3.
Эйде вставала рано, в пять утра – всё равно сна не было. Ночи превратились в бесконечный бредовый туман. Она постоянно вскакивала – ей слышалось, что кто-то скребётся то в окно, то в дверь – а вдруг это Иво! Стоило ей закрыть глаза, как череда картин – одна страшнее другой – мелькали в сознании, словно дурной фильм.
То казалось ей, что Иво убит какими-то жестокими железными типами и выброшен с поезда. Вот он лежит на насыпи в глухой безлюдной степи, и коршун кружится над ним. Эйде видела даже довольные ухмылки этих воображаемых бандитов, их кожаные куртки, широкие плечи, накачанные мышцы. Она мысленно стирала одну страшную картину, но на смену ей тут же сознание подсовывало другую. Вот Иво лежит в больнице неведомого города. Он без сознания, дышит с трудом. У него высокая температура, а мимо равнодушно ходят медсёстры в белых халатах. И никто, никто не поможет ему. А вот Иво сидит в тюремной камере, рядом на нарах – матёрые уголовники в синих татуировках. Он совершенно беззащитен перед ними…
Поэтому рассвет, даже намёк на рассвет, для Эйде становились спасением от ночных кошмаров. Сидя перед окном, в котором брезжил свет раннего утра, она пила чай или просто кипяток – деньги по-прежнему обходили её дом стороной – и чёрное, и тяжёлое нехотя отступало, пряталось за розовый полог народившегося восхода. Эйде долго наблюдала, как слабое сияние на востоке постепенно углубляет цвет, становясь ярко малиновым, разливаясь широко и празднично. Краснотал на противоположном берегу реки вспыхивал живым карминовым пламенем – время приближалось к семи часам.
В этот момент Эйде уже в полной готовности выходила из дома. На площади посередине квартала всегда стоял переполненный служебный автобус. Эйде пробиралась внутрь и ехала, стоя в плотной толпе, держась рукой за что придётся. На конечной остановке автобуса Эйде пересаживалась в трамвай. Но и в транспорте, в толкучке и суете, её не покидали мысли о сыне.
Она добиралась до работы, делала всё, что было нужно во время рабочего дня, но как бы не участвовала в этом. Глубинная тревога и неизвестность, страх за Иво – всё это не отступало и под напором неотложных нужд. Эйде ловила себя на том, что думает о сыне даже в то время, когда пишет отчёт о работе. Всё потеряло смысл, всё не имело никакого значения… Только телефон стал её соломинкой. Она боялась лишний раз покинуть комнату, отойти от аппарата – вдруг позвонит Иво.
Эйде, с трудом дождавшись конца рабочего дня, срывалась с места и бежала на остановку – домой, скорей домой – может быть там уже лежит телеграмма от сына. Бесконечен был обратный путь. Трамвай не спеша, подходил к остановке, медленно двигался в гору, долго стоял на переезде, пропуская вагоны встречного первого маршрута. Водитель выходил, переводил стрелки, старательно поправлял зеркало бокового вида. Эйде нервничала, но ей приходилось быть терпеливой. Она понимала, что всё это - её субъективное восприятие. Трамвай идёт по расписанию, и тут уж ничего не поделаешь.
Приближаясь к своей остановке, Эйде издалека старалась рассмотреть, не стоит ли там готовый к отправке автобус. Но, как на зло, его не было. Эйде вместе с другими пассажирами ждала, когда из-за поворота, из-за густо растущих сосен медленно, как старый дед, выплывал широкий корпус большого ЛАЗа. Водитель его тоже никуда не торопился.
Мучительное несовпадение желаемой скорости с неспешным ритмом жизни теперь всё время сопровождало Эйде. Она ощущала это так, как будто постоянно везла тяжёлый воз, напрягаясь, выбиваясь из сил, но, не умея сбросить его.
Выбравшись из автобуса, она бежала всё той же лесной тропинкой, подгоняя себя, задыхаясь, срезая углы, чтобы сократить путь. Но ни в почтовом ящике, ни в двери не находила она никаких посланий. Обессиленная постоянным ожиданием и гонкой, открывала дверь и буквально валилась с ног.
Так прошла ещё одна неделя. Эйде не дождалась от брата вызова и сама сделала заказ на переговоры.
4.
Переговоры с братом не добавили ничего нового. Николай уговаривал Эйде подождать ещё неделю, не паниковать, не обращаться в милицию. Но он навёл Эйде на хорошую мысль - найти друзей Иво и попытаться что-либо узнать у них. Поэтому Эйде с телеграфа сразу же стала звонить Женьке, вернее его матери. Других телефонов или адресов она не знала. Несколько попыток закончились ничем – телефон не отвечал. Эйде решила, что мать Женьки, скорее всего на даче – уже начался огородный сезон. Весной и летом она всегда жила там, на садовом участке в маленьком кирпичном домике. А сам он появится дома как всегда поздно вечером.
В это время телеграф уже закроется. Значит, звонить нужно рано утром. Для этого Эйде необходимо часам к шести попасть на рабочее место, ведь домашнего телефона у неё нет. Значит завтра нужно подняться в четыре утра, пешком дойти по лесу до трассы, поймать служебный автобус с Лесоперевалки и на нём к пяти часам добраться до трамвайной линии. Тогда можно будет попасть на один из первых трамваев.
Эйде продвигалась между сосен, запинаясь за торчащие на тропинке корни, и думала о том, что большая часть жизни прожита. А у неё нет ничего – ни телефона, ни собственного транспорта, ни денег, ни имущества – только двадцать пять лет работы в оборонном НИИ на вредных и очень опасных исследованиях, аспирантура, учёная степень и большое число научных работ. На Западе такой сотрудник имел бы всё и не думал о том, где завтра добыть кусок хлеба. И дети были бы обеспечены всем необходимым.
-Но что там Запад, когда сейчас я приду домой, а у меня на ужин и на завтрак нет ничего, кроме килограмма муки и соли, - сказала вслух Эйде.
Где-то рядом в сосновой чаще затрещала сорока да качнулась ветка, с которой сорвалась птица.
Весточки от сына Эйде не получила и в этот день.
Дома, заглянув в трюмо, стоящее у окна, Эйде заметила у себя седую прядь на виске.