Гудок. Еще один. И еще.
Ты идешь по туманной аллее собственных грез, не замечая назойливого взгляда автострады, норовящей нагло выдернуть тебя из такого, казалось бы, блаженного забытья...
Шаг. Еще один. И еще.
Впереди тебя не ждет уютный теплый очаг, нет кресла качалки, оставшегося от любимой бабушки, или лоскутного одеяла, сшитого вместе с сестрами в один из тех янтарных летних дней, когда деревья еще были высокими, а до неба можно было дотянуться рукой, стоя на берегу озера. В такой вот день, сидя на веранде старого, слегка обветшалого от времени, но до сих пор надежного, как дедушкина улыбка дома, ты бы сидела в тени вишневых деревьев, из лоскутков ненужной ткани сшивая собственную жизнь.
Но ты идешь по белой, нарисованной когда-то кем-то полосе, не думая о том, кто прочертил на мокром от слез асфальте для тебя этот путь, не теряющийся в бликах витринных отражений, но все ярче проступающий под призрачным светом фонарей.
И вопрос «почему» так неуместен. Ты ведь знаешь. И люди, с удивлением глазеющие на тебя из-за тех самых витрин однообразных магазинов и кафе, небрежно раскиданных по всей нескончаемой длине дороги, да, эти люди, они тоже знают. И те, другие, что за рулем собственных авто безразлично проезжают мимо, норовя столкнуть, задеть, ударить, они ведь тоже знают. И молчат, лишь подавая какие-то непонятные знаки...
Опять гудок. Еще один. И еще.
А тебе все равно. Опьяненная парами прошлогоднего сентябрьского солнца, закупоренного в бутылку из мутно зеленого стекла, с привкусом полынной горечи и пряной вишни, ты не спеша, бредешь по махровым волнам стелющегося у ног тумана, погружаясь с каждым шагом все глубже в серые волны прохладной неги, убаюкивающей готовое разорваться сердце. А ведь, казалось бы, еще недавно, сидя на чердаке, кажется вон того вот дома, да, именно того, зеленого, с колоннами с белой капителью, витражными окнами, цветные стекла которых давно потускнели от наслоившейся годами пыли, ты, улыбаясь, смотрела вниз, на тающий под небесными волнами асфальт, наслаждаясь вкусом любимого сентябрьского солнца. Но без горечи, о нет, без полыни. Без пряной, вязко оседающей на губах вишни. Ты пила просто солнце, подаренное когда-то в прошлой жизни, в которой не было безликих домов, безразлично глазеющих на тебя желтыми витринами. Был чердак, и улыбки, и солнце. Ты тогда еще улыбалась. Помнишь, как это было? Ну же, вспомни, пожалуйста, вспомни. Попробуй. Приподнять один уголок губ, слегка потревожив застывшие от холода мышцы лица, затем другой... Нет. Не выйдет.
Шаг. Еще один. И еще.
Ты идешь дальше, не оглядываясь по сторонам. Дождь смывает последние следы вчерашней краски с твоего уставшего лица, волосы липнут к потемневшему пальто, рука по привычке тянется к потерянному где-то по дороге шелковому шарфу, оставленному там, на пыльном чердаке, вместе с солнцем и улыбкой.
Впереди нет горизонта. Он затерян так же, как и ты, в океане серой водной пыли, оседающей на мостовых и тротуарах.
И ведь знаешь, что самое страшное? Нет, не одиночество. К нему ты привыкла так же, как к замирающей на пятой минуте стрелке старых наручных часов, подаренных отцом на твой первый юбилей (пять лет - серьезная дата), как к ставшему привычным и родным запаху лаванды на бабушкиной мансарде, трению кошки о ноги, полосатым носкам, уныло висящим уже который месяц на балконе, как... И ведь ты не одинока, нет. Те, кто не разучился мечтать, никогда не будут одиноки. Ведь именно это было последнее слово? Да? "Мечтательница".
Самое страшное не боль. Ты привыкла к боли. К боли в суставах после бесконечно тянущейся, как перебродившая патока работы у станка. К порезам от кухонного ножа, ожогам, от как всегда поздно вытянутого противня. К крови, выступающей, всякий раз как ты волнуешься, на губах. Нет. Ты не боишься боли. Ведь она дарует свободу. Свободу полета на сцене, что рождается из вольного прыжка, свободу смеха друзей, за чашкой чая с печеньем холодным февральским вечером, свободу чистой мысли, после томительной вереницы сомнений.
Самое страшное - безразличие. И ты идешь, шаг, еще один, и еще, безразличная к глазеющим на тебя посетителям вечерних кафе, водителям безликих машин, гудкам, каплям дождя на потрескавшихся губах, мокрому пальто, противно липнущему к лодыжкам, к... И ты бредешь, оставляя с каждым шагом ту осеннюю улыбку, закупоренную в мутно зеленое стекло, на чердаке, где когда-то жила твоя улыбка...
...она и сейчас с тобой...
...просто, пожалуйста…
...улыбнись...
Гудок. Еще один. И еще...