Эти строки Осипа Мандельштама как нельзя лучше говорят о свободе земной страннической жизни от имения, которое связывает нас, словно мумию в саркофаге.
Бывает, человек постоянно куда-то бежит, гонимый чуждой ему силой и боится, а часто и просто не может остановиться. Некое безблагодатное Каиново скитание по земле.
Или бывает путешествие с радостным и смиренным знанием, что с Богом везде хорошо...
Но есть иное странничество - невозвратное оставление всего, что в отечестве сопротивляется нам в стремлении к благочестию [прп. Иоанн Лествичник]. И оправдание этого отчуждения только в том, "чтобы сделать свою мысль неразлучной с Богом"... Иначе странничество окажется праздным скитальчеством... Не должно странничество питаться и ненавистью к миру и остающимся в миру, но только прямой любовью к Богу - прот. Г. Флоровский.
Странничество отличается от всяческих путешествий (как в святые, так и в профанные места) тем, что не ведает конечной цели в социофизическом пространстве. Для странника не значимы любые земные границы, пересекаемые им, релевантен для него порог, отделяющий бытие от инобытия. Земные дороги направляют странника в некую духовную реальность - Смирнов И. П.
Вопрос же о странничестве как состоянии человеческого духа не потерял своей актуальности и сегодня. Все мы странники и пришельцы во время своего земного существования, и должны помнить об этом, чтобы не привязываться чрезмерно к земному и не предпочитать временных ценностей вечным.
Странничество для нас — это беспристрастие. Когда говорится о странничестве, речь не идет о путешествиях, — берется только образ странника: как странник ни к чему не привязан, так и человеку, живущему в монастыре, ни к чему нельзя иметь пристрастий, он по отношению ко всем должен быть радушен, но в то же время ни к кому не привязан - так отвечает на этот вопрос схиархимандрит Авраам Рейдман.
Бывает ли странничество в миру? Скорее - нет. Можно быть паломником, сколь угодно, путешественником, но странником можно быть только где-то в глубине души, имея опыт духовной жизни и рассуждение.
Знала я такого старичка, молитвенника, жившего одиноко на первый взгляд, но на самом деле у него была вторая половина - Господь.
Летом дедок брал нас с мужем в дорогу на сбор лечебных трав. Мы молча ехали в электричке больше полутора часов, молча шли лесною дорогой, по лесным опушкам, и вдоль болот. Весь отрешенный вид старика не располагал к разговорам. Он показывал, где зверобой, где душица, где хвощ, а то и щавель попадется, вот и собирали.
Любил умываться муравейником. Перекрестит муравейник, погрузит туда ладони и потом "умывает" лицо. Ладони его нестерпимо пахли муравьиной кислотой, а ему нипочём.
Траву лекарственную он сушил впрок и раздавал знакомым из храма, соседям, встречным из поликлиники. Все называли его Дедом, но мы знали имя, хотя тоже так звали - Дед.
Кем он работал прежде, до пенсии мы не знали, он никогда не рассказывал. Мог молитву о детях нам вдруг из кармана вынуть на бумаге его рукой переписанную, ведь сын у нас без болезней не рос. То боролись с внутричерепным давлением, то с носовыми кровотечениями, то желудок...
Осенью Дед собирал и раздавал грибы. Зимой он починял всё, что ему знакомые приносили. Вся его малюсенькая комнатушка была буквально завалена чужими радиолами, магнитофонами, гитарами, спиннингами, замками всяких конструкций - ногу некуда было поставить в прямом смысле. Но для себя ему ничего было не нужно. Чаю он не покупал, пил зверобой, сам варил себе какую-то странную похлёбку с травой и картошкой, жарил грибы или рыбёшку, пойманную собственноручно, которую он тоже сушил на зиму. Всегда он всем был доволен и встречал людей просто улыбкою, очень был немногословен. Возможно, он в уме молился, но четок в руках не держал.
В ту пору все приватизировали жильё, и мы его спросили про комнату, но он удивился:
- Зачем? Мне тут и так хорошо.
И так ко всему, что бы ему ни предлагали. У кого-то одежда поновее, чем у него оставалась после покупки обновок, но Дед совершенно не хотел ничего менять. Говорил, что когда износится своя одежда, то Бог пошлёт другую, а лишнего ему некуда складывать.
Мы бывало подолгу не виделись, но однажды после длительного молчания он позвонил и попросил принести ему в больницу клюквы и что-то из вещей на смену. Так мы узнали, что он серьёзно болен и долго еще не выпишется. Лежал он в туберкулёзной больнице, потом в санатории, но рецидив был с лихорадкой, и он просил меня не приходить, а мужа - передать все через справочное. Опасался за наше здоровье.
Мы молились и подавали сорокоуст, а Дед сказал, что пора ему, что путь его продолжается. Вот и подумалось тогда, что он - странник. Вечная ему память.