«Людям часто важна не столько помощь, сколько уверенность что они могут получить ее как только потребуется»
Эпикур
Любить ближнего приятно, хотя и не всегда легко. Где грань меж любимым и ненавистным? Почему мы раскрываем объятия одним, с другими же обходимся словно с вещами? Что движет нами: любовь, страх, или неведомая высшая сила? В чем корни альтруизма и эгоизма? И кто из них в конце концов победит?
МЕТАМОРФОЗЫ ЛЮБВИ
Что первично: любовь к себе подобным, или забота о собственном благе? Где источник той силы, что зовут любовью? Таинственый дар богов, не нашедший должного применения зов природы, или социальный навык, служащий интересам общества? Тысячи лет философы спорили о природе чувств, побуждающих заботиться о другом существе так, словно оно есть лучшая часть нас самих. Миллионы людей и ныне повторяют аргументы древних, пропустив их сквозь собственный опыт.
Кажущееся многообразие взглядов на природу любви к ближнему сводится к нескольким идеям, высказанным еще на заре времен. Античные стоики одни из первых возгласили альтруизм как высшую добродетель. Согласно их учению, милосердие есть долг и ценность, превосходящая практические потребности. Достойный печется о людях не ради обычая или из страха перед богами. В акте самопожертвования он проявляет волю, личное мужество и благородство души.
Для стоиков жертвующий собой во имя других становится равным богам. Жертва есть акт трансценденции, стирающий грань меж миром смертных и вечностью. Оппонирующие им эпикурейцы, в противовес стоической героике, превозносили принцип удовольствия. Они полагали, что человек создан для радости. Совершенствуясь, он восходит к более тонким удовольствиям. И самое высшее наслаждение дает самозабвенная забота о счастье и благополучии окружающих.
Гедонисты усматривали в заботе о ближних эгоистичное наслаждение. Логики переносили акцент из области чувств в сферу разума. Их рассуждения демонстрировали превосходство общего блага над личным с помощью расчетов. Сумма счастья, добытого заботой о многих, превосходит радость от любви к себе. Алгебра поверила гармонию, и альтруизм оказался решением теоремы о максимально возможном благе. Однако, обычно расчеты подгонялись под искомый ответ.
Скептики, эмпирики и агностики прославились поиском ошибок и парадоксов. Они призвали отказаться от умозрительных расуждений. Всякое мнение при внимательном рассмотрении оказывалось несостоятельным и вело к абсурду. На смену гордыне пришло смирение перед непостижимым. Судить о добродетели бессмысленно. Что нисколько не отменяет любви к ближнему, необходимость которой эмпирически выводится из опыта, внутреннего чувства и повседневных потребностей.
Альтруизм оказался делом личного выбора, а не результатом вычислений. Киники сделали объектом критики не только логику, но и любое моральное суждение. Они обличали нормы и обычаи как укоренившиеся заблуждения, итог случайного стечения обстоятельств, обмана и принуждения. В призывах к заботе о ближнем им виделся заговор слабых и больных против сильных и здоровых. Но и им не чужды были добрые чувства, хотя их проявление часто принимало форму провокации.
ЭРА СВЕРХЕСТЕСТВЕННОГО
Критический разум разрушил основы привычного. Добродетель стала казаться причудой. Лишенный опоры дух требовал новых оснований. Стоический идеал самопожертвования и возведенная в моральный долг забота о ближнем воплотились как центральная идея победившего христианства. Из нее выросла традиция благотворительности и меценатства. Благодаря ей были созданы культурные ценности и произведения, определившие лицо европейской цивилизации.
Основания добродетели сместилась с личного мужества к велению небес. Стоик находил опору в индивидуальной воле и чести свободного гражданина. Его альтруизм опирался на разум, торжествующий над прихотями. Христианин умалял себя не только снаружи, но и внутри. Выбор в пользу служения ближнему исходил из доверия к превосходящей личное понимание силе. Идеал духовного совершенства предполагал последовательный отказ от себя, послушание и веру.
Однако, за человеком оставалась свобода выбора. Следовать тому, что возвещено ему как истина и добро, или подчиниться бессознательным импульсам. Схоластическая философия стремилась дать логическое основание добродетелям. При этом часто выдавая желаемое за действительное. Однако, спорить с мудростью трактатов было небезопасно. Духовные и светские иерархи во все века заботились лишь о себе, прикрываясь радением о ближнем и карая усомнившихся.
Укрывшиеся от мирских коллизий за монастырскими стенами и в полумраке пещер мистики сделали акцент на священном экстазе. Совершенство души и милость к ближним оказались средством стяжать таинственный фаворский свет, дарующий высшее наслаждение духа. Эпикурейская идея милосердия и добра как источника личного счастья возродилась в келье подвижника. Однако, теперь благодать зависела не от усилий человека, но даровалась ему за служение и веру.
Проникающий сквозь стены дух мистицизма соединялся с критическим разумом. Тайные общества и многочисленные ереси вносили краски в стандартизованный пейзаж. Древние агностики нашли продолжателей в лице реформаторов и бунтарей. Иногда вызов устоям принимал облик служения злу. Князь тьмы стал героем поэтов и магов. Многие мечтали прикоснуться к силе, что всем желая зла, творит добро. Некоторым это удалось, хотя цена оказалась велика.
Христианская цивилизация пала под напором духа просвещения. На смену исполненного смысла космоса пришел мир эмпирики. Ничего не свято, и ни одно утверждение не следует принимать на веру. Научное доказательство и эксперимент заняли место веры и внутренней убежденности. Опустевшие небеса не дают ответа на глубинные вопросы бытия. Однако, их актуальность не стала меньше. Разум, уничтоживший привычные основания, ищет новые пути. И не может жить без любви.
ПРИЧУДЫ ЗДРАВОМЫСЛИЯ
Наука сделала число богом. Ньютон мечтал описать с помощью формул не только материю, но и душу. Но математические начала моральной философии так и не увидели свет. Декарт разделил мир на вещество, подвластное законам, и дух, свободный от них и исполненный бескорыстной любви. Неодушевленая природа не знает милосердия. Наделенный душой проявляет ее через добрые дела. Забота о себе подобных есть мост меж миром материи и царством духа.
Однако примерами бескорыстной любви полон и мир животных. В поисках секрета души ум естествоиспытателей обратился к царству зверей и птиц. Оказалось, что всякое поведение, считавшееся привилегией человека, имеет свой аналог. Причем касается это и самых диких и наиболее возвышенных проявлений. Конкурирующие теории, возводящие обычаи людей к простым инстинктам приводят к взаимоисключающим выводам. Поиски гена любви пока не увенчались успехом.
Если биологических факторов для познания духа мало, стоит заглянуть в глубины психики. Ницше и Фрейд полагали человека эгоистичным и злым, склонным думать лишь о себе. В результате подавления природных инстинктов стремление любить обращается со своей собственной персоны на объекты внешнего мира. Платить за это приходится неврозом. Но столь мрачные представления являют скорее отражение ума их авторов, нежели реальное положение вещей.
Дальнейшее развитие психоанализа показало, что полезней объяснять природу движений души исходя из презумпции добра. Человек является существом социальным, не мыслимым вне общества. От того любовь и взаимопомощь являются первичными силами психики. Но их подавление или последствия травмы делают нас эгоистичными и склонными причинять страдания. По этому проявлять милость приятно, а жестокость и насилие причиняют боль самому агрессору.
Социологи предположили, что не устройство психики определяет обычаи народов, но само общество формирует мир души. Маркс считал, что нас испортила собственность. Построив справедливый порядок, можно привести людей к счастью. Однако эксперимент показал, что отмена собственности приводит к худшим последствиям для нравов, нежели ее наличие. Впрочем, противоположные суждения о предпринимательской этике как источнике общего блага столь же сомнительны.
Разочаровавшись в материи, разум обращается к духу. Старые истины вновь востребованы. С традицией соперничают новые мистические учения. Возможно, наши души живут здесь не раз, возвращаясь в мир снова и снова. Творить добро выгодно, если наши дела вернутся к нам в следующих жизнях. Отдельные человеческие личности на глубинном уровне могут оказаться проявлениями единого сознания вселенной. И у всякого движения души найдется скрытый смысл.
Для счастья не обязательно верить в умозрительные идеи. Ненавидя других, мы обречены жить среди врагов. Равнодушие к ближним обеспечит нас обществом безразличных к нам чужаков. Если хотим, что бы нас окружали любимые, надо любить самому. По этому, как бы ни оказался устроен мир, мы можем найти способ любить и быть любимыми, совершая дела за которые не будет стыдно. Тогда жизнь станет неожиданно приятным занятием. И это по настоящему заманчивая перспектива.