Вот и погостил.
Сквозь гул и грохот московского метрополитена, залетавший в открытые окна вагона, в такт коротким двойным, резким как выстрелы, ударам колес о стыки рельс, слышался голос:
- Давай, налей! Давай, налей!
Всё бы ничего, но голос, призывающий быстрее налить, был с того света. Голос мужа моей двоюродной сестры, на похороны которого мне пришлось ехать, теряя драгоценные дни отпуска. Если быть точнее, то ехал я просто в гости к сестре. А вот оказалось…
Даже, если бы не похороны, эта поездка была мне и так не по душе, потому, что покойный, в молодости водитель – дальнобойщик, а потом водитель бетономешалки, был запойным малым. «Заводился» он, как и его КРАЗ, если он не врал, вполоборота и, что было самым неприятным и неинтересным, на третьей рюмке терял связь с реальностью. И тогда начиналось… Да и видел я его всего-то два раза. Но не поехать было как-то неудобно, хоть и жаль трёх с уток отпуска.
- Слава! Помни раз и навсегда: яма между колес, камень под колесо! Самые опасные, это первые капли дождя! - После второй рюмки кричал он так, будто эти яма или камень и скользкая дорога из-за первых капель дождя, находятся прямо на кухне за столом и я, через секунду, на них наткнусь.
Пожалуй, это было самое разумное из того, что приходилось выслушивать в таких посиделках, но из общения с усопшим, в первую очередь вспоминалось именно это.
При второй встрече, слава богу, до застолья, мне довелось прокатиться по ночной Москве на КРАЗе, в бочке которого было тонн пять не слитого жидкого бетона. Витале хотелось продемонстрировать не только ходовые качества этого монстра, но и свое мастерство. Поэтому скорость, а это было зимой в гололёд, была, как мне казалось, около ста километров, спидометр не работал. По моим прикидкам, чтобы экстренно остановиться, потребуется метров двести-триста тормозного пути, а на этом расстоянии, у светофора может стоять несколько десятков автомобилей. Думаю, что если на пути попался какой-нибудь дом, мы бы его пролетели насквозь.
Да, поднапрягся я тогда, даже запотел в некоторых местах, и это в кабине без подогрева.
Сейчас вспоминается эта безумная гонка по ночному городу без раздражения и злобы, этакий забавный случай. А вот тогда, во время этой памятной поездки, уже прикидывал, когда выпрыгнуть на ходу.
На отпевание я, что меня нисколько не огорчило, опоздал. Во дворе морга стояла немногочисленная толпа прощающихся. Те, что были в черном, это родственники, ближайшие и не очень. В основном женщины и уже в изрядном подпитии престарелые мужики. Покрасневшие от слёз глаза, трагическое выражение лиц мгновенно скорректировали и моё настроение. Одет я был по отпускному, в чёрную кожаную куртку и джинсы. Не очень весело, даже мрачновато, но остановке почти соответствовало.
После слов соболезнования, чтобы не мешаться, стал в сторонке у автобуса и жду.
- Эй! Молодой человек! Подмогни, будь добр. - В ближайшем обозримом молодых, ну, кроме меня, никого. - Помоги гроб в автобус занести.
Поддатых мужиков было всего трое.
Отсидеться в окопе не удалось. Пришлось и у крематория побыть носильщиком. Опять стал подальше, жду, когда всё кончится.
- Ну, что же вы, станьте поближе к покойному, а то на фото вас видно не будет.
- Да я…
- Руку на гроб и скорбный взгляд
Вся родня почему-то расположилась позади меня. С балкона, расположенного прямо над местом прощания, сквозь неестественно огромные красные и белые цветы, тихо полилась траурная органная музыка. Из-за пластмассовых гирлянд и цветников, обрамлявших перила балкона, виднелся затылок музыкантши.
- Интересно красивая девушка или так? По причёске видно, что молодая. Я бы никогда не пошел на такую работу. – Отвлёкся я от траурного процесса.
- Вот вы. Да, вы, молодой человек. Как закончится музыка, произносите речь. После обряда последнего целования, кладете цветы и отходите вон туда, в сторонку. Где ваши цветы? – Пышногрудая дама. Схватив меня за руку, потащила к гробу.
- Извините, но это какая-то ошибка, я тут случайно, вон в той компании его родственники. Да и вообще цветы в гроб, это не по православному, это от язычества.
- Прикажете мне тут лекции по христианским обычаям читать? После прощания, когда гроб будет опускаться в люк, хоть портрет заберите родне отдайте. Что, зря сюда пришли, что ли?
Мне уже становилось весело. Родственникам, кажется, нравилось, что их не трогают.
Речь, конечно же, я толкать не стал. Траурный панегирик произнесла сама пышногрудая. Наверно местный массовик-затейник. Говорила с таким чувством и выражением лица, будто родного брата хоронит. Вот это профи! На мгновенье показалось, что вот-вот всплакнет. А портрет я забрал. Скорее из любопытства. Ну, очень хотелось посмотреть, что там внизу и видно ли саму печь.
Убедившись, что в московском крематории всё по последнему слову техники, отдал портрет сестре и опять отошел в сторону. Подняв глаза, увидел смотревшую на нас, облокотившуюся на перила балкона, музыкантшу. В левой руке, зажатый между пальцами, испускавший тонкую сизую струйку дыма, окурок, а в правой, надкушенное яблоко.
- О боже! Лучше бы ты не оборачивалась! – Я даже расстроился, настолько некрасивым оказалось её лицо.
- Что вы сказали? – Это опять подошла ко мне пышногрудая. И, не дождавшись ответа, шепнула:
- За прахом, через час, пойдёте вон в ту коричневую дверь, там спуск на нулевой этаж.
Я даже не возмутился и не удивился. Ну, я так я.
В темном помещении со странным густым и липким запахом, среди разнокалиберных и разноцветных урн для праха, которые, в другом месте, я принял бы за спортивные награды, прямо на железном столе, лежало несколько небольших аккуратных мешочков очень похожих на подушечки для медалей.
- Просто зал спортивных достижений. Всю жизнь к чему-то стремился, куда-то торопился, гнал и вот, на финише, тебе вручают честно заработанный кубок.
- Есть тут кто?
Тишина.
Неожиданно на стол запрыгнула чёрная кошка. Ни одного белого пятнышка, только ярко-желтые глаза с пронзительным, почти по человечески умным взглядом. Мне стало не по себе. Внимательно посмотрев вокруг взглядом хозяйки, подошла к мешочкам, легла на один из них, и, свернувшись в клубок довольно заурчав, закрыла глаза.
- Чё надо? – Хриплый бас за спиной, прервав мои размышления, заставил вздрогнуть.
Мрачный лохматый мужик в синем халате, запыленный каким-то серым порошком, держал в руке небольшую урну из белого металла, так же очень напоминавшую спортивный кубок.
- Кубок в награду финишёру? Или жене за мучения?
- Под кошкой мешочек, под мешочком счет. Урна вон та, с белым листиком. Деньги на стол, мешок в урну и пока. – Осмотрев меня с ног до головы, добавил: - Юморист, блин! Твою мать...
Кот недовольно заурчал, но мешок отдал. Счет удивил, но не расстроил, родня возместит.
- А откуда вы знаете, что этот тот самый мешочек?
Лохматый, не удостоив меня ответом, отвернулся и, шурша газетой, достал из кармана халата бутылку кефира и прохрипел:
- Поработай тут с мое, всё знать будешь. Да, и, по большому счету, какая тебе разница.
После посещения колумбария провожающие столпились у автобуса и, нисколько не стесняясь окружающей обстановки, в полный голос, иногда с громкими смешками, обсуждали предстоящие поминки и вообще говорили о чем угодно, только не о только что произошедшем.
- Куда урну-то? – Спросил я у сестры, которая молча, как-то обыденно, будто это была буханка хлеба, положила её к себе в сумку-авоську и пошла в автобус. Следом за ней двинулись и остальные выстроившиеся в подобие очереди. Передо мной было четверо. Как только первый из них пожал кому-то в дверях автобуса руку, скрипнув, дверь закрылась и, дунув мне в лицо выхлопным газом, автокатафалк уехал.
Когда я, наконец, откашлялся, то увидел, что те самые четверо, стоявшие в очереди передо мной, сели в легковушку и уехали. На площади перед крематорием остался я один.
Адрес столовой, где будут поминки, я не знал, но зато знал, что сестра ночевать домой не пойдёт, а останется где-то у родни усопшего мужа. А утром у меня самолет во Владивосток.
- Хорошо, что урну успел отдать.