Рунет-книга «АНАСТАСИЯ. Судьба и память»
Продолжение. Главы 6 -10
Посвящается
Анастасии Александровне Ширинской-Манштейн,
Анне Владимировне Сологубовской,
Ирине Николаевне Сологубовской,
Нине Дмитриевне Мауриной,
Галине Павловне Самохваловой,
а также тем женщинам,
без которых эта книга не была бы написана…
Светлая память!
Русские военные моряки называют Ее «Бабушкой Русского флота».
Тунисцы называют Ее «жемчужиной Бизерты», а мэр города говорит о любви, которая связывает Ее и тунисский город-порт Бизерта уже сто лет. Площадь, на которой находится православный Храм Александра Невского, носит Ее имя.
Многие годы Она руководила православной русской общиной в Тунисе.
За свой неутомимый и благородный подвижнический труд Она награждена орденами России, Туниса и Франции.
Ее книга воспоминаний, написанная на русском и французском языках, была переиздана несколько раз и получила литературную премию Александра Невского.
Ее просьбу о судьбе православных храмов в Тунисе выполнил Патриарх Московский и всея Руси.
Президент России посылал Ей поздравительные телеграммы и подарил свою книгу с дарственной надписью «в благодарность и на память».
Мэр Парижа называл Ее «мамой» и каждый год навещал Ее.
Полнометражный фильм «Анастасия», сделанный о Ней российскими кинематографистами, был признан в России лучшим неигровым фильмом 2008 года.
Из России, Украины, Франции, Германии, Швейцарии и других стран приезжали в Бизерту люди, чтобы навестить Ее и послушать Ее рассказы о Русской эскадре и русских судьбах, посетить православные храмы, поклониться могилам русских моряков.
Вдали от Родины, Она в душе своей сберегла Россию, православную веру и культуру и лучи Ее любви к Родине осветили путь многим людям.
Ее имя – АНАСТАСИЯ АЛЕКСАНДРОВНА ШИРИНСКАЯ-МАНШТЕЙН.
Я пишу о Ней с большой буквы. И вы, мои дорогие читатели и читательницы, прочитав эту книгу, поймете, почему я не могу иначе. Те, кто встречался с Ней, не может говорить об Анастасии Александровне в прошедшем времени. Она рядом с нами! И еще не раз Она нам протянет руку помощи и подскажет добрым советом.
Надеюсь, эта книга Ее рассказов-воспоминаний и вам даст ценную информацию для размышлений.
А для моих друзей, родных и знакомых эта книга – еще одно свидетельство о наших встречах с Анастасией Александровной.
Светлая память!
Глава шестая. БИЗЕРТА. ПОСЛЕДНЯЯ СТОЯНКА
Так на земле Туниса, под синим небом "Африки моей", среди пальм и минаретов, возникло русское поселение! На воде!
Свидетельствует директор одной из крупнейших тунисских газет того времени «Тюнези франсэз» Х.Тридон (декабрь 1920 года): «Абсолютно никакого энтузиазма не вызывает у нас вид врангелевского флота в Бизерте... Кто эти люди, мы их не знаем. Среди них, возможно, есть элементы, особо опасные тем, что в состоянии спровоцировать столкновения с нашими войсками... Они сейчас посажены на жесточайший карантин... Мы рекомендуем всем торговцам в Бизерте относиться к русским с осторожностью – какой валютой собираются оплачивать они свои покупки?... Можно и не проповедовать большевистские взгляды, чтобы увидеть, с какой наивностью французское правительство выбросило миллиарды франков, снабжая генералов и их так называемые контрреволюционные войска всем необходимым, а эти генералы и эти войска фактически нигде не устояли против красных армий..."
Свидетельствует русский морской офицер В. Берг:
«Ярко-желтые флаги взвились на мачтах. Французский карантин покрыл русские суда. Никто не смел съехать на берег, никто не смел подойти к нам. Что за болезнь была на эскадре? Оспа, тиф или чума? Нет! Не того опасались французы: от тифа, чумы – есть прививка. Мы шли из страны ужасной болезни: красной духовной проказы, и вот этой заразы, пуще другой, боялись французы».
Анастасия Александровна пишет в своей книге:
«По прибытии в Бизерту офицеры были обезоружены и первое время находились под строгим надзором. Адмирал Кедров в своем обращении к французским властям высказал то, что чувствовали все офицеры: «Принесли бы мы с собой чуму, были бы мы вашими врагами или вашими пленными, мы не были бы приняты по-другому». Тем сильнее его чувство благодарности к адмиралу де Бону за оказанный им прием в Константинополе: «В нашем несчастье ничего не могло нас больше тронуть, чем выражение этой симпатии. Мы этого никогда не забудем. Почему нас принимают как врагов на французской территории?»
Многие французские офицеры задавали себе тот же вопрос».
Наконец, русским позволили сойти на берег, а те, кто пожелал вернуться, отправились в январе1921 года на борту «Константина» обратно в Россию. Судьба вернувшихся в Россию была не менее трудной, чем судьба тех, кто остался в Африке…
Русские на тунисском берегу
- Потом нам не мешали сходить на берег, - продолжает свой рассказ Анастасия Александровна.- Мы могли спускаться сколько угодно. Но денег ни у кого не было, покупать мы ничего не могли, мы никого не знали, языка не знали. Так что жизнь, особенно для детей, шла на корабле. Это был наш особенный мир. Вся жизнь протекала по русским обычаям.
«Город на воде!» Учеба для гардемаринов на крейсере «Генерал Корнилов», православная церковь и школа для детей на «Георгии Победоносце», ремонтные мастерские на «Кронштадте». Год за годом на российских кораблях поднимались и спускались с заходом солнца Андреевские флаги, моряки несли военную службу, отмечались православные праздники, в корабельном храме славили Христово Воскресение, в городском саду играл оркестр «Генерала Корнилова».
Нестор Монастырев вспоминает: «В театре Гарибальди были поставлены сцены из «Фауста» и «Аиды», участвующие – офицеры, и команда, и эскадронные дамы. Спектакль прошел прекрасно… Несмотря на ограничение средств, благодаря дарованию, присущему русским, наше искусство всегда будет на высоте».
С лета 1921 года Н. Монастырев начал издавать «Морской сборник» – журнал по истории русского флота, в котором публиковались статьи как по морскому делу, так и о событиях Первой мировой и Гражданской войны. «Журнал является книгой, где офицеры, интересующиеся морским делом и историей войны, могут освежить и пополнить свои знания», – подчеркивал Нестор Монастырев. Процесс издания проходил таким образом: по ночам делались макеты «Морского сборника», потом его отвозили в литографию Морского корпуса, а затем «Морской сборник» рассылался в 17 стран, включая и Советскую Россию. Издававшийся в тоже самое время в Ленинграде советский «Морской сборник» иронизировал: «На эскадре, личный состав которой весьма гордится своим «эскадренным» существованием, даже заведен «Морской сборник», которому по иронии судьбы дала приют подводная лодка «Утка».
Морские офицеры ждали его и зачитывали до дыр. Всего Нестором Монастыревым и его товарищами было сделано 26 выпусков.
В своей книге Анастасия Александровна пишет:
«Надо признать, что длительное пребывание Русской эскадры в стране протектората было связано для Франции с очень большими трудностями. Но какой бы ни была политика правительства, зависящая от складывающихся в данный момент обстоятельств, всегда за ней стоят люди. В эти 1920-1925 годы, когда решалась судьба русского флота, французское военно-морское командование в Тунисе сделало все, чтобы помочь своим бывшим союзникам. Адмиралы Варней, Гранклеман, Жэен оставили в памяти эмигрантов светлое воспоминание».
Детство на военных кораблях
Анастасия Александровна вспоминает…
- Мы стояли в карантине, но могли все же переходить иногда с корабля на корабль. Можно сказать, что мы жили в плавучем городе и, насколько я помню, мы не стремились на землю.
Корабль живет своей собственной, таинственной жизнью; мы умели исчезать с глаз взрослых довольно легко, несмотря, казалось бы, на ограниченное водой пространство. В январе «Константин» был возвращен его компании и морские семьи могли вернуться на корабли своих отцов.
Мы снова были на «Жарком» в бухте Каруба, между «Звонким» и «Капитаном Сакеном», в длинном ряду миноносцев под охраной черного часового на недалеком берегу. Так наступило наше первое Рождество в Африке. Для детей 7 января, с помощью французов, на «Алексееве» была устроена елка. Люша и Шура были еще очень маленькими, и мама не могла их оставить. За мной должен был кто-то приехать. После обеда шлюпка с «Корнилова» подошла к «Жаркому», и первый раз в жизни я увидела Татьяну Степановну Ланге.
Папин друг еще по корпусу, Александр Карлович Ланге, женился на ней в Константинополе, поэтому мы ее не знали. Молодая женщина, которая за мной приехала, покоряла с первого взгляда, как будет покорять всех до глубокой старости, доживя до 90 лет. Все в ней нравилось: спокойная неторопливость, какое-то особое милое обаяние, улыбающийся, иногда с ласковой усмешкой, взгляд, даже когда глаза перестанут вас видеть. Такой останется она навсегда, до самой смерти.
В тот далекий день в начале 1921 года я была около нее на большом броненосце с кадетами Морского корпуса. Некоторые из них были еще совсем маленькими, многие оторваны от семьи, были и сироты. Жены преподавателей и персонал корпуса занимались детьми с большой любовью. Все выглядело празднично, весело. Под ярким январским солнцем большая елка на палубе, мандарины, финики, разные печенья - дар страны, которая встретила нас с улыбкой.
По завершении молебна был спектакль народных танцев и, совсем неожиданно, появились боксеры - один из них, в черной маске, так и остался для нас навсегда таинственным незнакомцем.
После праздничных дней жизнь установилась монотонная и спокойная. Для меня она сводилась к трем миноносцам - «Звонкий», «Жаркий», «Капитан Сакен», и к семьям их командиров - Максимовичи, Манштейны и Остолоповы. Мы, дети, легко переходили с одного корабля на другой и не пытались уходить дальше. Я все же запомнила большой миноносец - «Цериго», прибывший в феврале, благодаря его красному цвету: не хватало времени закончить покраску; он так и остался покрытый суриком.
Наш детский мир был очень ограничен: только шесть ребят, скорее четверо, так как Люша и Шура довольствовались друг другом. Самая старшая - лет двенадцати - Вера Остолопова. Она и ее брат Алеша носили имена родителей: Вера Эрнестовна и Алексей Алексеевич Остолоповы были исключительно дружной парой. Мишук Максимович, резвый и симпатичный мальчик, был моложе меня. По-моему, мы никогда не скучали, хотя места для игр не хватало, но вокруг было небо и море и в эту зиму - много яркого солнца.
Сколько месяцев пробыли мы в бухте Каруба? По некоторым данным, мы были там до конца 1921 года.
Я знаю, что моей первой школой была маленькая, первоначальная школа в Пешри. Каждое утро мы на шлюпке подходили к низкому и пустынному берегу, незаметно переходившему в зеленый луг, пересекать который не спеша было одно удовольствие.
С тех пор прошло больше семидесяти лет; никогда не удалось мне увидеть снова этого сказочного для меня в детстве места, находящегося в закрытой военно-морской базе. Когда жизнь ограничена металлической палубой корабля, самый скромный лужок становится безграничной степью с ее бесчисленными богатствами: желтые большие солнечные ромашки, голубой чертополох, острый свежий и - увы! -неповторимый вкус дикого чеснока... (…)
В Бизерте, в бухте Каруба, где стояли миноносцы и канонерки, в бухте Понти, где у берега стояли подводные лодки, на рейде, куда вернулись «Алексеев» и «Корнилов», - всюду сердца моряков прислушивались. История для них остановилась, время замерло!
У просторного и тихого озера, в глубине которого виднелись ложно-вулканические очертания Джебель-Ишкеля, под ярким солнцем, которое дает тунисской земле ее особое освещение, мы жили в закрытом мире, ничего не зная об окружающей нас стране, как и она о нас ничего не знала.
Удивительное лето 1921 года! Как доходили новости до наших потерянных берегов?! Знаю только, что под внешним спокойствием монотонного существования сердца переходили от радужных надежд к самому глубокому отчаянию; особенно молодые, одинокие, оторванные от семей. В первые же месяцы было несколько самоубийств: Шейнерт, Батин, Шереметевский. Двадцатитрехлетний Коля Люц оставил письмо: просил прощения у товарища, что покончил с собой его револьвером.
Ходили слухи о сокращении состава эскадры. Многочисленные семьи покинули корабли и были помещены в лагеря: Айн-Драхам, Табарка, Монастир, Надор, Papa. Многие искали работу, главным образом на французских фермах.
Вопросы по содержанию эскадры и корпуса разбирались в Париже и в начале 1921 года. Командующий эскадрой вице-адмирал Кедров отбыл во Францию для переговоров об их дальнейшей судьбе. На его место в Бизерте был назначен Михаил Андреевич Беренс.
До сих пор я не могу без горечи думать о чувстве унижения, которое должен был испытывать этот выдержанный, достойный человек с выдающимся прошлым моряка, сталкиваясь с неприятными денежными вопросами. Ему, безусловно, было хорошо известно, что французское правительство для сокращения расходов предполагает их покрыть, зачислив во французский флот некоторые русские корабли.
В бухте Каруба мы жили вдали от этих забот, особенно мы, дети. С Верой Остолоповой мы устроили «наш дом» на мостике «Жаркого». Мальчики приходили к нам «в гости». Мы учились плавать в чистой, прозрачной воде бухты. Папа нырял в поисках больших темно-синих раковин, состоящих из двух половин, которые он разделял в надежде найти в них жемчуг. Случалось, что мы действительно находили в них какие-то черно-коричневые затвердения без всякой стоимости.
В конце 1921 года мы все еще были в Карубе. Помню, что 6 ноября - праздник Морского корпуса - был отпразднован на «Корнилове» по традиции гусем с яблоками...
Если в наши дни в Бизерте нет свидетелей, кто помнит о приходе Русской эскадры в 1920 году, то в те далекие годы это было событием, причинившим много хлопот французской администрации. Французы не могли оставить без помощи такое количество людей, лишенных средств к существованию, среди которых были больные, раненые, старики, не способные работать, и дети-сироты. В то же время распоряжения из Парижа предписывали «сократить до минимума расходы по содержанию русского флота» (письмо от 3 марта 1921 года председателя Совета министров А. Бриана к морскому министру). Вот что сообщает Комитет Французской Африки:
«Когда в марте 1921 года встал вопрос о поисках работы для русских, то столкнулись с тем, что не было составлено заранее никакой классификации по категориям трудоспособности и квалификации людей, направленных в Тунис. Большинство принадлежало к дворянскому или мещанскому сословию или же к военно-морскому флоту. Некоторые офицеры и матросы прибыли с семьями.
Тунисская пресса строго отнеслась к эмигрантам. Евреи вспомнили, что Врангель имел репутацию антисемита, социалисты видели в них штрейкбрехеров, рабочие организации и туземное население протестовали без всякого милосердия против возможных конкурентов. Но несмотря на эти малоблагоприятные условия, на слишком пассивную покорность некоторых из новоприбывших и неспособность многих проникнуться своим положением и к нему приспособиться, администрация и частные лица приняли на службу в апреле и мае добрую половину этих случайных эмигрантов.
Требовались главным образом земледельческие рабочие (2050), техники (100), рабочие в рудники (80). Кроме того, около ста женщин устроились гувернантками или прислугами.
Эти 2825 русских, которые довольствуются скромным заработком, полностью удовлетворяют своей работой».
В июне 1921 года насчитывается 1200 человек в лагерях вокруг Бизерты и в глубине страны. Морской корпус под именем Сиротского дома Джебель-Кебира-Сфаята просуществует до мая 1925 года. На кораблях остается самый необходимый для их существования военный персонал. Семьи собраны на старом броненосце «Георгий Победоносец». На кораблях Эскадры в 1921 году находится 1400 человек. Их численность будет уменьшаться из года в год благодаря постепенным отъездам.
Когда русский флот и Морской корпус закончат свое существование в 1924-1925 годах, только 700 русских людей будут находиться в стране Тунис, из которых 149 - в Бизерте.
Как отмечал еще один флотописец Бизерты, капитан первого ранга Владимир Берг в своей книге «Последние гардемарины», русские в Бизерте «составляли маленькое самостоятельное русское княжество, управляемое главой его вице-адмиралом Герасимовым, который держал в руках всю полноту власти. И он как старый князь древнерусского княжества, мудро и властно правил им, чиня суд и расправу, рассыпая милости и благоволения».
Плавучий город «Георгий Победоносец»
Рассказывает Анастасия Александровна…
- Старый броненосец «Георгий Победоносец», ветеран флота, превратился в конце 1921 года в плавучий город для семей военных. Его предварительно подготовили для более или менее нормальной жизни нескольких сотен человек, главным образом женщин, детей и пожилых людей. В насмешку его называли «бабаносцем». Он стоял в канале у самого города между «Sport Nautique» и лоцманской башней , что позволяло нам свободно спускаться на берег.
Для нас, детей, начиналась фантастическая жизнь. Для взрослых это тесное сожительство, в котором кому-то из них придется прожить четыре года, было, вероятно, очень тяжелым. Дети от него не страдали.
Несмотря на бедность, наше детство было увлекательным приключением. Постоянное общение, одни и те же интересы, дружба, неприязнь - это была жизнь закрытого учебного заведения без ее отрицательных сторон: мы не были лишены семей, и свобода у нас была полная.
Впоследствии мне часто будет сниться наш старый броненосец - странные картины запутанных металлических помещений, таинственных коридоров, просторных и пустынных машинных отделений... Это все картины наших запретных похождений, о которых наши родители и не подозревали. Мы знали «Георгий» от глубоких трюмов до верхушек мачт. Поднимаясь по железным поручням внутри мачты, мы устраивались на марсах, чтобы «царить над миром». Мы знали скрытую душу корабля.
На «поверхности» это был городок, полный народа, не имеющий ничего общего с военным судном. Как могло быть на нем такое множество кают?
На верхней палубе были новые надстройки, походившие на маленькие домики. В одной из них жили Мордвиновы, в другой - Гутаны, в третьей - Потапьевы. На мостике, совершенно один, жил Алмазов, который внушал страх ребятам своими резкими манерами, хотя, надо признаться, он никого из нас никогда не обидел - он, скорее, от нас защищался.
Прямой, сухой, с щетинистыми рыжеватыми усами, он слыл за отшельника у некоторых увлекающихся дам. Высказываемое им пренебрежение к общепринятым правилам вежливости воспринималось ими не то как выражение его исключительной личности, не то как проявление особой святости.
С верхней палубы можно было спуститься на батарейную палубу, где у самого трапа была каюта Рыковых. Здесь я снова встретила Валю, с которой мы мельком познакомились на «Константине».
Ряд кают следовал до бака. В одной из первых Ольга Аркадьевна Янцевич часто принимала молодежь: ее сын Жорж учился в корпусе. На корме обширное «адмиральское помещение» было предоставлено школе.
В большой адмиральской каюте с мебелью из красного дерева жила жена начальника штаба Ольга Порфировна Тихменева с дочерью Кирой. Семьи адмиралов Остелецкого и Николя помещались на этой же палубе, но с другого борта.
Надо было спуститься еще, чтобы очутиться на церковной палубе. У самого трапа была наша каюта, а под трапом ютились Махровы. Только на этой палубе был общий зал, где все собирались в обеденные часы за большими, покрытыми линолеумом столами, - поэтому я хорошо помню всех ее обитателей.
С правого борта, сразу за нами, следовали каюты Краснопольских, Кожиных, Григоренко, Остолоповых, Ульяниных. В правом отсеке, как в темном закоулке, жили Блохины, Радены, Ксения Ивановна Ланге, Шплет и Зальцгебер. По левому борту в отсеке помню только Горбунцова, вдовца с двумя детьми. В каютах, выходящих в общий зал, вспоминаю Максимовичей, Бирилевых, Твердых, Пайдаси, Кораблевых...
Не полагается, может быть, давать такой длинный перечень имен, но я так живо еще всех помню в этом своеобразном мире церковной палубы.
В субботу вечером и в воскресенье утром столы складывались, чтобы освободить палубу для Всенощной и Литургии. Редко кто пропускал церковную службу.
Только раз или два была я в помещениях на баке - ходили вместе с мамой за Бусей, которую одолжили на ночь Максименко, чтобы бороться с крысой. Там было мало детей. Главным образом там жили холостяки, и мы слышали, что некоторые даже «пьют вино», - отдаленный квартал, куда не рекомендовалось ходить.
Жизненным центром нашего мира был камбуз. В нем царил толстый кок, прозванный Папашей. Полностью сознавая всю важность своего положения, он, казалось, священнодействует с особой торжественностью. Все съестные пайки, выдаваемые французской администрацией, были в его распоряжении. За Папашей числился еще один ценный талант - ему хорошо удавались пироги, которые он пек в праздничные дни.
Иногда мы сверху через открытый люк наблюдали, как он, плотный и потный, возится у большой горячей плиты.
Русская прогимназия
Рассказывает Анастасия Александровна…
- Мне помнится, что на «Георгии» было много детей. Все, конечно, не могли быть приняты в школу; некоторые были еще слишком малы, другие -15-16-летние, не могли нагнать пропущенные годы. Остальные были распределены на три класса: детский сад, подготовительный и первый класс гимназии. Официально школа называлась Прогимназия бывшего линейного корабля «Георгий Победоносец».
Иметь школу у себя дома очень удобно. Достаточно двух минут, чтобы подняться по трапу и, пробежав коридор, оказаться в «адмиральском помещении».
В большой зале мы становились в пары по классам для утренней молитвы с нашими преподавателями.
В нашем подготовительном классе было учеников двенадцать, из которых многие не умели как следует читать, но в этом возрасте ребенок быстро все осваивает, и от нас требовали серьезной работы. В один год мы наверстали потерянное время и могли следовать программам, соответствующим когда-то в России нашему классу.
Наша начальница Галина Федоровна Блохина была единственной профессиональной преподавательницей. Она окончила Бестужевские педагогические курсы и пользовалась большим авторитетом у всех учеников. Строгая, но справедливая, она обладала чувством меры и даром преподавания. Арифметика благодаря ей казалась простым и ясным предметом.
Нашей классной наставницей была Ольга Рудольфовна Гутан, племянница адмирала Эбергарда, который до 1916 года командовал Черноморским флотом. Совсем не приспособленная к этому миру людского муравейника, она казалась потерянной в каком-то одиночестве. Сдержанная, неразговорчивая, она только в церковной жизни находила полноту окружающего; остальное было горькой действительностью, бороться с которой у нее не хватало сил. От детского мира она была очень далека, но нас было не много, и русский язык она преподавала с любовью. Она могла бы преподавать и французский, но по строго установленным принципам «только француз мог преподавать французский язык».
Где и как нашли наши попечители для этой цели мадам Пиэтри, которая, как я пойму позже, была абсолютно неграмотна? «Par edzample» - было ее любимым выражением, когда она не знала, что сказать.
Помню, как-то раз я во время урока французского подняла высокий воротник свитера, спрятав в него всю голову, - воротник стоял как длинная шея. Закрыв глаза, я мечтала!.. Недолго! Как видно, Галина Федоровна заглядывала иногда в классы. Я почувствовала, как ее рука схватила воротник свитера, и мне оставалось только пытаться высвободить из него голову.
- Не будешь слушать - ничему не научишься!
Слушать! Уметь слушать, заставить слушать, приучить слушать!..
За мою длинную карьеру преподавательницы я смогу испытать на собственном опыте значение этого слова. Так и до меня дошло что-то от Бестужевских курсов!
Как ни удивительно, самый оживленный урок был Закон Божий... и, конечно, только благодаря личности отца Николая Богомолова. Молодой, большой, сильный и очень бородатый, он кипел энергией. У него был прекрасный голос, что позволит ему позже уехать на гастроли с казачьим хором. Как бы то ни было, он был полон снисхождения к нашим ребяческим прегрешениям. С нашей стороны, мы честно учили минимум, который он от нас требовал. Нам с Валей хотелось сделать для него больше, и он обращался к нам, когда хотел получить безошибочный ответ.
- Мои орлы! - говорил про нас отец Николай.
- А я кондор, а я кондор!! - кричал Олег Бирилев... Увы, «кондор» часто попадал в угол, не очень об этом сокрушаясь.
Со времени нашей встречи на «Константине» мы с Валей больше не виделись до открытия школы на «Георгии», но теперь мы встречались каждый день - несколько ступенек между двумя палубами, и мы были вместе. Сознательное детство у нас общее: с одинаковыми интересами, с одинаковыми воспоминаниями. Я уверена, что и по сей день она помнит некоторые, совсем другими забытые, казалось бы, маловажные стороны этих лет нашей жизни.
Навсегда будет жить в нашей памяти «Громкий Голос» - человек, даже имени которого мы не знали; он пел в церковном хоре корабля. С волнением ждали мы, когда его глубокий, мягкий голос как-то особенно захватывающе начнет нашу любимую молитву «Ныне отпущаеши...».
Не всегда, конечно, наша дружба носила такой духовный характер, и «смирения» у нас было меньше всего! Нелегко было нашим воспитателям справляться с детьми, живущими в таких небывалых условиях.
В классе я считалась хорошей ученицей; у меня даже была пятерка по поведению, но постепенно взрослые переставали быть для меня неоспоримым авторитетом. Мой дух противоречия очень беспокоил маму:
- Перестань отвечать, когда тебе делают замечание!
- Кто тебя научил дергать плечом?
Я уже не могла служить примером хорошо воспитанной девочки.
- Большевичка, ты настоящая большевичка! - кричала на меня Настасья Ивановна Бирилева, когда я дралась с ее сыном.
Надо сказать, что Олег, который был в моем классе, нападал всегда сзади на маленьких или более слабых, чем он. Один раз он столкнул Люшу с трапа, в другой раз сбросил Шуру со сходни в воду и как-то без всякой причины ударил мою подругу, тихую Иру Левитскую. Хотел ли он обдуманно мне досадить? В негодовании я бросалась их защищать, и драка всегда кончалась побегом Олега и вмешательством Настасьи Ивановны. И пока она меня обзывала самыми, по ее мнению, оскорбительными словами, я стояла, вызывающе подняв голову, с чувством рыцарски выполненного долга.
Мы жили в богатом мире фантазии благодаря исключительному выбору книг. Помещение нашего класса было в то же время библиотекой корабля. Мы сидели за двумя большими деревянными столами перед черной доской; широкий люк в потолке освещал класс. Вдоль стены, слева при входе, большой шкаф хранил сокровище книг, читанных и перечитанных двумя поколениями русских людей: Жюль Верн, Марк Твен, Фенимор Купер, Майн Рид...
А «Рыцари Круглого Стола»! Валя была Изольда, а во мне жила Гвинивера, жена короля Артура. В сравнении с ними «Примерные девочки» графини де Сегюр казались бесконечно скучными.
Сегодня молодежь без труда открывает богатства Божьего мира; так много удивительных возможностей в ее распоряжении.
У нас были только книги... и наше воображение... Мы жили на узкой палубе корабля; у наших родителей не было средств купить билет до города Туниса, но весь свет был перед нами. Мы пересекали океаны, мы открывали континенты. Самые таинственные места - Занзибар, Томбукту - не имели для нас секретов. Волшебство слов становилось мечтой... «Архипелаг в огне»!.. «Тристан да Кунья»!..
Я писала стихи. К маминому дню рождения я приготовила тетрадь поэм. Я хотела стать писателем. Псевдоним был найден: Madame de Lhompierre.
Жизнь уничтожила многое, но не любовь к чтению, не силу воспоминаний.
…Полвека спустя, возвращаясь с Мадагаскара, минут через десять после того, как мы пролетели над Дар-эс-Саламом, я открыла Занзибар. Весь в длину, как сказочный корабль на ярко-синих волнах Индийского океана напротив золотистого изгиба африканского берега, - большой остров, покрытый темно-зеленым лесом, окутывался облаками, как бы желая сохранить свою тайну. И мгновенно встал передо мной из далекого прошлого герой нашей любимой, зачитанной книги - черный принц Калулу, нежный и быстрый, как газель в этих лесах; встали смеющиеся лица товарищей, которых забавляло мое тщетное старание выговорить его имя - выходило «Кауу»; встало все наше полное, богатое детство на «Георгии Победоносце».
Живут ли еще люди, которые, как я, помнят это детство, такое непохожее ни на какое другое? Те, которых я встречала, сохранили о нем лишь отдельные, бессвязные картины.
Чаще всего вспоминают наши уроки танцев. В программе, как раньше в России, были уроки салонных танцев. Кира Тихменева, несмотря на свою молодость, занялась их преподаванием с большим авторитетом. Надо сказать, что ученики тоже прилагали со своей стороны много старания. В скором времени под аккомпанемент пианино мы танцевали то, что вся Европа танцевала в начале XX столетия: конечно, вальс и польку, но также падекатр, падепатинер, падеспань, венгерку и краковяк, который мы танцевали «с удалью». Уроки прекратились до того, как мы должны были приступить к мазурке. Я всегда об этом очень жалела.
На каждом празднике, организованном школой, был спектакль танцев.
Как удавалось нашим мамам изготавливать эти костюмы, которые превращали нашу повседневную действительность в увлекательную сказку? Танцевать менуэт в костюме маркизы - это была вечная история Золушки, особенно для меня, всегда беднее всех одетой! Уже тогда я понимала, что означает плохо сшитое платье, сапоги не по ноге, - чувство обиды перед отношением окружения, часто несознательным.
Даже между мальчишками нашего возраста я нравилась только «несчастным»; другие смотрели на девочек красивее меня. Даже мой маленький барон Слава украл у Вали поцелуй, прося ее мне об этом не говорить. Помнится мне молодой кадет, которого мы называли «Штанокрут», потому что он безостановочно крутил свои слишком большие для него штаны. Он не решался со мной заговорить и, чтобы привлечь мое внимание, ходил на руках.
Самым большим школьным праздником была раздача наград в конце года. Мы знали, что книги, предназначенные для наград, были заперты в каюте первого класса. Это были французские книги, пожертвованные городскими организациями.
Нам не терпелось узнать, кто награжден, что за книги?
Дверь закрыта на ключ? Но иллюминатор! Не так уж трудно подняться по штирборту. Маленькая для своих десяти лет, я легко пролезла в закрытое помещение. Все книги, приготовленные для раздачи, были аккуратно разложены по столам. Мне оставалось только запомнить, кому они были предназначены, и по возможности не забыть их названия. Я очень быстро нашла «мою книгу», очень красивую, красную с золотом, большого формата, - «Le chateau des Carpates».
Какого автора? Hachette! Легко запомнить!
(Hachette (фр.) — название крупного французского издательства)
По-видимому, все французские детские книги были одного и того же автора!
Отдавая отчет о моей экспедиции товарищам, на вопрос об имени писателя я неизменно отвечала: Hachette.
Повседневная жизнь
Рассказывает Анастасия Александровна…
- После суматохи первых дней нашего приезда на «Георгий» жизнь стала входить в колею. Несколько дней катера еще подвозили запоздавших. Они выгружались у полубортика церковной палубы – здесь я впервые увидела Колю и Нюру Полетаевых: крепенький мальчик лет тринадцати и худенькая девушка пятнадцати лет. Я их сразу заметила, потому что они казались совсем потерянными, сидя у своих жалких узлов около отца, священника Ионникия Полетаева, очень, как мне казалось, старенького и уставшего. Позже я узнаю, что их мама осталась в России с другими детьми…
Наше убежище, «Георгий Победоносец», все еще считалось военным кораблем. Правда, его командир адмирал Подушкин был очень мягким со своим новым «экипажем». Помню, что он часто беседовал с мамой на скамеечке в тени тента, который летом натягивали на спардеке.
Андреевский стяг все еще развевался на корме. Детьми мы часто присутствовали при спуске флага и очень дорожили нашим морским воспитанием. Грести в канале, сидеть за рулем, безупречно причалить - все это было для нас очень важно. В разговорной речи мы любили употреблять морские термины и питали легкое презрение к тем, кто их не понимал.
Что делали наши мамы целыми днями? Конечно, каждая прибирала собственную каюту, мыла посуду и стирала семейное белье, но все должны были принимать участие в «общественных работах». Помню, как каждый день чистили овощи. Рассказывали, что Ольга Порфировна Тихменева, жена начальника штаба, срезала с картошки такую толстую кожуру, что ее пришлось определить на другую работу.
По утрам ходили за кипятком для чая. При воспоминании о жестяных кружках я до сих пор чувствую сладковатый металлический вкус во рту. Тем более ценю я теперь удовольствие пить чай из тонкого фарфора! С чаем ели мы толстые ломти круглого солдатского хлеба.
Каждая семья получала в достаточном количестве несколько хлебов, и часто даже они оставались. Мы с Валей ходили их продавать в кварталы «маленькой Сицилии». У нас были даже свои клиенты; мы получали за хлеб несколько сантимов, которые мы приносили маме. Добрые итальянские «мама» относились к нам очень дружелюбно, но я тогда поняла, что никогда не стану хорошей коммерсанткой. Продавать беднякам, даже менее бедным, чем мы, смотреть, как они считают монетки, протягивать руку, чтобы их взять, - все это было очень тяжело.
Но у меня осталось красочное воспоминание об этих кварталах «маленькой Сицилии», которые исчезнут в войну, в 1942 году. Снесенные бомбардировкой, они никогда не будут заново отстроены. Все эти домишки были построены на один лад - две комнаты и кухня. По вечерам стулья выносились перед домом и семьи «дышали воздухом». Иногда слышно было пение, но никогда не пели женщины, пели только молодые мужчины и всегда соло с гитарой.Красота неаполитанских песен и наших, таких далеких бизертских ночей!
В начале двадцатых годов в Бизерте автомобилей почти не было, не было ни радио, ни, конечно, телевидения. Если под конец дня на улице еще задерживались запоздалые прохожие, то с темнотой все смолкало, и ничего не могло быть прекраснее, чем одинокий страстный, молодой голос, поющий на итальянском языке в тишине африканской ночи.
Русские песни, русские молитвы
Рассказывает Анастасия Александровна…
- На «Георгии» мы тоже пели, и мальчики, и девочки. Среди старших кадет были прекрасные голоса. У Коли Полетаева был очень приятный голос, к тому же он хорошо знал русские песни. Летом, когда спадала жара, когда воды темнели и широкое небо покрывалось звездами, мы устраивались на корме между двумя люками прямо на палубе и разговорам нашим не было конца. О чем только мы не рассуждали! Да, и о России…
И конечно, пели! Пели «Бородино», пели «Великий 12-й год». Хотелось плакать - так сильно переживали мы эти «напевы победы», но… говорить об этом не полагалось. Можно было только петь. Петь, как поется все остальное, и часто даже кто-нибудь задорно переходил на веселый, модный «Cake Walk» - «Мы все только негры...»
Помню наш духовой оркестр. Ежегодно в день Успения - 28 августа - большая процессия, главным образом итальянцы, носила статую Мадонны по улицам Бизерты. И оркестр приглашали принять участие в церемонии, и русская мелодия «Коль славен» сопровождала в эти годы торжественное шествие.
Везде в Тунисе, где русские обосновывались, зарождался хор: в городах, на «Георгии», в лагерях... Беженцы, потерявшие все, порой даже уважение к самим себе, обретали чувство собственного достоинства перед Богом, когда начинали петь русские песни…
Достоинство, людское уважение - все чувствовали в них необходимость, чтобы переносить трудности общежития в ограниченном пространстве корабля. И все же мы, дети, от этой тесноты не страдали. Детство наше было исключительно богато, несмотря на материальные трудности. Старые принципы воспитания сыграли, конечно, свою роль. Полнота нашего детского мира во многом была обязана нашему религиозному воспитанию.
В школе, перед началом занятий, утренняя молитва была общей. Вечером молитва была личным делом каждого. Помню, как перед сном, стоя на коленях на кровати, перечислив всех членов семьи, я добавляла иногда имя какого-нибудь героя, который казался мне особенно достойным Божьего снисхождения. Случалось, что, к стыду, я выпускала слова молитвы, но никогда не могла положить голову на подушку, не перекрестив ее широким крестом. Я вспоминала тогда глубокую и спокойную мамину веру. «Бог простит», - часто говорила она.
Мама пела в церковном хоре, я приучалась слушать, абсолютно не обладая музыкальным слухом. Никогда я не научусь петь, но зато научусь слушать. Не буду утверждать, что в свои десять лет я внимательно следила за ходом службы, скорее я ждала знакомые молитвы и часто в ожидании конца, устав стоять прямо, переминалась с ноги на ногу, сгибая колени. Не всегда я понимала старославянский, полный поэзии текст, но иногда слышалось мне в нем нечто несравнимо великое.
Воспоминание о наших тихих всенощных на «Георгии» - одно из богатств нашего детства.
Полутемная церковная палуба старого броненосца, золото икон в колыхающемся мерцании свечей и чистая красота в обретенном покое вечерней молитвы «Свете тихий»! Она летит через открытый полупортик над темными водами канала, над гортанными голосами лодочников, летит все дальше, все выше к другому берегу, к холмам Зарзуны, где ее унесут к небу морские ветры...
Каждый человек, какого бы он ни был ума и образования, может носить в себе это все превышающее чувство. Я хорошо помню старого, почти неграмотного матроса Саблина, который просил маму подать записку в церковь с именами близких ему людей, «чтобы о них помолились».
- О здравии или за упокой? - спросила мама, приготовляя два листка. Саблин колебался не больше секунды и сделал жест, что это не важно. - А вы пишите, там разберут! - И он показал на небо.
Итак, несмотря на потерю родной страны, церковь продолжала жить на кораблях, в лагерях, в казематах, в частных квартирах.
В «DepecheTunisienne» от 3 сентября 1923 года можно прочесть: «Вчера утром в помещении русского кооператива состоялось собрание. Многочисленные русские пришли на собрание, чтобы выразить желание организовать в Тунисе русскую церковь. Собрание состоялось под председательством отца Георгия Спасского».
Морской корпус
Если беженцы из числа гражданских думали о хлебе насущном да о том, как устроить свою новую, далеко не легкую жизнь, то часть морских офицеров, не теряя духа, решила воссоздать в Бизерте Морской корпус. И вот что об этом рассказала Анастасия Александровна…
Морской префект, вице-адмирал Варней, отвечая на просьбу контр-адмирала Машукова, предоставил Морскому корпусу форт Джебель-Кебир, расположенный в шести километрах от Бизерты, и у его подножья - лагерь Сфаят, чтобы разместить персонал.
Этот форт в начале 1921 года был предоставлен Морскому корпусу французскими властями. Первым в нем обосновался капитан I ранга М.А. Китицын со своей знаменитой Первой Владивостокской ротой. Они пережили агонию Морского корпуса в Петрограде и исход из Дальнего Востока. Они пересекли в исключительно тяжелых условиях океаны и моря, чтобы добраться до Севастополя в часы эвакуации Крыма. В Бизерте с помощью французских военных они подготовили форт для младших собратьев, оставшихся на «Алексееве».
Стены Джебель-Кебира, который посетил в 1900 году адмирал Бирилев, станут последним убежищем Севастопольского Морского корпуса. Все кадеты, маленькие и большие, говорили о Китицыне с большим уважением.
Михаил Александрович всецело посвятил себя воспитанию учеников и организации их жизни в Кебире.
У подножия горы приютил семьи лагерь Сфаят.
Наши сверстники, младшие кадеты, очень часто рассказывали о том знаменательном дне, когда, покинув «Алексеев» на французском буксире, они высадились в Зарзуне, чтобы идти... в Кебир. Каждый мог что-нибудь рассказать об этом походе с мешком за спиной и в тяжелых военных сапогах. Взвод сенегальцев под командованием французского лейтенанта проводил их до бани в военный лагерь. Бен Негро?.. Ремель?.. Больше часа под жарким солнцем, но хороший душ, чистое, прошедшее дезинфекцию белье - и усталости как не бывало! Увы, надо было двигаться в обратный путь - вдвое длиннее и мучительнее первого, ибо шел он в гору до самого Джебель-Кебира.
В первый раз садились кадеты на паром, чтобы переплыть канал, в первый раз, к удивлению прохожих, шагали они по улицам Бизерты и, пройдя весь город, вышли на шоссе. Оставалось пройти еще километров пять, на этот раз под проливным дождем. «Гора Джебель-Кебир, - объяснял французский офицер, - по высоте равна Эйфелевой башне».
Бедный, такой вежливый лейтенант!.. Он шел рядом с капитаном Бергом, в то время как большой черный солдат вел его вороного коня под желтым седлом. Никто из кадет не мог подозревать, как неловко чувствовал себя молодой офицер. Он знал, что находится здесь, чтобы следить за возможными носителями «вируса большевизма».
В архивах, теперь открытых для публики, имеется письмо командующего французским оккупационным корпусом в Тунисе генерала Робийо (Robillot) к генеральному резиденту в городе Тунис господину Кастийон Сен Виктору (de Castillon Saint Victor) от 16 декабря 1920 года с докладом, «...что морской префект имеет в своем распоряжении только военные патрули для поддержания порядка у людей, зараженных большевизмом». Тем же числом французские власти Туниса просили Париж прислать «...специального агента для наблюдения за русскими революционными кругами. Для усиления мер безопасности в Бизерте в ожидании прибытия эскадры сформирована бригада из четырех полицейских под командой Гилли (Guilli)».
И в то время как французское командование задавало себе столько тревожных вопросов, молодой лейтенант видел только измученных мальчиков, борющихся с потоками рыжей грязи, и их доброго командира, страдающего за плачевный вид своих «господ офицеров». Он не забыл, как утром Берг пошел со своей ротой под душ, что очень взволновало черного часового: «Командан, пур оффисье - аппар! Бен аппар! Па авек матло!» «Командир, для офицеров — отдельно. Не вместе с матросами!» И как Берг старался объяснить, что это его кадеты, что он в огонь и в воду готов идти со своей ротой!
Только под конец дня добрались они до Сфаята. Мокрые до последней нитки, забрызганные грязью и глиной, малыши старались подтянуться, чтобы войти фронтом в лагерь. На дорожке у белого барака стоял фронт старших гардемарин во главе с капитаном I ранга Китицыным.
По окончании переселения с «Алексеева» в корпусе числилось 17 офицеров-экстернов, около 235 гардемарин, 110 кадет, 60 офицеров и преподавателей, 40 человек команды и 50 членов семейств. Вице-адмирал Александр Михайлович Герасимов по приходе в Константинополь вступил в исполнение обязанностей директора корпуса, заменив С. Н. Ворожейкина.
Морской корпус - это детище Петра I. Корпус был создан в России в 1701 году по Высочайшему указу Петра I об основании Навигацкой школы. 23 июня 1701 года под Навигацкую Школу отвели Сухареву башню со всеми бывшими при ней строениями и землей. В 1701 году учеников в школе было очень немного, всего четыре человека, а в 1702 году был уже полный комплект в 200 человек.
Сначала в Москве под названием Школа математических наук и навигации, а затем в Петербурге уже как чисто морское училище. Его слушателей именовали гардемарины. Со временем учебное заведение получило имя Морского корпуса.
Много позже, когда не будет уже ни нашего «Георгия», ни Морского корпуса, Берг вспомнит с любовью о них в написанной им книге «Последние гардемарины». В ней я нашла описание этих корпусных дней, о которых нам так часто рассказывали кадеты. Весь личный состав преподавателей и их семейств, все эти 470 человек составили маленькое самостоятельное поселение, которое проживет деятельной жизнью почти пять лет под заботливым управлением вице-адмирала Александра Михайловича Герасимова. Старый моряк, вице-адмирал еще царского производства, крупный, сутуловатый, суровый по виду, он мог иногда поразить всех неожиданным, полным юмора замечанием.
С 13 января 1921 года Севастопольский Морской корпус в течение четырех лет будет формировать воспитанников, многие из которых после выпуска смогут получить высшее образование в университетах Франции, Бельгии и Чехословакии. И это благодаря адмиралу Герасимову программы занятий были преобразованы для подготовки воспитанников в высшие учебные заведения в других странах. До конца дней продолжал Александр Михайлович переписку со многими из своих воспитанников, сохранив в их сердцах благодарную память.
До сих пор на горе Джебель Кебир, в трех километрах от центра Бизерты видны руины старого форта, где были размещены в двадцатые годы учебные классы Морского корпуса. Рядом разбили лагерь Сфаят – для персонала и складов. С января 1921 года началась подготовка младших офицеров и гардемаринов. В морском училище юноши в белых форменках изучали навигацию и астрономию, теоретическую механику и практическую историю России по Карамзину и Соловьеву.
Директор, говоря о своих подопечных, подчеркивал, что они «готовились стать полезными деятелями для возрождении России». До конца дней продолжал Александр Михайлович, как и другие преподаватели, переписку со многими из своих воспитанников, сохранив в их сердцах благодарную память. Уже будучи взрослыми, они добрым словом вспоминали своих воспитателей-офицеров. Достаточно сказать, что на могиле одного из них выпускники Бизертинского Морского корпуса написали: «Другу-командиру».
Большое познается через малое...
Владимир Владимирович Берг, строевой командир рот, помимо занятий с кадетами, увлекался литературным творчеством. Его пьесы ставились в театре Корпуса.
Выходил "Журнал кружка морского училища" (январь-апрель 1922 года).
По русской традиции Морской корпус устраивал парады. Однажды, как свидетельствует очевидец, в парадном строю вместе со взрослыми шли и дети. Они старались держать равнение, смотря в сторону начальства. Они так старались!
Трибуны плакали. Такое трогательное было зрелище!
Поразила меня еще одна деталь, связанная с историей Морского корпуса, в воспоминаниях о тех днях контр-адмирала Пелтиера, публиковавшихся в «Морском сборнике» (французское издание) в 1967 году:
«Дозволено думать, что бывшие ученики Морского корпуса с интересом, а возможно, и с ностальгией следят за прогрессом Морского Дела в России, от которого они отрезаны и которое в ленинградском училище, носящем имя Фрунзе, возродилось в стенах, где прежде Санкт-Петербургская школа готовила офицеров. Каков бы не был политический режим, военные моряки остаются самими собой...»
Так написал бывший курсант Морского корпуса в Бизерте.
Морской корпус под именем «Сиротского дома Джебель-Кебира – Сфаята» просуществует до мая 1925 года .
Письма из России
Рассказывает Анастасия Александровна…
- Быть отрезанным от мира и ждать новостей, ждать писем, которые никогда не приходят, - мы все хорошо знали это чувство. Но как ни странно, именно это тщетное ожидание делало час раздачи почты очень важным моментом беженского дня. Издалека было видно лейтенанта - почтальона, который приезжал из Бизерты на мотоциклете. Ухо ловило его приближение. По вечерам зимой глаз следил за передвижением его фонаря между бараками Сфаята. На «Георгии» Алмазов появлялся перед редкими счастливчиками, дождавшимися наконец весточки, и плохо переносил шутливые укоры ничего не получивших.
Однажды и нам пришло письмо! Бабушка написала из Сербии, которая приняла Русскую армию. Их жизнь налаживалась с помощью югославского правительства и благодаря симпатии, которую король проявлял по отношению к русским. Окольными путями она узнала о жизни в Рубежном после нашего отъезда. Дом стал Сиротским домом - для нас это было Божьим благословением. Парк вырубили, и во фруктовом саду деревьев больше не было. С горестью мы узнали о вскрытых семейных могилах, об их уничтожении грабителями в поисках несуществующих сокровищ...
Не стало больше моего очарованного царства! В этой картине опустошения как оголенный стоял белый дом на вершине холма. Невесело глядели его многочисленные окна, не защищенные деревьями от степного ветра. Вероятно, с этой поры стал мне сниться один и тот же сон: я поднимаюсь по заросшей тропе в поисках моего потерянного царства все выше и выше, знаю, что дом прячется там, за деревьями, но парк расступается, превращается в голое поле, вдалеке - мимолетное видение - белый дом, но я не могу до него дойти, он удаляется и исчезает из глаз, скрывая свою тайну.
Я знаю, что это только сон, я стараюсь его удержать, найти знакомые картины, заглянуть хоть на мгновенье в в наш дом, милое прошло,...
Возможно, что еще ребенком я знала, что ничего не исчезает бесследно; надо только сильно помнить! И складывались в детской голове слова, которые много позже выльются в стихи и музыку. Слова надежды, которая ищет свой путь, которая никогда не угаснет:
Как вернуться в старую усадьбу?
Как найти дорогу в небытие?
Только сердце может хранить правду,
Рассказать, что было, было и прошло.
Глава седьмая. «ГЕОРГИЙ ПОБЕДОНОСЕЦ». 1922-1923 ГОДОВ
Приведу отрывок из книги Анастасии Алексндровны «Бизерта. Последняя стоянка», чтобы вы оценили ее не только как великолепную рассказчицу, но и как талантливую писательницу.
«Можно только удивляться тому, что, несмотря на все трудности, жизнь на «Георгии» скоро вошла в нормальную колею, потекла, полная, деятельная, богатая возможностями для нас, детей. Школа нас многому научила. Если даже наши преподаватели и не были профессионалами, то их культура и добросовестность вполне заменяли их возможную неопытность. Они строго придерживались верного принципа воспитания - создавать интересы, соответствующие детскому миру.
Выбор книг, разговоры о прочитанном - наши родители очень за этим следили. Помню, как оживился папа, когда увидел в моих руках «La dame de Monsoreau».
Он живо и красочно восстановил дух французского двора XVI века, правда, через героев Александра Дюма и выходки Шико - придворного шута. Долго потом в моем воображении Франция была похожа на прекрасную Диану в ее парке Монсоро.
Валина мама Полина Ивановна тоже нам часто читала. До сих пор помню толстую книгу об Англии, которой она смогла нас заинтересовать.
Раз в неделю профессор Кожин, ассистент известного хирурга профессора Алексинского, читал нам Гоголя в большом зале «адмиральского помещения». Его умение читать оставило у нас в памяти незабвенные картины великолепия украинских ночей, Днепра, казацкой удали и очарования вечеров на хуторе близ Диканьки.
С большим удовольствием собирались мы иногда в каюте Горбунцовых. Умостившись вокруг столика, мы ждали раздачу винограда. Были разные сорта: мускат, виноград из Корниша, из Раф-Рафа... Каждый из нас мог выбирать что хотел. Сам Горбунцов уже нашел работу в городке и мог позволить себе некоторые траты. Он был вдовец, один воспитывал двоих детей и не без основания полагал, что нашел удачный способ собирать нас почаще вокруг книги. Пока каждый из нас занимался своим виноградом, он читал нам Пушкина, вероятно, повести. Особенно любили мы «Дубровского».
Мы увлекались русской поэзией, знали наизусть множество стихов, с которыми не раз выступали на детских вечерах. Писали мы еще по старой орфографии, строго следуя программам дореволюционного времени.
Во втором классе мы начали учить латынь. Алмазов, взявшийся посвящать нас в тайны латинской грамматики, оказался менее страшным, чем мы предполагали.
Открытие математики, геометрии и алгебры было делом генерала Оглоблинского, который преподавал также в специальных классах Морского корпуса. Прозванный «богом девиации», он оставил у своих учеников исключительное воспоминание. Даже преподавая в младших классах, он был всем понятен - настолько он всегда был ясным и точным.
Пению нас учила энергичная Вера Евгеньевна Зеленая. В молодости она училась музыке в Италии и никому не давала этого забыть.
Что касается гимнастики, то нас водили на бизертский стадион, где мы участвовали в состязаниях с учениками бизертских школ; общались с ними с симпатией, но скорее молча, так как французского языка мы еще не знали. Помню все же, как мы пытались разговаривать с хорошенькой девочкой нашего возраста, которую мы прозвали «Розовая» за ее милую улыбку и розовое платьице. Наши встречи с бизертскими школьниками были очень дружелюбными.
Мы также имели право посещать «Sport Nautique» - морской клуб, около которого стоял наш «Георгий». То был частный клуб, где царил сторожем некто Доминик, вероятно, бывший французский матрос, который везде появлялся в полосатом бело-синем тельнике, с вечным беретом на голове, увенчанным красным помпоном.
«Sport Nautique» в те далекие годы был окружен деревянным забором, вдоль которого тесно стояли кабинки. Члены клуба могли снять кабинку на год, и жаркими летними днями часам к четырем матери семейств с ребятами шли на пляж, часто пересекая весь город. Это были часы отдыха в шезлонгах с вязанием в руках, в то время как дети барахтались в воде. Молодежь постарше проводила у моря целый день с самого утра.
Мы спускались с «Георгия» и были сразу на пляже. Какое-то благотворительное общество раздало нам полосатые купальные костюмы - красные с белым и синие с белым - до самых колен. Мы быстро научились плавать вдоль мостика, сначала «до первого камня», потом «до второго камня» и, наконец, до буйка.
Клуб был частным, и все бизертяне не могли быть его членами. Длинный ряд кабинок вне клуба тянулся вдоль Пальмовой аллеи до казино у самого Старого порта. В наши дни трудно представить, какое оживление царило в Бизерте в начале двадцатых годов. За исключением властей и богатых фермеров все ходили пешком.
Никто не мог ходить купаться на Корниш, тем более к гротам или на Уэд-Дамус. Редко кто мог нанять коляску с двумя лошадьми или кариколо (коляска с двумя большими колесами, в которую запрягалась одна лошадь) для прогулки вдоль моря к Белому мысу между садов и огородов. Легче было дойти до пляжа Зарзуны; надо было только переплыть канал на пароме и выйти на дорогу в Тунис. Две черные нефтеналивные цистерны существовали уже тогда, но, конечно, не было еще нефтеперегонного завода. Во всяком случае, цистерны не загрязняли
пляж - вода бухты до самого мыса Зебиб была ярко-голубой, а песок дюн - золотистый, и мы собирали горы разновидных ракушек.
На «Георгии» мы играли «в солдатики», расставляя ракушки по ротам, батальонам и полкам, но, конечно, чаще всего мы собирались на пляже в Бизерте. Здесь мы встречали детей нашего возраста, казалось, таких на нас похожих, но все же совсем от нас отличных - первый жизненный опыт: суметь понять другого и самому стать понятным для него. Детям с детьми это было легче. Понять взрослых было труднее.
Помню наше удивление, когда мы увидели нашего попечителя школы Константина Ивановича Тихменева, продающего лимонад под пальмами при входе в «Sport Nautique». Он держал товар в деревянной кабинке и предлагал также пирожные и пончики. Таким образом, он стоял ступенью выше остальных продавцов, бродивших по пляжу с ведром льда, в котором плавали бутылки.
Множество других продавцов устраивались около «Георгия» и быстро научились по-русски предлагать свой товар:
- Смотри сюда! Ешь на здоровье, будешь толстый, как капитан Брод!
Капитан I ранга инженер-механик Брод был очень полный мужчина…
Так зародилось мнение, что арабы очень способны к языкам. Про русских будут говорить то же самое. Мне, скорее, кажется, что необходимость - лучший учитель.
С окончанием лета жизнь на «Георгии» возвращалась в свою нормальную колею. Несмотря на отъезды, на корабле было еще много народа. На место адмирала Подушкина командиром был назначен Сергей Львович Трухачев.
Становились ли мы, дети, более распущенными? Командир Трухачев, легко ли он терял терпение? Скорее, волнуясь, он начинал заикаться и терял тогда в наших глазах весь свой авторитет.
Какие сюрпризы иногда готовит нам судьба! Сергей Львович во время Великой войны руководил важными операциями в Балтийском море, а теперь он стоял перед недисциплинированными ребятами и не знал, что делать!
Бедный Сергей Львович! И смерть его была очень печальна. Похоронив жену в Тунисе, он в восемьдесят лет вынужден был уехать с племянницей в Соединенные Штаты, но въезд в США потребовал длинных формальностей, и ему пришлось часами ожидать оформления документов. Старенький, уставший от путешествия, он скончался через несколько дней по приезде. Но кто из нас тогда на «Георгии» мог это предвидеть?
Вспоминая те далекие годы, я вижу такое множество лиц, событий, переживаний, что мне трудно передать их по порядку. Живя в тесном кругу, каждый помимо воли участвовал в жизни соседа. Казалось, что живем мы в каком-то светском вихре сватовства, свадеб, разводов, иногда, увы, драм, болезней и смерти! Детьми мы многое слышали, но, к счастью, обыденные сплетни скользили по нас, как-то не затрагивая!
Мы очень любили свадьбы - торжество венчания, нарядные одежды (откуда только они появлялись?), праздничные угощения; все это переживалось нами очень глубоко.
Порой иностранные гости присутствовали на церемонии. Для тех из них, которые никогда не были в России, вся эта обстановка была характерным проявлением славянской души - «ame slave». Особенно хорошо помню свадьбу Киры Тихменевой с Лекой Герингом - самый красивый жених, которого мы когда-нибудь видели.
Когда он появлялся на «Георгии» в белой морской офицерской форме - высокий, стройный, молодой, мы с Валей бегали за ним, стараясь приложить к его спине наши пять пальцев. Так он становился для нас индейским вождем Грязная Пятерня - честь, которую он старался отклонить, убегая от нас со смехом.
Разводы не сопровождались никакой церемонией и, следовательно, нас не интересовали. Помню только, как кто-то упомянул Анну Каренину: «Много теперь стало ей подобных, но ни одна под поезд не бросается».
«Слава Богу», - сказала бы я теперь.
Молодежь много танцевала. Наши еще молодые родители понимали, что девушки, гардемарины, кадеты мечтают о балах и музыке.
В большом зале «адмиральского помещения», разукрашенного и ярко освещенного, пары танцевали с увлечением, которого я потом больше никогда не встречу. Мы, младшие, более или менее открыто проскальзывали в залу, чтобы полюбоваться танцорами... полюбоваться или посмеяться!..
Вот группа танцует Cake Walk: самая младшая с лицом, вымазанным сажей, танцует, гримасничая и извиваясь, ловкая и гибкая... Это Ира Мордвинова! Пара, прыгающая на цыпочках в польке, - Ольга Аркадьевна Янцевич и мичман Парфенов. Они маленькие и легкие и относятся к танцу очень серьезно. Она распустила свои длинные каштановые волосы, он больше чем когда-нибудь походит на Китайскую Будородицу - как мы его прозвали.
Есть и партитуры новых танцев: «Un pelican s'en allait a pas lents» -модный фокстрот. Уже старое танго «Под знойным небом Аргентины», Кира танцует его с Герингом артистически. Бывало, что по случаю какого-нибудь официального праздника командующий эскадрой адмирал Беренс считал себя обязанным появиться на балу. В один из таких вечеров, стоя скромно у входа в зал, он, вероятно, обдумывал, как проявить свое участие в празднестве. Случайно его взгляд упал на меня - в одну секунду вопрос был решен:
«Хочешь ли ты сделать со мной тур вальса?»
Тогда я, моментально спрыгнув с высокой тумбы, - ноги по правилам в третьей позиции, - подняв голову влево, со всей важностью моих одиннадцати лет пустилась с адмиралом в широкий тур вальса вокруг танцевального зала. Освободившись от своих светских обязанностей, адмирал меня галантно поблагодарил и удалился.
Дорогой Михаил Андреевич! Никогда не мог бы он подумать, что воспоминание об этом танце будет жить так долго!
Другой незабываемый бал этих лет был дан зашедшим в Бизерту аргентинским учебным судном «Президент Сармиенто» («Presidente Sarmiento»). He обременяя себя дипломатическими соображениями, аргентинцы пригласили моряков обеих эскадр, стоящих в порту: французских и русских офицеров и их дам. Не знаю, как смотрели на приглашение французские власти. Может быть, чувствовали себя неудобно. Зато очень живо помню веселое возбуждение наших дам, готовящихся к балу, беспрерывное движение аргентинских и русских катеров, восторженные рассказы на другой день.
Так у нас и осталось в воспоминаниях, как особенно чествовали аргентинцы русских дам, как были они особенно галантны и внимательны к ним.
* * *
Для нас, детей, «праздник» обозначал прежде всего подарки и угощения - пирожные, сласти, которых мы обыкновенно были лишены. Вероятно, от этого недостатка в сахаре у меня на всю жизнь останется особый интерес к пирожным, даже без всякого желания их съесть. В незнакомых городах, в чужих странах я никогда не останавливаюсь перед ювелирными магазинами, но не могу равнодушно пройти мимо кондитерской или книжного магазина.
На «Георгии» время от времени кто-нибудь справлял день рождения, правда, очень редко, так как ни у кого не было денег. Я помню два таких праздника, но, может, были и другие.
Андрей Потапьев справлял 16 лет, было очень весело, нас было много в их каюте на палубе, и, по общему мнению, нас принимали с «изобилием» - слово нам нравилось. Почему-то из всего этого изобилия мне запомнились лишь сардины в прованском масле.
Второй прием был в каюте Остелецких на рождении их дочери Киры, которой исполнилось одиннадцать лет. Здесь «задачей» был виноград - Кира очень волновалась при раздаче: хватит ли на всех, если вдруг кто-то съест слишком много!
Ее брат Ника, большой, широкоплечий кадет с заразительным смехом, иногда появлялся на «Георгии», но в этот день он не мог прийти из корпуса.
Конечно, самыми главными были религиозные праздники, которые разделяли учебный год. Они нам скрашивали повседневную жизнь, мы их ждали, мы к ним готовились.
На Рождество школа давала спектакль, в котором участвовали все классы, даже самые маленькие. Какое удивительное количество текстов в русской литературе, подходящих к каждому детскому возрасту!
Французское ведомство посылало нам большую елку, и в течение нескольких дней мы с помощью наших учителей готовили гирлянды, звезды, фантастические фигурки, вырезывая и склеивая цветные бумаги: золотые, красные, серебряные...
Рождественский вечер всегда проходил с большим успехом; мы сами были в нем главными актерами.
После удачного спектакля, после рождественских песен убирали эстраду и бал начинался. Маленькие уходили спать, а мы могли показать наше умение танцевать: грацию падеспань, удаль краковяка, живость венгерки... мы, как в сказке, переживали Рождественский вечер!
Мы потом долго еще вспоминали о нем, обсуждали, порой целыми днями, старались как можно дольше сохранить подаренные нам пакеты со сладостями в разноцветной бумаге, перевязанные бантом. Каждый из нас получал одинаковое количество мандаринов, фиников, орехов, конфет с хлопушками и палочек шоколада - тонких «Прадо» и более широких «Мартужен».
* * *
Совсем с другим чувством ожидали мы светлый праздник Пасхи. Для православных Пасха - Праздников Праздник. Мы знали, что вся Россия в былое время молилась в Страстную неделю. Мы знали ее значение. В Страстной четверг мы следили за чтением 12 глав Страстей Господних.
Конечно, мы не могли еще понять всю трагедию дороги к Голгофе, но мы чувствовали ее красоту. Мы переживали Явление Христа перед Пилатом, нас волновал и оставшийся навеки без ответа вопрос: «Что есть истина?».
Мы ждали с замиранием сердца момент троекратного отречения Петра, и, когда после восьмой главы все вставали на колени, казалось, что все вокруг перестает дышать, чтобы не пропустить самых первых нот «Разбойника»...
В Страстную субботу непривычная тишина царила на старом броненосце, прибранном, выдраенном, вкусно пахнувшем куличами, которые целую неделю пек Папаша. С одиннадцати вечера церковная палуба наполнялась народом. Приходили и люди, уже живущие в го¬роде и его окрестностях.
Мы глубоко переживали Светлую Радость Пасхи; после Великого Поста, после говенья, как ждали мы этого первого: «Христос Воскресе!»
* * *
И вот настал печальный 1924 год, год всех разлук.
Мы горько плакали, когда умерла наша любимая маленькая Буся. Как выразить горе, когда ее маленькое тельце, зашитое в наволочку, исчезло в водах канала. Маленькое тельце... но столько верности, любви и понимания!
Понемногу «Георгий» пустел.
Школа тоже опустела. Нас оставалось только несколько учеников. За исключением Оглоблинского и Алмазова, все другие учителя оставили нас в покое. Их тоже стало гораздо меньше. Мы прятались за разложенными на столе книгами и, склонив голову, рисовали.
Очень легко было играть в зубного врача: перочинные ножики и стальные перья, чтобы делать дырки в дереве стола, промокательная бумага и чернила, чтобы их пломбировать, и сосредоточенное, старательное выражение лица, чтобы обмануть учителя.
Вне школы, менее занятые, свободные от наблюдения, мы делали больше глупостей. Полная неизвестность перед будущим, которая волновала наших родителей, нас совсем не трогала. И теперь еще страх перед будущим, на который так часто ссылаются психологи, чтобы объяснить кризис молодежи, кажется мне ложным предлогом, в который не верит сама молодежь. Само настоящее в этом 1924 году было полно угроз.
Сколько времени продержится еще эскадра?
Люди, которым удавалось найти работу, уезжали с кораблей.
Найти работу, даже скромную, - было жизненным вопросом, на который не всегда находился ответ. И что могла заработать вдова, как Серафима Павловна Раден, чтобы прокормить двенадцатилетнего сына? Тогда произошло событие, которое поразило всех в нашей безотрадной жизни.
В один прекрасный день Алмазов принес на «Георгий» необыкновенную новость: нотариусы разыскивали Ростислава фон Радена, который унаследовал майорат где-то в Восточной Пруссии или в Балтийских странах. Мама была рада за свою приятельницу. Они расстались навсегда!..
Ревель, Гапсель, Севастополь, Бизерта...
Все куда-то уходило!»
Глава восьмая. СУДЬБА РУССКОЙ ЭСКАДРЫ
Командующий Русской эскадры Михаил Беренс был оповещен с 1921 года, что признание Францией Советского Союза будет иметь последствием возвращение Эскадры правительству СССР. В 1924 году становилось все более и более ясно, что это признание не заставит себя долго ждать.
27 июня председатель Совета министров Франции Эдуар Эррио (председатель Совета министров Франции в 1924-1925, 1926,1932 гг. Правительство Эррио установило дипломатические отношения с СССР в 1924 г) писал резиденту Франции в Тунисе, что «правительство Республики не может отказать Советскому правительству вернуть ему военный русский флот, пребывающий в Бизерте в течение четырех лет».
29 октября морской префект в Бизерте вице-адмирал Эксельманс был оповещен, что накануне Франция официально признала Советский Союз.
Та же секретная телеграмма предписывала ему «сообща с уже оповещенным генеральным резидентом срочно принять все меры, дабы избежать возможные повреждения русских кораблей».
Одной из этих мер, конечно, заранее разработанных, была ликвидация последних групп, наблюдающих за порядком на кораблях.
Надо было покидать корабли, которые представляли для нас последнюю частицу родной земли; на них мы были еще в России.
По признании СССР Францией мы стали беженцами, но никак не апатридами... Если существует возможность лишить кого-нибудь гражданства, то никто не в состоянии лишить человека Родины
Адмирал Эксельманс, получив телеграмму, предписывающую ему приступить к ликвидации эскадры, собрал на миноносце «Дерзкий» русских офицеров и гардемарин, чтобы лично пережить с ними тяжкую новость. Ни один русский моряк этого не забудет!
Вот как Монастырев описывает собрание офицеров на «Дерзком»: «Старый адмирал был очень взволнован, и несколько раз его глаза были полны слез. Достойный моряк, он нас понял и переживал с нами наше горе. Но долг офицера заставлял его исполнять данный ему приказ: мы должны были оставить корабли... и мы ушли».
В тот же день 29 октября в 17.25. Андреевский стяг был для наших отцов спущен навсегда!
Нестор Монастырев свидетельствует об этом трагическом дне: «Моя карьера морского офицера закончилась. Не об этом мечтал я в своей юности, выбирая жизненный путь. Я мечтал о дальних походах, о радостных лицах друзей, о славе нашей Родины и ее флота, о славе Андреевского флага.
Андреевский флаг спущен!.. Теплая звездная ночь окутывает своей тенью корабли, которые мы только что покинули. У меня на душе холодно и пусто. Теперь я окончательно потерял все, что мне было дорого…».
Адмирал Лепотье докладывал вышестояшему французскому начальству:
«11 ноября адмирал Эксельманс отдал рапорт, что все корабли были ему переданы белыми русскими без инцидента. Офицеры и экипажи были собраны в зданиях Сиди-Ахмеда. Все суда стояли на причале в арсенале Сиди-Абдаля, за исключением броненосца и крейсера, оставшихся на рейде».
Адмирал Эксельманс
Было решено, что франко-советская комиссия прибудет в Бизерту, чтобы решить судьбу русских кораблей. Но по многим причинам адмирал Эксельманс считал несвоевременным приезд комиссии в Тунис. Он понимал и уважал отношение русских моряков к этой комиссии. Драма русскмих офицеров стала и его личной драмой. Он не поколебался написать своему министру: «Я прошу скорее снять с меня командование, чем предписать мне принять советских уполномоченных. Это не должно рассматриваться как отказ исполнить приказание, но как просьба, чтобы подобный приказ, если он в Ваших мыслях, был дан кому-нибудь другому. Я знаю долг солдата, и Вы согласитесь, что я его выполняю, принимая это решение».
Получив «отпуск по болезни», фактически отставку, и разрешение на жительство в районе Бреста (Франция), адмирал Эксельманс покинул Бизерту в конце ноября 1924 года. Проститься с ним и высказать ему слова благодарности пришли все русские офицеры. И они еще долго вспоминали адмирала.
А во Франции про него «забыли». Так он рыцарски поплатился карьерой за уважение к собратьям-морякам. Но не благодаря ли этому обоюдному уважению «членов морского братства» удалось избежать «инцидентов», которых так боялось военное начальство?
Перед отъездом адмирал Эксельманс сделал все от него зависящее, чтобы помочь семьям, которые еще оставались в Бизерте. Его хорошее знание положения вещей позволили генеральному резиденту в Тунисе Люсьену Сену обратиться к председателю Совета министров Франции Эдуару Эррио:
«Имею честь доложить, что я смог изучить этот вопрос, осторожно наводя справки у морского префекта. Необходимо указать, что в Бизерте, кроме уже малочисленных моряков, составляющих сокращенные экипажи, существуют еще две категории людей, которые достойны особенного внимания.
Первая категория - это Сиротский дом, которым занимается адмирал Герасимов. Какое бы ни было мнение о русских, интернированных в Бизерте, можно только иметь самое высокое уважение к этому старому человеку, апостолически преданному делу воспитания детей, покинувших с ним русскую землю. Кроме того, Сиротский дом не имеет никакого отношения к эскадре и Советы не могут претендовать на людей, которые его составляют. В этой школе находится еще около 80 детей. Все уедут приблизительно через год, как уехали старшие ученики зарабатывать на жизнь во Франции или Бельгии. Будет простой человечностью позволить адмиралу Герасимову докончить свое дело и предоставить ему для этого возможность, как это делалось до сих пор.
Вторая категория состоит из жителей «Георгия Победоносца». Как выше указано, этот старый броненосец не способен на морской переход. Он служит казармой или, скорее, убежищем семьям моряков. Некоторые из этих людей, относительно молодые и способные работать, зарабатывают себе на жизнь, хотя и с трудом, но смогут продолжать; другие же ни на что больше не способны - это пожилые люди, которые не в состоянии работать. Их ожидает старческий дом. Для каждого из них придется принять решение, так как невозможно их бросить на произвол судьбы.
Во всяком случае, так как «Георгий» не может идти в плавание, надо постараться его сохранить для его теперешнего предназначения в ожидании возможности разрешить вопрос о дальнейшей судьбе каждого из его жителей. Обе предлагаемые мною меры не могут быть не приняты.
Положение русских в Бизерте хорошо известно иностранцам. Адмирал Эндрюс (Andrews), командующий американскими морскими силами в Европе, пробыл долго в Бизерте на «Питсбурге» («Pittsburgh») и встречался там с адмиралами Герасимовым и Беренсом, которые изложили ему положение. Командир другого иностранного судна, аргентинского фрегата «Президент Сармиенто» («President Sarmiento»), который пробыл в Бизерте 4 дня, также встречал русских адмиралов. Для него, так же как и для адмирала Эндрюса, мы дали убежище людям, потерпевшим крушение, так как это настоящие обломки - будь то люди или материал, и, сделав это, Франция осталась верна своим традициям щедрости и гуманности.
Что касается других - я говорю о русских офицерах и матросах, - то их права усложняются тем обстоятельством, что они принимаются в стране протектората, и вытекающей из этого необходимостью считаться с суверенитетом Его Высочества Бея.
Французскому правительству надлежит объявить русским о широкой амнистии, о которой упоминается в конце министерского письма. Они должны быть свободны или использовать эту амнистию, или обосноваться в стране, которая им подойдет.
Но очень важно, по моему мнению, спустить людей на берег, как только переговоры о передаче их кораблей будут закончены, и взять корабли под надзор, поставив на каждом военную охрану. Эта мера необходима, чтобы помешать русским потопить свои корабли, покидая их.
В доказательство действительности этой опасности мне достаточно напомнить, что в 1923 году два русских офицера пытались потопить в Сиди-Абдаля два судна, которые французское правительство решило продать иностранцам. Вполне очевидно, что если это могло случиться с судами небольшой стоимости, продажа которых состоялась по договору между французским правительством и русскими представителями бывшего правительства Врангеля, то есть еще больше причин полагать, что это может повториться при передаче судов советскому правительству».
Несмотря на официальный тон, как сильно чувствуется в этом архивном документе человечность! Как утешительно видеть в нем солидарность моряков, крик о помощи погибающим!
Председатель Совета министров Эррио незамедлительно ответил генеральному резиденту в Тунисе телеграммой:
«Париж, 4 ноября 1924 года, 12 часов 25 минут.
Получено в 17 часов.
С согласия морского министра прошу Вас обеспечить бесплатный проезд русским морякам с эскадры Врангеля, которые желали бы ехать во Францию. Эррио».
Перед тем как покинуть Тунис 20 ноября 1924 года, накануне своего отъезда, адмирал Эксельманс написал лично своему министру, чтобы поставить его в известность о трудностях, с которыми сталкивались русские офицеры в поисках работы, и уточнить предпринятые меры:
«Разрешите представить Вам списки русских офицеров и матросов, ищущих работу, со сведениями, могущими заинтересовать людей, имеющих возможность предоставить им какую-нибудь работу. Я послал такие же списки главным директорам общественных работ по сельскому хозяйству, индустрии и финансов, а также директору Компании трех портов и господину де Шавану.
У меня нет времени сделать больше».
«В приложении к этому рапорту – подробные списки с рекомендациями. И его усилия не пропали даром! – с теплым чувством вспоминает в своей книге Анастасия Александровна. – Французские морские офицеры остались верны своему командиру, адмиралу Эксельмансу, и делали все, что было в их силах, чтобы помочь русским.
Списки, о которых пишет адмирал, были составлены по его просьбе в следующем порядке:
Первая категория - «главы семейств» - семья, состоящая из стариков и детей; порядок зависит от числа и возраста стариков и детей на иждивении главы семьи.
Вторая категория - «женатые без детей»: молодые люди от 19-23 лет, холостые старше 50 лет без детей и родителей на иждивении.
Третья категория - «холостые люди 23-50 лет».
За этими списками имен встают передо мной лица хорошо мне знакомые, часто любимые. Я волнуюсь, встречая в архивах суждения ошибочные, часто несправедливые.
В большинстве случаев люди довольствовались самыми скромными предложениями работ, не имеющих ничего общего с их образованием. Но как можно было на что-нибудь претендовать! Только доктора могли надеяться найти работу по специальности в кадрах колониальных врачей. В общественные работы требовались землемеры или наблюдающие за работами по постройке дорог, чаще всего в отдаленных местностях Туниса, куда, за исключением русских беженцев, никто ехать не стремился.
Скоро можно было шутя сказать: «Если вы видите палатку на краю дороги или убежище под дубами Айн-Драхама, вам может пригодиться знание языка его обитателя: один шанс на два, что этот землемер или лесник - русский».
Один журналист удивляется, что так мало русских работает на кораблях. Он выводит из этого, что на эскадре было очень мало моряков! Но про какие корабли он говорит? Прием на французский флот для русских был закрыт, и даже на каботажном судне беженец не мог быть командиром.
Некоторые, не без причин, все еще надеялись послужить во флоте.
«Пригорков Владимир, капитан I ранга, кавалер ордена Почетного легиона, прослуживший с честью на французских военных кораблях: просит место командира буксира или драги».
«Рыков Иван, капитан II ранга, гидрограф: просит место командира буксира».
Как все остальные, Пригорков и Рыков были посланы землемерами на юг Туниса - «в поле», как говорили русские.
Читаю, что лейтенант Калинович просит место рулевого, и вижу очень живо молодого, очень красивого офицера, потерявшего ногу во время войны и в течение 5 лет занимавшегося кадетами в Джебель-Кебире.
Другие молодые офицеры или гардемарины готовы были служить матросами. Синдикаты запротестовали - беженцы составляли конкуренцию «туземцам», которые тоже могли претендовать на такие скромные места.
Итак, в то время как некоторые ставили русским в упрек, что они берутся за какую угодно работу и за какую угодно цену, другие, напротив, публиковали насыщенные ненавистью статьи об «этих баронах и офицерах, которые не могут решиться на физическую работу, которую они всегда считали унизительной». Не раз еще придется сталкиваться на чужбине с самой низкой клеветой.
В поисках работы все оказались в одинаковом положении - без различия чинов и даже образования. Выбор предложений был очень ограничен, приходилось, скорее, выбирать по силам. Так, например, престарелый генерал Завалишин просит место сторожа или садовника. Генерал Попов - инженер-механик, как и 20-летний матрос Никитенко, просит место механика.
Алмазов, который когда-то в Париже готовил докторскую степень по международному праву, берет работу писаря. Трудно обвинить их в презрении к работе!
А наши матери!
Мама говорила, что ей не стыдно мыть чужую посуду, чтобы нас прокормить. Ей было бы стыдно, прибавляла она, если бы ей сделали замечание, что она ее плохо моет!
Достоинство, с которым они переносили неблагодарную работу, было лишено горечи, и наше доверие к жизни осталось незатронутым.
Заместитель адмирала Эксельманса на посту морского префекта в Бизерте, контр-адмирал Гранклеман, в свою очередь столкнулся с болезненным вопросом ликвидации эскадры.
Приезд советской комиссии предвиделся к концу декабря, но персонал охраны кораблей еще не нашел работы, и семьи, живущие на «Георгии», оставались без средств к существованию».
Столкнувшись с трудностями при поиске рабочих мест, адмирал Гранклеман обратился к резиденту Франции в Тунисе. Он снова предоставил списки русских, ищущих работу, настаивая на крайней необходимости разрешения вопроса:
«В данное время мы продолжаем содержать этот персонал при помощи специального фонда, называемого «Русский бюджет», пополняемого фондом Врангеля, и нашего бюджета, которым я располагаю, но вполне вероятно, что эти средства вскоре иссякнут, так как «Русский бюджет», как и наш, выдается только до 31 декабря».
В свою очередь адмирал не поколебался подчеркнуть собственную ответственность:
«Наконец, я считаю своим долгом подтвердить, что в течение всего года моего пребывания в Бизерте персонал, для которого я прошу Вашей помощи, никогда не дал ни малейшего повода усомниться в его порядочности или нравственности.
Добавлю, что русские офицеры и моряки, которые уже получили места в Бизерте или ее окрестностях, дают полное удовлетворение и что их работа очень ценится. Прийти им на помощь будет пользой для всех, но главное - это станет делом гуманности, а также солидарности, так как я не могу забыть, что многие из них боролись с нами во время Великой войны против общего врага и что некоторые из них носят следы ранений, полученных в этой борьбе».
«Изъятые из архивов слова все еще несут в себе живую силу! - подчеркивает в своей книге Анастасия Александровна. - Адмирал не мог забыть своих собратьев по оружию, как не мог их забыть и его заместитель вице-адмирал Жэен, прибывший в середине декабря и продолживший трудное дело, начатое его предшественниками. Благодаря своей энергии - письма к генеральному резиденту от 31 декабря, 3 и 7 января - он добился продолжения помощи беженцам, которые еще не нашли работы».
Советская делегация в Бизерте
- Мы были еще на «Георгии», когда советская комиссия прибыла в Бизерту, - рассказывает Анастасия Александровна. - Ее роль свелась исключительно к техническому осмотру кораблей, и пребывание в Бизерте оказалось очень коротким. Выйдя из Марселя на «Уджде» 26 декабря, она смогла приступить к инспекции 29-го и покинула Бизерту на «Дюк д'Омале» 6 января 1925 года.
Комиссия строго соблюдала протокол, подписанный в Париже 20 декабря русско-французской миссией, состоявшей из нижеследующих лиц:
А. Крылов, член Академии наук России, председатель;
адмирал Евгений Беренс;
Грасс - инженер-механик;
Иконников - инженер-механик;
Ведерников - морской артиллерист, с одной стороны,
капитан II ранга Эстева
и лейтенант Арзюр - представители Генерального штаба французского флота, с другой стороны.
Текст, состоящий из 12 статей, особенно настаивает на технической стороне осмотра кораблей и оговаривает условия пребывания миссии в Бизерте; пребывание, близкое к «нахождению под надзором».
Перемещения были ограничены: «Члены миссии будут жить в Бизерте все время, пока будет длиться их работа; на основании разрешения, которое им будет выдано вице-адмиралом, главным морским префектом, они смогут пользоваться специальным морским транспортом для связи между Бизертой и Сиди-Абдаля».
Миссия была полностью изолирована: «Никто из посторонних русской миссии не должен сопровождать делегатов миссии... Члены миссии обязались и обязываются настоящей конвенцией не заниматься пропагандой и не пытаться вступить в связь с европейцами или туземцами».
Конечно, существует секретная переписка между Парижем, генеральной резиденцией в Тунисе и военно-морской префектурой в Бизерте, которая предшествовала этому визиту.
Если даже до признания Францией Советского Союза уже поднимался вопрос о скором возвращении эскадры, то при подписании протокола об этом не было и речи.
Инструкции, данные морским министром 23 декабря морскому префекту в Бизерте, точно ограничивают роль миссии: «Подтверждаю, что передача военных кораблей представителям московского правительства отсрочена».
Как всегда, при изучении архивов из далекого прошлого видятся лица людей с их тайнами и страданиями, которых не может сокрыть даже сухой отчет официальных бумаг. Особенно если вы этих людей хорошо знали.
По протоколу, подписанному 20 декабря, члены миссии обязываются не иметь никаких сношений с населением. Инструкции, адресованные морскому префекту, более точны:
«Избегать встреч с офицерами и матросами Русской эскадры или их семьями».
Два брата
Эхо Гражданской войны! Драма семьи Беренс! Два брата!
Старший, Евгений Андреевич Беренс, был первым главнокомандующим Красным Флотом Революции. А теперь вместе с Крыловым стоит во главе советской миссии.
Младший, Михаил Андреевич, последний командующий Русской Эскадры под Андреевским флагом.
В день осмотра кораблей советскими экспертами Михаил Андреевич уехал в город Тунис, отдав, как говорится, дань вежливости по отношению к французским официальным властям, которые не желали этой встречи. Что касается других возможных причин, то о том, что произошло в Карфагене, руины которого решил посетить не только Михаил Андреевич, какая встреча там его ждала… я расскажу в другой книге…
«Быть в Тунисе и не посетить Карфаген!» Разве могли французские офицеры не согласиться с этими словами советского офицера!
Анастасия Александровна пишет в своей книге: «Оба были людьми чести. Оба выбрали в служении Родине разные пути. Они встретили революцию на разных постах, и их восприятие происходившего не могло быть одинаковым.
Морской атташе с 1910 года при посольствах России в Германии, Голландии и Италии, Евгений Андреевич мог искренне поверить в образовавшееся Временное правительство и, будучи идеалистом, даже в «светлое будущее» России.
Михаил Андреевич никогда не покидал действительную службу во Флоте. В 1917 году он командовал «Петропавловском», последним новейшим броненосцем на Балтике, и с первых же дней революции стал свидетелем угрожающих событий, явной целью которых было истребление того, что для него представляло Россию, в первую очередь, ее Флот. А он был ответствен за свой корабль.
Что ответил бы Евгений Андреевич, выслушав представителей Совета матросских депутатов, заявляющих, что они требуют увольнения одного из офицеров, которого экипаж не желает видеть на борту?
Вероятно, то же самое, что ответил его брат: «А я вас ни о чем не спрашиваю, - сказал он, и, по своему обыкновению помолчав немного, добавил - и, потом, это вас не касается».
Другим офицерам с трудом удалось спасти Михаила Андреевича…
Армада, застывшая в безмолвии…
«В начале 1925 года мы еще жили на «Георгии» в ожидании работы и квартиры в городе. Наш детский мир редел с каждым отъездом, - пишет в своей книге Анастасия Александровна. …
Кипучая, полная жизнь, которой мы жили в течение нескольких лет, теперь смолкла. Поговаривали, что скоро отключат электричество... Большой старый броненосец опустел, и по ночам особенно чувствовалась смутная угроза. Иногда слышались какие-то удары, эхо которых отдавалось в полутемных коридорах и в пустынных помещениях.
Папа забеспокоился. После отъезда Трухачева в Тунис он был назначен командиром «Георгия». Кто мог хозяйничать по ночам? Не повторялись ли инциденты 1921 года, о которых писал Монастырев: «В этот год в городе была отмечена продажа небольших моторных частей. Продавали их люди, не имеющие отношения к флоту и случайно попавшие на эскадру во время эвакуации. Были приняты строгие меры: продажа прекратилась и эскадру очистили от «нежелательных элементов».
Папа быстро открыл, что новая банда, основавшаяся в городе, продавала медь, разворовывая оборудование «Георгия». Некто Тябин, пойманный на месте, был выгнан, и папа запретил ему подниматься на корабль.
Рассчитывая на безнаказанность, Тябин вернулся. Но в этот раз с оружием. Видя, что его заметили, он убежал, спрятался в какой-то каморке и разрядил револьвер через дверь, которую пытался открыть папа…
Мой отец, последний командир «Георгия», сделал все от него зависящее, чтобы сдать корабль в приличном состоянии. Беженцам разрешено было уносить для семейного обихода койки, железные столы, покрытые линолеумом, скамейки и стулья. Все это прекрасно подходило к бедному домику в «маленькой Сицилии», где мы поселились в первые месяцы 1925 года. Мы окончательно покинули корабли - последний кусочек русской земли…
…Офицеры сняли военную форму. Мы стали эмигрантами, которых держали в полном неведении о переговорах, касающихся судьбы эскадры, - долгих обсуждений, которые еще продлятся годами.
В начале тридцатых годов корабли все еще стояли в военном порту Сиди-Абдаля.
Мой старинный друг Делаборд, назначенный в те годы в Бизерту, был так поражен их призрачными силуэтами, что по сей день он говорит о них, будто они все еще у него перед глазами:
«Я бродил по пустынной набережной Сиди-Абдаля вдоль ряда судов без экипажей, нашедших здесь покой в грустной тишине, - целая армада, застывшая в безмолвии и неподвижности.
Старый броненосец со славным именем «Георгий Победоносец»; другой - «Генерал Корнилов», совсем новый еще линейный корабль водоизмещением 7000 тонн; учебные суда «Свобода», «Алмаз»; пять миноносцев... чуть слышен плеск волн меж серыми бортами да шаги часовых «бахариа» в форме с синими воротничками и в красных шешьях с болтающимися помпонами».
Эти корабли тогда еще хранили свою душу, часть нашей души...
Но потом? Что стало с ними? Можно дать только короткий ответ: не все архивы еще открыты.
После отъезда комиссии экспертов переговоры продолжались между двумя правительствами. Франция соглашалась передать военные корабли при условии, что Советский Союз признает дореволюционные долги России перед Францией. Переговоры длились годами, так как СССР долги не признавал.
Корабли оставались в Бизерте, и, поскольку советское правительство отказывалось платить за их содержание, Франция постепенно продавала их на слом...»
Глава девятая. СУДЬБЫ РУССКИХ ЛЮДЕЙ
Постепенно число русских в Тунисе уменьшалось. В поисках работы они уезжали в Европу, Америку, даже в Австралию… В 1925 году в Тунисе оставалось только 700 русских, из которых 149 жили в Бизерте.
«Мне не стыдно мыть чужую посуду…»
«В списках ищущих работу первое имя в первой категории - «Манштейн, 36 лет, старший лейтенант, 4 дочери - 11,7, 6 лет, младшей 3 месяца; просит работу топографа или наблюдателя за городскими работами недалеко от Бизерты по причине учения детей». И рядом приписка мелким, четким почерком: «Положение заслуживает интереса». Из документов французского архива.
- Мама стирала на всю семью, - пишет в своей книге Анастасия Александровна. - Я все еще вижу эту удручающую картину: полное корыто белья, кусок зеленого мыла оставляет зеленые полосы, скользя по доске, струи воды текут по маминым рукам, когда она выжимает тяжелую простыню. Несмотря на все ее усилия, грубая бязь остается желтой и жесткой.
А как найти время, чтобы штопать белье? Хорошие французские хозяйки посвящали этому один день в неделю; говорят, что самые строгие давали штопать носки до того, как их мыть. Я тоже пыталась «зашивать дырки», распуская целый веер складок над пяткой.
Моя мама говорила: «Мне не стыдно мыть чужую посуду, чтобы дать образование детям!»
Я помню ее руки… От стирки в холодной воде они у нее болели. Но она никогда не жаловалась.
Моя сестренка Маша родилась весной 1924 года, и, так как мама работала целый день, я много ею занималась. Вероятно, с этого времени у меня останется особая нежность к детям первого года жизни - удивительной жизни тихо лежащего в колыбели маленького ребенка, внимательный взгляд которого открывает окружающий его мир.
Мы жили очень бедно, но достойно. Чем только папа ни занимался, чтобы прокормить семью! Он мастерил рамочки для фотографий и полочки из красного дерева, которые он с помощью мамы часами полировал вручную. Я вижу, как под размеренным движением пропитанного льняным ласлом полотняного тампона по совсем, казалось бы, иссохшей поверхности начинает переливаться цветами каштановый отблеск оживающего дерева, как заново зарождается в нем жизнь... Папа все умел делать руками и работал с большим вкусом, но устанавливать цену было для него большой задачей.
…Отчасти мы жили еще в мире, который навсегда покинули, и, возможно, что именно это помогло нам пережить первые годы изгнания. За горькой повседневностью действительности вставали облики милого прошлого. Новогодние и пасхальные визиты, целование руки, страстные споры по вечерам о событиях, информация о которых доходила до нас с разных частей земли, - все это, конечно, удивляло наших бизертских соседей, но нисколько их не беспокоило, а может, даже позволяло их воображению вырваться за рамки привычных представлений.
Среди людей, встречавшихся с нашими эмигрантскими кругами, многие с оттенком восхищения будут позднее рассказывать, что они знали русскую принцессу или флигель-адъютанта Императора. Для них в их серой жизни это, быть может, являлось чем-то сказочным, в то время как для русских сочинителей это стало долгожданным случаем нарядиться в «павлиньи перья». Я никогда в нашей среде принцесс не встречала, более того, всегда казалось подозрительным, если кто-то начинал распространяться о знатности своих предков. Мы это понимали уже детьми.
Однажды Александр Карлович Ланге услышал, как его племянник хвастался перед своим приятелем-французом, что его дедушка был генералом. Я слышу еще Александра Карловича, его манеру говорить и вес каждого слова: - Правильно говоришь! Твой дед был генерал, и даже известный генерал. Но ты? Ты ведь делаешь только глупости!
Хвалиться!.. Гордиться!.. Чтить!.. Трудно иногда найти границу.
Мы все знали слова Пушкина: «Жалок народ, который не чтит своих предков», а предками мы также считали великих людей нашей Истории. Мы жили еще близким прошлым, почти более реальным, чем удручающее настоящее, что помогало самым неимущим не чувствовать себя полностью обездоленными».
Французы осознали, что эти русские останутся в Тунисе надолго, поэтому и приняли решение создать для них лагеря беженцев. Не все же время людям жить на борту кораблей! И вот в Бизерте (Надор, Бен-Негро, Сен-Жан, Эль-Эйш, Рара), Табарке, Айн-Драхам и Монастире были организованы лагеря . Капитан 2-го ранга Н.Монастырев, бывший среди эмигрантов, вспоминал в книге «В Черном море», изданной в Париже:
«Лишь начались работы по строительству лагерей, многие отправились на берег, несмотря на то, что зарплату предлагали маленькую... Власти озаботились поисками работы для беженцев, а те искали ее со своей стороны, поскольку в самих лагерях жизнь им не нравилась. Быстро эти лагеря опустели, и вскоре остались в них лишь женщины, дети да инвалиды».
Главное тогда было найти работу! Сойдя с кораблей на берег, офицеры и матросы брались за любую работу. Они были землемерами и топографами, механиками и электриками, кассирами и счетоводами и врачевали.
Некоторые эмигранты отправились в столицу на заработки, кое-кто подался в деревню. Офицеры были вынуждены наниматься в батраки...
- А что же было делать? – задает вопрос Анастасия Александровна. - Французы предложили взять русских на некоторые предприятия и в учреждения: на железные дороги, на почту, в школы и даже в медицинские ведомства. Очень много русских работало на тунисских дорогах. Русские работали там, где никто не хотел. На юге, в Сахаре, например. А туда сообщение было трудное – машин никто не имел, автобусы ходили очень редко. Мой двоюродный брат два года пробыл на юге, в пустыне и научился местным языкам – знал диалекты, берберский язык.
Но были русские доктора, врачи, которые были вынуждены служить сторожами...
Генерал Завалишин, будучи человеком интеллигентным, работал в лицее консьержем, сторожем, мыл уборные... Французы говорили – «русские Иваны приехали прислугами работать»...Людям, которые находились на довольно высоком интеллектуальном уровне, такое было очень тяжело. Когда наши дамы шли в прислуги, к ним относились очень хорошо, с уважением, но старались поменьше платить.
Платили страшные гроши. Жили мы в очень большой бедности...»
Из книги Анастасии Александровны:
«Некоторые, не без причин, все еще надеялись послужить во флоте. Из объявлений:
«Пригорков Владимир, капитан I ранга, кавалер ордена Почетного легиона, прослуживший с честью на французских военных кораблях: просит место командира буксира или драги».
«Рыков Иван, капитан II ранга, гидрограф: просит место командира буксира».
Как все остальные, Пригорков и Рыков были посланы землемерами на юг Туниса - «в поле», как говорили русские.
Читаю, что лейтенант Калинович просит место рулевого, и вижу очень живо молодого, очень красивого офицера, потерявшего ногу во время войны и в течение 5 лет занимавшегося кадетами в Джебель-Кебире.
Другие молодые офицеры или гардемарины готовы были служить матросами. Синдикаты запротестовали - беженцы составляли конкуренцию «туземцам», которые тоже могли претендовать на такие скромные места.
Итак, в то время как некоторые ставили русским в упрек, что они берутся за какую угодно работу и за какую угодно цену, другие, напротив, публиковали насыщенные ненавистью статьи об «этих баронах и офицерах, которые не могут решиться на физическую работу, которую они всегда считали унизительной». Не раз еще придется сталкиваться на чужбине с самой низкой клеветой.
В поисках работы все оказались в одинаковом положении - без различия чинов и даже образования. Выбор предложений был очень ограничен, приходилось, скорее, выбирать по силам. Так, например, престарелый генерал Завалишин просит место сторожа или садовника. Генерал Попов - инженер-механик, как и 20-летний матрос Никитенко, просит место механика.
Алмазов, который когда-то в Париже готовил докторскую степень по международному праву, берет работу писаря. Трудно обвинить их в презрении к работе!»
В те времена в Тунисе ходила такая фраза: «Если вы видите палатку на краю дороги или убежище под дубами Айн-Драхама, вам может пригодиться знание русского языка: один шанс на два, что этот землемер или лесник - русский». Тогда ходила и такая шутка: «Два англичанина – это футбол. Два немца – это две кружки пива. Два русских – это хор».
Не только Иван Михайлович Шадрин, который в прежней жизни был регентом Императорской капеллы, организовал хор. В разных тунисских городах появилось несколько русских ансамблей, в том числе казацкие и цыганские. И была создала … балетная школа. И русские давали уроки и танцев, и пения, и музыки!
Они создавали русские клубы и объединились в Союз русских ветеранов.
Многие уехали в другие страны, в Европу, прежде всего во Францию, в Америку, Алжир и Марокко. Часть офицеров пошла на службу в Иностранный легион Франции, в армии других государств. И есть книги, которые повествуют, как русские офицеры воевали и гибли, защищая чужие земли и чужую свободу.
И неотвратимо надвигалась новая Мировая война, Вторая, которая – об этом мало кто знает, – началась в Африке…
«Мой ангел Глафира Яковлевна!»
«Приехав с линейного корабля «Генерал Алексеев», А.М.Герасимов, директор Морского корпуса, в сопровождении контр-адмирала Машукова, желавшего посмотреть, как устроилисься в крепости гардемарины, поднялся в Кебир. Осмотрев все казематы и помещения, адмирал Герасимов выбрал себе скромную комнату, где стал устанавливать и застилать две койки.
- Вот здесь я буду жить, - сказал А. М. Герасимов.
- А для кого вторая койка? - спросил Н. Н. Машуков.
-А для жены моей, для Глафиры Яковлевны, - ответил Александр Михайлович...
- Как для жены! - воскликнул Николай Николаевич. - Ведь мы же порешили, что женщин не будет в крепости!
- Она не женщина, - спокойно ответил директор.
- Кто же она? - спросил Машуков.
- Она - ангел, - ответил А. М. Герасимов, и добрая, светлая улыбка озарила все его лицо. - Но раз уж мы так порешили, я, так и быть, устроюсь внизу в Сфаяте» .
18 мая 1922 года Глафира Яковлевна умерла. Все ее любили и очень жалели, так как она очень долго страдала. В их маленькой, бедной кабинке на коленях у ее кровати горько рыдал адмирал, обыкновенно такой молчаливый и сдержанный. Корпусные столяры сделали гроб, и генерал Завалишин собственноручно обил его глазетом и кружевами.
Офицеры несли гроб на высокий Кебир в церковь, где покойница так любила молиться. Гардемарины стояли шпалерами по всей горе, и вся дорога была усыпана цветами, собранными маленькими кадетами. Морские и сухопутные французские офицеры и их дамы, представители Русской эскадры, все экипажи Кебира и Сфаята запрудили церковь, коридоры и дворы крепости. Корпусной хор пел заупокойную Литургию медленно и торжественно. Длинное погребальное шествие двинулось на далекое бизертское кладбище, где в глубине вдоль левой стены было уже несколько русских могил.
В течение двух лет будет еще заботиться старый адмирал об учениках Кебирского корпуса, но от реальной жизни он совсем отойдет. В хорошие летние вечера можно было видеть его высокую фигуру в белом по дороге в Надор. Он всегда гулял одной и той же дорогой, всегда один.
«Я так хочу увидеть Севастополь!»
- Мария Александровна стала героиней романа Михальского "Весна в Карфагене"…Когда в ноябре 20 года они погружались на корабль, было страшно много народу. Маша шла за мамой, которая несла сестренку, и в толпе они были разлучены. Один из моряков узнал потерявшуюся Машу, схватил и вытащил из толпы… Больше она никогда ни маму, ни сестру не увидела… Так вот, когда она заболела, а жила она очень бедно, в подвале русской церкви, то начала разговаривать с самой собой. Али, который за ней ухаживал, спрашивал: "Мадам, с кем это вы разговариваете?" А Мария Александровна гордо отвечала: " Я разговариваю с Пушкиным!" И единственное, о чем она просила, это чтобы ее после смерти отпевали в Храме… И ее воля была выполнена!
- Вспоминаю Марию Аполлоновну... В день Марии Египетской, в своей маленькой квартире над магазином Феликса Потена, она принимала только друзей. Прекрасная хозяйка, она умела принять каждого, как самого почетного гостя. Смотря на ее простоту и заботу, невольно думалось о приеме в Севастополе Государя Николая II. Кульстрем, супруга градоначальника, сидела около Императора, который обращался к ней по имени-отчеству: Мария Аполлоновна. У него была исключительная память...
Тогда она принимала Императора... Теперь она принимала нас все с тем же желанием угодить приглашенным…
- Вспоминаю и Веру Евгеньевну... Она жила в мансардной комнате на террасе большого дома в центре города. Входя в ее одинокую комнатушку, гость попадал, совершенно неожиданно, в теплую, уютную обстановку. Все напоминало далекое прошлое. Портрет стройной, небольшого роста девушки - это она в Милане. Портрет офицера в белой морской форме - это ее муж, пропавший без вести. Как переживала она свое одиночество на пороге старости, на этой высокой террасе, открытой зимним ветрам! Днем ее можно было узнать издалека: жалкая фигура, сгорбленная под тяжестью корзинок, набитых «русским печеньем», которое она продавала, разнося по клиентам.
- В июне 1900 года российский броненосец «Александр II» под флагом контр-адмирала Бирилева, в сопровождении миноносца «Абрек», стал на якорь на рейде Бизерты. Адмирал по приглашению губернатора Мармье посетил новый форт Джебель-Кебир в окрестностях города. Блестящий морской офицер, весьма честолюбивый, Бирилев вскоре станет морским министром России. Мог ли он на пороге XX века предугадать, что через 20 лет этот же рейд станет последней якорной стоянкой последней российской эскадры, что эти же казематы Джебель-Кебира станут последним убежищем для последнего русского морского корпуса!
Мог ли он предполагать, что члены его семьи будут доживать свой век в изгнании и умрут на этой африканской земле!
В декабре 1983 года в Тунисе в одиночестве умирала последняя из Бирилевых – Настасья Ивановна, вдова капитана II ранга Вадима Андреевича Бирилева, племянника адмирала.
Я поехала навестить ее незадолго до ее кончины. Тунисцы, две девочки, ухаживали за ней. Когда я вошла в слабо освещенную комнату, мне показалось, что она в бессознательном состоянии: столько безразличия было в ее отрешенности. Возможно, случайно ее усталый взгляд встретился с моим. Она меня тотчас узнала. Она протянула ко мне руку и радостно, с надеждой прошептала:
- Ты приехала из Севастополя?
Она знала, что я приехала из Бизерты, но для нее Севастополь и Бизерта были одним целым: два города, навсегда слившиеся воедино...
И она добавила с какой-то неожиданной сдержанной страстью:
- Если бы ты знала, как мне туда хочется!
Она видела только Севастополь…
Я присела рядом с ней…
Ее последними словами были:
- Я так хочу увидеть Севастополь!
«Я хотела остаться русской!»
– Меня часто спрашивают, почему я не покинула Бизерту….- рассказывает Анастасия Александровна. - У меня не было никакого другого гражданства. Отказалась от французского! Я хотела остаться русской! Здесь я вышла замуж, в 1935 году, мои трое детей родились в Бизерте. Здесь жили мои родители. В Бизерте живут мои первые ученики; мне выпало учить и их детей и внуков.
В 17 лет я начала немного подрабатывать репетиторством, покупала книги, одевалась и даже начала собирать деньги, чтобы продолжать учиться в Европе.
Я зарабатывала частными уроками математики, и только потом, после пятьдесят шестого года, когда Тунис стал независимым, мне разрешили постоянно преподавать в лицее. Работы было много. После лицея я бежала домой, где меня ждали ученики и частные уроки…
Моя жизнь тесно связана с развитием Бизерты, европейской части которой было в те времена не более тридцати лет. Большая часть французского населения состояла из военного гарнизона, который обновлялся каждые два или четыре года. Но было также много статского населения: чиновников, врачей, фармацевтов, мелких коммерсантов... Все они обосновались «на веки вечные», все видели будущее семьи в стране Тунис…
Рассказывает журналист Юрий Зинин: «За горькой повседневностью действительности, по словам А. Ширинской, вставали облики милого прошлого: Новогодние и Пасхальные визиты, целование рук. «Отчасти в первые годы мы еще жили в мире, который навсегда покинули, и, возможно, это именно помогло нам».
Оказавшись на чужбине, в стесненных жизненных условиях, русские не растеряли своего культурного багажа, не стали безликими. Их души тянулись к родной песни, и везде, где селились беженцы -на кораблях, в городах - стихийно рождался хор. Привезенные с родины партитуры Гречанинова, Архангельского, Чеснокова открыли местному обществу русскую классику. Немало бизертской молодежи тех лет брали уроков музыки у русских преподавателей.
Среди наших соотечественников, оставивших свой след в культуре Туниса, выделяется фигура художника Александра Рубцова. Он не был эмигрантом в буквальном смысле этого слова. Уроженец Петербурга, он учился в Императорской Академии художеств и как лучший студент был послан на стажировку в средиземноморские страны. Во время своего путешествия он попал в Тунис, с 1915 году поселился и жил в этой стране до своей кончины в 1949 году.
На тунисской земле бывший петербуржец нашел для себя то, что искал в бесчисленных странствованиях по России и странам Средиземноморья - идеальный уголок для творчества. "Яркость солнца, как писал художник в своем дневнике, изысканная световая гамма, сочетающая вечную зелень с охрой пустыни и бесчисленными оттенками морской бирюзы, пленили мое воображение."
Но не только красоты и богатство природы притягивали россиянина. Пристроившись где-нибудь в сахарском оазисе под сенью пальм, он рисовал окружающих людей: бедуинов, торговцев, завсегдатаев старинных мавританских кофеен. Рубцов оставил целую серию народных, как критики назвали, "этнографических" портретов. Под ними художник обычно подписывался по-арабски - "Искандер Рубцоф".
Фанатически привязанный к своей работой Рубцов вел жизнь полуотшельника. Местным жителям, своим тунисским соседям он запомнился как человек с окладистой бородой, одетый в черное и зимой и летом, в сандалиях на босу ногу. За это его окрестили "русским дервишем".
После кончины Рубцова осталось около 3000 картин, рисунков, натюрмортов, портретов и других работ, в том числе большое настенное панно в Торговой палате города Туниса. В современном Тунисе его считают тунисским художником».
– В Бизерте конца двадцатых годов русские не были больше иностранцами, – улыбается Анастасия Александровна. – Их можно было встретить везде: на общественных работах и в морском ведомстве, в аптеке, в кондитерских, кассирами и счетоводами в бюро. На электрической станции тоже было несколько русских. Когда случалось, что свет тух, всегда кто-нибудь говорил: «Ну что делает Купреев?»
Она рассмеялась и повторила:
– Да, все так и спрашивали: «Опять этот Купреев? Что делает Купреев? –
И уже серьезно добавила: – Так Бизерта стала частью моей души… И меня уже никогда не отпустят тени тех, о чьей честности, верности присяге, любви к России я должна говорить всем, кто сегодня приезжает сюда…
Анастасия Александровна задумалась.
– Меня часто спрашивают, почему я называю эскадру Императорской? Потому что до 1924 года на ее кораблях поднимались Андреевские флаги, символ Русской империи. А ведь они были отменены еще в 17-м году Временным правительством Керенского! Оно первым нанесло удар по традициям флота Петра Первого. А на эскадре в Бизерте сохранялись все традиции Российского Императорского флота и даже его морская форма. Кроме того, большинство офицеров, включая моего отца, никогда не присягали ни "временным", ни большевикам. Офицер присягает один раз в жизни, вы знаете это?»
Глава десятая. ПРАВОСЛАВНЫЙ ХРАМ
Среди шести тысяч пассажиров кораблей Русской эскадры, прибывших в Бизерту в конце 1920 года, оказалось 13 священников. Были устроены церкви на броненосце "Георгий Победоносец", на котором жили семьи офицеров, и в Сфаяте, где расположился Морской корпус, эвакуированный из Севастополя. В самой столице, в Тунисе, с разрешения тунисцев, под церковь приспособили один из домов в центре города.
Анастасия Ширинская-Манштейн рассказывала об огромной роли, которую сыграли православная вера, молитвы и иконы в жизни русских моряков, оказавшихся на чужбине:
– Достоинство и уважение – все чувствовали необходимость в этом, чтобы переносить трудности, - говорила она. - На корабле "Георгий Победоносец" жило несколько сотен человек разного социального происхождения, разного воспитания, образования и возраста. И все же мы, дети, от этого не страдали. Старые принципы воспитания сыграли, конечно, свою роль. Но полнота нашего детского мира во многом была обязана нашему религиозному воспитанию, определявшему повседневную жизнь.
В конце двадцатых годов русская православная община в Бизерте, которая была зарегистрирована в Тунисе 10 апреля 1921 года, была многочисленной и деятельность ее была не только церковной. Для священника была снята квартира, где одна из комнат служила церковью. Анастасия Александровна вспоминает:
– По субботам вечером мы ходили на Всенощную, а в воскресенье утром – на Литургию. Как всегда, жизнь вокруг церкви нас очень объединяла. Мы слушали Часы, дамы пекли просфоры и вышивали церковные одеяния, дети по очереди прислуживали.
История Русской Православной общины в Тунисе начинается с 1920 года, когда в портовом городе Бизерта нашли свое последнее пристанище корабли Русской эскадры. Прихожане храма были объединены в Культурную ассоциации православных в Бизерте, которая была зарегистрирована 25 января 1937 года. Многие годы возглавляет эту ассоциацию Анастасия Александровна Ширинская-Манштейн.
В Тунисе находятся два православных христианских храма: Церковь Александра Невского в столице и православный храм Воскресения Христова в Бизерте.
- Судьба «Жаркого», нашего миноносца, была печальной, как и судьба других кораблей, – рассказывает Анастасия Александровна. – И тогда, в середине тридцатых годов, среди русских моряков возникла прекрасная мысль: построить Храм-Памятник русским кораблям.
Анастасия Александровна повернулась и посмотрела в угол комнаты, где висела икона Христа Спасителя.
– Эта икона тоже была на «Жарком». Папа спас ее в 19 году во время эвакуации из Одессы, вырвал из рук грабителей Храма. А в 24 году папа взял ее домой. Когда кончилась судьба "Жаркого" и других кораблей… Папа часто молился перед этой иконой. И я тоже. И чаще всего не за себя. А за других…
В своей книге Анастасия Александровна пишет:
«Полутемная церковная палуба старого броненосца, золото икон в колыхающемся мерцании свечей и чистая красота в обретенном по¬кое вечерней молитвы «Свете тихий»! Она летит через открытый полу¬портик над темными водами канала, над гортанными голосами лодочников, летит все дальше, все выше к другому берегу, к холмам Зарзуны, где ее унесут к небу морские ветры...»
– Мои ученики мне часто звонили и говорили: «Я буду держать экзамен. Вы за меня помолитесь!" И вот недавно звонит один тунисец, представляется и говорит: "Я ваш бывший ученик, я теперь выхожу на пенсию, я инспектор образования, но я помню и сейчас, как я попросил вас, когда пошел на экзамен, тогда, давно, я попросил помолиться за меня, и я сдал экзамен, и вот теперь я хочу поблагодарить вас…»
Мой правнук, он наполовину уже француз, но когда в 2003 году он приезжал в Бизерту, его крестили в православную веру в Церкви, в честь моряков, чтобы он не забывал, что его бабушка – дочь моряка!
– И вот всередине тридцатых годов прекрасная мысль: увековечить память русских кораблей, построить храм, – продолжает свой рассказ Анастасия Александровна. – С полного одобрения Французского морского командования образовался комитет по сооружению в Бизерте памятника-часовни. В состав комитета вошли контр-адмирал Ворожейкин, капитаны первого ранга Гильдебрант и Гаршин, капитан второго ранга Рыков, капитан артиллерии Янушевский и мой отец. Комитет обратился с призывом ко всем русским людям общими усилиями помочь делу сооружения памятника родным кораблям на африканском берегу. Приступили к постройке в 1937 году. А в 1939 году храм был закончен. Завесой на Царских вратах храма стал сшитый вдовами и женами моряков Андреевский флаг. Иконы и утварь были взяты из корабельных церквей, подсвечниками служили снарядные гильзы, а на доске из мрамора названы поименно все 33 корабля, которые ушли из Севастополя в Бизерту…
Пятиглавая церковь носит имя святого князя Александра Невского. В ней состоялись прощальные церемонии по кораблям эскадры. Отпевали здесь, прежде чем проводить на кладбище, и русских офицеров и матросов.
В тридцатые годы православная община решила построить в Бизерте Храм-Памятник в честь кораблей Русской эскадры. В сборе пожертвований участвовали все: и те русские офицеры и моряки, которые еще оставались в Тунисе, и те, кто уже уехал в другие страны, но сохраняли связь с Бизертой, последней стоянкой Русской эскадры.
В 1936 году, в ответ на просьбу Ассоциации русских православных, декретом тунисского бея Ахмеда-паши было разрешено приобрести на улице Ницца в Бизерте участок в 200 квадратных метров для строительства Храма.
– Конечно, в первую очередь, эмигранты давали (на строительство Храма), – вспоминает Анастасия Александровна. – Но и французы давали, и тунисцы. И все делалось своими руками. Проект церкви был подготовлен русским архитектором Козминым.
– Мы находили понимание со стороны тунисских мусульман, – говорит Анастасия Александровна. – Тунис – веротерпимая страна, и нам никто никогда не мешал здесь молиться.
10 октября 1937 года состоялась торжественная закладка Храма. В закладной камень были вложены икона Спасителя и коробочка с русской землей.
Анастасия Александровна рассказывает:
– Так мы с божьей помощью построили этот храм. Многое здесь – с кораблей, многое сделано своими руками. Завеса на царских вратах храма – это сшитый женами моряков Андреевский флаг. Иконы и утварь – из корабельных церквей, подсвечники –снарядные гильзы. Некоторые иконы созданы самими моряками или членами их семей. Посмотрите на икону "Тайная вечеря", которую нарисовала мадам Чепега. Когда приезжал один митрополит из Америки, я показала ему эту икону и говорю: "Александра Эрнестовна рисовала "Тайную Вечерю"!" А он сказал что-то вроде того, что у Леонардо да Винчи лучше вышло. Я ответила ему, может быть, не по-христиански: "Но у нас не было времени так долго ждать. Нам надо было молиться вовремя!"
10 сентября 1939 года Храм был освящен в честь святого Благоверного Великого князя Александра Невского. Это единственный Храм-Памятник Русской эскадре. На внутренней стене церкви – мраморная доска с названиями 33-х русских военных кораблей, ушедших из Крыма в 1920 году.
В 1942 году храм пострадал от бомбардировок. И было обращение контр-адмирала Тихменева за помощью к русским людям, в котором выражалась надежда, что «Храм этот будет служить местом поклонения будущих русских поколений».
Двадцать лет спустя, в 1957 году, опять же на средства русских эмигрантов, потомков русских моряков, в городе Тунисе был построен православный храм Воскресения Христова. Храм был освящен Архиепископом Иоанном и находится на авеню Мухаммеда V в центре города.
После Второй мировой войны Храм в Бизерте был восстановлен, – он сильно пострадал от бомбежек. И тогда же начался сбор средств на строительство еще одного православного храма в столице Туниса.
В 1953 году местные власти дали разрешение, и состоялась закладка первого камня в центре (!!!) столицы. 10 июня 1956 года состоялось торжественное освящение Храма в память Воскресения Христова Архиепископом Иоанном (Максимовичем).
Главная святыня Храма Воскресения Христова в Тунисе – напрестольный крест, в котором имеется частица Животворящего Древа Креста Господня и частица мощей святого Киприана Карфагенского. Иконостас, большие и часть малых икон, а также подсвечники и хоругви – с русских военных кораблей: линкора "Генерал Алексеев", крейсера "Кагул" и броненосца "Георгий Победоносец". В Храме находятся иконы с кораблей, затопленных русскими моряками в 1854 году в Севастополе, иконы Крещения Господня и Благовещения Пресвятой Богородицы. В Храме также есть две мраморные мемориальные доски, связанные с историей Второй мировой войны. Одна – с именами русских патриотов, которые воевали на стороне Франции против немецких нацистов и итальянских фашистов. Другая – в память о семи тысячах советских военнопленных, погибших в Тунисе и Ливии.
После провозглашения Тунисом своей независимости значительная часть русских эмигрантов переехала в бывшую метрополию, Францию. Русская колония в Тунисе и Бизерте насчитывала всего несколько семей. Вместе с паствой Тунис покинули и священники. Карловацкий Синод, в чьем ведении находилась община и храмы Туниса, так и не смог направить священнослужителей в Тунис и упорядочить жизнь оставшихся там соотечественников. Время от времени лишь священники Александрийского Патриархата навещали осиротевшую русскую общину.
– И было тридцать лет перехода пустыни! – рассказывает Анастасия Александровна. – Так вот, я могу сказать, что помогали все! И больше всего мои три самые большие приятельницы в Бизерте: туниска – мусульманка, две француженки, из которых одна – католичка, а другая – протестантка. За все усилия я так им благодарна! И приходил католический священник, и монашенки, и американцы, и немцы, и голландцы, чтобы показать, что Церковь служит, что Церковь живет!
В феврале 1990 года А.Ширинская-Манштейн написала письмо Патриарху Московскому и всея Руси Пимену. Его подписали еще 36 человек. И уже в марте 1990 года в Бизерту приехал из Александрии (Египет) архимандрит Феофан. В те дни церкви, как пишет Анастасия Александровна в своей книге «Бизерта. Последняя стоянка», "не могли вместить всех молящихся: русские специалисты, русские жены тунисцев, их дети, наши друзья – французы, немцы, чехи, болгары, поляки".
18 февраля 1992 года Священный Синод под председательством Патриарха Московского и всея Руси Алексия II по просьбе Русской православной общины в Тунисе и представлению Кирилла, который был тогда архиепископом, Председателем Отдела внешних церковных сношений Московского Патриархата, постановил принять эту общину в юрисдикцию Московского Патриархата.
Настоятелем храмов в Тунисе был назначен священник Димитрий Нецветаев. С его приездом началось возрождение церковной жизни в Тунисе – храм стал родным не только для эмигрантов первой волны, но и для соотечественников, уехавших в Тунис позднее. Батюшка Димитрий убежден:
– Если бы не активные действия главы русской православной общины в Тунисе Анастасии Александровны, наверное, служить сегодня было бы негде. Эта потрясающая женщина делала все возможное для сохранения Храмов.
Позвольте привести полностью текст послания Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II по случаю 80-летия основания русской православной общины в Тунисе
Ваше Преподобие, всечестной отец Настоятель! Возлюбленные о Христе чада и соотечественники!
Сердечно приветствую всех вас с торжествами 80-летия основания русской православной общины в Тунисе. По случаю этого знаменательного события в жизни вашей общины возношу сугубые благодарственные молитвы ко Господу, даровавшему вам, живущим вдали от Родины, возможность в полноте участвовать в духовной и литургической жизни Церкви.
Тысячи российских беженцев нашли приют в Тунисе после трагических революционных событий 1917 года. В первое время они были лишены возможности молиться в православных храмах. Однако, обращая мысленный взор к истории православного прихода в Тунисе, мы вспоминаем, что наши соотечественники, прибывшие в 1920 году в Бизерту с последними уцелевшими кораблями Императорской эскадры Российского Флота, не мыслили вне Православной Церкви своей жизни на чужбине. Устроение церковной жизни в изгнании стало для них одной из важнейших задач.
Долгое время богослужения совершались во временном помещении в столице, городе Тунисе, в домовом храме Воскресения Христова. Первый православный храм был возведен нашими соотечественниками в 1938 году в Бизерте в память о Российском Императорском Флоте и освящен во имя благоверного князя Александра Невского. Мы не можем не вспомнить сегодня о заботах и трудах тех, чьими трудами и молитвами был возведен этот храм, а также храм Воскресения Христова в Тунисе в 1956 году. Да помянет Господь всех, любящих благолепие дома Его.
Ныне Воскресенский и Александро-Невский храмы объединяют потомков русских эмигрантов, наших соотечественников, работающих в Тунисе, всех тех, для кого Россия является Родиной, а Русская Православная Церковь – Матерью.
Да сохранит Господь нашу веру, да утвердит Сам нерушимое здание духовной жизни, да умножит мир и единодушие среди Своих чад. Желаю настоятелю Воскресенского и Александро-Невского храмов в Тунисе, отцу Димитрию Нецветаеву, помощи Божией в пастырских трудах, любви своей паствы и крепости в служении Богу. Сердечно желаю всем вам быть верными Божьему водительству на неисповедимых путях Господних, которые нам предстоит проходить Его премудрым судом. Пусть храмы Русской Православной Церкви в Тунисе будут для всех вас напоминанием об Отечестве – как земном, России, так и Небесном – Царствии Христовом.
Да пребудет с вами благословение Господне и да сохранит вас Бог Своею милостью.
ПАТРИАРХ МОСКОВСКИЙ И ВСЕЯ РУСИ
Москва, 10 апреля 2001 года
Православные храмы в Тунисе сегодня – центр духовной жизни для р оссиян, место их общения. Приход в Тунисе взаимодействует с представительством Российского Центра Международного научного и культурного сотрудничества при Правительстве РФ, Российским Центром науки и культуры в Тунисе.
Сегодня приход в Тунисе окормляет духовно не только русских, но и болгар, сербов, румын, палестинцев. В дни праздников богослужения в храмах Туниса и Бизерты совершает Митрополит Карфагенский Ириней (Александрийский Патриархат).
Однако храмы испытывают и определенные трудности. Так, нерешенным остается вопрос о праве собственности прихода на церковные земельные участки. Участок в Бизерте находится под постоянной угрозой отторжения. Русская Православная Церковь и власти Туниса ведут диалог для урегулирования этого вопроса.
И позвольте мне еще раз обратить ваше внимание на то, что такое для русского человека Православный Храм.
Из писем Георгия Спасского, главного священника Русской Черноморской эскадры, написанных им 90 лет назад, в Бизерте…
«Как священник, я слышу биение сердец и трепет душ. Среди горя и слез, среди томлений и тоски душа тянется к Богу.
Я кликнул клич Христов: «Кто жаждет, иди ко мне!»
«Как же чувствуете себя?» — спрашиваю я морского офицера. «О, батюшка, я одинок, страшно одинок. А знаете, чем я спасаюсь? — говорит он, волнуясь и торопливо. — Ночью, когда все спят, я выхожу в поле и под звездным небом падаю на колени и молюсь... молюсь... Я тогда не замечаю времени, и кажется мне, что я сливаюсь со своей Россией и чувствую сердцем Христа... Я раньше был почти неверующий человек...»
Так на своем скорбном пути русский человек находит потерянную веру свою».
«Мы — русские, православные, создали здесь, в Тунисе, и свою святыню: образ Богоматери под названием «Радость странным», т.е. странникам.
Образ нарисован в древнерусском стиле. В облаках — икона Богородицы, типа Казанской. От нее идут лучи, которые озаряют корабли русской эскадры и лагеря беженцев. Этот образ теперь — наша реликвия. Он скромен по виду, но украшен самоцветными камнями — горячими русскими слезами, и венок ему сплетен из наших вздохов.
Создалось вокруг этого образа Братство имени Богоматери, связанное известными обетами. Братство на африканской земле.
«Радуйся, светлая обитель, странникам бездомным», — поют на братских собраниях перед этой иконой акафист. И скорбные глаза Богоматери с образа смотрят на мятущиеся русские души. И легче становится на сердце, и воскресают надежды...
И образ милой Родины вырисовывается все яснее и яснее, а за окном церковной постройки тихо шепчутся растущие кругом маслины, оливковые деревья, а за бортом военного русского корабля еле заметно шелестят волны Бизертского залива — словно несут привет от покинутой Отчизны...»
«На кебирском холме под Бизертой Черноморский флот воздвиг свой последний жертвенник. И в нем словно священный огонь Весты славных традиций морских пылает здесь. Кадеты и гардемарины воспитываются в духе христианском, в преданности Родине и любви к морю и флоту. Политики нет никакой. Любят Христа и Россию. Погасят ли этот огонь противные ветры или же разгорится он ярким пламенем и отразится в русских морях? Кто знает…»
Бизерта, Тунис, Африка... 1921 год... 90 лет назад... Думаю, что вы согласитесь, что самое печальное видение – это когда редкий путник заглянет в Храм и поклонится русским могилам. Надеюсь, что слова Тихменева, которые сбылись при жизни Анастасии Александровны, не будут забыты…
(продолжение следует)