Выставка

   

    Телефонная трубка «не отвечала», но «слушала»,  неясные звуки иногда исходили от нее, а Вадим все рассказывал, останавливался, спрашивал невидимого слушателя о его присутствии, в ответ получал односложное: «да» или «ага» - и продолжал говорить, как ему повезло с работой, с коллективом, с зарплатой и прочим, что определяет весь трудовой процесс. Наконец, он устал, ухо его покраснело - так он прижимал трубку, словно хотел услышать большее, чем «да-ага», но не дождавшись, бросил ее, выругался и пошел прочь. «Все, - думал, - чтоб я еще принимал участие в его судьбе, дурак я. Из кожи лезу, помочь хочу, не сидеть же ему сычом. Жрать нечего, целыми днями не выходит из дома, придурок. Зла не хватает - ведь протянет ноги, если не зайду», - вся радость от устройства на работу прошла, его злило и это телефонное безмолвие, и собственное бессилие что-либо изменить, и то, что опять сейчас повернет знакомой дорогой по мосту мимо магазина к парку. А там рукой подать - через овраг (будь он неладен с грязью и камнями) к последнему, стоящему особняком дому. Удивляло, что еще имелись телефоны - самая окраина города. Каких чудес не бывает в нашем полуцивилизованном мире: автобусом не доехать, а телефон как связь с большой землей взамен услуг транспорта.
    В магазине народу было мало, да и выбора продуктов - не ахти, купил яиц, хлеба и масла. Вадим осторожно нес хрупкую покупку по неровной дороге и не переставал злиться, бурча себе под нос:
    - Женишься с ним - как же! Люда обижается - «к нему бегаешь, как на свидание...»
     Вадим споткнулся о корягу, чуть не упал, но устоял, держа на вытянутой руке пакет с яйцами. Наша архитектура! Как только планируют эти застройки - «рука об руку с природой» - он усмехнулся, сам принадлежал к этой братии - архитектор, правда, пока без стажа, без планов, как изменить лицо города, но институт закончен. А этот «чудик» так и сидит на его шее, учебу бросил на четвертом курсе, хотя ... талант! Не поспоришь. И Вадим ускорил шаг в надежде к вечеру вернуться назад. Он сердился, но красоту вокруг замечал. Дыхание осени уже чувствовалось. Птичьи голоса слышались все реже. На землю спускалось умиротворение. Тишина леса, шелест слегка пожелтевших листьев навевали сразу и грусть и покой. «Все-таки какое место отличное, - думал дорогой Вадим, - нет суеты городской, а город в лесу - как курорт». Он спешил. Вот и дом голубого цвета. Это «чудик» так решил - голубого и все - и выкрасил год назад. А ведь как вчера - так свеж оттенок...
       Дом стоял обособленно от остальных. Низкая изгородь окружала большой сад, заботливо выращенный родительскими руками. А теперь их нет, ушли один за другим в мир иной, оставив сыну этот дом, сад и ... уединение. Казалось, мать с отцом сторонились людей, построив дом подальше от всех, недалеко от обрыва. Река, некогда полноводная, обмелела и спокойно несла свои воды вдаль, дополняя пейзаж голубой лентой.

     День был теплый. Небо без облачка и голубой цвет дома будто был им подарен - не отличишь. «Чудеса», - мелькнуло у Вадима. Калитка пропела странным звуком и плавно закрылась за гостем, который уверенно направился к дальней изгороди, где под яблоней сидел молодой человек. Перед ним стоял мольберт с набросками березовой рощи, реки. - всей красоты, которая открывалась взору с этого высокого места. Молодого человека звали Павлом. Он был худ, отросшие волосы связаны лентой, недлинная борода; усы, скрывавшие губы, казалось, срослись с бородой. Прямой нос, упрямые, глубоко вырезанные ноздри говорили о своенравии человека, а по взгляду, брошенному вскользь на Вадима, было видно: он там - в этой дали, куда лентой убегает река... Его большие голубые глаза скрывали какую-то загадку.
    Вадим постоял молча рядом, потом, тронув Павла за плечо, тихо сказал:
    - Паша, пойдем в дом, поедим вместе. Как ты без меня эти дни? Что нового получилось?
    Павел улыбнулся, поискал глазами по веткам, сорвал большое красное яблоко и протянул его Вадиму:
     -  Лучшая еда. Пища богов... Ну пойдем в дом. Зря ты, Вадим, беспокоишься. Мне много не надо. Тетка Марья была, молока приносила, да еще друг один заезжал - ты как раз звонил, а я занят был. потому и не поговорили. Так нет - прибежал... опекун, - Павел открыл дверь и пропустил Вадима. В передней комнате было на диво чисто. На столе стояла миска с яблоками, а рядом в кувшине букет полевых трав - колосков, метелок - странности хозяина. А красиво: солнце пробивалось через занавеску - и этот мягкий свет, и яблоневый запах, и чистота гармонично сливались воедино. Вадим продолжал стоять на пороге, любуясь этим видом, пока Павел легонько не подтолкнул его в спину:
     -  Навел порядок.  Ждал гостей. Один уехал, другой - вот он, - и хмыкнул себе в бороду.
     -  А что - первый гость - не Борис ли Петрович - проныра?
     -  Он самый, - сощурил глаза Павел, - откуда знаешь?
     -  Слышал от некоторых. Что - картины смотрел? Он на уговоры мастак... Уговорил? Признавайся! - заволновался Вадим.
     Павел досадливо поморщился и кивнул:
     - Уговорил, как не уговорить, тысячу отвалил за мой голубой пейзаж, просил никому не говорить, что продал ему картину.
     -  Это как понимать?! Ты же знаешь, он и в институте подъезжал к студентам. У него же пшик таланту, он сделает себе имя на таких дураках, как ты, Пашка, - Вадим, горячась, хлопнул ладонью по столу.
     Тяжелая гора яблок зашаталась, и они, ломая пирамиду, рассыпались и покатились по столу, громко падая на пол.
    -  Это ты - дурак, весь натюрморт мне испортил, собирай теперь, - оба нагнулись и стали  ползать по полу.

    -  А как жить изволишь? - яблочки отходят, соседка перестанет носить молоко, ты женишься, а я ничего не могу, кроме как держать кисти в руках. Молчишь - ну и молчи... Обещал дядька ночевать, Вадька накормить, а сам молчит, и он дружески хлопнул Вадима по плечу, - пища богов жиру не прибавляет, сам видишь - строен я, как эта метелка, - и он, смеясь, показал на травку в кувшине.
    Пожарили яичницу, нарезали ломтями сало, откуда-то появились огурцы.
    -  Хороша закуска, Пашка, к ней бы...
    А Павел, хитро подмигнув, громко отодвинул стул и пошел, виляя задом, к комоду. Распахнул дверцу и голосом Бориса Петровича пискляво произнес:
    -  Вот, душа моя, «за твой талант надо пить коньяки», - и Пашка извлек из недр старого комода бутылку, - как?
    Вадим засмеялся и, мстя Борису Петровичу, с сарказмом сказал:
    -  Голос похож, артист, а зад тонковат, не сравнится с добротным  Борькиным. Бутылку-то давай, обмоем твою сделку и выбросим порожнюю с обрыва, как пустую душонку этого мелкого человечка...
    -  Неужто останешься, - обрадовался Павел, - а работа?
    -  Я ему кричал по телефону, что начинаю новую жизнь с понедельника, слушатель неблагодарный, а сегодня - что? - пятница! Наливай уж, - и друзья, радуясь друг другу, принялись за нехитрую еду, пили за хороших людей, за талант, за горы и реки, и яблоневый сад, ни разу не вспомнив «толстозадого Бориску», как в сердцах его окрестили раньше.
    Наутро болела голова. Думать ни о чем не хотелось. Мучила жажда. Благо, на скамейке стояло ведро с холодной водой, рядом на стене висел ковшик. Заломило зубы от холода, зато удалось полностью прийти в себя. «Разгулялись, было с чего», - бормотал Вадим, приводя в порядок стол. Поставил чайник. Шлепая босыми ногами, пошел в соседнюю комнату, которую Павел превратил в мастерскую. «Пока спит, - воспользуюсь», - решил нарушить запрет Вадим Тут уж такого порядка не было: картины висели, стояли у стен Кисти торчали щетиной во все стороны. Как еще банка держала такое их  количество.
    Здесь сливались разные миры: и мечтаний, и сновидений, и образов живой природы... Вот рука с нежными трепетными пальцами... А здесь в ночи две яркие звезды и белый хвост кометы - а... это блеск очей и локон - чей он? Что говорит этот загадочный взгляд из тьмы?... На следующем полотне: скамейка - почерневшее от времени дерево и - золото двух обручальных колец на нем - оставлены? но почему?
    Морщинки матери, живые и бесконечно родные, несут они в себе добро, воспоминания молодости, грусть и бесконечную любовь...
   От макового поля веет босоногим детством, и яркие бабочки - как беззаботные годы...
     Картины политы дождем, оглушены громом, другие источают свежесть утра, но есть и такие: изначальное Добро во времени испытаний, в борьбе со Злом - контраст, извечный  поиск смысла жизни...
    Вадим, размышляя перед картинами, продрог в нетопленой мастерской, забыл о своем существовании, о времени, о доме, друге... Он постигал разнообразие бытия, схваченное кистью художника. Как может человек изобразить все это? Не дух ли здесь творил?
    Сколько прошло времени - не имело значения. Из этого оцепенения его вывел голос Павла:
    - Без спроса в тайник вошел?! - Павел старался выглядеть грозным.
    -  Пашка! Ты - Гений! Показал четыре картины, а сколько прятал! Паша, ты меня ошеломил! Выставляться - и только так! - Вадим повернулся к другу, которого считал «чудиком».. - пусть люди увидят их, - и он обвел рукой комнату. - Какие-то Петровичи дают тысячу, а Это бесценно - все-все должны узнать тебя и понять силу Добра, -Вадим замолчал Глаза его блестели, он обнял друга. Паша улыбнулся сконфуженно:
    - Выставляться - громко! Кто я? Да и нужно ли?
    Вадим уже одевался. Был сосредоточен, что-то обдумывал.
   - Паш, я побежал - позвоню и сделаю невозможное... - он серьезно посмотрел на Павла и повторил:
    - Не я буду, если не сделаю, - и хлопнул дверью.
    - Господи, он совсем не понимает, что это все благодаря его заботам. А я -непутевый. Что он там задумал - «невозможное»? Точно, Людка бросит его и все из-за меня. Даже не позвонила, гордячка, знает ведь, что он здесь,- и Павел набрал знакомый но¬мер. Телефон ответил взволнованным голосом:
    -  Все в порядке, оба живы?
    -  А ты как догадалась?
    -  В такую рань только «чудики» и звонят. Вадим где?
    - Люд, люби его, как я - он нам обоим нужен. Главное, ты его не бросай -сделай ему предложение, он от тебя без ума, а стесняется - мужик, тоже мне!
    -  А он сделал, представь, и я приняла. Что молчишь? Знаешь, Пашка, что я тебе скажу- пора выходить в свет, - и помолчав, женский голос кокетливо добавил, -невесту присматривать, согласен? - и трубка запела «отбой».               
    Паша оглядел комнату, остановил взгляд на закрытой двери, за которой скрылся Вадим, глаза его подобрели - он знал, что ему нарисовать. Наскоро выпив чаю, он уверенно направился в мастерскую...
   Вадим подошел к знакомой двери, в душе затаив робость перед Людмилой, но восторг от Пашкиных картин был выше этой дурацкой робости. И он увереннее надавил на кнопку звонка. Дверь открылась - на него смотрели все понимающие глаза.
    - Мадам, я весь к вашим услугам, - смешно расшаркался он, - но ... есть дело, - и Вадим переступил порог. -Первое - дело срочное, - он обнял Люду, поцеловал, попросил прощение за задержку и осведомился как шьется свадебный наряд, осталось меньше месяца до марша Мендельсона. Все было, как надо, и он приступил к другому делу. Он подробно рассказал Люде о том, что видел в мастерской, что будет терпеть всю жизнь капризы будущей жены, но как прощание со свободой, просит последнее желание пока еще холостяка, а это - помочь организовать выставку Пашкиных работ. Люда -искусствовед, имеет знакомства, опытна в делах такого устройства и должна сделать невозможное для друга своего жениха. Вадим убеждал напрасно -она уже обдумывала; знала, что, если Вадим просит - значит, дело серьезное и стоящее. Она не раз убеждалась в его отличном понимании живописи, когда бывали вдвоем на выставках. Там и познакомились.
    Теперь она спокойно обдумывала варианты, к кому лучше обратиться... Прошло три недели. Вадим входил в круг своих новых обязанностей, звонил Павлу - благо, к нему приехала погостить тетка с Дальнего Востока - путь проделала долгий и обещала остаться на месяц-два. Вадим был спокоен - накормят «чудика».
    Люда выполнила «последнее желание холостяка» - директор театра согласился от¬дать для выставки большое фойе. Удобно, центр, будет много посетителей и реклама театру.
    ... Вадим с Павлом были заняты хлопотами по расположению картин... Паша не мог не согласиться с доводами Вадима «выйти в люди», так упорен он был в последнее время.
     В назначенный день театр приглашал яркой афишей посетить выставку самодеятельного художника Павла Соколова.
     Вот и настал этот миг торжества таланта. Шумел приглушенными голосами зал. Люди шли и шли, подолгу стояли возле каждой картины.
     По решению художника, на видном месте висела картина, явившаяся сюрпризом для Вадима, на которой, как живой, стоял он сам с добрыми спокойными глазами, каким-то образом подчеркивающими мужественность лица. Он был похож на русского богатыря, чей облик притягивал необъяснимым светом и силой. Рядом с этой картиной висела поменьше: светловолосая тоненькая девушка с букетиком полевых цветов, - перед которой уже час стояла молодая женщина. Она обернулась, и Павел узнал эти близкие теперь его сердцу глаза - глаза своей первой школьной любви. Они с восторгом смотрели на него и звали к себе. Он подошел к женщине:
    - Здравствуй, - и склонил перед ней голову, прижавшись губами к ее теплой руке. Вадим видел все и радостно улыбался. Понаблюдав с минуту, поискал глазами жену- она подходила к любопытной картине, на которой был изображен знакомец Борис Петрович: он скручивал свитком Пашкин голубой пейзаж, его глаза горели алчностью, и он силился отвести взгляд. Вадим приблизился к Людмиле, услышал ее печальный вздох, встревожился, взял ее руку – Люда спокойно повернула голову и весело улыбнулась мужу (зачем ему знать о ее давней ошибке).
       - Ты видел Павла? Он беседует, кажется, со знакомой. А она почти как на портрете. Чудеса, да?
        Вадим согласно кивнул и прошептал ей на ухо:
       - Это ты у меня волшебница.

Картина художника Владимира Жданова