Ласковое, жестокое, любимое

    
    Приняв жертву, ночью Оно успокоилось. Через пару часов после рассвета лёгкий туманчик слизал Эол, прилетевший с юго-востока. В ту сторону, куда он летел, напряженно вглядывался стоящий на палубе, ошвартованного у причала теплохода, человек. К слезящимся глазам он то и дело подносил бинокль и вновь обречено опускал его. Вдали, милях в трех, у входа в залив могильным памятником белел конус буя. Вокруг него сидели чайки на своем излюбленном рыбном месте. Там внизу, под четырехметровой толщей воды лежала моторка, набитая полными рыбой сетями.
Не дай Бог никому прочувствовать то, что творилось на душе у стоящего на палубе человека. Он еще не мог до конца поверить в случившееся вчера.
— Как, ну как, черт возьми, нас дернуло снимать!? Да провались они пропадом. Саня, Саня, никогда себе этого не прощу! Никогда!
                * * *
Ласково плескалось под ногами Море, нежно целуясь с Эолом. С Неба на них поощрительно поглядывало сентябрьское Солнце. Это стрела шалуна Эроса, наконец, угодила в сытое лоно. "Жаль, что любовь приходит и уходит, а жрать им хочется всегда" — думал шалун Эрос пролетая над белым конусом буя. Он пощекотал на прощанье своими крылышками теплые струи Эола, и полетел в сторону большого шумного города, где у него было много-много работы.
                * * *
Круто штормило трое суток, лишь на четвертые ветер начал поворачивать с береговой стороны и волнение значительно уменьшилось.
— Лень, поехали тряпки выдернем, пока вся рыба не проквасилась.
   — Да не суетись ты, неугомонный.  Ещё немного подождать, Сань, надо. Ветер закручивать начал — скоро стихнет, — возразил своему другу и коллеге капитан одного из двух стоящих у одинокого пирса «Ярославцев»
    Александр и Леонид знали друг друга не меньше пятнадцати лет, оба стали капитанами в пору бурного роста флота в начале восьмидесятых. Александру этим летом исполнилось пятьдесят. Леонид был пятью годами моложе, но на вид это было совершенно незаметно. Седина в голове и усах, обветренные загорелые лица, морщинки вокруг глаз делали их по-братски похожими. Оба были до мозга костей флотскими. Основными ценностями у обоих были: море, пароходы, друзья, подруги и вино. Саня еще самозабвенно любил рыбалку и гитару. У него не было ни впечатляющих вокальных данных, да и бренчал он на вечно ненастроенном инструменте, скажем прямо, весьма посредственно, но теперь, когда его не стало, невольно вспомнилась песенка про пирата, которую он любил напевать. Где он её раскопал, а может и сам сочинил, но она явно была про него самого, и это стало до конца понятно только теперь. В песне этой были такие строки:
       
         Свою жизнь я прожег не по "римскому праву",
         Но друзья не осудят меня:
         Я любил, я кутил, жемчугами сорил
         По законам последнего дня.

         Я топил и спасался среди бурного моря,
         Попадал на балы с корабля
         Будьте ласковей волны, не трепли слишком ветер,
         Не спеши взять сырая земля.

* * *
Теперь, покуда будут ходить по морю суда, белый буй у входа в залив станет невольным памятником капитану Сане. Вечная ему память.

* * *
 Они достали из трюма "Ямаху" — сорока сильный подвесной мотор, нацепили его на транец "Крыма" и спустили рабочую лодку за борт. В заливе было относительно тихо, в второпях не взяли не только спасжилетов, но и круг в лодку не бросили.
"Ха, ха" — подумало Море: "Этого я вам, ребятки не прощу, вы, что меня за двадцать с лишним лет так и не поняли? Не знаете, что этих шуток я не терплю!"
Сегодня Оно было недобрым — в очередной раз поссорилось со своим самым любимым, но ветряным другом - Эолом, и назло ему предалось бурной страсти с его недругом Бореем.

* * *
Леониду повезло трижды. Не зря его любимым тостом  был: "Будем трижды счастливы!". Его не прихватило сетью, когда та зацепившись за донную корягу протащилась через всю лодку. Они развернулись и решили вырвать сети мотором. Это была их роковая ошибка. Они не учли, что мощи "Ямахи"" с лихвой хватит затянуть дюралевого "Крыма" под волны.
Вторым везением было то, что, вынырнув, Леонид увидел поблизости единственный плавучий предмет - ярко-красный бензобак и сразу понял, что это их последний шанс. Скинув, быстро потяжелевший, словно кольчуга Ермака, бушлат, он лихорадочно кинулся догонять бесценный, как сама жизнь, кусок пластмассы, уносимый вдаль безжалостным Бореем. Только тогда, когда он уже цепко сжимал спасительный, испускающий радужные — цвета надежды, пятна бензина, бак, он вспомнил о Сане. Его уже нигде не было видно. Именно этого и не мог теперь простить себе вглядывающийся слезящимися глазами вдаль, Леонид
И еще ему несказанно повезло, что не прошло достаточных для переохлаждения полутора часов, когда с проходящего мимо теплохода заметили красный бак и вцепившегося в него человека.
Леонида с  немалыми трудами вытащили на борт из бушующего моря, с посиневшими губами и ушами, не способного уже ни двигаться, ни членораздельно говорить. Оттерли водкой и доставили к причалу где стояли два "ярославца". Один, из которых полтора часа назад стал сиротой.

* * *

  Море по сию пору не хочет расстаться с телом Сани. А  у меня в ушах неотвязно звучит мотив его песенки, только слова в ней теперь другие:
          
           Свою жизнь он прожег не по "римскому праву",
           Понимаю его, как себя,
           Он любил, он кутил, он собою сорил
           По законам последнего дня.
   
           Он спасал и спасался среди бурного моря,
           Попадал на балы с корабля.
           Ты верни его Море, принеси к суше Ветер,
           Упокой Мать Сырая Земля.

 Какое бы ты ни было Море — ласковое или свирепое, нежное или беспощадно жестокое, всегда будут находится люди любящие тебя, как капитан Саня, Александр Иванович. Да простятся ему прегрешения вольные и невольные.

(иллюстрация Н.И. Пономарева)