"Главное, ты не бойся," -- говорила она ему, стоя на краю огромной и, судя по всему, очень глубокой лужи. Он с ужасом смотрел на обрамляющее эту лужу крошево из снега и на плавающие обломки льда, говорящие ему о том, что она ЭТО уже делала...
"Тебе понравится," -- произнесла она довольно убедительно и, взяв его за руку, отвела от лужи на несколько метров. "Это для разгону," -- объяснила она ему сей маневр и, крикнув: "Вперед!", побежала туда, в самую гущу (именно гущу, потому что, как оказалось, вся эта лужа и состояла из смеси воды, льда, снега и еще чего-то грязно то ли серого, то ли коричневого), в самую глубину, увлекая его за собой...
Он, ненавидя себя за то, что он -- мужчина, и теперь надо держать марку и показывать, что он и не через такое проходил; и еще больше ненавидя себя за то, что он вообще на эту глупость согласился, как привязанный, мотался за ней по луже, постепенно промокая, ощущая, принимая на себя и в себя всю реальность происходящего.
То есть, первые несколько секунд кроссовки еще сдерживали натиск ледяной воды, даже не промокая. Потом ноги постепенно начали чувствовать прикосновение ледяного... ледяное охватывало, стискивало и стягивало ступни, и казалось, что это будет до бесконечности, до самой смерти, что сейчас перехватит дыхание или остановится сердце...
И вдруг он просто черпанул в кроссовки -- в оба сразу -- этого ледяного, одним махом. То есть, конечно, двумя махами... но ему показалось, что одним. И проникнувшая, словно хлынувшая внутрь него самого, а не просто в кроссовки, ледяная вода, не убила его и не остановила его сердце, а каким-то невероятным образом отдалась в этом замирающем от ужаса сердце невозможной радостью, как будто никогда ранее не испытываемой; и радость эта охватила его всего -- до самых кончиков пальцев на руках.
Метаморфоза была настолько потрясающей, невероятной, неожиданной и нереальной, что он рассмеялся, как ребенок, и только тут заметил, что она, остановившись, с улыбкой наблюдает за ним. Он тоже остановился, тяжело дыша -- то ли от бега, то ли от пережитого придуманного ужаса, то ли от этой необъятной радости. Ему казалось, что теперь всё и внутри и снаружи у него стало совсем-совсем другим, новым, свежим.
Она подошла к нему, кратко обняла его и прошептала: "А теперь -- бежать." Он не понял и остался стоять на месте. А она уже рванулась, было, из этой лужи, но заметив, что он продолжает стоять, тоже остановилась, вернулась и объяснила: "Теперь надо бежать... быстро, быстро... иначе замерзнешь..." И побежала в сторону их домов -- со скоростью, с которой могла бегать только она, и с которой теперь необходимо было научиться бегать и ему.
Вот теперь он почувствовал, что ноги страшно замерзли, просто до боли, как-то вдруг и сразу. Он кинулся за ней, пытаясь хотя бы не терять ее из виду. Он почувствовал вновь подступающий страх, но не успел начать этим страхом жить, как ощутил, что ступни начали гореть -- тепло от них поднималось вверх по ногам и подступало к сердцу новой радостью, как будто другой, а как будто -- и той же самой. Ногам хотелось, чтобы так теперь было всегда, чтобы это стало жизнью, чтобы это никогда не заканчивалось, чтобы... чтобы... чтобы...
Хотелось снять кроссовки и носки, хотелось -- босиком по снегу... хотелось настолько, что он с трудом преодолел это желание.
Остановились около его подъезда... "Ну, я говорила, что тебе понравится," -- прерывающимся после бега голосом сказала она. Он взял ее за локоть, чтобы она не убежала сразу, потому что ему надо было ей сказать... подождал, пока восстановится дыхание... Понял, что ждать придется долго; понял, что не может ничего сказать, слова теперь стали не отражающими действительную глубину того, что ему надо было, чтобы она узнала про него...
Она поняла, улыбнулась, неопределенно махнула рукой, на какую-то долю секунды прижалась щекой к его щеке и, освободив локоть, побежала дальше. Пробежав метров пять, обернулась и крикнула: "Если хочешь, завтра -- там же..." и уже больше не оборачивалась...
На том месте, где она стояла, теперь была лужа. Он еще чуть-чуть позволил себе посмотреть ей вслед и повернул к подъезду. Подумал, что сейчас от него такая же лужа будет в лифте. Подумал, что надо сообразить, как лучше раздеться дома... наверно, придется прямо босиком от входной двери идти в комнату... потому что... ну, не в мокрых же носках... или как? А брюки-то -- с них же тоже всё течет.
Подумал о завтра, что завтра -- там же... улыбнулся...
Завтра он... проспал. Потом заболела мама, и не хотелось никаких лишних движений. Потом что-то тоже было... наверно, очень важное...
Потом наступила весна. Такая, которая совсем теплая, когда лужи высыхают...
Они почти не виделись. Пару раз встречались на остановке, улыбались друг другу: "Привет, ты как?" -- "Да всё нормально..."
Она не спрашивала ничего. От этого ему было муторно, но спасали работа и мама, которая то заботилась о нем, как о маленьком, то требовала, чтобы он о ней заботился, как о маленькой. В этом было легче и привычнее, и не надо было думать, идти ли от входной двери босиком, и надо ли сразу при входе домой снимать мокрые брюки.
Потом стало невыносимо больно, потому что чуть меньше, чем через год, лужи стали теми самыми -- с плавающими кусочками льда, с этим снежным крошевом по краям. Ходить мимо таких луж было тяжело: казалось, что он каждый раз что-то теряет. Пытался вспомнить ту радость... помнил, что была, но не помнил, почему была, и какая была -- не помнил...
Потом он решился. Он не проспал, и мама не болела, и было не страшно потом придти домой мокрым. Вдруг этой радости, забытой (а, может быть, придуманной?), вдруг так захотелось, что он пошел туда, к этой луже -- скорее, скорее, скорее... Почти бежал, ненавидя себя на этот раз за то, что так долго боялся этого, так долго лишал себя этой... этого... чего? -- чего-то невероятного, нереально большого и удивительного...
Она была там... Она -- в смысле и ОНА, и лужа... Она просто бегала по стадиону по беговой дорожке, стометровку которой почти полностью занимала та самая лужа. Он остановился невдалеке и наблюдал за ней так, чтобы она его не видела, выбирая удобный момент, чтобы появиться и побежать с ней, чтобы -- как сюрприз, как радость и для нее тоже. Она бежала, разбрызгивая во все стороны воду со льдом, шумно, даже как-то задорно... Невдалеке от нее остановился пожилой мужчина, посмотрел, покачал головой, улыбнулся... ушел...
Он огляделся -- вокруг стадиона расположились высотные дома. Как-то он этого в прошлый раз не то, чтобы не заметил... просто не придал этому значения. Вдруг теперь придал, и его окатила волна -- то ли ледяная, то ли жаркая -- волна стыда: вдруг его видели тут в прошлом году, когда он по этой луже с ней бегал? Да наверняка кто-то из этих домов видел! Позор-то какой -- взрослый, здоровый мужик -- и по лужам.
Посмотрел на нее, несущуюся по воде, в воде, несущую вокруг себя воду, смеющуюся, радующуюся, прыгающую... Почувствовал, что ему за нее -- просто как-то стало неловко. Взрослая же уже женщина! Посмотрел на лужу, содрогнулся от холода... отступил назад... назад... назад...
Проверил, не заметила ли она его? -- не заметила...
И пошел домой, радуясь, что не надо сейчас думать о том, каким образом теперь раздеваться и куда девать мокрые вещи...