Возобновляемый

      
       Тяжело.  Кедр устало сопел, и едва мог сдвинуть огрузневшие под толстым слоем снега ветки. Корявые, натруженные за долгую жизнь, они безвольно свисали вниз.  Скорее бы уж буря. Много снега выпало  в эту зиму, и это обстоятельство совсем не радовало старика. Только штормовой ветер мог скинуть непосильную ношу. Но закостеневшую поясницу не крутило, а значит  долгожданная непогода ещё не скоро. Выругался про себя на весело проскакавшую белку, понимая, что просто срывает на беззаботной попрыгунье накопившуюся в душе желчь.
 
       Эх, было время, и он был подростком. Вспомнил свою маму, как тепло и уютно жилось ему под еловым покровом, где не мог достать его даже самый свирепый северный ветер. Детство закончилось с приходом людей называвших себя первопроходцами. Под рёв моторов и визг клыкастых пил падали подкошенные деревья. Утренний туман в распадках стал исходить запахом перегара и с трудом поднимался к обеду, обнажая обезображенные склоны бесстыдно заголившихся сопок. Тот год превратился в сплошной кошмарный сон. Просека подходила всё ближе, и однажды мир перевернулся навсегда. Втоптанный в грязь, со сломанными ветками, кедр несколько месяцев провалялся под снегом в горячечном бреду, что, впрочем, спасло его от бессильного созерцания крайне неприятного зрелища. Звероподобного вида чокеровщик, страдающий сильным похмельем, ещё глубже вдавил обмякшее тело подлеска в разрыхлённый после выкорчеванного пня грунт. Рабочий неторопливо соорудил петлю из крепкого троса, зацепил материнский ствол, и  обдирая потемневшую кору, связал в одну сцепку с соседями. Пучок из мёртвых деревьев потащили по глубоким колдобинам, оставленным гусеницами тяжёлых тракторов. На обрывистом берегу выросла большая куча безликих брёвен, их успели сплавить вниз по течению до того, как лёд окончательно сковал берега.

       Пришла весна, пригрело солнце и оказалось, что жизнь вокруг ещё теплится.  Проклюнулась первая несмелая зелень,  подлесок распрямился и, повинуясь неистребимому инстинкту самосохранения, потянул свои ветки к великому животворящему диску. Просека продвинулась далеко вперёд, и удушливый смрад от работающих двигателей  не долетал до родных мест. Второе пришествие людей кедр пережил без особых потрясений. Массивные лапы  линии электропередач  установили в стороне. Потихоньку улеглась  боль утраты. Крепкий и прямой, как столп, он выделялся среди сородичей своей безукоризненной статью. Никто, кроме него не умел  закидывать белоснежную шапку так лихо  набекрень, что слетали лишние комки снега и головной убор превращался в кубанку, заломленную с особым шиком.

       Свой столетний юбилей заматеревший кедр встретил первостатейным красавцем. Ласковые южные ветра нерешительно трепали его густую малахитовую шевелюру. Он вырос настолько, что мог свободно обозревать всю округу. Неподалёку тяжело перекатывала желваки волн полноводная река, по которой  изредка проплывали гружёные под завязку баржи или белоснежные пассажирские лайнеры, недавно сменившие старенькие латанные-перелетанные старорежимные теплоходы. Срок правления новой старой власти подходило к концу, табу на многие запретные темы было снято, и кедр время от времени перекликался со своим соседом. Тот поведал ему грустную историю, свидетелем которой стал в лихие двадцатые годы.

       Недавний кадет с едва проклюнувшимися усиками красиво стоял перед кучкой плохо одетых вооружённых людей, Петруша  не разбирался в политике и не понимал, что происходит вокруг.  Почему его вид вызывает у столпившихся вокруг людей дикую ненависть. Они до этого не встречались,  следовательно, не могли сделать друг другу ничего плохого. Молоденький офицер досадливо морщился, и отворачивался в сторону от ужасного запаха, который исходил от  пропитанных мужицким потом овчинных полушубков. Петруша с детских лет готовил себя к карьере военного: был умён, образован, хорошо сложён.  Мундир, источавший тончайший аромат дорого парфюма, сидел на нём как влитой. Ему так и не довелось понюхать пороха настоящих боевых действий, но в душе он твёрдо знал, что готов не щадя живота своего служить царю и Отечеству. А что хотят от него эти люди, не понимал и не хотел понимать.  Если бы в свободное время кроме театра и  красивых вещичек самую малость интересовался политикой, то знал бы, что партия, возглавившая революционное движение пролетариата, развязала  людям руки, объявив, что Бога нет.  Значит,  нечего бояться кары небесной. Идите и отнимите себе всё. Воровство – это когда тянут конфеты из буфета. А когда отнимают фабрики и заводы – восстановление исторической справедливости. Конечно, каждый понимал эту справедливость по своему разумению. Одному страсть как хотелось поселиться в Кремле, а другому достаточно для счастья заполучить полушубок с чужого плеча.  Молоденький офицер, по роковому стечению обстоятельств, оказавшийся не в то время и не в том месте, был лёгкой добычей для десятка вооружённых людей, желающих немедленного восстановления пресловутой революционной справедливости.  Даже когда в грубой форме приказали раздеться до нательного белья, отошли и вскинули винтовки  наизготовку, Петруша не мог поверить в реальность происходящего и упрямо твердил про себя: «Они не посмеют. Они не посмеют… Как же так!? За что, Господи!?».

       По иронии судьбы буквально на следующий день этот же отряд столкнулся с регулярными частями белой армии и вынужденно отступил. Командира смертельно ранили ровно на том месте, где накануне он отдал приказ о расстреле несчастного курьера. Так и пришлось ему упокоиться в Петрушином френче, из которого ещё не успел выветриться запах французских парфюмерных салонов. Родная земля приняла своих сыновей одинаково, не деля по принципу свой – чужой.

       Эта история имела продолжение. На очередную годовщину советской власти решили увековечить память о героях гражданской войны, и один из ветеранов отряда предложил перенести захоронение красного командира. Но по прошествии  многих лет точно установить, где покоится прах героя не смогли, и вскрыли обе могилы. Естественно, в одной из них обнаружились пуговицы от френча офицера царской армии, и перенесли останки другого человека. Свидетель событий благоразумно умолчал о том, что произошла ошибка: командиру оказался в самый раз новенький френч классового врага, не пропадать же добру, в самом деле. А сам он незаметно сдёрнул с мёртвого нательный крестик с золотой цепочкой. Никто не посмел заподозрить героя гражданской войны в каких-то мелких корыстных целях, борьба велась исключительно за светлое будущее трудового народа. И оно наступило.  Установили величественный памятник, отдали дань уважения бессмертному подвигу красноармейцев.  Инициативный коммунист, немало обласканный советской властью, стал занимать ещё более значительный пост. Пионеры несли ежегодную вахту памяти возле обелиска. Седьмого ноября на могильную плиту, под которой покоился потревоженный прах Петруши, ложились пышные венки от благодарных потомков.

       Много повидал на своём веку кедр, тем не менее, был потрясён услышанным. Он знает, что такое боль утраты. Закон тайги суров, но это – закон. К сожалению, всё подчинено принципу  выживания, приходилось видеть разные зверства, но только люди уничтожают себе подобных ради наживы.

       Чтобы отвлечься от мрачных мыслей кедр в свою очередь стал  рассказывать о том, что происходит на реке. В отличие от  болтуна соседа, он не умел приукрасить событийный ряд, а лишь сухо перечислял факты.

       Так бы они и жили, не тужили, но случилось третье нашествие людей, опять  называвших себя первопроходцами. «Видимо, традиция у них такая», – с  горечью заключил кедр, смутно предчувствуя, что ничего хорошего данное событие лично для него не несёт. Уже через несколько дней туман в распадке опять стал исходить перегаром, и не пытался подняться  даже к обеду. Смешавшись с угарными выхлопными газами от работающих двигателей, он быстро потерял собственное лицо,  и весь ушёл в беспросветную пучину галлюцинаций. Окончательно опустившийся, обкуренный туман мычал что-то несвязное, из подхалимажа стараясь попасть в такт дружно рычащему хору тяжёлых бульдозеров, тракторов и самосвалов.  Всем было немного жаль слабохарактерное эфирное создание, но помочь ни чем не могли.

       Пришельцы проявляли всё большую активность и напряжение усиливалось. Кедр чувствовал, что почва стала уходить из вод ног, и обратился к своему соседу:

       – Слушай, посмотри-ка, что-то поддувать мне стало с правого боку. И корни ноют, точно вцепился в них кто и тянет.
 
       Повисла пауза. Листвяк и без того комплексовал перед красавцем кедром, так что и головы боялся высунуть из-под откоса. Ему казалось, если исполин увидит низкорослого коротышку с кривыми  уродливыми ветвями, то побрезгует водить с ним дружбу. А разве он виноват, ещё в далёкой юности те, первые первопроходцы, погнули ему ствол и отсекли часть корневища. Вот и пришлось вцепиться в то, что подвернулось, откуда ему было знать, чьи это корни. Кедр спас ему жизнь, и все эти годы питал своими соками. Только как же признаться в этом. А тут ещё как назло стали готовить площадку для работ именно с его стороны и часть грунта осыпалась.
               
       Кедр догадался и потому решил переменить тему:

       – Друг, уснул что ли? Присмотри лучше  за тем молодняком, я тебе не говорил, это мои отпрыски. Как думаешь, не зацепят их бульдозерами?

       Лиственница,  наконец, справился со своим волнением и ответил, слегка надтреснутым голосом:

       – Повезло тебе. А я вот так бобылём и остался. Присмотрю. Обязательно. Судя по разговорам, та часть берега их не интересует.

       – Хорошо.

       Они надолго замолчали, каждый думая о своем.


       Растревоженная тайга содрогалась от стонов, но занятые созидательным делом люди ничего не слышали. Девственная природа со слезами сдалась на поругание победителям:  попользуются, и бросят, как продажную девку. Напакостят, и сбегут, оставив после себя постиндустриальную дикость. Хрупкое равновесие было нарушено, и уже следующей весной во время половодья унесло изрядный кусок берега, несмотря на все усилия, кедру так и не удалось спасти друга. Листвяк и не сопротивлялся, думая, что оторвавшись от родных корней, даст возможность дорогому соседу закрепиться, как следует, пустив мощные побеги.

       Оставшись в одиночестве, вековой исполин загрустил, и утратил интерес к тому, что происходило вокруг. Детки вошли в тот возраст, когда хотят большей самостоятельности и пренебрегают родительской опекой, наивно полагая, что жизнь – одно большое и захватывающее приключение. Кедр ворчал совсем по-стариковски, и даже легкомысленная попрыгунья белка не решалась больше тревожить его покой. Хотя вокруг сутками кипела работа, исполину казалось, что жизнь остановилась. Вспомнил умозаключение погибшего друга:  «Тайга – это же возобновляемый ресурс. Потому и не жалко. Да, где уж им нас пожалеть, они друг друга грызут хуже волков. То же ведь возобновляемый ресурс».

        А ещё сосед говорил, что где-то есть древесный рай. Враньё, конечно, но очень хотелось встретиться со всеми. Задремал  по-стариковски. Даже сон привиделся. Кругом неописуемое благолепие, а воздух какой! Прозрачное лазурное небо, залитое солнцем и невиданных размеров деревья, под которыми мирно паслись чудные великаны, отдалённо напоминающие ящериц, только увеличенных  в десятки раз. Кругом благоухающий цветник.  И разумеется никаких первопроходцев.  Так хорошо ему было в том сне, что не хотелось просыпаться. А может и не выдумка всё?  Вдруг и в самом деле, где-то есть тот самый рай!?

       С того дня кедр немного повеселел. Стал мечтательно задумчив, истолковав видение как знак свыше. Весной случилось небывалое наводнение, и исполин ушёл счастливый в полный рост, если можно так сказать. Без всякого сожаления покинул сей бренный мир. Он сделал для этой планеты всё что мог, бросив в землю здоровое семя.