Романьольцы

автор - Джованни Маджи (перевод с итальянского)


Надо было сразу ей объяснить, что нечего, блин, названивать каждые пять секунд, требуя его к себе. В летний сезон практически невозможно отлучиться из дому, то есть, из отеля, без уважительной причины, а она не может быть таковой, потому что он женат. Когда он вернулся после проведенного с нею обеденного перерыва, жена гневно накинулась:
- Совести нет! Где тебя носит?! Тут полсотни человек ждут, что их обслужат, а он слинял куда-то!
- Да мне позвонили.., - начал было он, но понял по брошенному на него взгляду, что жену не интересуют подробности того, кто и зачем звонил. Она не желала отравлять очередным скандалом те недолгие минуты отдыха на веранде, что позволяла себе после убирания со столов за клиентами.
Собственно, он не соврал, так и было, ему именно позвонили – когда он разносил закуски в ресторане отеля, зазвонил мобильный и ее голос безо всяких предисловий заявил:
- Федерико, сейчас иди сюда.
- Я сейчас не могу... Не могу я.., - промямлил он.
- Что ты говорить?
- Я потом приду, ну... Ну я же на работе...
- Если ты не придешь сейчас, я буду приходить к тебе...
- Ладно, иду... Да иду уже, иду, успокойся... Буду через пять минут.
И подстегиваемый мыслью, что лучше пережить очередной скандал с женой по поводу его беспричинной отлучки, чем обнаружить в отеле девушку, которой там быть не должно, он велел официанту продолжать разносить нарезку, а сам бегом помчался в гараж, чтобы сесть в машину и добраться до дома, из которого был совершен звонок. Но гараж был пуст, и он вспомнил, что машину взяла Джулиана, его дочь, чтобы съездить в Чезену. Он схватил было велосипед, что стоял возле стенки, но тут же отказался от этой идеи: крутить педали под полуденным солнцем – чистое самоубийство. Выбор остановился на мини-грузовичке «Апе», на котором возили закупки для отеля. Три колеса натужно задребезжали, закрутились, и грузовичок тронулся, увозя с собой съежившегося, чтобы никто не засек, водителя.
По дороге он спрашивал себя: а не втравит ли его в серьезные неприятности эта Светлана, для которой он снял жилье в новом кондоминиуме в Вальверде? Он познакомился с ней во время поездки в Москву, организованной Ассоциацией Гостиничного Бизнеса Романьи для промоушна гостиниц в летний сезон. Светлана представляла одно из турагентств, которое должно было поставлять группы русских туристов для отелей на куске побережья между Чезенатико и Равенной. Общение с девушкой, оказавшейся дочерью одного бывшего важного партработника, оказалось нелегким: по-итальянски она знала всего пару слов, а он был ни бельмеса по-русски. К тому же на московских улицах гулял пронизывающий ветер, от которого леденели даже самые интимные части тела. Светлана была как рыба в воде в этом перманентном снегопаде и оглушительном шуме улиц, по которым медленно катились в снежной белизне автомобили. Она все время тащила его гулять пешком, пить обжигающий чай и есть эти жуткие американские бутерброды. Поздним вечером, вернувшись в гостиницу после такой прогулки, он пожаловался, что страшно замерз, и она предложила ему отличный способ согреться: ванну, полную горячей воды. Федерико, кивнув, согласился, но он не ожидал, что ванне обнаружится и сама Светлана, и что после купания она станет разгуливать голой по гостиничному номеру, торопливо вытираясь, «потому что уже опаздывает на деловую встречу в агентстве». Затем она взглянула на длинную штуковину, что торчала у него между ног, и слегка ее коснулась, нежно так, добавив: «Мы встретиться скоро». Выглядело это как прощание не столько с ним самим, сколько с его пенисом.
На следующий вечер, последний его вечер в Москве, был дан шикарный ужин с десятком тостов и взаимными любезностями. В самом начале банкета он чувствовал симпатию к принимающей стороне, но затем крепко приколоченные к лицам русских улыбки, навязчивый запах копченостей со стола, эти ужасные белые вина, газированные и приторные – он-то предпочитал терпкий вкус выдержанного санджовезе – нагнали на него тоску, в которой смешались ностальгия по родной семье и желание чего-то нежданного, могущего привести к какой-нибудь головокружительной интрижке. Так что глаза его заблестели, когда Светлана, стремительно двигаясь, сверкнула белыми и гладкими ногами, такими контрастными по сравнению с черной юбкой.
- Да пошло оно все в задницу, - сказал он себе тогда и, бросив сдерживать нарастающее возбуждение, погрузился в предвкушение удовольствия от касания этих ног и вдыхания аромата – такого меняющегося, такого возбуждающего – которым каждая женщина окутывает своего любовника, запаха от колен и выше. Потом он представил себе, как засунет руки ей в трусики и медленно стянет их, открывая ее интимное место и лаская его своим членом – который уже распрямился и набух – стараясь раскрыть ее большие губы, как цветок на рассвете, а потом он вонзится в них резкими и ритмичными, но осторожными толчками. Наслаждение – сильное, решительное – должно будет охватить его в тот момент, когда она начнет задыхаться и стонать: тогда, не сдерживаясь и увеличивая напряжение мышц, он взорвется с долгим стоном, а потом медленно-медленно опустится рядом с этим телом, подарившим ему такое наслаждение.
Сколько раз уже случалось такое...
Что важнее, вдруг подумалось ему, количество сношений или количество любовниц? Он сходил с ума по женщинам: так художника захватывают цвет и форма, а музыканта – звуки. Женская натура была ему столь желанна, что он не мог вспомнить ни одной своей мысли или фантазии, лишенной присутствия хотя бы одной женщины. Но он не был сексуальным маньяком. Женщин он уважал:  не обижался, если получал отказ и никогда не пытался никого насильно поцеловать, шлепнуть по заду или схватить за грудь. Кроме того, он был уверен,  что в каждой женщине кроются некие импульсы – порой она и сама о них не подозревает – которые в любой момент могут внезапно вырваться и радикально изменить ее привычный образ. Поэтому он научился обращаться с женщинами осторожно, понимая и принимая в том числе и некоторое чувство превосходства, которое бывало присуще им всем в тот момент, когда они отвечали ему взаимностью, и манеру, с которой его отшивали, когда отношения (по причинам порой совершенно неявным и до которых ему не было дела) прерывались. Он считал, что все люди слишком разные и сложные, чтобы могли существовать какие-то стабильные правила поведения, поэтому то, что случалось, случалось благодаря его неплохой физиологии и решительности в установлении отношений с противоположным полом.
В общем, уже минут через десять после ужина они оказались в его номере и одежды Светланы спали с длинного тела девушки, легко скользнув по ее гладкой матовой коже. Это тело он потом ласкал и целовал, проникал везде, где только можно, и оно горячо отзывалось на ласки. А не как случалось с его женой, которая, казалось, одалживает ему свою плоть на несколько минут, в которые он на нее взгромождался, пока ее глаза или были закрыты или шарили по комнате, ясно показывая, что мысли ее заняты чем-то совсем другим.
В первые годы после свадьбы все было иначе. Он выходил в море рыбачить, а она, работала летом поварихой в отеле у Марио, брата Федерико. Потом он попал в страшный шторм и решил переквалифицироваться из рыбака в управляющего пляжным заведением. Решение было удачным. Доход был приличный и появилась масса свободного времени, особенно по вечерам. Отношения с Паолой, женой – не только в постели, но и в спорах, касающихся работы – все еще оставались темпераментными и частыми. Но спустя год ему уже казалось, что она действует слишком однообразно, словно по шаблону, что приглушало эмоции и возбуждение. Он замечал это мимоходом, поскольку был молод, горяч и жаден до жизни. Его сознание в те времена было ясным и быстрым, а вереница женщин оставалась в воспоминаниях какой-нибудь одной особенностью каждой из них: частью тела, фразой, поведением. В памяти оставалось то, что ему нравилось больше всего.
Сперва это были шведки, длинные, блондинистые, страстные, но почему-то не желавшие использовать рот как инструмент для получения удовольствия. Позже, в шестидесятых годах, появились немки. В Чезенатико говорили, что клеить немок это как бычков ловить: эти рыбешки плавают такими большими стаями, что можно закидывать крючок вообще без наживки – хоть одна да клюнет непременно. Эрика, Моника, Сюзанне, Анн... Многие имена забылись, зато остались приятные и волнующие воспоминания об этих телах – крепких, белых, которые он страстно ласкал – и об их стонах, которые сопровождали финальные минуты спаривания на пустом пляже, в комнатах маленьких семейных отелей или на дне лодки: «Oh, wie shoen, oh wie shoen… О, как хорошо, о, как хорошо».
Вслед за этим был период, в который иностранки почему-то снобистски относились к Романьольской Ривьере, так что пришлось переключиться на итальянок. Роскошные,  действительно роскошные и элегантные были эти соотечественницы, на которых, впрочем, было не угодить, поскольку оказались они еще и капризными и избалованными донельзя.
В конце концов безо всякого предупреждения на побережье появились женщины из Восточной Европы. Полячки, болгарки, румынки, русские, украинки – это было как ливень после долгой засухи. Было ясно, что они жадны до денег, фирменных шмоток и прогулок на яхтах. При этом они были вовсе не проститутками, а простыми женщинами, прошедшими период долгих страданий и забитости. Они отстаивали свое право на женственность и независимость во всех проявлениях жизни, и совершенно закономерно начали с роскоши и удовольствий.
Романьольцы,  конечно, воспользовались ситуацией, но интерес к этим женщинам не ограничивался одним только сексом. Для одних женщин курортный роман закончился свадьбой, у других, знавших иностранные языи, появилось рабочее место на рецепциях отелей, в окошках турагентств и в лучших на ривьере увеселительных заведениях. Вообще, страна постепенно превращалась в пестрый котел со всеми этими высадившимися вдруг на побережье индийцами с магазинами бус, китайцами и морроканцами с лавочками, полными сумок и одежды, тунисцами, перевоплотившимися в рыбаков и предпринимателей, албанцами, жарившими рыбу, мывшими тарелки в ресторанах и убиравшими номера в отелях... Теперь разве что совсем древние старики недовольно бурчали на все эти изменения, но на них никто не обращал внимания.

Когда выяснилось, что солнце и песок вредны для кожи его жены Паолы, они решили продать кусок пляжа, которым владели, и купить небольшой отель. Свободного времени стало ощутимо меньше, но появилось больше случайных возможностей. Жалобы на подтекающий в номере кран или плохо закрывающееся окно, поступавшие от одиноких туристок, были однозначными сигналами того, что дамы желают развеяться в приятной компании.
И он охотно удовлетворял их запросы, стараясь устраивать все так, чтобы эти интрижки не выходили за рамки гостиничного номера и чтобы жена ничего не заподозрила. Паола вела себя как ни в чем не бывало, хоть и присутствовала при разговорах по телефону с Марио, его братом-холостяком, помогавшим им на первых порах с отелем, имея два своих на первой линии, которые давали очень недурной доход. Да, она слышала, как брат почти орал, что ее муж, то есть, он, Федерико, инфантильный недоумок и бестолочь и что, не будь жены, с таким отношением к бизнесу он угробил бы отель в первый же сезон. И добавлял, что с жизненным принципом «Сунул, вынул и бежать» по отношению к жене он далеко пойдет.
Между женой и братом были какие-то отношения, казавшиеся ему чуть большими, нежели просто родство, но Паола в юности жила на виа Делло Скуэро прямо напротив их дома, так что дружеские отношения были делом привычным и давним. Иногда его брат, жена и дочь ходили вместе в театр в Чезенатико или в Чезене. Он же пользовался моментом и встречался с какой-нибудь дамой из местных или же устраивал с друзьями посиделки, программируя очередную групповую вылазку в одну из стран Восточной Европы. Жена пилила его за эти отсутствия, возмущаясь: мол, она что, замуж за Марио выходила, что он ее в свет выводит вместо мужа? И однажды он, не подумав, ляпнул в запале:
- Ну и надо было за него выходить.
Он брякнул это не подумав, но Паола дернулась так, словно он влепил ей пощечину. Потом они несколько дней не разговаривали и только неприятности у дочери – авария, из-за которой она больше месяца провела в больнице – сумели растопить лед между супругами.

Грузовичок подскочил на ходу, словно наткнувшись на кочку. Надо было рулить внимательнее. Он сбавил скорость, тем более, что почти приехал: на углу следующего переулка возвышалось новое здание, в котором и жила Светлана. Да уж, слишком поспешным было решение привезти ее в Чезенатико и поселить здесь за свой счет на целых десять дней, да еще и не в качестве представителя русского турагентства, а как подругу и любовницу, если можно так выразиться.
Не один он, впрочем, селил приглашенных восточноевропейских подружек в гостиницах и апартаментах. Среди местных практиковалась даже в некотором роде помощь друг другу в этом деле: рестораторы выписывали симпатичным блондинкам счета в чуть облегченном виде, полиция не особо строго следила за уплатой налогов на их проживание, а рыбаки просто-таки расстилались перед ними, активно приглашая на ночную ловлю.
Светлана с большим энтузиазмом приняла его приглашение. Она ни разу не была на Ривьере и активно взялась за изучение итальянского. Провести небольшой отпуск в Чезенатико Федерико предложил ей утром, перед самым своим возвращением в Италию, когда они валялись на постели и ноги девушки переплелись с его ногами, словно их тела не желали разъединяться. Внезапно он решился попросить ее кое-о-чем – изумившись собственной смелости, поскольку просьба была для него необычной, да и выдал он ее в довольно грубой форме:
- Погоняешь мне лысого?
- Что это есть – «лысого»?
Он рассмеялся от серьезности ее тона и продемонстрировал, что имел в виду, заодно получив небольшое удовольствие. Это напомнило ему времена, когда он подростком закрывался в пляжных кабинках, где подглядывал в щели за женщинами в купальниках и быстрыми движениями мастурбировал на них, заливая спермой носовой платок, потому что пляжный пляжный смотритель в кабинки-то пускал, но за пачканье стенок или пола давал по шее. То подростковое ощущение так захватило его в номере у Светланы, что ему захотелось в недалеком будущем еще раз его пережить. Так он и пригласил ее приехать в гости в августе.
Девушка прилетела в Римини прямым рейсом из Москвы. За час сидения в аэропорту – рейс опаздывал – он заметил, как зал ожидания наполнился ярким светом и громкой музыкой, от чего голова загудела, как пчелиный улей. В этой обстановке впервые в жизни крестьяне с форливезских холмов встречались со скуластыми девушками – их выбирали через каталоги с кучей фотографий и подробностей, которыми располагали брачные агентства – чтобы попробовать пожить вместе, что кончалось свадьбой или же отправкой девушки, нагруженной подарками и всем, что успела нахватать, обратно на Родину. Вереница автобусов, припаркованных неподалеку от выхода из зала ожидания, означала присутствие сопроводителей, которые забирали прилетевших из Москвы туристок и везли их в Сан-Марино, где из-за отсутствия налогов на продажу, владельцы магазинов выставляли цены намного ниже, чем в других местах. Шоп-туры продолжались семь дней, а затем этим женщинам с запредельным багажом предстояло вернуться в Москву, где русская мафия брала на себя реализацию итальянских вещей на черном рынке, неплохо на этом навариваясь. Сопроводители получали процент от продавцов, отельщиков и от самих женщин, некоторые из которых должны были прибавить к тратам за жилье и покупки еще и какое-то время в постели с новоявленными итальянскими друзьями.
Все это Федерико прекрасно знал по рассказам тех, кто выступал посредником между Италией и восточноевропейскими женщинами: они не были какими-то злодеями, это были обычные романьольцы, которые выбрали этот род деятельности, как другие выбирали управление отелем или ночным клубом. Давно было известно, что ненавязчивый интим – без насилия, но и без любви или сильных страстей – был общепринятым привлекательным и вдохновляющим атрибутом летнего туристического сезона и что такие проблемы, как ревность, любовь за деньги и продажа женской плоти не имели никакого отношения ко временным контактам, случавшимся в период с июня по август. Как если бы в это время все правила, действительные в другие месяцы года, для парочек упрощались, а в некоторых случаях и вовсе исчезали бы. Его приглашение для Светланы провести несколько дней с ним в Чезенатико казались ему в связи с этим и согласно общепринятому поведению мужчин на побережье чем-то легким и незначительным по сравнению с отношениями внутри брака, хотя девушку за свой счет лично он привозил впервые.

Припарковав грузовичок в конце улицы, чтобы он не так легко мог попасться кому-нибудь на глаза, Федерико быстро пошел к дому, открыл дверь и вошел в лифт. Сердце колотилось. Физическое напряжение, чувство вины из-за того, что он покинул отель в обеденный час-пик и волнение от предстоящей встречи со Светланой заставляли его тяжело дышать и он так ослаб от всего этого, что с трудом открыл дверь лифта. Он нажал кнопку дверного звонка и голос Светланы пригласил его войти. Переступив порог квартиры, он увидел ее в конце коридора, одетую в белый махровый халат. Он сделал шаг к ней, но она покачала головой и подняла руки, как если бы случилось что-то ужасное и непоправимое, из-за чего ей теперь надо держаться подальше от этого мужчины. Светлана сделала шаг назад и сухо сказала:
- Я тебя не хотеть больше, Федерико. Я ухожу, возвращаюсь в Москву. Ты держать меня как рабыня. Я надеивалась, что мы двое... Так я тебе позвонила с угрозой, чтобы обидно...
Он почувствовал, что все вокруг него становится тяжелым и страшным. Ноги перестали его слушаться, а руки вдруг заныли. Светлана глядела на него уже с беспокойством. Он почувствовал, как она поддерживает его, пока он двигался к дивану, на который и рухнул. В какой-то момент воздух застрял у него в горле и острая боль пронзила грудь, заставив его согнуться пополам. Он стиснул руками свое горло, как бы желая избавиться от чего-то, что мешает проходить воздуху в легкие. Желудок его начал возмущаться, бурчал и болел, вызывая стойкую тошноту. Он обильно потел и не в силах был шевельнуть руками, которые словно застряли в диванных подушках. Светлана все еще была там, в двух шагах от него, в халатике, из-под которого выглядывало голое тело. Она хмуро глядела на него, а Федерико вдруг понял, что сам он может смотреть на нее с большим трудом. Он вспомнил о своем приятеле Амосе, который в свои девяносто четыре года страдал от устраиваемых пятидесятилетней подружкой сцен ревности, потому что летом каждый вечер ходил на танцы. Поговаривали, что через постель Амоса прошла тысяча женщин. Как-то Амос поведал, что собирается отдать концы исключительно на женщине, потому что в момент смерти уносишь с собой как сон то, что имеешь в последний момент перед глазами. А Амос хотел утащить с собой в вечность образ обнаженного женского тела.
С трудом разгонувшись и едва не застонав, он жестом попросил Светлану снять халат, но не успел выяснить, поняла ли она его: грудь словно стрелой пронизило, и он закрыл глаза от боли. Он замер так на несколько секунд. Затем почувствовал, что в состоянии смотреть и говорить. Но это был как бы не он сам, лежащий на диване, а куда более юный Федерико, который гнал велосипед через песчаные дюны, торопясь на свидение с Паолой. Тот Федерико почти сразу повалил бы девушку на пляжный песок, сорвав с нее одежду и упивался бы перед нею, скромницей, собственной опытностью.
- Я ее отделал, - потом рассказал бы он друзьям в баре, - было здорово.
Впрочем, нет, этого он бы не добавил, потому что у них было принято докладывать друзьям о лишении невесты девственности исключительно как о предмете гордости для него и знаке подчинения для нее.
Сейчас перед его закрытыми глазами проходили другие женщины: одетые, голые, сидящая за столиком бара та в красном, что одним движением руки давала понять, можно ли ему подойти или надо подождать, в зависимости от того, были ли неподалеку братья или родители. Боже мой, как он тогда втюрился в эту девицу в красном плаще и как он страдал, когда она уехала! Нет, нельзя его обвинять в бесчувственности и эгоизме. Дело в том, что секс пропитывал все его чувства, увеличивал их, обострял, усиливал, сводя все к опыту двух переплетающихся  и взаимопроникающих тел, оставляя в памяти яркие картинки, такие необходимые и драгоценные в том возрасте, который еще не наступил и в котором половые отношения существуют чаще в воспоминаниях, нежели в реальности.
А сейчас в голове у него был полный бардак. Он недоумевал, отчего это в его видениях появился вдруг брат. Он видел его шагающим по пляжу. Он стал звать его, но не получил ответа. Он любил Марио, хоть брат и бесил его частенько и всегда ругался, уверяя, что Паола страдает, зная его слабость к женскому полу. Ему казалось, что Марио влюблен в его жену, поэтому он был довольно сух с братом – то ли из ревности, то ли от избытка непрошенных советов с его стороны – и высмеивал его неловкость в отношениях с женским полом. Потом он признался Паоле, что поругался с Марио. Та в очень резкой форме обвинила его в том, что он, Федерико, всех считает такими же, как он сам - свиньями и пофигистами. Марио же, по словам жены, был «человеком скромным, любезным и воспитанным, который ей очень нравится и который помог им безвозмездно поднять отель».
Федерико захотелось плакать. Он был уверен, что сравнения с братом не в его пользу были несправедливыми. Он никогда не причинял никому зла, наоборот, все соседи рядом с ним становились веселее и даже счастливее. Он много работал, особенно в качестве пляжного смотрителя. Он и судьбой города и его обитателей раньше интересовался, просто сейчас все стало почему-то непонятным и смазанным, только секс поддерживал в нем жизнь, ясность и четкое движение к цели – к женщинам, все равно каким – оно того стоило. Они, Паола и брат, что, решили, будто бы он уже одной ногой в могиле – он, который в свои семьдесят в состоянии танцевать всю ночь, да еще и раздербанивать на рассвете чье-нибудь женское тело? Они не понимали, что рядом с женщиной он оживал, даже если не касался ее, что его охватывало необоримое желание страстных поцелуев, которые наполняли его жаром и наполняли любовью и умиротворением и его самого, и окружающих. Он удовлетворял эти импульсы энергично и элегантно, и в трудные моменты вспоминал наказ Амоса: никогда не беспокойся о своих сексуальных способностях, делай что можешь, делай весело и тогда разочарований не будет.
Очередная попытка открыть глаза увенчалась успехом. Светлана испуганно глядела на него:
- Позвать врача?
- Не надо, я уже в порядке.
- Твой телефон звонил несколько раз...
- Пусть звонит. Проводи меня в ванную.
Он умылся и вымыл руки. Боль в груди утихла, осталась только легкая тошнота. Светлана продолжала глядеть на него, стоя возле двери в ванную. Когда она отодвинулась, чтобы пропустить его, полы халатика распахнулись и он увидел трусики, из-под которых виднелись волосы.  По телу Федерико прошла приятная дрожь и он внезапно все понял и подумал: «Каждый человек рождается с какой-то определенной целью и должен делать то, для чего рожден, до самого конца, пока он в состоянии это делать, а иногда и через не могу. К тому же, черт побери, романьолец я или нет?!» И, раздвигая одной рукой полы халатика, другой он принялся расстегивать ремень своих брюк.