1
Я закрыла школьную тетрадку и вгляделась в окно. В густых сумерках озорничала метелица: смахивала снег с кровли, громыхала железной клямкой на двери или, приутихнув, затягивала грустную песню, но тут же спохватывалась и принималась куролесить с новой силой, навьюживая непроходимые сугробы.
В доме тепло. В грубке гудит огонь, потрескивают сухие поленья. Рядом на горячих половицах свернулся в клубок кот. Он притворяется спящим, а сам еле соследимо приоткрывает жёлтые глазищи, и они у него блестят, как у совы.
Папа, отодвинув хвостатого лежня мыском стопы, подсел на стуле к огню и уткнулся в свежую газету «Труд». Он недавно вернулся с работы. Его большие руки, отойдя от холода, покраснели, и лицо загорелось.
Мама готовит пирог. Она заглянула в духовку, и сдобный сладко-яблочный дух потёк по дому.
Я нетерпеливо заёрзала на стуле:
– Мамочка, мне, чур, первой отрежь!
– Ишь, сейчасная какая! Всё тебе сразу подавай! Не доспел. Потерпи ещё немного, – добродушно заворчала мама.
– Ну, тогда расскажи какую-нибудь историю, а то сил нету ждать! – прошу.
Мама присаживается на табуретку и, заправив под платочек выбившуюся прядку, охотно начинает:
– Ну, слушай. Как-то возвращался мой отец на хутор от кума, а дорога шла через лес...
Но я перебиваю её:
– Опять одно и то же! Я уже сто раз слышала эту сказку про лешего!
– И не сказка это вовсе, – огорчается мама. – Твой дедушка тогда еле живой домой воротился. Всю ночь его нечистый по лесу водил.
– Не-а! – весело кручу я головой. – Леших не бывает! Всё это выдумки, чтоб детей пугать.
– Вовсе не выдумки! – не соглашается мама. – Если есть Бог, значит, есть и кромешники.
– Есть, есть, – прервав чтение, встревает в спор папа. – Вон нашего соседа леший тоже частенько по вечерам водит: еле живой домой возвращается, на ногах не стоит, – замечает он насмешливым тоном.
– А причём тут сосед? Родитель мой, Царство ему Небесное, глубоко верующим был. Спиртного капли в рот не брал! – досадует мама.
– Что ж твой глубоковерующий батюшка не зааминил царя лесного, чтобы тот оставил его в покое? – не сдаётся папа.
– Потому что не сразу смекнул, в чём дело. Он, знай себе, идёт да идёт, а деревни родной нет и нет. Глядь: а вокруг чащоба дремучая, кругом – ни души, и чувство такое, что тысячу глаз следят за тобой. Тут и догадался батюшка, что угораздило его на лешево сторожье наткнуться. Есть такое место в лесу, его ещё окаянным крюком зовут: в своём уме, а всё ходишь, и опять в тоже место придёшь, да не один раз, – глянув на меня, сидящую с широко открытыми глазами, пояснила мама и продолжила: – Тут-то родитель мой и давай «Да воскреснет Бог…» читать, так вокруг сразу всё засвистело, загудело, и только вихорь по маковкам деревьев прошёл... Батюшка с перепуга три дня без языка был.
– А какой он из себя, леший? – взволнованно спрашиваю я.
– Ох, доченька, не приведи Господи увидеть его, многоликого! Он силён перекидываться кем угодно. Бывает огромен, выше дерева, а бывает размером с малую былинку. Он – то человек, то зверь, то птица. Захочет – пнём обернётся, а передумает – белым мхом разляжется. Пьяных и шумных не переносит: может просто попугать, а может увести за собой и сгубить. А ещё не любит, когда его добро портят. Сломаешь зря веточку – затащит куда-нибудь на болото или в лесную глухомань...
Я недоверчиво гляжу на маму: «Если всё это правда, почему люди не боятся по лесу ходить? И тем более деревья ломать и рубить»…
2
Кажется, ещё вчера я сидела за школьными тетрадями и слушала мамины небылицы. И вот мамы нет... И папы тоже. А жизнь продолжает идти своим ходом.
В один из дней я решила выбраться в лес – как раз наступила пора тихой охоты, время сбора грибов. Закинув в багажник машины корзину, ранним утром я отправилась в путь.
Над туманным простором разгорался рассвет. Клубились низины. Тишина. Безлюдье... Вот и лес, уже отмеченный первыми золотистыми мазками осени. Сбавила скорость, присматривая съезд, и вдруг заметила в стороне от проезжей части фигурку женщины с корзинкой в руке. Притормозила и посигналила. Щупленькая, в платочке с концами наперёд, как мама моя носила, путница мигом добежала и впорхнула в машину:
– Ой, спасибо, сердешная! И не надеялась. Все мимо летят, – и, скользнув по моей одежде внимательным взглядом, полюбопытствовала:
– За грибами?
Я кивнула.
– Где берёшь? – спрашивает.
– Да где придётся: в лесу не загорожено, – пожала я плечами.
– Так-то оно так. Да места хоть и лесные, а где грибы брать – знать надо. У каждого грибника своё сокровенное место, под пыткой его не выдаст, – прищурила голубенькие глазки попутчица.
Солнце тем часом показалось из-за косогора.
– Не гони, доченька, – подала голос пассажирка. – Сейчас будет развилок, вот, перед ним и высадишь меня.
Доехав до съезда, остановилась. Женщина засуетилась и, выудив из кармана денежку, протянула мне.
– Не надо, – отмахнулась я.
– Как не надо? Задаром, что ль, везла? Возьми-возьми, пригодится.
– Обратно-то вы как? – спросила я, не глядя на деньги.
– Так же, попуткой. Я уже привыкла.
– Могу подобрать.
– Правда? – обрадовалась грибница. – Вот спасибо! – и вдруг спохватилась:
– Звать-то тебя как?
– Валентина.
– А меня Марьяна, – назвалась она и, спрятав деньги, решительно махнула рукой: – Так и быть. Покажу! Место – всех грибов не унести! Только, чур, никому ни слова! Ты – первая, кому я доверю свой тайник, потому что душа у тебя есть.
Теперь уже попутчица указывала, куда ехать. Мы свернули с шоссе, и окольная дорога побежала прямо на кусты. Я даже засомневалась, что машина пройдёт сквозь густые заросли, но кустарник неожиданно расступился, открыв заездок, и машина с лёту запрыгала по булыжникам.
– Каменка эта ещё грозного царя помнит. Раньше тут церковка стояла и село. А теперь ничего не осталось, кроме вон тех трёх домов, – показала рукой путеводительница и вздохнула:
– Время самый большой разрушитель всего.
Булыжник привёл прямо к загороди, у которой тихо доживала свой век согнутая от старости яблонька. Я приткнула машину к деревцу, и оно заботливо укрыло её от солнца скрюченными сучьями.
На шум из избы вышла хозяйка и, поздоровавшись, окинула меня строгим взглядом:
– Кого это ты, Марьяша, с собой привезла?
– Валюшку, – заулыбалась попутчица и, заметив моё замешательство, шепнула:
– Чего притихла? Лукерья шутки ради напускается, а вслед пирогами начнёт добрить.
Гляжу и впрямь: лицо у бабуси круглое и доброе, как тыковка, завёрнутая в белый платочек, так и светится ласковыми морщинками. Она ещё удерживает строгость на лице, но глаза её уже улыбаются:
– Зайдёте в дом? Чайку попьёте?
– Потом, Лушенька – отнекивается Марьяна. – Хочу прежде лес этой вот глазастой показать. Пора нам с тобой и о наследниках подумать.
– Ну, ступайте с Богом. Я уже пробежалась по закрайку, белых наломала. Грибов гибель, деревню покрыть можно, – спокойно, как о чём-то обыденном, сообщила старушка и пошла себе в дом.
– Ей за девяносто завалило. Давно одна живёт, – вздохнув, сказала Марьяна, когда за хозяйкой закрылась дверь, и улыбнулась:
– Ну, пошли, что ли?
И я, достав из багажника корзину-плетушку, поспешила вслед за проводницей.
Пока шагали к лесу, Марьяна всё наставляла меня, а я рассеянно внимала её проповедям.
– Смотри только не шуми, а то он шума не любит. И лишнего не бери, а самое главное, благодарить не забывай.
– Кого благодарить-то? – спрашиваю.
– Кого, кого… Царя лесного, – приглушила голос Марьяна.
– А-а... Так бы сразу и сказали. Вы, как моя мама, Царство ей небесное, тоже в сказки верите, – хмыкнула я.
До леса оставалось ещё добрых полсотни саженей, а тень от смолистых сосен уже упала нам под ноги. Марьяна умолкла и перекрестилась, словно входила не в лес, а в храм. Я с удивлением наблюдала за ней, но с каждым шагом невольное волнение охватывало и меня: сумрачные ели были такими густыми и дородными, что почти не пропускали света. Но от моего волнения не осталось и следа, когда под первой же берёзой я вдруг увидела ряд крепких подберёзовиков. Тут же бросилась к ним, но Марьяна сдержала мой порыв:
– Не хватай! Успеешь ещё. Отсюда запоминай дорогу. Правее возьмёшь – на осинник выйдешь. Там полно подосиновиков. По другую сторону – ельник и белые грибы. Только далеко от меня не забегай – заплутаешь, леса не зная, – строго предостерегла опекунша.
Сговорившись, мы свернули направо и только отступили от дороги, как чуть ли не под ногами вспыхнула одна, в шаге от неё вторая, а за нею и третья шляпка! Глаза мои разбежались, а попутчица уж тут как тут:
– Не суетись. Грибы спешки не любят.
Да где там! Я завертелась по мшистым кочкам, отправляя за грибом гриб в корзину. Вот это, скажу я вам, была охота! Шляпы некоторых подосиновиков были похожи на ярко-оранжевые каски, в которых ходят строители, и при этом нисколечко не червивые! Охваченная азартом, я так бы и наполнила доверху корзину трофеями, если бы Марьяна не урезонила мою прыть:
– Куда белые потом брать будешь?
И я с неохотой поплелась за своей строгой «дуэньей».
Обогнув небольшое болотце, мы перешли на левую сторону. Здешний лес был чуть пореже. Старые замшелые ели, отживая свой век, уступали место под небом молоденьким, нежно-зелёным ёлочкам. Земля сухая и безтравная, усыпанная сухими иголками, пахла грибами, но грибов видно не было. Марьяна уверенно шла впереди; а я молча следовала в нескольких шагах от неё и уже начала сожалеть, что мы оставили прежнее место, но тут... Боже правый! Возле каждой ёлки, тесно прижимаясь друг к другу, тучнели боровики! Я глянула на свою почти полную корзину и… без сожаления вывернула половину её содержимого на землю...
Разогнула спину, когда и корзину с верхом набрала, и в платок, скинув его с головы, охапку грибов завязала. Вспомнив о Марьяне, принялась окликать – ни звука в ответ. Не докричавшись, осмотрелась по сторонам и заметила впереди тропинку, к тому же различила далёкий собачий лай – ага! значит, деревня в той стороне.
Сколько шла, не знаю: ноги гудят, пудовой корзиной руки оттянула. И вдруг оборвалась тропка-обманщица, словно в землю ускользнула. И лая не стало слышно. Тут я и поняла, что на эхо топала. Повернула обратно... Но где тропа? Под ногами белый мох разлёгся, под ним болото чавкает, а надо мной стоят обросшие сивыми бородами деревья-деды и словно наблюдают, что дальше делать буду. Испугалась: в какую сторону податься? И грибов уже не надо, только бы из глуши выбраться. Тут приметила: неотступно следует за мной, перелетая с сучка на сучок, пташка, нахохлится и смотрит, как будто что-то ждёт от меня. Поставила я корзину, подошла. Руку протягиваю – не двигается. Только погладить хотела – она кувырк с веточки на мох и лапки кверху, а из-под пёрышек черви полезли... Сердце моё так и зашлось от испуга. Хочу крикнуть – язык не слушается. Хочу бежать – ноги к земле приросли. Опустилась я на мох и... заплакала.
Наплакавшись, вытерла рукавом глаза... Где мох? Где болото? Перепуганная Марьяна навстречу спешит:
– Что случилось? Где твоя корзина?
Я опять в слёзы.
– Вот, шутник старый, – понимающе покачала она головой. – Пошли-ка домой, а грибов тут на двоих хватит, – и показала мне свою корзину, а в ней боровики покряхтывают кряжистые, крепкие.
Не помню, как в избу вошли, как на перину меня уложили, ничего не помню…
...Уже вечерело, когда проснулась. Слышу: «Шу-шу, шу-шу», – подруги, сидя за столом, таимничают. Марьяна, увидев, что я глаза открыла, заботливо спросила:
– Ну как, выспалась?
– Спалось, как у мамки родной, спасибо, – отвечаю с улыбкой.
– Вот и слава Богу, – оживилась Лукерья. – А то я уже забеспокоилась, что пироги пропадут. Подсаживайся к нам.
Я с удовольствием перебралась за стол и, пока мы с Марьяной лакомились пирогами с малиной, вкуснее которых я не едала, хозяйка, вышла в сенцы и вернулась, неся... мою корзину! Хотела у неё спросить, откуда она взялась, полнёшенькая белых грибов, но старушка опередила:
– Я в лесу родилась, под кустом крестилась, вокруг куста венчалась, пеньку молилась. За сто лет и сама лесачихой стала: ведаю, где и что в лесу в спешке оставлено...
И поставив корзину, ласково добавила:
– Поколь буду жива, приезжай ко мне, дочка. А лесу не бойся. Кто к нему с добром, к тому и он.
Март 2010 г.