Семечко для архитектора
Разрешите познакомиться, меня зовут Жорес Павлович. Имя мне дали очень редкое, как у одного лауреата Нобелевской премии, правда, я к нему не имею никакого касательства. Редкое, то редкое, но я заклинаю отцов Петров и Павлов никогда не называть своих детей на букву Ж. А в моем случае вообще засада. Если взять по две первых буквы из имени и фамилии, то получится вообще откровенно заднее место.
Мне немного более двадцати с небольшим лет. В свое время, свободное от сна, еды, секса и прослушивания музыки я закончил архитектурную академию. Я еще застал ритуальную формулу «Функция определяет форму», которую глубокомысленно изрек, то ли Луис Салливен, то ли Мис ван де Роэ. Вообще-то Мис ван де Роэ из-за своего чудно;го имени, особенно первой его части, мне казался каким-то гермафродитом. Если кого-то коробит такое сравнение, то так и быть сменю его на ангела. Каково же было мое удивление, когда я впоследствии узнал, что настоящее его имя было Мария Людвиг Михаэль Миес. Так же в детстве я долго недоумевал, как дядьку с мужественным лицом, автора десятка романов о других серьезных мужиках и красивых тетках зовут Эрихом Мария Ремарком. Много позже я наткнулся в каком-то журнале на информацию, что он осознанно сменил второе имя Пауль на Мария.
В академии я узнал от одного спившегося преподавателя расформированной военной кафедры начальные постулаты из кодекса офицера. Например: «если офицер отдает честь, то вынает руку так же сноровисто, как табельное оружие», «мораль командира танка при наступлении может упасть с танком в противотанковый ров, но особо моральный танкист найдет силы вынуть ее и вместе с танком продолжать наступление», «у офицера не должна быть напуганная психология». Вся эта ахинея кончалась мудрой сентенцией, что, дескать «если гастрит, вермут пить низя».
Нет, чего греха таить, учили нас добротно, вот только, мы противились этому. Если представить чувака с идеальной памятью в свинцовых штанах (это, чтобы он не бегал с лекций), то он запросто мог быть гидом в любом маломальском музее мира, живописать, как Карл Брюллов, ладить тридэшки в несколько десятков миллионов поверхностей, несусветно ругая «железо» за тихоходность и зависы, и создателей энной версии архикада за тупость и саботаж.
Сразу после академии я сбежал из большого мерзлого мегаполиса с навсегда испорченной экологией к теплому морю в город, который летней порой разбухает от среднестатического и среднебюджетного люда где-то в десять раз. Любопытно в это время, особенно, по вечерам, шататься по его приморской части. Это чисто, пролонгированная первомайская демонстрация, перенесенная из восьмидесятых в другие года, в другой месяц, в другое время суток. Здесь каждый стремится удивить друг друга. Кто новой футболкой, кто шузом, кто ногами, кто вампирской губной помадой, кто новомодными светящимися игрушками, кто этикетками фальшивого вискаря, кто всепроникающим запахом капающего жира с неимоверного количества убиенной, разделанной и замоченной в уксусе свинины, баранины, курятины и заповедной осетрины, кусок которой стоит такое же количество денег, потребного на прокорм одного человека в столовой в течение пяти дней.
Пока, не имея собственного имени, я стал работать в небольшой архитектурной мастерской визуализатором и макетчиком. Потом уже через годик я стал потихоньку бацать проектики индивидуальных домов. Стремясь не прослыть штрейкбрехером, за работу брал, как все, только лишь для привлечения клиентов делал все в бо;льшем объеме. Я даже в ходе хитроумной комбинации пробартерил свой интеллектуальный продукт на кусочек землицы не в самом плохом районе города. Там я запомидорил тыквенный домик из сэкономленных щитовых материалов аж в три окна, скрыв огрехи короедом и тремя слоями акриловой краски.
Если кто-то удосужится спросить меня насчет матримониальных связей, то я неохотно отвечу, что они находятся в переходе из одного агрегатного состояния в другое, т.е., из жидкого в твердое. На сегодняшний день наличествует временной период легкого замерзания. Что поделать, современным девушкам подавай все на блюде из костяного фарфора с кобальтовым орнаментом, хотя мы с ней познакомились отнюдь, не в бутике Луиса Комфорта Тиффани в очереди за золотыми Роллексами. Ничего, когда буду таким же богатым и знаменитым, как сэр Норман Фостер, думаю, ветреница прибежит обратно, да будет поздно, поскольку в это время я буду безумно увлечен младшей сестрой Моники Белуччи.
Ну, что еще могу сказать интересного в свое оправдание. Имею пару друзей. Один дизайнер, другой склонен переводить любое загадочное слово, произнесенное с вопросительной интонацией, как фразу: «есть холодное пиво»?
Вообще-то я иногда сам склонен жарким днем спросить пару полпинт этого самого пива, уровня хай-стандарт, хотя прекрасно знаю, что оно не утолит, а наоборот усилит мою жажду. Иногда зимой, когда злой ветер прорывает бреши в моей хлипкой сэндвичной обороне, мне особенно приятно зажечь маленький настоящий камин, запечь несколько картофелин, подрумянить пару сарделек и ломоть хлеба. Хорошим дополнением к этому может быть средних размеров рюмка с чуть разведенным аперитивом на основе настоянного аниса. Это может быть самбука, перно, рикард, раки, узо. Для кота валериана, для меня анис. Особенно мне нравится, что эти ушные капли после попадания воды немедленно приобретают цвет обрата.
Но все это без фанатизма и жертвенности.
Еще мне до безумия нравится арт-нуво и все, что было немного до него и после него. Это касается в первую голову прерафаэлитов с их живописными мизансценами, исполненными замедленности движений, изысканным эстетством и чем-то еще, что не подвластно слову, но от него сладко щемит сердце. Даже имена их основателей звучали возвышенно Данте Габриел Россетти и Эдуард Бёрн-Джонс. Потом был Альфонс Муха, Густав Климт и сонм архитекторов: Виктор Орта, Гектор Гимар, Чарльз Ренни Макинтош, Отто Вагнер, Генри ван де Вельде.
И конечно на них меня вывел загадочный и великий Антонио Гауди. Помнится, сразу после диплома, я на деньги от халтурок купил недельную путевку в Барселону. Первой была Саграда. Я стоял перед «фасадом рождества» и, буквально рожал. От необычайного волнения мой последний сфинктер чуть было, позорно не расслабился. Из-за этого мне пришлось засунуть себя в пластмассовый сортир и до геморроя выворачивать наизнанку всю свою нижнюю часть. Потом чужеродный, аппликативный «фасад страстей», заваленное строительными материалами внутреннее пространство, лифт, мозаичные кукиши крестов, вишенки, разноцветные крокетные мячи, аксельбанты, винтовые лестницы, похожие на ракушки, или какие-то мифические завинченные евстахиевы трубы. Лицезрение со стометровой высоты квадратного бассейна с цвелой водой воодушевило меня на вторичные позывы в районе малого таза. В общем, первый раунд я бесславно проиграл. Я плюнул на все прилагающиеся экскурсии, кроме театра-музея великого Дали, добыл карту Барселоны и пешочком исследовал город. Когда я наткнулся на дом Мила, я лишился всех чувств, кроме зрения. Кроме этого, с моей эндокринной системой что-то случилось. Несмотря на жару, меня сковал арктический холод, потом внезапно открылись все потовые железы, и утренний жидкостный рацион спешно эвакуировался через поры. Я был мокрый, как губчатая подушечка бухгалтера для смачивания пальцев при перелистывании платежных поручений. Воздержусь от описаний. Их крайне много в интернете. Но как, ни странно, больше всего меня потрясла casa Batllo.
Когда я увидел его вклеенного в «квартал раздоров» у меня подкосились ноги, и я присел тут же на довольно чистый тротуар. Экскурсия стоила пятнадцать евро, но я мужественно пережил это лишение. Вот оно, знакомое ощущение пустоты в подреберье, инстинкт близости шедевра. Противоречивое чувство некоего коллекционера гложет меня. Если бы я умел уменьшать материальные объекты, я бы непременно украл в самую сонную часть ночи этот дом у человечества. Мне хотелось облизывать медные дверные ручки, гладить волнистые потолки с застывшими каплями, выпасть из заоваленного окна вниз, чтобы разбиться насмерть и завещать похоронить себя во внутреннем дворике. А когда с крыши через целик дымовой трубы я увидел далекий собор святого семейства, у меня знакомо ослаб диафрагменный мышечный запорчик, регулирующий естественные метаболизмы.
Когда я спустился вниз и вторым взглядом охватил окрестности, то поразился (да простят меня барселоняне) какой скудной может выглядеть архитектура соседних домов, построенных такими же бунтарями, как и Гауди. Их авторами были Доменек-и-Монтанеро, Пуйч-и-Катафалк.
Вы меня, конечно, спросите, почему я так долго рассказываю про Гауди? Да потому, что, во-первых, люблю его творчество, во-вторых, дальнейшее повествование будет так, или иначе связано с этим каталонским гением.
Еще хотелось сказать, что соглашаясь, или не соглашаясь со стариком Гете, который самонадеянно назвал архитектуру застывшей музыкой, уместно будет тогда персонифицировать этот весьма спорный постулат. Но коли он прижился в веках, то не буду с этим спорить. Итак, безусловно, все модернисты могут запросто иллюстрироваться Клодом Дебюсси и Морисом Равелем, хотя мировой истеблишмент давно причислил их к клану импрессионистов. Не знаю, согласитесь Вы со мной, или нет, но мне почему-то кажется, что музыкальным товарищем в творческих внутренних скитаниях для Антонио Гауди мог быть Оливье Мессиан – такой, же бионик и верующий католик. Если бы моя воля, то я безостановочно крутил Мессиановскую «Турангалилу» симфонию внутри церкви Святого Семейства, причем сделал бы так, чтобы музыка звучала из-за розеточных сводов, как пение птиц из крон высоких корабельных сосен. Ну, теперь я немного высказался, пора перейти к сути.
Осенняя пора, когда стихает человеческий гвалт с его неминуемым чудовищным песенным сопровождением, для меня – интроверта, самое дивное время. Так приятно переступать голыми стопами по твердому песку около уреза воды. Пребывая в легкой задумчивости можно незаметно отшагать несколько километров, чувствуя себя счастливым существом, попавшим в пограничье между трех стихий, желтого песка, голубой воды и синего неба. В природе царит самое благословенное первородное состояние магической тишины, в которую вкрадывается легкий посвист ветра и ласковый шелест набегающей волны. Иногда в этот звуковой левкас врывается пронзительно тревожный с привкусом сахарина и железа шум разрезаемой воды и пение туго натянутых снастей. Это, улавливая и пленяя невидимую энергию воздушных масс своим змеем – чудом современной инженерии промчался кайтсерфингист. Наверно здорово так двигаться, управляя овеществленной мечтой.
Долго думаешь, что напоминает тот звук, рождающийся в парашюте, и вспоминаешь. Он напоминает пение телеграфных проводов, которые всегда прокладывались вдоль железных дорог. Вот ведь, скоро мальчишки совсем забудут этот звук, зовущий в неведомые дали, открывать неведомые земли, где путешественники всегда гладко выбриты, освежены вежеталем и щеголяют в свежих крахмальных воротничках.
Однажды зайдя на довольно приличное расстояние, я свернул в дюны, решив сделать небольшой привал. Мне хотелось запалить костерок и запечь пару яблок. Неподалеку, прошедший шторм выбросил на берег много всякого добра. Из всего этого барахла, поросшего ракушками можно было сделать приличную инсталляцию. Я долго ходил, выуживая относительно сухие щепочки. Мне даже попался бамбуковый ствол с боковыми побегами, будто, вырванный стихией из прибрежной тропической рощи.
Под ним из песка выглядывала верхняя часть какого-то предмета, напоминающего высушенную головку младенца. Я разгреб песок и выудил что-то похожее на кокосовый орех. Разглядев его поближе, я установил, что сравнение с кокосовым орехом явно натянутое. Спору нет, это было подобие, скорее не ореха, а плода с ороговевшей корочкой. Долгое пребывание в соленой воде, видимо изменило его первоначальный вид. Сейчас это был теннисный мячик, обтянутый окостеневшей кожей, из-под которой выпирали три перепелиных яичка. Я долго вертел в руках найденный предмет, силясь найти отгадку природы его появления. Так пока ничего не поняв, я захватил его с собой к костру. Съев рулетный лаваш, с закрученным туда веревочным сыром, помидором, майонезом и зеленью, я запил это великолепие еще горячим чаем из термоса, больше пахнувшего закупоркой из португальской пробки. И стал запекать зеленую семиренку над подернутыми сизым пеплом угольками. Когда ноздри защекотал запах бабушкиного варенья, я снял с жара почерневшие яблоки, испускающие из многочисленных кратеров сладкий душистый пар, и, несмотря на сытость, содрав корочку, съел их без остатка.
Единственным звукосочетанием, которое я мог произнести, было «Ух-х». Крайняя сытость, тепло солнца и костра, тихое безветрие, воцарившееся в природе, сделали свое дело. Подсунув неразгаданное подобие теннисного мячика под бок, я сладко уснул в своей уютной междюнной прогалине.
Проснулся я, когда солнце сильно передвинулось по небосклону в сторону открытого моря. Ощутимо похолодало, немного поднялся ветер. Собирая свой нехитрый скарб, я без раздумий сунул найденный плод в карман.
Придя домой, я положил принесенный теннисный мячик на каминную доску. В ту ночь неожиданно разыгралась непогода. Ветер и дождь озлобленно нападали на стены, крышу и окна моего строения. В довершение еще выключилось электричество. Я зажег камин и лег рядом на шкуру неведомого животного подотряда жвачных, семейства полорогих, подсемейства козьих, привезенной из Кабардино-Балкарии. Мне не хотелось называть его горным туром, архаром, по-моему, это была обычная белая овца со спрямленной шерстью. Привычно полезли в голову невеселые мысли о своей неустроенности. Ну почему повывелись в наше время декабристки? Почему, если попадается симпатичная девчонка, то она обязательно оказывается вертихвосткой? Почему им не хватает простых человеческих радостей? Они все развращены телевизионной заразой, превращающей в тлен настоящие ценности и чувства. Ну, скажите, пожалуйста, какая практическая польза от золотых погремушек, высоких каблуков, жвачек, энергококтейлей и громкой, навязчивой музыки? А слоган про бриллианты, которые лучшие друзья девушек. Его придумал какой-то извращенец, изуверовавшийся в настоящих человеческих чувствах. И что? Разве можно с этими цацками в ноль, ноль, ноль целых карата, которые-то не увидишь без сильной лупы, как-то дружить? Шизня натуральная. Единственное проявление их дружеского участия будет только тогда, когда отстояв унизительную очередь, их временный хозяин сдаст эту мишуру в ломбард, который в довершение ко всему, предпочитает камням золотой лом.
Вот так-то, дурят вас там в этих телевизионных ящиках. Но этим делу не поможешь. Погоняв это стадо невеселых мыслей, я взял томик Мирчи Элиаде, и предался более приятному времяпровождению.
В ту ночь мне приснился Фриденсрейх Гундертвассер и Оливье Эжен Шарль Проспер Мессиан. Они возвращались по Линке Винцейле навеселе с заседания дворянского собрания, прошедшего в Сецессионе. В Вене был славный, теплый вечер.
Утром я позволил себе полежать подольше в постели. Сварил кофе, поджарил гренки на сливочном масле, рядом вбил два яйца и по-царски для холостяка позавтракал. Холостой мужчина, холостой патрон. Есть в этом что-то ущербное. Сейчас бы рядом хорошо угнездилась пара разновозрастных особей. С мыслями об этом и о переделке поэтажки и разреза уже выполненного проекта, я подошел к каминной доске, на которой лежали чертежи.
Моему удивлению не находилось предела. Там я обнаружил, что вчерашний теннисный мячик раскрылся, как конский каштан, явив миру три немного сплюснутых шарика, обтянутых ворсистой серо-розовой кожицей. Я не без робости сковырнул один из паза оболочки. Он был увесистый, немного теплый и добрый. Кроме того я почувствовал, что в нем дремлют неведомые силы.
Подчиняясь внутреннему импульсу, я вышел на улицу, нашел в крохотной кладовке старый цветочный горшок, наполнил его перегноем, засунул туда свою личинку (почему-то язык не поворачивался называть его семечком), полил дождевой водой и поставил на подоконник.
С того времени наверно прошла неделя. Меня закрутила круговерть обыденных занятий. Главный архитектор города по указке краевого начальства кинул клич по архитектурным мастерским предоставить предпроектные проработки на уровне клаузур по освоению одной площадки с размещением там всякой инвестиционно-привлекательной требухи, типа Нью-Васюков. Все конечно сделали под козырек. Попробуй не сделай, потом будешь месяцами околачивать дверные косяки, ожидая согласования какой-нибудь драной входной группы. Несмотря на этот обязон, я очень неплохо заработал. Заказчик щедро отвалил аванс за одну ландшафтную поепень.
Я накупил всякого добра, соорудил замечательные телячьи медальоны в горчично-сливочном соусе, отварил брокколи, зеленую фасоль, снопик упоительно дорогой спаржи и маленькие морковки. Для начала поставил «Двенадцать взглядов на младенца Иисуса» Оливье Мессиана в исполнении Майкла Бероффа, потом раздухарился и завел «Солнечную кантату» Софьи Губайдулиной с тогда еще живым Мстиславом Ростроповичем и Эммануилом Пахудом. А потом под виноград с сыром с книжкой Гауди завис на двадцатиметровой высоте в центральном нэфе недостроенной Саграды с забитыми мозгами симфонией «Турангалила» в исполнении Бирмингемского симфонического оркестра.
Когда отзвучал финал, я в экстатичном состоянии спустился вниз и уже реально откинулся на диванные подушки. Небывалое послевкусие от пряного самобытного музыкального языка будоражило что-то глубоко в душе. Хотелось плакать, смеяться, летать, падать с большой высоты, слышать незабываемое пение строп гигантского воздушного змея. Нет, это не стропы, это мои нервы. Странно, что я не чувствую дискомфорта от этого, наоборот, я пою вместе с ними. Они струны гигантской арфы, или духовые легкие Волн Мартено. Недаром, в переводе с санскрита Туран Галила – «Песнь любви».
Внезапно я вспомнил о куколке, которую спрятал под мягкую землю. Была бы она живым существом, то явно как-то отреагировала на эту самобытную музыку. Я подошел к цветочному горшку и от удивления, чуть не присел. Из горшка торчал серо-розовый стерженек с тремя ответвлениями, своим абрисом напоминающими незаконченные арки, с конца которых свешивались тонкие воздушные корни. Присмотревшись, можно было заметить, что они тихонько шевелятся. На вид и ощупь материал стволика напоминал только, что схватившийся бетон.
Я обомлел. Ничего подобного я еще не видел. Два часа я изучал феномен и снимал его на камеру. Лег далеко за полночь. Долго ворочался, включал свет и снова наблюдал за цветочком, который мог быть цветочком только для законченного идиота. Было без лупы видно, что он целенаправленно рос. Я полил его еще водой и окончательно лег спать. Во сне я видел снова Саграду, древовидные колонны, напоминающие ответвления в зонтичном соцветии.
Утром я проснулся бодрым и полным сил. Едва продрав глаза, я чуть не скатился с кровати от полубезумного видения. А обезуметь было от чего.
Мое чадо на два метра выросло вверх и немного наискосок. Приглядевшись, я обнаружил, что оно также проросло вниз, проткнув линолеум и досчатый пол. Наверху оно образовало воронкообразную капитель, которая вкупе с отростком была точной копией наклонной колонны в парке Гуэй, где Гауди с блеском применил бионику.
Поверхность колонны была на ощупь теплой и живой. Мне даже показалось, что там пульсировали и толчками передвигались живоносные соки. Странно, но я совершенно не боялся своего чада. Почему-то мне хотелось его величать в среднем роде. Ведь растение, дерево, существо тоже среднего рода. Итак, пусть будет чадо. Эх, жалко, что именем Туран Галила назвали какую-то героиню мультяшного сериала. А если я назову её, или его Мантрейе, как главную героиню одноименного романа Мирчи Элиаде. Это загадочная девушка, живущая в далекой Индии, из которой быть может, приплыло это таинственное семечко.
Внутри меня снова властно зазвучал часто повторяющийся рефрен из «Турангалилы». Разве может быть злым и коварным дитя, взращенное на «Песне любви»? Мне пришла в голову мысль, что можно еще дать послушать ему совершенно гениальное многочастное произведение Джона МакЛафлина «Апокалипсис», что я немедленно и сделал. Тут зазвонил телефон. Меня приглашали в управу главного архитектора на обсуждение представленных работ. Пришлось срочно поехать. А надо сказать (ВЫ обхохочетесь), что я предложил в своей концепции на том пресловутом месте, с которого администрация хотела слупить циклопические дивиденды разместить медитативно-развлекательный, спортивно-оздоровительный, социально-знаковый центр, напоминающий своей архитектурой знаменитый Ангкор-Ват и Ангкор-Тхом.
Главный архитектор – мужик, давно уставший от форумов, брифингов и прочей синьки, повидавший Шанхай, Эмираты, Париж и Лондон ко всему относился с уже нездоровой ноткой скептицизма. Мое предложение он назвал немного бредоватым, но с ноткой арбузной свежести.
- А что? Они в своих Дюбаях уже не знают, какое футуристическое колено выгнуть. А мы между гнилыми лиманами, в которых вызревает несколько десятков тонн мошкары засандалим им в пику русский филиал «Тысячи и одной ночи». Получи бедуин лимонку под бурнус!
Он громко расхохотался от своей же шутки.
Я пришел домой в противоречивых чувствах. Открыв дверь, я остолбенел. Мое деревце за те несколько часов моего отсутствия сильно разрослось. Горшочек, в котором я его посадил, давно исчез в толще ствола. Его боковые побеги ушли вверх, прошив потолок. Одно из них заботливо и надежно закрыло щель между неплотно пригнанными стеновыми панелями. Интерьер моего домика представлял собой симпатичный пещерный грот, причем, все шкафчики, телевизор, аппаратура, диван были аккуратнейшим образом вписаны в стволовую фактуру. А текстура покрытия напоминала срезы карельской березы. Цвет ее был по-прежнему серый с легким розоватым оттенком. Зато вокруг черного телевизора, красных шкафчиков и темно коричневой аппаратуры на двадцать-тридцать сантиметров с растяжкой красивая извивистая поверхность была окрашена родственными цветами. Дерево, тем самым, давало мне понять, что может окрашивать свою поверхность в любые цвета.
Увидев это, я снова обессилено стал сползать по стене. Мое традиционно стационарное место тут же обнаружило спасительную опору в виде, не иначе, как волшебным образом, выросшего удобного седалища, что поразило меня еще больше.
- Самообучающееся дерево? Не может быть. Такого просто не может быть!
Я начал лихорадочно соображать. Мне даже показалось, что под темным сводом черепной коробки мои мармеладные мозги сотрясаются в холодцовом ознобе.
- Что же получается? Я стал обладателем трех семечек. Где, кстати два из них? А, еще лежат на каминной полке. Одно, посаженное в землю через неделю поперло вверх со скоростью курьерского поезда.
- Чем оно питается? По всей видимости, землей и космической энергией.
- Цели его существования? Наверно, не только плодиться и размножаться? Это, по сути, живой строительный материал.
- Кто его создал? Только не эволюция. Это частный продукт, созданный Высшими Сутями, может быть, экслюзивно в собственных целях для пребывания в материальных средах.
- Где он раньше применялся? Может быть, существуют какие-то исторические выкладки, хотя бы в виде мифов, легенд?
- Стоп! В сказке о волшебной лампе Али Ад Дина, джинн, раб лампы, помнится, строил в течение ночи какой-то неописуемо красивый дворец. Там еще фигурировали драгоценные камни, но это сущая безделица для таких продвинутых личностей, как Саи Сатья Баба. Жалко, что он перешел в другой мир.
- Значит можно предположить, что джинны для создания таких громоздких сооружений, как дворец, запросто пользовались орехами с заложенной программой.
У меня разыгралось воображение.
- Наверно в том климате, при тех потребностях и строительных технологиях, начисто отсутствовала внутренняя коммуникационная инженерия, включая водопровод, канализацию, газификацию, электроснабжение, слаботочку и кондиционирование. Я уже не говорю об элементарном двойном остеклении. А пожарные мероприятия, влияние на окружающую среду, лифты, эскалаторы, подземные автостоянки?
У меня от этого голова пошла кругом.
- А если она самообучающаяся структура, почему не может постигнуть все эти нормативные прибамбасы? Даже если строить чисто коробки, то все равно получается просто чудовищная экономия. Кстати, надо проверить материал на конструктивные свойства. Можно ли из него строить многоэтажные здания? Какая у него степень огнестойкости? Теплопрводности? Шумоизоляции? Долговечности? И, в конце концов, какая у него скорость строительства и репродукции?
Будто, отвечая на мой последний вопрос, поверхность на внешней пазухе у одного бокового побега надулась и лопнула. Из нее выпал и весело запрыгал по полу розовый теннисный мячик. Я подобрал его. Он был еще теплым.
- Так, на один вопрос я уже имею ответ.
Я пересел с довольно удобной консольки на диван. Рядом со мной лежала богато иллюстрированная книжка, посвященная творчеству Антонио Гауди-и-Корнету. Она была открыта на странице с фотографией входной группы парка Гуэй. На первом плане красовался домик привратника.
Помнится, я выбежал на улицу и не поверил своим глазам. Первый, неправдоподобно высокий этаж, в котором должен был проживать небольшой великан, уже был отстроен. Это касалось и высоких фронтонов с затейливыми керамическими завитками. На моих глазах росла ананасно-коническая крыша с шестью лапками, в которых был зажат кукурузный кочан. Это выходило за рамки обыденного понимания.
- Неужели дерево отважится на постройку двадцатиметровой колокольни-маяка, облицованного веселым шахматным сине-белым рисунком и увенчанного полюбившимся крестом? Хорошо, что мой участок находится в глубине еще не освоенного застроечного пятна. Его, к тому же закрывают от любопытных взоров с дороги старые тополя.
- Так, значит этот подарок неба наверно выпал из объемистых штанов пролетающего ифрита где-нибудь на его родине поблизости от берега океана. Был смыт в воду разыгравшимся штормом. Долго путешествовал по различным морям и, наконец, попал в закрытое Черное море? Что-то не клеится. Да какая, в конце концов, разница? Факт в том, что орех, семечко, личинка, зародыш попал ко мне в руки! Заметим, в хорошие руки! Уж я-то найду ему достойное применение! Мое дерево с певучим именем Мантрейе послужит на благо цивилизации!
Прошла еще неделя. Я добыл из нета кучу визуального материала по домику привратника. Мое растение скрупулезно скопировало всю предоставленную «гениальщину». Получилось просто потрясно. Удивительно, что до сих пор никто еще не раскнокал строительный шедевр.
А жить в нем до ужаса перфектно! Получилось, что моя прежняя келья органично вписалась в этот ансамбль. Дерево услужливо сделало дверные проемы во вновь возведенное сооружение, изготовило лестницу, ведущую на самый верх башни. Оттуда хорошо видны окрестности.
Первые ласточки появились примерно, дней через десять. Отрекомендовались путешествующими архитекторами, увидевшими в бинокль мою построечку с Маркхотского гребня. Были буквально отфигевлены и отзубодроблены. Один из туристов вообще чуть не захлебнулся от прибывающей слюны, у другого, наоборот, видимо открылся дремавший простатит. Он в течение десяти минут десять раз побывал в надворном туалете, представляющем собой перевернутую рапанную раковину, сработанную, как Вы понимаете моей Мантрейе.
Слухами земля полнится. В мой двор протопталась народная тропа. Кончилось тем, что из архитектуры приперся клерк, занимающийся самовольным строительством. Увидев разрешительные документы на строительство, он благополучно отлип, порекомендовав сделать техпаспорт и сдать дом в эксплуатацию.
Я тем временем лихорадочно проектировал. Чувствуя генетическое пристрастие дерева ко всему арабскому и индусскому, я перерыл паутину в поисках обмерочных чертежей Тадж Махала, Ангкор-Вата, Минакши, Тирупарамкундрама, Бул Темпла Нанди. Я предусмотрел подземные туннели для прокладки коммуникаций, скоростной железной дороги, ливневой канализации. Мое чадо научилось в толще стены изготавливать канализационные и водопроводные трубы, рассчитанные на давление в семь атмосфер, вентиляционные шахты. Единственно, что ей было пока неподвластно – это металлопластиковая столярка, запорная арматура, сантехнические приборы и электропроводка с силовыми агрегатами. Но я думаю, что еще не вечер.
Я в строительной лаборатории у своего приятеля испытал опытные образцы, которыми меня снабдило растение. Результаты были поистине ошеломляющими. Марка материала варьировалась от 50 до 650! Особая волоконная структура с внутренними тягами и узлами жесткости обеспечивала материалу удивительные конструктивные свойства! Остальные «тактико-технические» параметры были тоже великолепными. Эх, и постарались в свое время Предтечи, при изготовлении сей волшебной редупликационной массы.
Последние дни я показывал свои ваяния моему деревцу. Это происходило так. Я расстилал на диване сначала генплан, потом чертежи конкретных объемов и ждал. Если Мантрейе было все понятно, она выщелкивала из своих недр теннисный мячик. Я бережно маркировал его и складывал в большую коробку с массой перегородок, где уже хранились другие информационно заряженные плоды. Получалось, что на каждый объект я имел основной и два резервных семени.
Три дня подряд со знакомым геодезистом я делал разбивку своего детища пока на пустынном, продуваемом всеми ветрами плато, омываемом с трех сторон водой с разной степенью солености. Посадил все запроектированные объемы, разбил оси проспекта и авенюшек, даже обозначил объекты вспомогательной инфраструктуры и малых архитектурных форм. Когда он, получив деньги и посмеиваясь над моими чудачествами, уехал, я снова принялся за работу. На месте предполагаемого центра будущего здания я рыл небольшую ямку, бросал куколку, зарывал землю и поливал ее небольшим количеством воды. По-моему это было излишним, но я действовал по классическим канонам. Затем бежал к другому колышку и повторял процедуру. Я закончил работу только поздним вечером.
Устал, как тягловый вол на постройке Суэцкого канала. Меня распирало вселенское нетерпение. Я был твердо уверен, что мои орехи набрали максимальную силу. Был поздний вечер. Я не стал спать в своем «марче», наоборот, вытащил на открытый воздух туристический коврик, плед, начатый цилиндрик полукопченой колбасы, слегка несвежий хлеб, пару жухлых огурцов и ополовиненный пузырь перно. Развел большой костер. Немного подумав, содрогаясь, вошел в ноябрьскую воду и долго не выходил под пронизывающий ветер. Потом были костровые искры, которые братались со звездными искорками, думы о мирах, которые дали начало моим бобам, орехам, личинкам, семечкам и теннисным мячам. Потом короткое забытье, предутренний озноб с зубным перестуком и вывихами челюстей от нестерпимой зевоты.
И вот, как на святом месте при впадении Ганга в Индийский океан, я жду первого луча солнца, которое покажется не со стороны водной глади, а со стороны материка, чей горизонт с этого утра будет на многие годы иззубрен абрисом дивных построек из арабских сказок «тысячи и одной ночи», пока в грядущую эру глобального потепления их не поглотят наступающие джунгли…