Стрельба из танков

               
 (Продолжение рассказов Сила космоса, Самоубийство великого ученого, Вечная борьба, Гипотезы о танкистах, Энтузиасты.)

 Владимир Высоцкий сказал:
  - Я не люблю, когда чужие читают письма, заглядывая мне через плечо.
  -  Я не люблю, когда стреляют в спину. И выстрелы в упор я также не люблю.

   Итак посадили меня на танк, когда еще был жив Валерий Чамкин. Я время от времени  печатал в газетах свои рисунки с рассказами о действительно лучших людях. Мы обычно собирались в моей мастерской или у стукача Шлейфмана в кинобудке а то и в его радиоузле. Назначили нам нового замполита подполковника Васильченко. Я пристально к нему приглядывался – удивил меня такой случай:
К скромной офицерской дочке с велосипедиком дети обращались просто: - «Липа, сделай нам!» или просто ей грубили.
Замполит ей сказал:
  -  Преллипота! Не скучно ли тебе здесь после заграницы? Ты на малышей не обижайся.
  Я с удовольствием выполнял его поручения: из последних сил, допоздна рисовал ему срочные стенгазеты о снайперах, порaжающих цель схода – это искусство недоступное даже бывалым офицерам. Нам объясняли, что снаряд стоит 400 рублей, три месячные зарплаты улетят в воздух!  Были и очень опасные стрельбы по самолетам. На башне танка зенитный пулемет, установленый на турели, вращается скользко. Летчики из соседнего авиаполка (козлы) тащили за собой мишень, а наши пацаны из крупнокалиберных пулеметов ДШК били как попало. Командир роты капитан Козлов, прошедший войну до Берлина, был весь в испаринах от страха. Малейшая ошибка – это смерть какому-то отцу семейства. Пули крупные бронебойные. (Сейчас из таких пулеметов арабы стреляют своих голодных демонстрантов). Насчет ненавистных всем противогазов он говорил, «В Крыму однажды немец применил газы, так мы эти противогазы искали днем с огнем!»
Васильченко меня по секрету предупредил, чтоб я был особенно осмотрителен идя  в караул. У летчиков двое солдат убили часового на посту номер один, у знамени полка и направились к Венгерской границе. Времена жуткие!

   Вместо Качигина теперь был новый капитан, после госпиталя, со трашно изуродованным лицом. Оно напоминало цвет детской неожиданности с кровяным поносом. Хотелось мне его, как героя, нарисовать акварелью, опубликовать в журнале «Советский Воин». Но он ответил уклончиво и отказался, что он в танке не горел, что он просто влип в очень глупую историю во время Венгерской Контрреволюции. У него давно  накипело и он судовольствием мне выложил секретные данные, как там все было не так как в газетах:
  - Был там и, возможно это был Вася Качигин. На башне танка он играл всем на аккордионе. Ему аплодировали. Какой-то мадьяр из толпы его смертельно ранил. Офицер обозлился и с последих сил, пока живой, шмальнул им из ДШК все пятьсот патронов прямо в толпу. Там случилось еще многое такое, что вся эта воркаHaлия теперь государствеенная тайна. И ты не проболтайся хоть кому угодно. И потом пошли на них наши танки громить контрреволюцию. Эх как громили этих сволочей! Снаряд прямо в окно и всем издец! Вконце-концов наши показали им кузькину мать, чтоб дольше помнили нашего брата. Мы тоже не лыком шиты. Мы советские люди. Мы защищаем их пролетариат от буржуазной шелупони. Пока мы есть и эстонцам нечего рыпаться, мы задавим их поработителей свободы и демократии. Мы еще можем «Такого леща поддать, что только терпи!» Если сказать серьезно, венгры мне нравятся. Мы там ели овощь, называется как-то «Я её. Мы её. Ах, да! Она нас».

   Из штаба дивизии приезжал ко мне новый начальник по комсомольско-организационной работе капитан Ветренко. За подвиг в Венгрии он получил Красную Звезду, капитана и новое назначение. Он меня откуда-то знал и рассказал:
  -  Получил я задание, по договоренности, вывезти раненых офицеров из расположения повстанцев. Ехать на бронетранспортере без оружия. На посту какой-то мальчишка приставил к моему лбу наган с угрозами. Никто из мадьяр и не пытался его остановить. И, знаешь, в один миг вся моя жизнь промелькнула перед глазами, как ходил в школу, как с кем-то ссорился  зря.

   За послушание будешь иметь право шагать в строю, спать в казарме и питаться в столовой. Горе тебе за непослушание, запоешь: «Ох, из тюремного окошка я смотрю на  Вологду, все товарищи гуляют, а я дохну с голоду». Все другие, ничуть не хуже меня, слушаются и терпеливо ждут ДЕМО (демобилизация). Власть может сделать все, что ей угодно, но над временем все бессильны. На бирке у моей кровати кто-то написал: «Демо – не кантуй и не ворочай».
   Весь городок я изрисовал плакатами ради Васильченко. Моя мастерская находилась рядом с библиотекой в одном здании с караулкой. Напротив был старенький военторг. Торговали там старушка с беременной дочкой. Я удивлялся, начто так много женского белья мне, солдату? Она объяснила: 
-  Как увидишь меня голую в этом белье, сразу прискочешь.

   С вечера Васильченко меня предупредил:
   -  Ночью по тревоге все выедут на полигон, будет инспекторская поверка. Тебя это не касается, спи спокойно и оставайся в городке.
Была тревога. Все засуетились побежали, я провалялся. Прибежал взъерошенный командир батальона:
   -   Ты, разгельдяй, почему не подчиняешься, пойдешь под суд!
   -    Приказ замполита...
   Провалялся я допоздна в пустой черной казарме, где недавно на двухэтажных кроватях вповалку спали человекообразные солдаты, как овцы перед закланьем. Кругом жуткое зрелище, нигде ни  души. Военный городок опустел, как после газовой аттаки, казармы похожи на черные гробы. В пустой голове моей мелькнула дурная мысль:  «Что если прогуляться в самоволную отлучку в город да напиться.»  Вдруг на  большой скорости подъезжает машина командира дивизии Никитана! Подбегает его телохранитель:
   -   Где ваш разгельдяй художник? Срочно со мной в машину а то пойдешь под суд! Генерал всех поставил по стойке смирно , ждут тебя.
До стрельбища ехали мы километров пятьдесят. Везли меня «Под Сд!» но лучше плохо ехать, чем хорошо идти пешком. Танк стоит на исходной позиции, инспектирующий офицер и заряжающий с двумя снарядами подмышкой полезли на башню и я за ними. Обычно на стрельбах за меня стрелял какой-нибудь офицер и все мимо. Тут инспетирующий указал мне место у прицела. Стрельба схода. Мишень в прицеле маленькая, как комарик, все время движется уходит. Со второй попытки я его поймал на край волоска и выстрелил, я знал свойства этого прицела. Попал. Из пулемета я расстрелял и вторую цель. Видел, как летят пули. Удивленный Никитан не пригласил и не пожал мне руку. В окружной газете была статья, буд-то я день и ночь сижу тренеруюсь у прицела. Потом замполит дал мне дельный совет:
   -  Опасайся получить повышения. В случае войны ты будешь рисовать за сто километров от фронта. А как сержант ты будешь на передовой и тебе первому оторвут голову. Гитлер тоже был ефрейтор и художник, потому уцелел с Первой Мировой. Будь хитрым и ловким. Не лезь поперед батьки в пекло. Имей ум острее танкового прицела, смотри, служишь дураку или умному человеку. Знай какому Богу или Сатане он служит. Известно, что Бога нет, но душа человека без Него может быть преступная. Бойся всего живого, ты можешь знать, что оно уже сделало, но что оно еще может натворить – знать невозможно. Береги слово умного человека. Умей с ним говорить.

    Балласт это плоский электрический нагреватель на полу кинобудки. В любую стужу там всегда тепло. Яша без штанов в тазике грел воду и подмывался. Ему нетерпелось похвастать мне:
   -  Сегодня почти до утра была у меня ****ь на костылях , ты знаешь кто? Фруська. Она отбросила протезы и что я с ней только не делал. Когда-то кто-то её беременную оставил ушел служить. Она бросилась под поезд. С тех пор она не беременеет и дальше поехало-пошло.
Почтальон Яцак из города таскал нам письма. Он же на санках для Яши привозил   кинофильмы. Яша смеялся, как ему невеста написала: «Звени родной, я вишла замижь». От своей невесты Брони Яша из Гомеля получал письма каждую неделю. Он писал ей тоже «Надеюсь застать тебя целую». Она ждала и бредила им. Яша за двадцать пять рублей заказал мне её портрет масляными красками.
Уурсула вернулась к мужу. Я поздравил её. Она навещала библиотекаря Клаву, жену   старшины-куска Крутова. Сверхсрочники друг-друга дразнили «Ох ты куссок!» Клава мне рассказала:
   -  В Венгрии тридцать тысяч новобранцев, наших пацанов, отдали в жертву – безоружных посадили на броневики и запустили в город. А контрреволюция, злые мадьяры, из окон закидали их гранатами. Вначале пацаны научились ловить эти  гранаты, но все погибли по разному. Приехал из ЦК Анастас Иванович Микоян, разрешил открыть огонь и обещал впредь снабдить более надежной техникой. Наши пацаны из (Хим-дым) с капитаном патрулировали в городе. Они контрреволюционерок собирали и искали в их трусах  гранаты и огнестрельное оружие. Одна мадьярка плесканул капитана кислотой в морду. И еще... оказывается Качигин очень сокрушался, что занял у тебя 20 рублей и не смог вернуть. Он думал, что я на него сердит до сих пор за это.

   Ночью полный клуб привезли салаги, так принято называть новобранцев. Яша ночь без сна им включал Гимн Советского Соза и патриотические песни, а они ему в окошко:
   -  Кончай ты нам  всю эту мотню! Давай нам Уральскую Рябинушку. «Справа кудри токаря – слева кузнеца».

   Наш командир роты, капитан Козлов – человек повидавший виды. Он в клубе собирал самодеятельность. Штейнер, писарь из штаба, играл на пианино, жена лейтенанта Кельман (прозванная Кельманутта) пела:
  -  "Если  вы нахмурясь выйдете из дома, если вам неврадость солнечный денек, пусть вам улыбнется, как своей знакомой, вовсе даже не знакомый встречный паренёк".
   Студент Комлев пел: «Не могу я тебе в день рождения дорогие подарки дарить, но зато в эти ночи весенние я могу о любви говорить».
Салага, ефрейтор Годорозя, очень прилично играл на  аккордионе музыку из кинофильма «Укротители змей».
Отправляя ребят в караул, капитан особенно заботливо предупреждал:
   -  Не спать! В карауле особенно хочется вздремнуть. Чуть зазеваешься, глядишь – и комарика придавил. А в это время тебя убьют и склад боеприпасов взлетит на воздух. Что тогда я скажу вашим родителям. Как мне смотреть им в глазa? В пустую голову мою лезла навязчивая дурная мысль «Подавись улыбкою своей и пусть она тебе не раз еще икнется!» От скуки хотелось кого-то убить. «Буря бы грянула чтоли, ночь бесконечно длинна!» Однажды послали меня дневалить ночью в штаб, где днем сидять разные конторские крысы. При свете фонаря звонит мне дежурный по части, «Как себя чуствуем, все ли впорядке?» Я ему, «В штабе жарко и какой-то гражданский Фуй здесь торчит, я хочу его застрелить!» Тот гражданский Фуй все расслышал, подскочил ко мне и дружеским тоном стал объяснять.  «Как это меня не знаешь? Я же ваш снабженец. День и ночь думаю, где достать продукты, чтоб вас накормить. Вот и теперь сижу здесь! Без меня вы с голоду помрете, только и всего-то!» Я уже привык гражданских и за людей не считать за то, что не ходят строем.

   «Часовой это живой труп завернутый в тулуп и выставленный на мороз, стоять два часа.» Ни в одном уставе этого не найдешь. Я опять угодил в караул, самое противное удовольствие. Впереди идет разводящий за ним, как пингвины, топают шесть-семь караульных с полными боекомплектами. У кинобудки меня тормознула Фруська на протезах. Оказывается Шлейфман забрал её бутылку и с какой-то Вильмой заперся в кинобудке. Разводящий Брандюков ей:
   -  Что ты, шпионка, шляешься здесь в расположении войсковой части!?
Брандюков был парень правильный с крутым характером, но и Фруска была «Не пальцем деланая». Она ему упрямо отрезала,
   - Ты, тут лагерьный придурок, сумасброд! Какая я тебе шпионка! Как ты разговариваешь с честной женщиной? Я не уйду, пока не разоблачу этих развратников! Смотрите чем только они там занимаются! Я дойду до командира части, напишу в газету!
Брандюков на меня:
   -  Из-за этого художника вечно проблемы в передовой нашей части и дивизии! Отведи свою любовницу в караулку.                Я этого только и ждал:
   -  Слушаюсь! Отвести любовницу в караулку.
Сдал её начкару (начальнику караула), а сам удалился в мастерскую спать. Я устал, всего шагов сто до караулки её на самодельных култышках, еле дотащил. В караулке стало весело «эх бы! Бабу бы! Сейчас бы! Сюда бы! В натуре!» Фруська не дала мне уснуть, говорит, «Береги меня, чтоб эти трекалы безмозглые не изнасиловали!» Брандюков сменил сержанта Мельникова и отстоял два часа за меня на вышке. Он охранял секретные законсервированные танки Т-54, те самые, которыми Микоян давил контрреволюционеров. Мельников, от избытка сил на вышку взбирался не по лестнице, а через край, произвел смену часовых и вернулся с отрядом в караулку вместо него.
Пришел с дежурным по части лейтенант Габрук, он женат, недавно женился на дочери нового командира полка. Он пришел с претензией. Пуля через бревенчатую стену прошла и упала на его кровать. Пуля еще горячая, по домам офицеров с вышки стрелял Мельников. Вызвали меня, что делать? Я дал им ключ от мастеркой – пусть он,в наказание, обслужит Фруську.
Габрук вскричал:
   -  Немедленно под суд разглендяя.
Позвонил и опять вызвал он дежурного по части старлея (старшего лейтенанта) Василенко. Тот много читал, как-то ему хватало терпения интересоваться читать советскую литературу, и теперь был с такой плоской книжкой в руке. Ему бы только пошутить. От Фруськи он разнюхал всю комедию. С охраной пошел за Шлейфманом, арестовать. Аппаратная заперта наглухо. Тогда разбудил он начальника клуба и все вошли в зал. Василенко заглянул в окошко кинобудки, посветил фонариком:
   -  А-ах-га! Вот где вы голубчики попались, аморальное поведение, исключим из комсомола! Счас вызову патруль из города! Яшка, одевайся и вылезай!
Но офицеры ему посоветовали, «С художником и его дружком Шлейфманом лучше не связываться. У них замполит. Такой, он тебя самого скорее посадит. Сам Никитан его боится».
    Брандюков подшутил надо мной, поставил охранять склад боеприпасов. Говорит «Не бойся. Достаточно одного твоего выстрела и мы прибежим.» Каменный склад обнесен высоким земляным валом, чтоб на случай взрыва не пропала вся Тапа вместе с его курратами (чертями – по эстонски). В валу устроены проходы, над которыми есть дощатый трап для ходьбы часового. Стал я ходить и курить по валу. Искурил солдаскую козью ножку, надоело быть на ветру спустился вниз, а там темно, страшно. Смотрю какой-то Фуй шевелится в проходе. Я ему. «Стой! Кто идет!» Стреляю, а он не падает! С автоматом наготове и шаг за шагом приближаюсь, жду нападения. Оказалось, это постовой плащ подвешен к трапу. Ну и Брандюков, змей! Это, оказывается обычная армейская шутка. Зато потом я его заставил обслужить Фруську. Шмакадявки всей караулкой подняли меня насмех. Стыдно мне стало, говорю Брандюкову, - «Шпионка твоя ждет тебя, недождется!» А он мне, - «Ишь чего захотел! А Ху-Ху ты не Хо-Хо!»  И всеже пошел а то за это ЧП я мог сдернуть с него лычку, понижение до ефрейтора. Он был единственный во всем полку, кто видел своими глазами живьем одного из вождей мирового пролетариата, после очищения от алкоголя, человека из песни, «Когда Луганский слесарь Ворошилов повел полки на грозные бои...»

Новый командир полка был хохмач такой. Он в казарме построил наш батальон и рассказал последний офицерский анекдот:
   -  В школе ввели уроки полового воспитния. Нашего сына не допустили к практическим  занятиям. Жена пошла разобраться, в чем дело? Сказали – «Ваш сын в сочинении сделал грубую ошибку, написал ("ый"батса)».
И второе. Он обратился к батальону с просьбой, не делать так:
   -  Ко мне с жалобой обратилась продавщица военторга. Она говорит, k ней домой повадились какие-то парни с вашего батальона. Она недовольна, что весь самогон выпивают, "ый"бут их обоих, а чалуются только c дочкой.