаты раненными заключенными, даже пришлось организовать временный лазарет по уходу за искалеченными осужденными, которых разместили в одном из отрядов.
Начальство смотрело на всю эту картину по-разному: кто с отвращением, кто с ужасом. Слабонервные сразу же уходили из колонии, были среди них и такие, которых при виде крови тошнило и рвало.
Генерал Зыков, подполковник Шатура и майор Портников, подошли к зданию, из которого выводили оставшихся в живых зачинщиков бунта.
Первым вышел Александр Воробьев, за ним Сергей Зельдман, Лешка Глазунов и остальные. Вольные санитары положили Ирощенко на носилки, заключенным не разрешалось его трогать.
Сотрудники колонии и охранники дернулись, чтобы броситься на заключенных, но майор Портников властным голосом приказал:
– Прекратить!
Майор внимательно посмотрел на каждого из бунтовщиков и, ухмыльнувшись, подумал: «Желторотые еще, совсем пацаны, а туда же полезли. Ладно, Дронов, этот до мозга костей ненавидел коммунистов и Советскую власть, а эти когда успели? Сразу видно, попали под дурное влияние положенца. А Ирощенко, он вообще служил в армейской разведке, как он примкнул к блатным? Нужно будет поговорить с каждым в отдельности, интересно будет услышать их оправдания».
А ведь что-то шевельнулось у майора внутри. Скорее всего, это была не жалость, а некоторый пиетет. На втором этаже пока лежат два трупа и один под окнами здания. Портников все слышал и видел, как погибали они один за другим. Не сломали их, не покорили. Майор старался не выдавать своих чувств. Но эти чувства были противоречивы, на счету у мятежников были жертвы, что с одной стороны, что с другой. Главный зачинщик, которого офицеры так хотели увидеть и допросить, был мертв.
Когда Воробьева и его друзей вели на КПП, сидевшие на асфальте заключенные захлопали в ладоши, их поддержали другие. Вскоре почти все осужденные приветствовали парней.
Охранники снова бросились избивать заключенных дубинками. Один парень поднялся во весь рост и, зажав между пальцами лезвие бритвы, ударил себя по венам. Брызнула кровь. Он предал лезвие другому и тот тоже вскрыл вены. В разных местах заключенные вставали и резали лезвиями руки. Некоторые надзиратели замешкались при виде вскрывшихся осужденных, но другие охранники, не обращая внимания на такую форму протеста, «от всей души» орудовали дубинками, невзирая на истекающих кровью заключенных.
Генерал Зыков не выдержал и, выхватив мегафон у офицера, сквозь крики и ругань, закричал:
– Немедленно прекратите! Я приказываю, прекратить избиение! Окажите медицинскую помощь заключенным.
После приказа надзиратели угомонились. Вскоре из здания отряда вынесли носилки с мертвыми телами главных бунтарей, накрытых с головой простынями.
– Смотрите, смотрите, – воскликнул заключенный и указал на носилки, – это же Леха Дрон! На нем темно-синяя душегрейка .
Офицер поправил простыню, сползшую с тела Дронова.
– Да, да, это Дрон, – вторили голоса.
Заключенные стали подниматься во весь рост. Они снимали головные уборы, прощаясь с вожаком.
На тот момент многие осужденные считали, что Алексей Дронов поступил правильно, ни один из бунтовщиков не осудил его за крутые действия. Были, конечно, и такие тюремные обыватели, которые рядом не стояли с бутовщиками и перемывали кости блатным, организовавшим бунт. «Вот, мол, гады, замутили воду, а нас теперь из-за них будут прессовать».
Многие заключенные заразились идеей Дронова и поверили в хорошее будущее: каждый мечтал о правах, о свободе слова о не боязни высказаться вслух. Это было всеобщее требование, объявленное августовским днем на плацу. Дронов доказал тюремному миру, что среди арестантов есть люди, готовые восстать против тирании. Он не испугался главного опера колонии, пытавшегося сломать его убеждения, а сплотив вокруг себя парней и мужиков, открыл им глаза на неприглядную обстановку в зоне. Он покончил с беспределом в лагере, справедливо наказав Пархатого, Ворона и подобных им «отморозков». Наказывая предателей, продажных бригадиров и отъявленных негодяев активистов, он очистил зону от «красной» проказы. Ведь Дронов утверждал: «У зэка, вступившего в актив, формируется страх, он не может повернуть обратно, система не позволяет. Зэк превращается в дубинку, которой размахивает хозяин зоны».
До Дронова никто не смог пойти на такой отчаянный шаг, он смело выступил против лагерного начальства, вытащив на свет ее несостоятельность в наведении порядка в зоне и взаимопонимании заключенных с сотрудниками колонии.
Все хорошо понимали и знали, чем заканчиваются бунты в зонах: опустевшие, обгоревшие здания, разграбленные магазины, больницы, столовые. И после всего, душевная пустота. Человеку после отрезвления нечем оправдать свои действия, нечем возгордиться или вспомнить о каком-то хорошем событии во время бунта.
Эту зону не тронули, она осталась целой, благодаря продуманным решениям вожака, смотревшего в завтрашний день. После жестокого бунта обычно колонии расформировывают, заключенных развозят по разным зонам.
Завтра, когда все утихнет, осужденные в этой колонии будут жить и поддерживать порядок, за который они боролись на баррикадах. Потому все встали с земли в память об Алексее Дронове и остальных погибших друзьях и знакомых.
От лагерных надсмотрщиков, охраны и солдат, исходило что-то зловещее и омерзительное. Они без сожаления готовы были снова броситься на зэков. История повторялась, заключенные, слышавшие от Василия Макарова о подавлении бунтов в Гулаговских лагерях, сравнивали с настоящими событиями. Солдат с овчаркой и автоматом наперевес, ничем не отличался от прежнего, по приказу командиров он готов был убивать.
Пройдет какое-то время, колония заживет своей жизнью, зарубцуются раны на изуродованных телах, в зоне назначат нового начальника, который заменит предыдущий состав работников. Некоторые офицеры останутся, другие подадут рапорт на увольнение из органов и перейдут на менее опасную работу.
Непременно, после жестокого происшествия руководство управления будет вынуждено изменить отношение к осужденным и постараться не повторять опрометчивых ошибок. Но сможет ли политотдел отказаться от помощи заключенных, вступивших в актив? Вероятно, нет, тогда всю систему исправлений и наказаний придется менять, а это слишком хлопотно для государства, нужно будет переучивать офицеров-воспитателей и педагогов.
По сути, говоря, не один активист, совершивший предательство не встанет на путь исправления, потому как в душе останется прежним негодяем. Только перевернув сознание можно доказать людям, что ты способен на человеческие поступки и нормальное отношение. Человек должен оставаться человеком в любых условиях.
Может быть Алексей Дронов по убеждениям подходил не всем заключенным, но след в людской памяти от своих решительных поступков, оставил не плохой.
Мужики будут жить своей жизнью, работая и считая года, месяцы, дни, до окончания срока. Пацаны будут контролировать порядок в зоне, строго соблюдая тюремные законы, в которые вписываются и человеческие понятия: «Уважай арестантский быт, чти законы, уважай мужиков, и не давай их в обиду. Помоги ближнему своему, либо завтра он поможет тебе». А старожилы будут передавать из уст в уста рассказы и сложившиеся легенды о положенце, отдавшего жизнь за свободу слова и за права осужденных, попавших за решетку. А еще будут помнить о тех, кто помогал Дронову, кто в самый тяжелый момент не попросил у власти пощады, а открыто выступил против, и отдал свою жизнь за то, чтобы завтра заключенные могли жить в нормальных условиях и иметь все права, которые прописаны в законах.
Все это будет впереди... Стволы автоматов еще не опущены, и не закрылись ворота за последним заключенным, которого увезут навстречу унижениям, следствию и судом над ним.
Глава из 1 книги Путь Черной молнии (новая версия)