Страстная седмица… Великий Понедельник. Захожу в храм. Ого! Прихожан в очереди на исповедь добавилось. И это понятно. Совсем скоро – Светлое Христово Воскресение. Не хочется оставлять неспокойным сердце и неумытой душу. Не просто не хочется – не можется.
Вот и отец Андрей. Кто-то истово шепчет: «Господи, помоги! Страшнее, чем к зубному!». Вздохи со всех сторон.
Первой решительно выходит женщина немногим за шестьдесят с очень уверенным взглядом. Похоже, ей единственной из всех не страшно. Начинает громко, батюшкиной просьбы говорить тише не замечает. Отец Андрей смиряется и переходит на её «громкость», по-другому – никак. Мы невольно отступаем. Не хочется знать чужого. Тут у каждого – своё. Ещё отступаем. И всё равно слышим разговор исповедницы с батюшкой.
– Ну что же это? Всё дочкины грехи перечисляете. Она разве сама не может прийти? Вы уж о себе говорите, за дочку не надо.
– Так у меня-то нету грехов! Чего я о себе скажу? Нету – и всё!
– Прямо и нету? Ни одного?
– Ни одного. Не придумывать же!
– А когда вы в последний раз исповедовались?
– Десять лет назад.
– И что? За эти десять лет никого ни разу не обидели?
– Никого. Чего я буду обижать?
– Ни о ком плохого слова не сказали?
– Ни о ком. Чего я буду плохое говорить?
– Не завидовали, не…
Женщина перебивает:
– Не пытайте, батюшка! Нет на мне грехов. Ну, нет! Вы уж исповедуйте меня скорее. Я бы вообще только службу постояла, да соседки сказали, что если кто крещёный, то исповедоваться перед Пасхой – это Божье дело и всем надо. А я, батюшка, крещёная. Я ведь как думала? Не грешу – значит, не надо никакой исповеди. Но раз соседки сказали, что всем надо, то пришла.
Батюшка тяжело вздыхает:
– Не могу я вас исповедовать, матушка. Нет, не могу. Никак. Не имею права. Вы –святая! Вы не грешите. А я грешный. Ох, грешный… Это вы меня исповедовать должны, матушка, – и вдруг низко, в пол, кланяется женщине. Она пятится и замолкает.
Даааа уж… Вот, как батюшка повернул!
– Ну что, меняемся местами? Когда мне ещё такое счастье выпадет – святой безгрешной исповедоваться!
– Дак это, батюшка… – голос у женщины остаётся громким, но интонация явно меняется. – Вы это… Зачем поклонились? Не надо мне кланяться. И меняться со мной не надо. Неловко мне святой-то быть, – одёргивает пальтишко, поправляет шапку, – только соседкам на смех. Святые разве такие? – ещё раз поправляет шапку. – Какая из меня святая? Да и это… Вспомнила я... Точно вспомнила! На соседку прошлым годом наговорила… Это ведь грех, наверно… Да?
И вот уже куда-то девалась «громкость»… Голос тише, тише…
Мы облегчённо вздыхаем... Украдкой переглядываемся, улыбаемся друг другу. Исповедь продолжается своим чередом…
…А позже, выходя из храма, слышу, как мальчонка, впечатлённый тем, что увидел и услышал на службе, допытывается у бабушки:
– Бабуль, а, бабуль! А что ли все люди тоже пришли к Боженьке потому что у них, как у тебя, болит сердце, да? Ну, скажи! Что ли да? А почему столько много больных сердцев?
Ах, малыш, малыш… Хорошо ты спросил. Не знаю, что ответила тебе твоя бабушка, а только думается мне, таких «больных сердцев» куда больше, чем ты сегодня увидел. Ты сам поймёшь это. Позже. Потом. А пока... Будь здоров, малыш! Пожалуйста, будь здоров. Пусть не коснётся тебя то, что заставляет сердце болеть...