Часть вторая. «И УДАЛЯЙ ПЕЧАЛЬ ОТ СЕРДЦА ТВОЕГО"
«Эти же громадные канцелярии… наносят больше вреда... Все европейские государства теперь болеют необыкновенной сложностью всех законов и постановлений. ...Множество дел, злоупотреблений и всяких кляуз произошло именно оттого, что европейские философы-законодатели стали заранее определять все возможные случаи уклонений до малейших подробностей, и тем открыли всякому, даже благородному и доброму, пути к бесконечным и несправедливейшим тяжбам…(Н.Гоголь)
«ВЕРА ЖЕ ЕСТЬ ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ ОЖИДАЕМОГО…»
Глубокое заблуждение думать, что жизнь каждого из нас мало что значит – в сравнение со Вселенной и Вечностью. С одной стороны, оно, конечно так: мы все равны перед их Законами. Но, с другой стороны, человек для того и рожден, чтобы жизнь земную привести в соответствие с Законами Высшими: сделать ее, как минимум, комфортной – для каждого и всех.
Мне кажется, в глубине души, это многие понимают. Не понимают наши руководители, чиновники и законодатели. Упорно и настойчиво расписывая все до мелочей, они не только сами блуждают в потемках, но и продолжают погружать во тьму остальных
До меня, к примеру, никак не доходит, почему на высокие должности у нас назначают людей, не имеющих гражданской позиции и гражданского мужества? Меж тем сегодня именно такие люди делают успешную карьеру.
Но еще больше меня поражает, что наша власть будто первый день на этом свете: все изобретает заново. Заново пишет законы. Заново учится ходить сам Президент – вместе с ним, отчего-то, должен учиться ходить народ.
С моей точки зрения, это невыносимо уже потому, что большинство граждан, за исключением патологических преступников и безнадежных дураков, умеет самостоятельно двигаться. Главное – им не мешать. Мешают, однако. И эту книгу, где нет ни единого придуманного автором сюжета, можно считать документальным свидетельством тому.
Не менее удивительно и другое: с какой легкостью наши бывшие партработники, включая высшее руководство страны, побросав свои партбилеты, бросились к алтарю – осенять себя крестным знамением, не зная даже о значении Креста. Не говорит ли сей факт об их кондовом уме? Ведь участие в богослужениях лишний раз показывает, что они не умеют стратегически мыслить. А если лидеры не умеют стратегически мыслить, откуда уверенность, что они и свое послушное стадо не заведут в очередной тупик?
Надо ли отцам-руководителям просчитывать наперед будущее наших детей, если их дети обустроены – на тысячи лет? Надо ли думать о завтрашнем дне, если сегодня их час: обращай бесхозное в доходное; превращай лесные угодья, плодоносные земли и пашни, газовые и нефтяные потоки в золотые потоки?! Надо ли им, прожорливым высоким чинам, от обилия коих простому человеку уже нечем дышать, просвещая людей, пилить сук, на котором они все сидят?
К чему отстаивать и блюсти интересы каких-то там избирателей, когда есть свои интересы, тем паче, что число охолуевших день ото дня растет, а количество смелых и совестливых неуклонно снижается? Это потом, через десятки лет, когда не останется в живых тех, кому они сегодня столь рьяно служат, их призовет к ответу их же собственная Судьба, карая невежд за отступничество. Это потом, значительно позже, они будут винить во всех грехах вождей: вожди, мол, во всем виноваты.
А пока им даже невдомек, что незнание не освобождает от наказания; что все остается на страницах Истории – и глупость, и трусость, и предательство, и малодушие.
Святой апостол Павел о вере так сказал: «Праведный верою жив будет... Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом».
Золотые слова, ибо верою, конечно, жив человек. Верою в счастливое будущее своей социалистической родины наши отцы в роковом 41-м году одержали великую победу над врагом. Верою в счастливое будущее наших детей, после той опустошительной войны, свою страну отстраивали заново мы, нынешние пенсионеры.
Сегодня такой веры у народа нет. Показателем безверия является массовое нежелание действовать, а значит – и жить. Стоит ли напоминать, что в одной лишь России (только за 2007 год!) от суицида погибло около 42 тысяч человек. И если мировая статистика говорит, что среди таковых чаще встречаются подростки, а также люди от 65 лет и старше, то среди россиян пик суицида отмечается в группе 35-60 лет. Особенно – среди мужчин.
Прибавьте к тому количеству всех спившихся и опустившихся, отчаявшихся матерей и их брошенных детей, и вы найдете ответ на вопрос, почему путь, избранный Россией после распада Советского Союза, оказался столь тяжким.
Осуществление ожидаемого, при нынешнем положении дел, когда во главу угла поставлены рынок и прибыль, а не жизнь человека, в принципе невозможно. Возможно лишь новое рабство - денежное рабство.
CЛЕПАЯ ВЕРА СРОДНИ НЕВЕЖЕСТВУ
Апрель радовал солнечной погодой. Дворники сгребали в кучи старую листву, освежали новой краской детские площадки, скамейки, фасады домов. Москва чистилась и прихорашивалась.
Я ехала в издательство, расположенное против Храма Христа Спасителя, увенчанного крестами с полумесяцем. Мимо остановки троллейбуса, подогнув рясу, промчался священник: сел за руль шикарного авто. «Надо бы спросить у него, - мелькнула мысль, - почему купола одних церквей завершают кресты, других – кресты с перекладиной, третьих – кресты с полумесяцем?»
Но лик священника не внушал доверия: был слишком суровым, даже напряженным, и задать свой вопрос я не решилась. Пока пребывала в раздумье, священник умчался.
Возвращалась домой немноголюдной Якиманкой. Вся улица, подворотни и тротуары были забита дорогущими иномарками, выстроившимися у фешенебельных банков. Возле железных коней кучковались упитанные молодые водители. Двери банков были наглухо заперты. Миновав Президент-отель, где обосновался Совет Федерации, обратила внимание на красочный храм: его купола венчали простые кресты
На входе в метро «Октябрьская» девушка-монашка торговала церковной утварью. Миловидное лицо внушало доверие, и я прямиком направилась к ней.
- Извините, - зная крутой нрав монашек, подчеркнуто вежливо обратилась к ней, - вы разбираетесь в церковной символике?
- Да, - натянуто улыбнулась она.
- Вы не могли бы мне сказать, отчего все кресты на православных храмах так разнятся между собой?
- Ну, вот этот, например, - она указала на брошюрку с рисунком, - крест виноградной лозы. А этот, - ткнула пальцем в толстую книгу, - означает, что православие выше мусульманства.
- Я извиняюсь, конечно, но среди религий нет «выше» или «ниже»: каждая из них лишь дополняет другую.
- Такого быть не может! – отрезала девушка.
- Я читала...
- Не читайте этих книг! Лучше – покайтесь!
- В чем? И перед кем?
- В своих грехах - перед Богом.
- Свои грехи я сполна искупила. Теперь искупаю чужие – терпением своим.
- Всем надо каяться, - лицо девушки сделалось торжественно-суровым. - Ох, и умные все стали, - окинув злобным взглядом, она демонстративно отвернулась.
Вечером я с детьми укатила за город, на дачу.
Рамиль, лучистый друг моей дочери, когда сели за стол, спросил:
- Как вы пообщались с Юлией Федоровной?
- Едва не пришибли друг друга. Шучу я, конечно.
- В четыре утра?
- Ну да.
- Вам чай или кофе? Я люблю пить чай с вареньем, - Рамиль насыпал в чайник заварку. - Вчера моя мама привезла: крыжовник с апельсином. Вкусно и необычно.
- Твоя мама – талант, - засмеялась я. - Совмещать несовместимое может только талант.
- А вы?! - улыбнулся Рамиль. – Сварганили варенье из антоновки и фейхоа. Вы тоже талант.
- Нет, это от жадности и лени. Чтобы не пропало - ни то, ни другое.
- А мне понравилось. Даже очень. Так как же вы добрались назад?
- Юля подвезла на машине, - я начала рассказывать Рамилю о своей встрече с Юлией Федоровной, которую недавно навещала. – Представляешь, над полем туман = сплошное молоко! Чистое, усыпанное звездами небо, полная луна! Вся дорога - по звездам!
- Вы ж собирались остаться, - Рамиль разливал по кружкам дымящийся чай.
- Юлиус - классная тетка. Я обожаю ее. Но мы вечно спорим. О Боге, естественно. Юля молится много и утверждает, что отсутствие веры в Бога привело людей к нынешней идиотии. Я утверждаю, что тупая вера в того, о ком не имеешь представления, приводит к еще большей идиотии. И цитирую ей восточных философов. Она опять за свое: причем здесь Восток, если мы живем в России?
- А вы?
- Россия, отвечаю, то место, где соединяются запад, восток, север и юг. Она должна дать миру Новое Учение, объединяющее все мировые религии. Ведь всякие кризисы - прежде всего, нравственные кризисы. И не имеет значения, где человек живет: в пустыне или в снегах. Их могут называть по-разному: финансовый кризис, демографический кризис, ипотечный кризис, банковский кризис и т.д. и т.п. Но все они сводятся к одному – законы земные противоречат Высшим Законам.
- Вы же собирались в Радонеж. Как в Славино-то оказались? – Рамиль не отставал от меня.
- Решили провести операцию «ЭС». Вчера он выступал по телеку. Юлия Федоровна говорит: «Я им не верю. Людям, у которых много денег, нужна только власть. И все, что они делают, игра на публику - ложь. Они так хорошо сидят, что им не нужны никакие перемены».
- А вы?
- Нет, отвечаю, не все. Среди них есть нормальные люди, не потерявшие совесть. Они не могут не болеть душой, видя все то, что творится вокруг. Юлиус утверждает, что могут.
- Двое сошлись не на страх, а на совесть, - пропел знакомую мелодию Рамиль. - Ну, а операция «ЭС»? Чем завершилась?
- По телеку ЭС сетовал на власть. Власть, мол, жестока по отношению к людям. Приводил в пример Горбачева, который вначале реагировал на чужое горе: даже плакал после землетрясения в Армении. Потом заржавел. Ну, и в этом же роде. Я говорю Юле: «Давай проверим: чего стоят его слова на деле. Он же большой чин. А вдруг нам поможет?»
- А Юлия Федоровна?
- Потрясающая женщина! Она опекает калек и больных. Всех, кого встречает на своем пути. И ее бесит, что этого не делают наши «новые русские». Она и мне помогла – деньгами. Благодаря тем деньгам, я свободно работала полгода. Что-то писала. Как-то осталась у нее ночевать. Рано утром спускаюсь на первый этаж и вижу: Юлиус стоит перед метровой зажженной свечой на коленях. «Господи, - молится вслух, - помоги всем нам, помоги моей стране»!
- Ну, и что тут плохого? – с недоумением пожал плечами Рамиль.
- Ясный перец: молиться лучше, чем пить. Но в том-то и дело, что если большинство живет не-побожески, молитвы бессмысленны. Я ведь только сейчас поняла, отчего, при всем уважении к ней, мне тяжело с ней общаться? Идут-то вперед, утверждая, а не отрицая. В том и заключается вера, в основу которой должно быть положено Знание. Людей же, подобных Юле, очень хороших людей, прямо-таки клинит - на негативе. Вот почему они, несмотря на их благие поступки, не имеют здоровья. В них нет светоносной энергии, дающей здоровье. Той целительной энергии, без которой жизнь невозможна и которая не преемлет раздражения и страха. Доверие к Высшему Промыслу, вера в то, что к лучшему все - кто это знает, тот неуязвим. А хаос в мозгах страшнее кирпича на шее утопленника: в водовороте событий такой человек потонет легко – ему не помогут молитвы.
В соседней комнате, где спала дочь, вдруг неожиданно и громко зазвучал Морриконе.
- Мам, иди скорей! Здесь Коля Коровин, - кричала она. - На РТР ведет передачу «Антиснайпер»!
Мы с Рамилем бросились к телевизору. Выпускник журфака, обаятельный парень, лет на пятнадцать старше моей дочери и лет на пятнадцать моложе меня, Николай Коровин был нашим общим другом. На экране мелькали лица, награды, могилы, береты. Посмотрев начало передачи, я вернулась допивать чай.
- Мам! – снова закричала дочь. - Парню отрубили голову. Только за то, что он не принял мусульманство, – она плакала навзрыд.
ОТКАЗ ОТ ПРИНЯТИЯ ДАРА
Когда-то - во времена моей (светлой памяти) юности - было модно в бюсты великих людей вмуровывать капсулы. С посланием счастливым потомкам. На славной коммунистическими традициями Кубани, во всяком случае, это было очень модно. Счастливые потомки, то есть мои дети и внуки, живущие в двухтысячном году, должны были вскрыть бетон и прочесть, что им наказали родители. А родители давали такой наказ: «От каждого - по способности, каждому - по труду»; «Кто не работает - тот не ест».
И вот - все свершилось. Наказ, так сказать, замечательно воплотился в жизнь. Способности отдали - по труду и получать нечего. Обещали изобилие? Такого изобилия в сказках не снилось...
Между тем, несмотря на обилие материальных благ, лично у меня ощущение, что свободного пространства вокруг с каждым днем все меньше. На вокзалах, словно в войну, колючие ежи; во дворах, будто в прогулочном месте Бутырки, камеры слежения; конторы - в глубоком подполье: как одна - без опознавательных знаков; в каждой двери - глазок; вдоль каждого дома - забор, да не просто забор: глухая стена; у каждого входа - охрана.
Я вдруг поняла, отчего полны наши тюрьмы. Отчего многие, побывав на воле, охотно возвращаются на привычное место. И мелькнула мысль: пойти, что ли, сдаться? Там хоть будут кормить...
С таким настроением я беседовала с женщиной, о встрече с которой мечтала давно. Мечтала потому, что полтора десятка лет отстояла в очереди на улучшение жилья, а горизонта не было видно. Выросли трое детей. У детей родились свои дети. Но горизонт, как и прежде, ускользал в бесконечность.
Что значит жилье для человека - стоит ли говорить? Даже заботы о куске хлеба, в сравнение с чистой постелью, где можно отдохнуть и выспаться, восстановить силы, потерянные за день, дабы штурмовать день следующий, и то, так мне кажется, уходят на второй план. Ибо хлеб и пищу – пока! - дает Земля. А вот крышу над головой...
Меж тем жилищный вопрос, несмотря на его извечную актуальность в богатейшей стране, гордящейся своей необъятностью, остается самой насущной проблемой. Как ее решают в столице? Об этом мы и беседовали с председателем Комиссии Московской городской Думы по жилищной политике и коммунальной реформе Галиной Петровной Хованской.
Хрупкая и энергичная, с открытым, распахнутым навстречу собеседнику взглядом, донельзя простая как просто все умное - общаться с ней было легко. За окном бесновалась жара. И мы, сев друг против друга, буквально распластавшись над столом, говорили о том, о чем последние годы все говорят: о жилищной реформе.
- Вы - первый из чиновников...
- Я - не чиновник, - перебила, улыбнувшись, Хованская, - я - депутат.
- А в чем разница?
- Разница в том, что чиновник - лицо подневольное. У депутата же - море свободы. Не в смысле времени, конечно. Свобода мыслить и выражать свое мнение. Себя, наконец...
- Кстати, о подневольных. Не давеча как вчера, один мой знакомый рассказывал: чтобы открыть свое дело, он заплатил всего лишь… 150 тысяч долларов. Оформление, согласования, разрешения... И, разумеется, взятки. Я сочла его сумасшедшим. Божится: сущая правда. Но не будем о печальном... Также свободно общаетесь с Лужковым?
- Запросто, - вновь улыбнулась Хованская. - Он схватывает любую идею мгновенно.
- Вы разработали массу новых неплохих законов: по защите интересов малоимущих граждан. Но столица - не остров, а субъект Федерации. Не кажется ли вам, что эти законы разобьются о стены высших инстанций?
- Я часто даю интервью. В том числе и на радио. Если бы вы знали, сколько к нам приходит жалоб! Шлют письма - мешками! Из Подмосковья и Башкортастана. Людям в голову не приходит, что мы, то есть Мосгордума, не можем выйти за рамки Москвы.
- Галина Петровна, на мой взгляд, страшнее совместного проживания со взрослыми детьми может быть только гражданская война. В двухкомнатной смежной квартирке нас прописано семеро. Дабы не затоптать друг друга, дети вынуждены снимать себе жилье. И так живет (точнее, существует) немалая часть населения Москвы: вместо того, чтобы работать на общее благо, мы работаем на благо хозяина, сдающего квартиру внаем, которого, в свою очередь, где-либо затаптывают собственные дети...
- Возьмите, - Хованская протянула мне пару небольших брошюрок. - Это Постановление открывает большие возможности. Оно дает свободу выбора всем слоям населения.
- И молодым - тоже? Есть ли льготы для молодых семей, у которых маленькие дети?
Наша беседа длилась более часа. Мы хорошо понимали друг друга. Иногда - вовсе без слов. Говорили о том, что в жизни многое надо менять. Но так ли уж все?
Вернувшись домой, я с головой окунулась в «Жилищное законодательство города Москвы». На первой же странице озарилась догадкой, отчего столь упорно ходят слухи о реформе языка. Много законов и документов. А язык законов и документов - не русский язык. Это словопереплетение - будто лабиринт: без входа и выхода.
- Кирочка, - спросила у дочери, - что означает фраза «отказ от принятия дара одаряемым, отказ дарителя от исполнения договора дарения»?
- Ты даришь мне, а я отказываюсь... Нет, не так. Я дарю тебе, а ты не принимаешь... Нет, не так. Да ну тебя к черту! Что, кроме воздуха, ты можешь подарить?!
Я изучала законы ночь и один день. Потом еще день и одну ночь. Все было просто, пока речь шла (п.1) о «внеочередниках», среди которых - половина населения страны: дети-сироты и дети без родителей; инвалиды и престарелые; граждане, ставшие инвалидами вследствие работ по ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС; больные туберкулезом, а также оставшиеся ни с чем в результате стихийного бедствия...
Далее (п.2) шли «первоочередники», среди которых - другая половина населения страны: семьи погибших или пропавших без вести при исполнении государственных (служебных) или общественных обязанностей; семьи, имеющие в своем составе инвалидов Великой Отечественной войны или инвалидов вследствие трудового увечья, профессионального заболевания, ранения; узники концлагерей и многодетные семьи, имеющие 4-х и более детей...
На «общих основаниях» - «граждане, состоящие на учете нуждающихся в улучшении жилищных условий и не имеющие права на внеочередное и первоочередное обеспечение»...
Отштудировав первую брошюру, сделала вывод: в нашей стране проще быть вором или больным. И не приведи Бог оказаться родителем менее четырех здоровых детей.
После прочтения брошюры о субсидиях, вывод второй лишь подтвердил справедливость вывода первого.
Возможно ли за час беседы объять необъятное? Я не успела сказать Галине Петровне главного: что огромное число молодых москвичей, коренных жителей столицы, не имеют работы; что не идут они ни в науку, ни в «соцбытобустройство», ни в спортивные школы, ни в поликлиники - слишком мала там зарплата; что не смогут они ни рожать детей, ни пользоваться правами коммерческого или социального найма. По той простой причине, что нет у них стабильных источников доходов.
Приватизация, как сахар, раздробила страну на «золотые скважины» и «все остальное». И вот это «все остальное» (а именно: здоровая и совестливая, думающая и потенциальная часть общества), не укладывающееся в рамки п.1 и п.2, еще долгие годы будет пребывать наедине со своими проблемами.
Я не успела сказать о том, что граждане кричат «караул!» от бесчисленных справок и штампов: пока добываешь последнюю, истекает срок предыдущих; что люди не выдерживают шкуродерных условий бесчеловечного «рынка»; что при таком уровне цивилизации, когда летают на Марс и Луну, самое большое кощунство по отношению к человеческой жизни - отсутствие достойного жилища.
Нет, не нравится мне слово «реформа». Мне ближе слово «совершенство». И чем сегодняшний метод крушить подряд все прежнее отличается от тех же революционных двадцатых-тридцатых годов, когда вначале - взрывали, а затем - восстанавливали? И нет ли у вас ощущения, будто кто-то один, сошедший с ума, избрал неверную дорогу, а следом за ним ринулись мы - все остальные?
Что имею ввиду?
Конечно же, не титанический труд Галины Хованской, пытающейся упорядочить это движение.
P.S. К слову сказать, это интервью, которое я готовила в 2000 году для одного журнала, редакция переслала в Правительство Москвы. И позднее был принят закон – об ипотеке для молодых семей. Кто-то из них даже купил недорогое жилье. Но, к сожалению, закон сей ограничивал возраст молодежи (не старше 30), и воспользоваться им смогли лишь немногие.
МОНОЛОГ ПЕНСИОНЕРКИ, или ВОТ ВАМ, БАБУШКА, И ГОД СЕМЬИ!
Впервые я встретилась с ней зимой, оформляя субсидию на предстоящий год. Народ вдоль стен гудел, словно пчелы в улье:
- Они издеваются над нами!
- Дело не в них – дело в нашем терпении. Они пользуются нашим терпением.
- Организовать людей некому: нет мининых и пожарских. Я бы, старуха, и то вышла на улицу. Сколько можно терпеть?
- А я только сейчас поняла, почему «дорогих россиян» невозможно собрать в единое гражданское общество? Отчего русский народ, в отличие от других народов, рассыпается в разные стороны? Он устал – от очередей. У него аллергия – на очередь!
- Господи, неужели вы не догадываетесь, что они сознательно нас умервщляют? Ждут, когда все, кто помнит советскую власть, передохнет в очередях – за материальной помощью!
И тут в набитую до отказа разъяренными людьми небольшую комнатку вошла интеллигентного вида седовласая женщина. Лет семидесяти, с бумагами в руках, она начала что-то говорить. Да не просто говорить, а так, будто ее подожгли. Обложили бумажками со всех сторон, соорудили из них погребальный костер, и подожгли.
Гудящий дотоле народ, поначалу, впал в некую оторопь. Затем, среди тишины, раздался чей-то вопросительный голос:
- Бабуля, а почему вы такая агрессивная?!
Что отвечала бабуля, я не услышала: меня вызвали к Начальнику.
Вторично, тремя часами позже, нос к носу, мы с ней столкнулись у светофора, когда после многочасовой очереди, с нужными справками, я возвращались из ДЭЗа домой. На переходе горел зеленый свет. Замерев, стояли машины. Оцепенело, стояли и мы, думая о своем.
- Здравствуйте, – узрев около себя знакомое лицо, первая опомнилась я.
- Здравствуйте! - женщина схватила меня за руку. – А почему мы стоим?!
- Видимо, привыкли…
- Ох, не напоминайте мне про этот ДЭЗ, – не отпуская руки, женщина поволокла меня через дорогу. - Вчера показывали по телевизору: оказывается, даже у раков есть стрессовый индекс. Если индекс зашкаливает, рак погибает. А я вот живу…
Перебежав дорогу, мы сели на скамейку. Было холодно: дул северный ветер. Мимо двигались автобусы и люди, но женщина по-прежнему не хотела меня отпускать. Чувствовалось, у нее накипело и ей надо выговориться. Поэтому я сидела и слушала – монолог уставшей от жизни души:
- Вы не поверите, но за все долгие годы, что живу я на свете, самыми страшными для меня оказались последние годы. Нет, не потому, что мне 75. Так изощренно наша власть над людьми еще не издевалась никогда!
Даже в войну мне было легче. Через наше село, а мы жили около знаменитой теперь Прохоровки, под Курском, где танки сражались, шли и румыны, и финны, и немцы. Я видела всех. Но такой злобы, как сегодня у наших людей, не было даже у наших врагов. Я хорошо помню, как меня, десятилетнего ребенка, подкармливали немцы. Да, там были карательные войска. И это, действительно, страшно. Но за что теперь наша власть мучает меня?!
Добрейший становится озлобленным, если его лишили надежды. Я убедилась в этом, глядя на сына. К сорока годам он словно окоченел. И такая перемена произошла с ним после того, как нас, коренных жителей города, в числе 80 тысяч московских очередников, выбросили из очереди. 20 лет нас кормили надеждой. А в «год семьи» эту надежду убили.
Хотя Галина Хованская, депутат Госдумы, накануне Нового 2008 года, делала официальное заявление, что три кампании, включая кампанию жены Лужкова «Интеко», монополизировали столичный рынок недвижимости, обложив его дикими ценами. Та же Хованская, чуть ли не в единственном лице, выступала против нового Жилищного Закона, по которому взрослые братья и сестры со своими чадами и домочадцами, живущие вместе, считаются одной семьей.
Абсурдный закон, лишающий граждан со средним и низким достатком вообще какой-либо надежды на лучшее будущее. Мой отец уходил на фронт из коммуналки. Теперь его внуки должны свой век доживать в коммуналке. Спрашивается, а ради чего он тогда воевал? Ради воров и сановников, делающих пожертвования на строительство церквей?
Только один дурацкий закон, не говоря о других нелепых, одобренных послушным депутатским большинством, ударил по моей семье так больно, что мы все, когда-то очень дружные, невольно отдалились друг от друга. И если раньше мне дети помогали, то теперь они все чаще задают вопрос: «Зачем ты нас рожала?».
Не удивляйтесь: их зарплата уходит на оплату снимаемых квартир. А таких, как они, которые из-за бешеных цен не могут купить жилье в родном городе, десятки тысяч! Хотя вся Москва - огромная стройплощадка. И все – на продажу. А ты, если не лавочник, попробуй, купи! Поэтому и задыхается город – от спекулянтов.
Осенью у Дома Правительства московские очередники устроили акцию протеста. Так нас, будто скот, зарящийся на чужое пастбище, встретили 9 машин ОМОНовцев. Здоровые быки, рожи откормленные. Им дадут приказ убивать, они, не задумываясь, будут убивать даже своих матерей.
А кто придумал слово «малоимущие»? Оно напоминает мне гетто. Осталось лишь людям, вроде меня, словно изгоям рыночного общества, опознавательные знаки на спину пришить. Имеют, мол, право на дополнительный паек - субсидию. Но чтобы получить ту субсидию, надо еще доказать свое «малоимущество». И вот я, вместе с теми, кто страну когда-то восстанавливал, отработав всю жизнь, больной пожилой человек на старости лет, вместо покоя, с принятием каждого нового закона должна ходить по инстанциям - собирать бумаги и справки.
Они называют такое мучительство «заботой о людях», а я говорю вам, что их «забота» похожа на опыты в концлагерях: выдержат или не выдержат люди подобные пытки? Зато, обратите внимание, как при этом разжирели сами чиновники. Наш начальник ДЭЗа Олег Иванович на одном этаже купил себе 4 квартиры. Другой сынок очень высокого дяди – в элитной новостройке хапанул 60 квартир!
А вот, гляньте, чем завершились мои мытарства с субсидией. Мне удалось выцарапать подачку, где-то около 7 уе. Часть из которых, - бабушка полезла в сумку за очками, - как указывается здесь, в договоре, должна уходить на «оплату технического обслуживания запирающего устройства». Целая стопа мелкошрифтных страниц с подробным перечнем прав и обязанностей!
Подпункт 2.3 пункта 2, например, гласит: «выделение субсидий со счета осуществляется Банком на основании заявления Клиента на периодическое перечисление субсидий, оформленного по форме Приложения к настоящему договору, ежемесячно в момент перевода по назначению принятого по ЕПД платежа (полного или частичного) Клиента за жилищные и коммунальные услуги в соответствии с кодом, указанным в пункте 1.1 настоящего договора»…
Вам что-нибудь здесь понятно? – старушка сняла очки. - Мне - ничего! Таким вот, видимо, образом наши законодатели пытаются мое прозябанье переиначить на европейский лад. Но там же все другое и масштабы другие. Там даже воруют иначе: стыдливо. Масштабы России - огромны. Оттого и размеры воровства - немыслимые. И я глубоко сомневаюсь, что на таких вот бескрайних просторах, где главной бедой, помимо дорог, всегда были дураки, с помощью законодательных актов мы сможем навести порядок.
Озябнув на холоде, молча и не перебивая, я слушала женщину. Мне не хотелось ее в чем-либо убеждать. Да и что я могла возразить, если в ее словах и в словах многих других стариков скрывалась сермяжная правда: путь, которым шел Советский Союз, был не слишком комфортным, но все-таки самым коротким и правильным. Ведь здоровым и безопасным (а, следовательно, и совершеннее) является не то общество, где много богатых, а то, где нет преступлений и бедности.
«ЧТОБ СДОХЛИ ОНИ, ЭТИ СПРАВКИ!»
Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. Чтобы совсем не оторваться от общества, знать, что там едят, я включила предмет, осуществляющий связь с внешним миром.
На РТР шел «Аншлаг». Физии двух юмористов, судя по всему, неплохо зарабатывающих смехом, не умещались на телеэкране. От поднадоевшей тусовки, избравшей в качестве мест гнездования палубу роскошного теплохода и русскую баню, тошнило как от сладкой сгущенки, окромя которой вообще нечего есть. Ведущие остальных теле-шоу-программ тоже напоминали сапоги - на одну и ту же ногу.
Я выключила ТВ. При всех потугах на объективность, от голубого экрана веяло запахом владельцев: безошибочно можно сказать, кто кому продан и кто кому служит. Главное – запугать, оболванить, запутать. Раньше это было просто: впереди - икона, сзади - кнут. Сейчас еще проще: отраву алкаешь, не вставая с дивана. А в качестве ежедневных блюд – катастрофа, террор, убийство, война, бизнес, политика, шоу.
Недавно знакомым, работающим на РТР, предложила снять фильм: на вопросы, волнующие всех, существуют ответы.
- Можно, - сказали они, назвав цифру, от которой я чуть не упала. - Дать надо. Знаешь, сколько благих идей пылится на полках?!
- Взятку, что ли?
Ребята промолчали. Все и так было понятно.
Звонок в дверь прервал мои воспоминания о СМИ. Обеспокоенная Алла, соседка с нижнего этажа, стояла на пороге:
- Что у тебя капает с балкона?
- Свитер постирала. Да ты проходи.
Алла устремилась к балкону, где сушилось мокрое белье.
- Правда. Я думала, трубы прорвало, - она вернулась в прихожую, попутно рассматривая убранство квартиры. - Нравится мне у тебя. Красиво. Просто. Со вкусом. Не то что у меня: койка на койке.
- Мои снимают квартиры. Ох, Алла, - застонала я, пользуясь случаем выплакаться. – Больше не могу! Счета день ото дня все круче! Я кляну тот день, когда впервые произнесли слово «рынок»! Справки на субсидии собрать невозможно. Справки о том, что здесь, кроме меня, никто не живет, добыть нереально. А счета все идут и идут – за семеро душ!
- Чтоб сдохли они, эти справки! Вместе с теми, кто их собирает. Как ты не поймешь, что возникла новая разновидность людей, делающих деньги даже из воздуха. Можно на кухню-то глянуть?
- Да ты проходи! – я схватилась за чайник.
- Чай не буду. После семи – ни-ни, - Алла присела на краешек стула. - Знаешь, если бы тогда, в семидесятых, я ведала, во что мы вляпаемся, ни за что бы не стала рожать! Все продают. А откуда деньги у молодых, если на шее у каждого нищие родители?
Я догадалась, что моя соседка побывала в жилищной комиссии – у хитроватой тетки. Ершистообразная чиновница с острыми глазками, вроде колючей проволоки, вначале встретила меня, одетую в богатые меха среди кургузой толпы социалов, весьма дружелюбно:
- Годик постоите на очереди - там что-нибудь придумаем, - улыбнулась ласково-многозначительно.
- Но мы уже стоим – много лет!
- Это – не считается.
- Как так не считается?! – взревела я. – Сейчас, что, новое летоисчисление? Раньше было «до нашей эры»? Тогда к чему все ваши решения и постановления - с мнимой «заботой правительства о социально незащищенных слоях населения»? В Москве, за исключением чиновников и приезжих торгашей, скупающих жилье, некредитоспособны все коренные граждане...
- Она ненавидит Хованскую, - Алла напомнила о себе.
- Я знаю. И не скрывает этого. Хованская старается. Говорит: новое законодательство дает многим шанс. Ты сходи, узнай. Три семьи в одной квартире.
- Еж их депутатскую мать! Да нет там никаких субсидий! С этим извергом без денег нельзя общаться. И где они таких подбирают?! Ты бы видела, сколько у нее машин! Вон ту квартиру, - Алла указала на чьи-то окна, - продали, когда хозяйка умерла. За солидные деньги. А должны были отдать - очередникам.
- Ал, и откуда ты все про всех знаешь?
- Знаю! Тридцать лет здесь живу. Они плюют на законы. У них свои законы – стаи. Говорю ей: я сорок лет отработала на одном заводе. Мы здесь родились. А живем как цыгане. Хоть шатер разбивай во дворе. Ведь кто-то же должен о нас позаботиться! Ведь должны же нас защищать те, кого мы выбирали. Иначе какого черта мы за них голосуем?
- А она?
- Отвечает: коренными считаются те, кто в коммуналках.
- А у нас - не коммуналки? По новому закону взрослые дети считаются отдельной семьей.
- Нет, дорогуша, Путин с ними ничего не сделает. Но за местную власть я голосовать больше не буду! А ты, значит, все сочиняешь? Надеешься? На чью-то совесть? – Алла поднялась со стула, собираясь уйти. - Ну-ну. Что, ежели не секрет? – прищурив глаза, с любопытством всматривалась в текст. - Да-а, - протянула она, – все дал Всевышний России: богатейшие земли, реки, озера, леса. Обделил только граждан – стыдом! (2001)
«СПАСИБО» НЕКОМУ СКАЗАТЬ
Карикова, с которой мы когда-то вместе работали, позвонила вечером:
- У тебя есть платье - для выпускного?
- Приезжай. Найдем.
Утром она рассказывала о себе.
- Нас сократили – скопом. Прислали нового начальника и 25 человек оказались на улице. Три года я была не у дел. Потом устроилась в одну контору. Ушла – не смогла. Народ, в сравнении с теми, кто был у Саймона, склочный, хабалистый. Тогда решили с подругой открыть свое дело – косметический салон. Заплатили за бумаги - 5 тысяч баксов. Восемь месяцев ходили по инстанциям – собирали документы. Сто баксов на лапу положишь – справку дадут, а подпись не ставят. Гони еще сто. И это притом, что у подруги отец – префект того округа, где мы хотели открыть свое дело!
А квартира! – без передышки тараторила Карикова. – Вот где намучилась! Хотела разменять свою, да не тут-то было: то явные жулики эти риэлтеры; то справки, пока собираешь, сгорают. Представляешь, четырнадцать справок! Одну добыл – остальные, сроком на 10 дней – уже потеряли смысл. Так и ходишь кругами. Из конторы в контору. Пока не устанешь. Это какой-то нескончаемый ад! Кошмар! Миллионы законов! Везде, как клопы, сидят тучные люди, а «спасибо» некому сказать!
Карикова ушла в спальню, где перед зеркалом вертелась ее дочь-выпускница. Я поплелась следом за ней.
- А вчера, представляешь, стояла на коленях - перед директором школы, - она без устали изливала последние новости. - Этот несуразный закон! Ну, знаешь... О платном высшем образовании. С доплатами от государства в несколько тысяч. Он же поставил в такую зависимость от учителей! – в ужасе закатила глаза. – Это же лишняя щель для наживы! Плати – сделают любой аттестат. Моей по истории выставили тройку. А собирается на исторический. Вот и стояла я на коленях – умаляла о пересдаче. Каждый новый закон – это же лишняя щель для желающих его обойти! Нет, это не страна – это какой-то дурдом! Клоповник!
Обозрев выпускницу, выбрав белоснежный наряд, мы вернулись в кухню.
- Тут брат приезжал из Америки, - Карикова, будто впервые увидев, уставилась на меня. – А ты ничего. Выглядишь хорошо. Да ты его знаешь, он известный спортсмен: Сергей Ческидов. Глянул на весь наш бардак и говорит: «Лет пятьдесят России быть в яме».
- А ты что ответила?
- Сказала: «Народ наш дюже странный. Он терпит-терпит мучительство, потом как жахнет!» Да и нет у нас этих пятидесяти лет. Мы или станем жить как люди, или не будем жить вообще. Ты-то что думаешь?
Что думала я?
Как по крошке судят о качестве хлеба, так и по одному – обо всей нации.
Не стоит россиянам в своих несчастьях кого-то винить. Не стоит роптать на львовских, грузинских, латвийских и прочих националистов. Надо посмотреть вглубь себя: грузчику московского вокзала, обгладывающему приезжих; таксисту, заламывающему беспредельные цены; гражданам, растлившим взятками чиновников; работникам гостиничного сервиса, сдающим углы сомнительным клиентам; милиционерам и гаишникам, стригущим водителей и торговок-старух.
Всем, с кого начинается город. Всем, по ком судят о нации и людях.
Лет несколько назад, промозглым февральским днем, я оказалась в Сыктывкаре. В гостиницу добиралась попутной машиной. «Мне лишнего не надо», - водитель, отсчитав какую-то мелочь, до копейки вернул мне всю сдачу. Помнится, это поразило более, нежели лютая стужа. Так город с неуютным климатом оставил о себе теплые воспоминания. Такими же теплыми остались воспоминания о северянах, с которыми в том городе довелось работать.
У них также были семьи и дети. У них также были проблемы с едой и зарплатой – север куда беспощаднее юга. Но они оставались ЛЮДЬМИ. Зная нужду не понаслышке, мыслили иными категориями – думали о других. (2000г.)
ЗАБЕГ НА ДИСТАНЦИЮ БЕЗ КОНЦА И НАЧАЛА
На балконе двенадцатого этажа, чуть ли не у самой постели, пронзительно закаркала ворона. Было пять часов утра, рассвет едва брезжил, едва вырисовывались контуры наступающего воскресного дня, а ворона каркала – истошно и надрывно, вселяя дурные предчувствия. «Будет нехорошая весть», - мелькнула мысль.
Однако день прошел – спокойно и без сюрпризов.
Вечером, по привычке, я включила ТВ. На московском канале Михаил Ульянов, Сергей Юрский и Евгений Матвеев – гордость и совесть отечества – с болью в душе говорили о том, что происходит на селе, что вымирает деревня, что люди не выдерживают бремени реформ. Они искали Истину, тогда как Истина была у всех на виду.
Это тогда, после самой разрушительной войны, ЕЖЕГОДНО дарили искру надежды. Сейчас же – угасали ее последние искры. И вымирал от БЕЗВЕРИЯ народ...
Наступил понедельник.
Зазвонил телефон, и я взяла трубку.
- Мам, ты не отнесешь участковому на подпись бумагу? Я через два дня улетаю, потом его не будет. Наш любовный роман не имеет конца.
- Какую бумагу?
- Продлить разрешение на оружие.
- Чем столько ходить, проще выбросить это оружие. Когда человек на правильном пути, с его головы не упадет даже волос. Если же нет, достаточно сосульки...
В опорный пункт я все-таки пошла. В обшарпанной и бедной, но очень чистой, комнатенке. справа на стене висело красное знамя, слева – трехполосное. Между ними – портрет свирепого бунтаря Володи Высоцкого, внешне схожего с Емельяном Пугачевым. Очень симпатичный молодой человек – участковый – очень быстро оформил бумаги.
- Извините, - вновь села на стул, - я никого никогда ни о чем не просила... Мои дети...
- Прописаны у вас?
- Да. И все эти годы я исправно вносила квартплату. Но больше – не могу! Пришли новые счета: горячую и холодную воду надо оплачивать отдельно. Суммы – умопомрачительные.
- Вас понял, - и он выдал справки, где указал местопроживание моих великовозрастных детей. - А печать и еще одну подпись поставят в отделении.
Наступил вторник.
Без копейки денег, но в шляпе (как и положено при выходе на большую сцену нашей бледной и нескучной жизни) я поплыла в отделение милиции.
В пустом дворе стоял автоматчик – симпатичный молодой сержант (а, может, и генерал – кто их теперь, пятнистых, разберет).
- Где у вас вход? – спросила я.
- Сзади.
Отыскав заднепроходную щель, обойдя коридоры и лестницы, очень бедные, но очень чистые, уткнулась в дверь, за которой сидел моложавый (кажется) майор. Очень обаятельный майор (в милиции бывает и такое – мне всегда везло на хороших мужчин), просмотрев внимательно справки, поставил свою подпись:
- А печать – на втором этаже.
Не помню, как втянулись в беседу. Помню, что спорили долго. «Ваше оружие (так я сказала) надо всем уничтожить». И повторила ранее заявленное сыну, что, мол, «глупо иметь человеку оружие, если его может прихлопнуть даже сосулька». От чего майор, разумеется, вздрогнул.
Слово за слово – проспорили более часа. Я говорила о хороших парнях, случайно попавших в тюрьму. Майор говорил, что в тюрьме случайных парней не бывает.
- Глупость – наше национальное бедствие, - в конце концов уступил, согласившись, он. – А знаете, почему? Что делают с дураком, когда хотят от него избавиться? Повышают – в должности и звании. Вот! – майор вскинул палец. - Вот вам иерархия идиотов! И это – цепная реакция.
Печать шлепнули быстро, и я отправилась в ДЭЗ.
Леночка Новицкая, мой несостоявшийся спонсор, воскликнула два года назад:
- Лилия Ивановна, о чем вы пишите? Сейчас столько информации! Время стремительно летит вперед. А вы – о ДЭЗах, ЖЭКах, конторах...
- Деточка, - ответила я, - время – летит, конторы – стоят.
ДЭЗы и ЖЭКи, МРЭО и СВАО, УГАЦ и БТИ, действительно, оставались на прежних местах: те же – стены, то же – оконце, и тот же, растянувшийся на десятилетия, ПЕ-РЕ-РАС-ЧЕТ...
Отстояв часа полтора, всунула в оконце справки. Справки не замедлили вернуться обратно:
- В другой кабинет. Пусть даст разрешение начальник.
Отстояв еще часа полтора, упала на стульчик начальника.
- Что у вас?
- Я больше не буду оплачивать глупость. Разделили воду. Завтра будут делить мусоропровод. Счета – огромные. Толку – никакого. Я – одна. Дети прописаны, а со мной не живут.
- Выписывайте!
- Куда?!
- Да хоть куда.
- Я буду обращаться в суд.
- Право ваше. Но, во-первых, у вас три справки...
- А надо?
- Шесть.
- Зачем?
- Три – в ГУП «Мосгортепло», три – нам. Да и печать...
- Что печать?
- Не та. Нужна круглая.
- А эта не круглая?
- Маленькая. Нужна гербовая.
- Хорошо. Принесу. Я буду ходить до тех пор... до тех пор... до тех пор... пока...
Возвращаясь домой, вновь зашла в опорный пункт.
- Надо переделывать справки. Печать не та... не того размера...
- Как не того? – чужой участковый взял в руки мои справки. – Та.
- В ДЭЗе говорят: не та.
- Приходите завтра. Ваш участковый будет завтра – после шести.
- Но после шести закрывается отделение милиции, где ставят печать. А, впрочем, - мой голос смиренно ослаб, - приду. Конечно, приду. И буду ходить, сколько укажут. Ведь я пишу...
- О чем? – он поднял глаза.
- О том, как вы, мой милый мужчина, на которого я так надеюсь, пытаетесь мне помочь... О том, как вы придете с работы домой и вас начнет есть жена – за небольшую зарплату, которой едва хватает на хлеб... О том, что голодный не может быть добрым – он может быть только озлобленным... О том, что озлобленное общество не может быть жизнерадостным – оно может быть только взрывоопасным... О том, что любой придуманный закон (а лишь по одной коммунальной реформе в Москве более двухсот нормативных актов!) словно колючая проволока, из-за которой хочется на волю... О том, что чем больше законов, тем менее управляемо общество и менее состоятельна власть...
- Я вас понимаю, - опустил глаза чужой участковый.
Наступила среда.
Мой участковый безропотно сделал новые справки.
- Знаете, в чем ужас наших контор? – с тоской в голосе спросила я. – В том, что несмотря на все их стремление облегчить чем-либо нашу сложную жизнь, - я имею ввиду субсидии, дотации, льготы, кредиты и прочее, - умрешь от хотьбы, собирая печати.
- Я вас понимаю, - опустил глаза мой участковый.
Наступил четверг.
Без копейки денег, но в шляпе, я вновь поплыла в отделение милиции.
Очень симпатичный начальник милиции жирно шлепнул шесть печатей.
- Вот бюрократы! – возмутился он. – Это ежедневное повышение цен нас всех угробит - без войны!
Наступила пятница.
В ДЭЗе было пусто – пришла в неурочное время. Очень симпатичные девушки-бухгалтеры, обмотанные рулонами перфолент с очередным перерасчетом, доброжелательно дали понять - за ними дело не станет:
- Пусть даст разрешение начальник.
Пока ожидала начальника, изучала документы - директивы, приказы, указы, решения, постановления, объявления, дополнения, предписания, что висели на замусоленной стене, один из которых гласил: «Уважаемые жители! При регистрации граждан по месту пребывания и месту жительства необходимо предъявлять паспорта и присутствие граждан».
На противоположной стене узрела сообщение: «Максимальный доход для получения субсидий с 1 февраля 2001 года...»
(А если каждый месяц цена на что-нибудь да повышается, рассосется ли когда-нибудь очередь у оконца двух бухгалтеров, обслуживающих многотысячное население микрорайона? города? страны?)
Наконец, в коридоре появился Большой Человек – маленький начальник.
- Скажите...
- Не скажу!
- Взгляните...
- Не взгляну!
Из северного конца столицы подалась в юго-западный округ. К другому начальнику, которого не оказалось на месте. Очень симпатичная девушка-секретарь протянула мне лист бумаги, где я написала первое в своей жизни заявление-кляузу:
«В связи с тем, что Ваши сотрудники не могут дать внятных объяснений (в частности, начальник отдела по расчету коммунальных услуг Л.А.Иванова), где (до апреля 2001 года) платить за холодную, и кому (после мая) - за горячую воду, прошу Вас дать указание произвести перерасчет за квартплату (справки прилагаются) с января 1991 года. Прошу также Л.А.Иванову научить культурному общению с людьми: иначе некому будет платить – ни за горячую, ни за холодную воду».
В качестве лирического отступления должна сказать: история с разделением счетов на том не закончилась. Как догадался мой терпеливый читатель, смысл дробления Контор на конторки сводился вовсе не к тому, чтобы нам жилось легче, комфортнее. Смысл дробления заключался в очередном переделе собственности.
Когда нечего делить, надо угробить последнее.
Пришли холода, и я узнала, что, оказывается, помимо прочих ветров, еще существуют ядовитые ветры. В доме, где тридцать лет на зиму не заклеивались окна, я узнала, каково им, жителям Приморья и Севера, с их лютым климатом.
Продержавшись более месяца, в телогрейке и валенках, не выдержав истязаний морозом, гуляющим по моей (как по собственной) квартире, я начала звонить – в ДЭЗ, потом в ГУП.
- Звоните в ДЭЗ, - сказал голос из ГУП. – За техническое обслуживание отвечают они.
- Звоните в ГУП, - сказал голос из ДЭЗ. – Деньги получают они.
Так я, противник какой-либо борьбы, втянулась в борьбу – за выживание.
С ДЭЗ и ГУП – одновременно.
ПОЧЕМУ БУКСУЮТ РЕФОРМЫ?
Глупость верхов общеизвестна. Иначе быть не может: произрастает она, как уже знаем, на глупости низов. Ведь одаренность в какой-либо сфере еще не означает, что человек умен. Алчный, к примеру, талантливым быть может. Но умным – никогда. Ум – это способность сложное делать простым и доступным, а не простое - сложным.
Сегодня мало кто будет утверждать, что наши дела идут хорошо. Разве что... самая высокая власть. Но как бы самая высокая власть не пыталась доказать, что все у нас не так уж плохо – в двери стучатся заморские инвесторы; идет индексация заработков; как на дрожжах растут пенсии и уровень жизни, - отчего-то вспоминается Ленин: «Если нищему, имеющему три копейки, вы дадите пятачок, увеличение его «имущества» сразу будет «громадное»: на целых 167%!»
Наши дела не только не идут – они ужасающе плохи. Одна радость: всесоюзную очередь за колбасой сменила очередь к избирательным урнам. Каждый трудится в поте, а результатов нет: трубы – сгнили, краны – текут, лодки – тонут, вертолеты – сбивают, самолеты – горят, башни – тлеют, автомобили – взлетают на воздух...
Все, как муравейчики, трудятся, а жить не становится легче. Несмотря на процентный рост по всем показателям. И что уж совсем интересно: каждый – при сближении – очень хороший человек. Плохих людей практически нет.
Л.А.Иванова, начальник расчетного отдела ДЭЗа, на которую в мае обрушила жалобу, оказалась очень даже замечательной женщиной. Работая над материалом о жилищно-коммунальной реформе, я позвонила ей в связи с очередным повышением цен. Дает ли очередное повышение цен на коммунальные услуги хоть малую долю надежды измордованному вконец ДЭЗу?
- О чем вы спрашиваете?! – с болью в голосе воскликнула она. – Конституция говорит о наших правах, а какие наши права? Цены выросли в 16 тысяч раз – нам выдают все те же крохи! Взять хотя бы ветеранов войны. Указ о льготах был в 95 году – деньги дали только сейчас. То же касается военных. У нас по одному жилью 75 категорий льготников. Представляете, сколько бумаг?! Тонны справок – мы не успеваем их проглотить. Закон есть – денег нет. Даже на лишний стул. Вы и сами видели: бедные старики опираются на стены. Мы не выползаем из долговой ямы. Оснащение – ужасное. Зарплата – мизерная. А люди здесь вкалывают, между прочим, десятки лет. И льгот – никаких. У нас вечный пе-ре-рас-чет! В двухтысячном году их было пять. Сейчас – то же самое. В апреле – повышение. В июне – разделили воду. Мы не успеваем рассылать извещения. У нас нет времени на самое необходимое: выдачу паспортов. Нельзя же давать одни указания! Нельзя издавать законы, не подкрепленные материально!
- Вы кому-нибудь об этом говорите?
- А кто нас спрашивает? Нас никто не слышит! Да вы позвоните главному бухгалтеру. Ирина Федоровна – очень хороший человек. Она вам все объяснит...
И я позвонила Ирине Федоровне, главному бухгалтеру ДЭЗа.
- Когда человек, - тихо начала она, - бывший руководитель высшего звена, управляющий банком, обокрав тот банк, выставляет свою кандидатуру в губернаторы на третий срок, о чем тут говорить? Когда американский журнал, публикуя списки самых богатых людей планеты, среди них называет имена российских скороспелых миллиардеров, русский журнал доводит эту информацию до сведения наших властей, а власть не колышется, о чем тут говорить? И вы еще на что-то надеетесь... Да нас превратили в рабов! Любые реформы, в какой бы сфере они не проводились, имеют целью выкачать из граждан деньги. И больше – ничего! Запомните: перемен не будет до тех пор, пока на родину не вернутся миллиарды. Когда вернутся, остальное мы сделаем сами – бесплатно…
- Может, мы чего-то не понимаем? – растерянно сказала на днях моя юная подружка. – Инвестиции, реформы, строительство международных супер-сити-центров... Все это – налоги. А налоги дают возможность строить дома – для тех же сирот.
- Да, - согласилась я. – Но для чего нам сироты? Плодить новых сирот? Мы привыкли считать, что цель оправдывает средства. А какова наша цель? Поднять из пепла экономику, которую взорвали самолично? Или извлечь из-под ее завалов живую человеческую душу? И потом, скажи мне, пожалуйста: отчего Америку или Европу, где налоговая система отточена как остроконечный карандаш, сотрясают катастрофы – финансовые и экологические?
Не потому ли, что разбалансированы наши часы? Колесики крутятся – каждое само по себе, - а точное время определить невозможно.
ЖЕРТВЫ ШОКОТЕРАПИИ
Встретились мы возле сберкассы. Я - шла платить за телефон; она – на всех парах летела на инструктаж к начальству.
За пару дней до этого я получила от нее письмо, где она официально ставила меня в известность: ежели не оплачу долги, вначале дело передадут в суд, затем – выселят из Москвы. Для злостных неплательщиков коммунальных услуг в Подмосковье уже строит общаги.
Судом меня не испугать. В паспорте, черным по белому, в графу «дети», вместо великовозрастных детей, вписали трех маленьких внуков. А многодетную мать, по нашим добрым и самым гуманным в мире законам, выгнать на улицу не имеют права. Ну, а раз не имеют, я и оплачиваю - как могу. Больше - ну никак не могу! Когда совсем будет невмоготу, есть запасной вариант: вступить в конфликт с московской властью. Не поможет – просить политического убежища в какой-нибудь свободной от рыночных отношений стране. Если судьба будет ко мне благосклонна, может, вовремя умру. Уж лучше помереть досрочно, чем жить в эпоху худых перемен.
Когда-то наш ДЕЗ был тихим и незаметным: двух симпатичных девушек-блондинок особо никто не видел и не знал. Знавали слесарей, водопроводчиков, плотников, электриков, дворников, одарив которых рублем или трешкой, громко возмущались – на всю страну. Даже был такой фильм – про нерадивого Афоню.
Теперь времена другие, и ДЕЗ я посещаю регулярно. Времена другие - изменились и люди. Симпатичная девушка, войдя в должность небольшого начальника, превратилась в нервную женщину: говорит истерично и раздражительно, стараясь не смотреть собеседнику в глаза.
Перекинувшись парой слов у сберкассы, через четверть часа мы столкнулись вновь – возле автобуса. Нас было только двое, но она делала вид, будто со мной не знакома. Молчать долго было неловко, и я сдуру что-то у нее спросила. Лучше бы молчала!
Вмиг воспламенившись, напряженно глядя туда, откуда должен был показаться автобус, она закричала:
- У одной сын пришел из тюрьмы, а задолженность у нее 19 тысяч. Сказала: не погасите - мы его не пропишем! Сразу нашла, – ее глаза злобно блеснули. – Тюрьмы переполнены, а работать не хотят!
- А какой смысл работать, если все уходит на квартплату? – вякнула я.
- Уже приняли закон: скоро начнут выселять. Вот тогда узнаете!
- Да что вы нас все стращаете? - оборонялась шепотом: на остановке скапливался народ. - Почему я должна платить за чашку воды, как за целый бассейн?
Тут мне отчего-то вспомнился диалог еще с одной тетенькой из префектуры. Бывший исполкомовский работник, когда речь зашла о ленинградских блокадниках, о которых власть не может позаботиться даже через 60 лет после снятия блокады, с издевкой ответила, что, дескать, «прошло уже 60 лет, а вы все талдычите о подвиге. Какой там мог быть подвиг, если их, блокадников, всех вывезли из города»?!
После того заявления я надолго лишилась желания общаться с чиновниками, окончательно уверовав в то, что на административно-управленческих должностях гнездятся только человеконенавистники.
Наверное, если влезть в их шкуру, то можно будет понять. Быть прикованным за жалкие крохи к одному и тому же месту, ежедневно слушая ропот недовольных граждан, которых, кроме них, как и некому более выслушать, - все это можно понять.
Понять-то – можно. Нельзя – оправдать.
Меж тем бывшая красавица-блондинка, а ныне старшая группы расчетчиков, видимо, не на шутку свихнувшись от перерасчетов, продолжала кричать:
- Не хотят платить! Гастарбайтеры живут в вагончиках и то за них платят!
Я не стала доказывать, что «иметь возможность» и «хотеть» – разные вещи. Смотрела на новые дома, где светились редкие окна. Там не было той радостной суеты, что обычно сопровождает новоселье. И глядя на мертвые окна, вдруг поняла, почему радость в столичных новостройках – явление редкое.
Квартиры-то – продают. Цена же на московские метры ох как завышена. Кем? Тем самым жуликоватым инвестором, что когда-то облапошил доверчивый вкладчиков, отмывающим ныне свои накопления, втягивающим народ в добровольно-пожизненную кабалу.
Кабала же есть кабала – какая в ней радость? А там, где нет радости, все непременно когда-нибудь рухнет.
ХОЖДЕНИЕ ПО МУКАМ
Дни сгорают, будто спички, и 12 января 2004 года, собравшись с силами, я снова направилась в Районный центр ГУП Городского Центра жилищных субсидий при Правительстве Москвы: квартплата - вместе с прочими благами цивилизации, включая электроэнергию, продукты питания, транспорт, - сразу же после парламентских выборов (как и следовало ожидать) выросла, словно на дрожжах.
Все предыдущие походы-вопли-крики-письма-заявления-телефонограммы в различные инстанции с мольбами о том, что за всех прописанных членов семьи, которые здесь отсутствуют, при всем желании, платить я больше не смогу (как и следовало ожидать) результатов не дали. Метода бесплодного хождения по мукам, доставшаяся в наследство от Системы однопартийной, с приходом Системы многопартийной, осталась неизменной.
Что-либо доказывать в наших конторках – дело бесполезное: это все знают. Чиновник, скованный по рукам и ногам сонмищем решений и постановлений, на любой ваш вопрос или просьбу ответит: «Ничем помочь не могу». И он, не сомневайтесь, зачастую действительно вам ничем не может помочь. Ибо он – Исполнитель. Всего лишь винтик Системы, обслуживающий ту Систему.
Алла Николаевна, малооплачиваемый и симпатичный делопроизводитель с усталыми глазами, обложенная со всех сторон вновь прибывшими директивами, вооружившись ножницами, вырезала из них проценты, переклеивая цифры на другие листы. Утомительный процесс мне напомнил латание дыр на тришкином кафтане.
Так мы и беседовали: любовно и мирно. Она – стригла и наклеивала, иногда сочувственно посматривая на меня из-под своих очков; я – с осунувшимся от черных дум ликом, изливала ей свое негодование.
Внимательно выслушав, в знак согласия одобрительно кивнув головой, покончив с кройкой и шитьем, Алла Николаевна вручила мне длинный список документов для оформления, черт бы ее трижды побрал, этой самой субсидии.
Узрев 17 наименований, среди которых ведущее место занимали справки о доходах взрослых членов многодетной семьи (прописанной в одном гнезде, но из-за тесноты обитающей неведомо где), с адресами множества контор, как-то: мосгаз, мостелефон, мосвода, мосгортепло, мосэнерго, расположенных в разных концах столицы, я внезапно ощутила острый приступ желания уйти из жизни. Поскольку справок таких у меня не было и быть не могло.
То есть кое-какие доходы-то были. Но справок о них, как и справок о фактическом проживании взрослых членов семьи, никто дать не мог. Ведь частные конторы, где трудились взрослые члены, а также ушлые квартиросдатчики, сдавшие внаем углы менее удачливым, дабы скрыть свои доходы и сверхдоходы от лишних налогов, - все это делали полулегально.
Используя малейшую возможность выжить в столь непростое рыночное время, гонимые все тем же инстинктом самосохранения, они устремились в свободное от законодательных актов пространство. И право, к чему полностью платить налоги, ежели те налоги исчезают невесть куда?
Тем же, кто не работал, чтобы получить справочку, следовало зарегистрироваться на бирже труда. Да не просто зарегистрироваться, там надлежало регулярно отмечаться: ходить на перекличку. Одолев первый круг ада, мученики готовились к следующему этапу: поиску работы.
(Мне, например, когда обратилась, на выбор предложили два места: грузчик хлебо-булочных изделий и рабочий сцены. Их стоимость - грошовая.)
Теперь помножьте моральное унижение на количество всех безработных, и вы получите итог - печальную статистику, результаты которой впечатляют: по числу самоубийств, среди прочих стран, Россия упорно занимает первое место.
Алла Николаевна, увидев явные признаки комы на опавшем лице, бросилась меня реанимировать:
- Да не бойтесь вы, соберете!
- Не соберу!
- Соберете…
- Не соберу!
На крыльце Районного центра жилищных субсидий я встретила соседку. Не скупясь на матерные выражения и проклятья в адрес властей, тяжело опираясь на палку (у нее почти отказали обе ноги), та пыталась сползти с обледенелых ступеней.
Схватив соседку под руки, одолевая скользкие глыбы и наледи, сменившие высокие сугробы, мы двинулись в обратный путь – домой. Недоумевая при этом, отчего пожилые люди, больные и немощные, мечтающие о покое, отдавшие здоровье и молодость строительству «счастливого будущего» и ставшего таковым для нескольких избранных семей, должны бродить по гололеду, добывая всевозможные справки?
Об эволюционной необходимости страданий, долженствующих облагораживать души престарелых, я, разумеется, знала. Не могла взять в толк другое: за какие грехи законодатели и делопроизводители, бессердечное племя, обрекают на муки ближних своих?
Прокипев несколько дней в соку бесплодного гнева (от умопомрачительной сложности российских законов), дабы не свариться в кипятке, свой гнев извергла в обратном направлении - на московскую мэрию:
«Довожу до сведения Правительства Москвы, что буду вынуждена обратиться в Европейский суд по правам человека, поскольку на родине – бесправие полное.
(Далее следовал краткий текст с указанием квадратных метров на человеко-единицу, равный количеству метров на погосте.)
Система нынешняя, что пришла на смену тоталитарному прошлому, когда всем заправляла одна партия, во сто крат страшнее прежней. Это настоящая гражданская бойня, где власть задалась целью истребить своих граждан - безверием и безысходностью».
Злобный текст, слега, облегчил душевную боль: я повеселела.
Однако веселье длилось недолго. Следующим днем раздался телефонный звонок:
- Мам, ты не сходишь в Управу за справкой?
- За какой еще справкой? – у меня опять задрожали колени.
- На предмет подтверждения факта о том, что мы, как многодетная семья, не пользуемся льготами в данном районе.
Несколько суток ушло на поиск чиновника, выдающего сей документ. Когда его, наконец, отыскала, скользкие глыбы и наледи площадей и улиц столицы превратились в смертельно-опасный, необъятных размеров, каток. Чтобы не рисковать жизнями членов семьи, находящимися вдалеке от Управы (а для получения справки требовалось их личное присутствие), я решила пожертвовать собой, живущей неподалеку.
- Вы не могли бы, - позвонила в Управу.
- Не могу!
- Я хотела бы...
- Не имею права!
- У меня есть паспорт сына…И мой паспорт…
- Вы, что, не знаете наш народ? Вчера тоже была одна мамаша. Просит оказать материальную помощь. А сама – в каракулевой шубе.
- Ну и что? У меня тоже есть шуба. А платить за квартиру уже не могу.
- Пусть дети помогают!
- У них - свои проблемы.
- Тогда зачем рожали?!
«Класс, – мысленно ахнула я. - Высший пилотаж! Так мог сказать только русский чиновник».
На Востоке не спрашивают: зачем? Воспринимая каждую человеческую жизнь как наивысшую ценность, при всех тяготах пустынно-песочного ландшафта, где нет лишней травинки, они рожают и растят множество детей, считая труд матери едва ли не самым священным.
Побывав там, на Востоке, я полюбила людей, которых нередко считают жестокими, узнав, как некий араб, лишившийся своих дочерей-близняшек, удочерил в их память 50 маленьких девочек, потерявших родителей при землетрясении.
Здесь же, в богатейшей стране, земли которой могут весь мир прокормить, к новорожденному относятся так, будто он отнимает у граждан их последний кусок; а в качестве заботы «о социально незащищенных слоях населения», власть, дабы рабсила окончательно не вымерла, выдает ей бесплатный паек - крупу и макароны. Это же русское чудо-чиновник, ненавидящее детей, опекает многодетные семьи!
Прости меня, Господи, за отступничество, но, кажется, я начинаю презирать – свой собственный народ.
БЕСЧЕСТЬЕ
- До чего ж надоел этот московско-кавказский административный округ, – старичок-сосед нажал кнопку лифта. – Скупили здесь все: магазины, квартиры. Куда ни глянь – всюду кавказцы.
Я хорошо его знала. Это был один из тех злобных патриотов, которые и сами не живут, и не дают жить другим. И что примечательно: чем больше такие патриоты распыляются в любви к отечеству, тем больше ненавидят всех окружающих - родственников, попутчиков, сослуживцев. Но особо - инородцев, иноверцев, иноземцев.
- Вы, дедуля, похоже, немало порешили в молодые-то годы?
- А чего их жалеть? Они же плодятся как вши. Их надо отстреливать. Иначе они нас затопчут.
- Но почему, дедушка, вы забыли о том, как, истекая кровью в окопах, вы вместе с ними защищали Москву? Подмосковная земля насквозь пропитана кровью, у которой национальности нет. Не наступил ли час Москвы: вернуть свои долги – гастарбайтерам?
- Многого вы не знаете. Конечно, как женщине, вам это простительно.
На том мы с дедулей и разошлись.
В частном магазинчике возле метро я купила упаковку фарша и плитку шоколада. Стоя у прилавка, ожидала сдачу: рядом с кассовым аппаратом, вместо пятирублевки, лежала двухрублевая монета. Продавщица, обслужив истрепанную женщину, вернувшись ко мне, демонстративно заменила монету.
Фарш «Говяжий», как показало вскрытие, состоял из свинины и соевого белка: напоминал пластилин неопределенного цвета. На упаковке значилось: Срок хранения – 48 часов. Изготовитель – г.Москва, ООО «Элен и Компания-1». Телефон и адрес...
С продукцией «компании» я сталкивалась дважды: тут же, по приходе домой, бросала в помойку. Но доколе, оставаясь голодным, на свои же кровные содержать негодяев? Я набрала указанный номер:
- Мне нужен кто-нибудь из компании «Элен».
- Их здесь нет. Уже пять месяцев, - ответил голос с явно-восточным акцентом.
- А на обертке: изготовлено вчера...
Шоколад «Альпен Гольд», что так же подтвердило вскрытие, оказался не лучше: серый булыжник, начиненный изюмом. И хотя состав булыжника был описан на трех языках – русском, немецком, украинском, - я набрала номер отдела торговли местной Управы.
- Вы звонили в Горсанэпидконтроль? – спросил голос с явно административным акцетом.
- Да, но там, кроме пи-пи, ни гу-гу... Понимаете, меня беспокоит моральная сторона вопроса. Меня беспокоит, что один недобросовестный владелец магазина по имени Али-оглы подставляет тысячи других своих сограждан. Стоит ли удивляться погромам на рынках? Меня, во всяком случае, это не удивляет.
- Вы журналист или потребитель?
- А, что, журналист не может быть потребителем?
- Если вы журналист, для этого у нас информационная служба. Если потребитель, пишите жалобу.
- Куда?
- Можно и нам. Мы рассмотрим, пригласим владельца магазина. Надо будет – сходим в тот магазин. Но первое, что нужно делать в такой ситуации: пытаться разрешить конфликт на месте. Любой скандал не в интересах владельца. Не получилось – пишите жалобу в городские или в муниципальные органы. А, вообще, если хотите, приходите к нам завтра. Но – с удостоверением. С анонимными жалобами мы не работаем.
Анонимные жалобы... При этих словах мне вспомнилась еще одна история.
Дело было в Адлере, куда, несколько лет назад, летала в служебную командировку. Живописный красавец-грузин предложил помочь донести к автобусу тяжелую сумку. И обокрал – среди бела дня. На глазах у всего честного народа. О чем я и поставила в известность близлежащее отделение милиции.
Прошел ровно год и раздался междугородний телефонный звонок:
- Приезжайте. Мы ваш фотоаппарат нашли. Преступник задержан. Он промышлял в поездах. Его будут судить. Но для начала нужно исполнить кое-какие формальности.
- Какие?
- Вы должны его опознать.
Либо вор за год своей индивидуально-трудовой деятельности постарел на сто с лишним лет, либо это был совершенно иной человек... Короче, я его не узнала. О чем, разумеется, и заявила.
Прошло еще время. И однажды в почтовом ящике я обнаружила письмо – из мест заключения. С угрозой в собственный адрес.
Теперь вот сижу, вспоминаю и жду...
В Управу я не пошла. Конфликт разрешился. Мгновением ока, с оперативностью, достойной книги рекордов Гинесса, Али-оглы был вызван на ковер. Уже следующим днем, когда с ним столкнулись у метро, вернул с извинением деньги. Обещав, конечно же, выявить злостных.
На сей раз я двигалась к мастерской – ремонтировать прохудившуюся обувь.
В полуподвальном помещении, обитом рифленкой из-под яиц, мужчина с серым, уставшим от жизни лицом, выписал квитанцию.
- Так много?! – взвыла, исступленно, я. – Заплатка дороже ботинок?!
- Расценки мы, что ли, устанавливаем? – следовал ответ из подземелья. – Начальнику – надо. Милиции – надо. Налоговикам – надо. Нас стригут как овец.
- И будут стричь как овец. Потому что вы овцы – в натуре!
Вечером я позвонила Ирине Махарадзе, у дверей которой очередь – из больных и несчастных – день ото дня молодеет.
- Скажи, ну как жить дальше? Что ни шаг, то обман. У людей, в погоне за деньгами, сдвинулась крыша...
- Только что у меня на приеме была одна дама. Умаляет помочь: нелады со здоровьем, проблемы в семье, дети болеют... Владеет, кстати, магазином, где торгует семенами. Яркие этикетки, люди покупают, деньги текут рекой – семена не всходят. Липа и надувательство – лишь бы продать!
Куда потом идут эти деньги? На лекарства! Нет удачи в личной жизни, нет здоровья, нет счастья. А ведь это – всего лишь следствие, у которого есть причина: желание обогатиться за чужой счет. И людям даже в голову не приходит, что виной всему БЕСЧЕСТЬЕ! Тут уж ходи-не ходи на поклон к Богу, едва ли поможет.
БЫЛО БЫ КОРЫТО, А СВИНЬИ НАЙДУТСЯ
Я познакомилась с ней летом. Она сидела у метро, на низеньком стуле за деревянным ящиком - торговала дешевой обувью. Седая, высохшая, беззубая, с тоскливыми глазами. На вид - лет сто. Оказалось - вдвое меньше.
Когда-то у нее все было: жила в Гаграх, работала в курортной здравнице, имела свой дом, семью, друзей. Все это было до войны.
Мы вспоминали с ней довоенные Гагры: узкие улочки и счастливых нарядных людей, съехавшихся сюда отдыхать со всех концов Советского Союза. Вспоминали шумные пляжи, застолья с абхазским и грузинским вином, тень виноградной лозы и пряный запах растений, от которых отщипывали ветки и листья, чтобы увезти их на север.
Мы вспоминали то время, когда еще не снились страшные сны. А снились море с бесконечной далью, и пароход в туманной дымке со шлейфом знакомых мелодий; искрящиеся брызги соленой воды и порхающие в ночи мотыльки; узкие дороги над пропастью в горах и тянущиеся по склонам мандариновые сады; стремительные реки и прозрачные ручьи; чайные плантации, ореховые рощи и заливные луга, где паслись стада ленивых овец, а в тени, скрываясь от жары, сидели старики в панамах. Казалось тогда, конца не будет благолепию на прекрасной Земле.
Но началась война и принесла горе. Пароход, на котором, схватив детей, уплывала Тамара, попал под бомбежку. Младший умер у нее на руках; мать скончалась, глядя на дом, где горели расстрелянные братья. Из Сочи она перебрались в Чечню, а там разгорелась другая война. Из Чечни бежала в Москву, к родным. И вскоре квартира родственников напоминала пункт сбора беженцев, где некуда было ступить. Одной обуви - горы. Так реальные горы превратились в горы обуви у порога.
Увидев как-то меня среди спешащей к метро вереницы людей (задолго до трагедии с Норд-Остом), Тамара поманила пальцем:
- Хочешь, расскажу, как я съездила в Грузию? На машине с зятем. Очень интересно. До Ростовской области все было нормально. Гаишники – честь по чести. Самое любопытное происходило дальше...
- Стригли на каждом шагу?
- Не то слово, – махнула рукой Тамара. - Куда, зачем, почему, что везете в карманах? Придирались через километр. Ну ладно, идет война. Я все понимаю. Но ведь требуют штраф! Находят причину и требуют. «У вас, в Москве, говорят, платят зарплату, а у нас - нет. Чем жить?» «Мы что-нибудь нарушали?» - спрашиваю. «Нет», - отвечают.
- А в России?
- Все было культурно, пока не въехали на пост Кабардино-Балкарии. Здесь сразу же отняли документы. Когда я начала возмущаться, сказали, что стоять будем два дня. Сторговались на тысяче рублей. А таких, как мы, машин двадцать. В соседней машине сидят грузин, азербайджанец, русский – одна семья. Едут мать хоронить. Сидят три дня: нет денег. Пока мы стояли, все нас запугивали. Потом предложили охрану - за четыре тысячи рублей. Мы опять давай возмущаться. Нас отпустили. Но, видимо, передали по рации: через каждые два километра нас останавливали, продолжая издеваться. И так - шестнадцать раз! На семнадцатом посту вижу, как суетятся, согнувшись, вокруг какой-то очень важной машины. «Вы начальник?» - подхожу. – «Да», - отвечает. «На Кавказе - говорю ему в лицо, - остались только бандиты. Бандиты в военной форме. А Кавказ превратили в банду хапуг». И рассказала ему то, о чем сейчас рассказываю тебе.
- А он?
- Извинился. Восемь постов нас не трогали. На Осетинской территории деньги клянчили, но не требовали: двум отдали по 500 рублей. С деньгами там не то что боевиков, там стадо слонов можно провезти! Нет, это не война. Это - полная деградация человеческой совести!
- А как к вам относились мирные жители?
- Очень хорошо. Простые люди всюду предлагали помощь, еду, ночлег. Никто не брал - ни копейки. За всю дорогу никто не нахамил: относились идеально. Только люди в форме – бандиты: те же самые террористы. «Зачем делаете так, чтобы вас ненавидели?» - спрашиваю у одного из них. «Чтобы сюда не ездили. Нам в России выворачивают руки, и мы здесь будем».
- А как идут дела в Москве?
- Сына избили. Семнадцатилетнего парня. В больнице лежит.
- Кто избил?
- Милиция. Двоих я знаю. Из вашего отделения: служили в Чечне. Здесь тоже житья не дают. Встретили мальчишку у подъезда, забрали в отделение. Натянули на голову целлофановый пакет, и давай бить. Били до тех пор, пока не сломали ребра...
То, о чем говорила Тамара, не было для меня откровением. Истории с избиением невинных людей повторялись ежедневно. У одной избили брата в Тбилиси, у другой - во Владивостоке, у третьей – во Владимире...
Так наши мужчины, сыновья и отцы, нарушая религиозные заповеди, в конце прошлого века «зарабатывали» деньги. Отняв у чужих, несли их своим - женам и детям.
А дальше... Как и положено, по законам Вселенной, в начале века следующего – бумерангом - все стало возвращаться на круги своя: каждый вдох и каждый выдох. Норд-Ост и взрывы домов, взрывы автомобилей и поездов, убийства чиновников и милиционеров…
Надо ли перечислять те несчастья и беды, преследующие сегодня и человека, и семьи, и нации, включая нестабильный Кавказ?
Меж тем сегодня, на стыке веков, когда эволюционные процессы ускорены как никогда (результаты, на получение которых раньше уходили века, сегодня достигаются в считанные дни), чтобы спасти себя и свой род от гибели, человек должен быть втрое добрее, милосерднее, чище. Особенно это касается народов, где существует такое понятие как «кровная месть».
ЛИКОВАНЬЕ УТРЕННИХ ЗВЕЗД
Ветер подул с юго-востока - принес черные тучи: отражаясь в бурлящей воде, сделали море серо-свинцовым. Оно стонало и пенилось, обрушивая на берег массивные волны; откатывалось назад, словно набирая силы для нового штурма, и вновь гремело белой грядой, смывая прибрежные камни. Земля дышала тяжело, и море было взволновано. Казалось, находишься в эпицентре вулкана, который вот-вот дрогнет, взорвется, сметая все на своем пути.
Ночь была темной - темнее не бывает. Родился месяц, но скоро исчез за тучами. Ветер разогнал тучи и посередине неба открылся ослепительный купол с мерцающими звездами. Все вокруг было беспросветно, и только это звездное пятно изливало свой свет, будто стараясь рассеять непроницаемость тьмы.
Что и случилось. К утру установилась погода и с небес снизошла благодать: усыпляло покоем тихое море, и одаривала напоследок осень. Созревшие гроздья винограда обвивали стволы оголенных деревьев; оранжевыми фонариками смотрелись зрелые плоды хурмы; рубиновые гранаты свисали меж редкой листвы. Лето стояло жаркое, без дождей, и осень была сухая, не щедрая на урожай. Сентябрь пролистывал последние страницы.
К полудню на отмелях собралось огромное количество белокрылых медуз; чуть позднее к ним присоединились мириады мальков блистающей кефали; по дну сновали чернобокие бычки, сливающиеся с такими же камнями. Курлыкающие чайки; редкие пчелы, летающие в поисках нектара; обугленные от солнца продавцы-коробейники, торгующие всякой всячиной от леденцов до виноградного вина; неподвижно сидящие рыбаки с консервными банками без признаков улова; стайки бродячих собак, принюхивающиеся к забытым предметам; одинокий нырок ловил кайф на сонной глади воды - все навевало тихую грусть.
Через две недели наступило полнолуние.
Солнце садилось, и всходила луна. Контуры ее с каждой минутой становились ярче, отчетливей, и ей уже подчинялось все вокруг: и нежно-розовое небо, и перламутровые облака, и зеленовато-голубые горы, и серебристо-пепельная вода. Бледнело все перед несказанными красками. Вода легкая, как шелк, не шелестела, не дышала – она замерла, послушно и беззвучно, словно преданная подруга в объятиях своего любимого, излучая то неуловимое счастье, которое идет только от полного умиротворения.
С едва брезжущим рассветом, передав эстафету царствования большой утренней звезде, луна, погрузившись в спящее море, скрылась за горизонтом. И она осталась одна, среди множества тающих звезд. Свет, струящийся по ровной поверхности воды, был таким ярким, что чудилось все это громадной цирковой ареной, когда сверху шпарит неистовый прожектор, и думается, что вот сейчас оттуда, вслед за лучом, спустится отчаянный храбрец и устроит волшебно-сказочное действо.
Рассвет родился в прозрачно-матовой дымке безмятежно-спокойным младенцем. Отшлифованные волнами мелкие и крупные камни просматривались издалека, на много метров от берега.
Две бледнотелые женщины с фигурами борцов-тяжеловесов плескались в воде со стройным брюнетом. О том, что брюнет из местных, говорила его черная кожа. Вчера, на закате, проходил мимо - сегодня они плавали вместе. Поодаль, на берегу, валялась пустая бутылка водки, и чувствовалось, что не первая она и не последняя.
Подпитой, с утра пораньше, толстый неуклюжий мужик надрывал глотку так, будто всю жизнь не видел солнца. Когда в стороне от веселой компании рабочие закончили ремонтировать ветхий «Белаз», и тот, затарахтев и запыхтев, извергнув клубы сизого дыма, тронулся в путь, мужик не своим голосом крикнул:
- Смотрите, трактор!
Трактор, надо отдать должное мужику, стоил того, чтобы прокричать «смотрите»!
Чудовищная махина без стекол и дверей, с остатками, как после пожара, облезлой краски; ржавая и скрипящая, как колесо несмазанной телеги; ревущая и дымящая, как допотопный паровоз; когда эта груда металла, наконец, подала признаки жизни и двинулась с места, берег, вслед за мужиком, онемел от изумления.
Он тронулся в путь, а за ним следовали два таких же полуживых агрегата. Колонна шествовала по дороге, расстилающейся вдоль моря; среди ажурных кленов, осыпающих последнюю листву; среди глянцевой зелени экзотических южных растений, и была она как аномалия, как останки вдребезги разбитой армии, как символ варварства, которое совершил и еще может совершить человек.
1999-2008г.