Розовая роза
Разодранные клочья полиэтиленовых пакетов истерично бились под ветром на ветвях облетающих бурых платанов.
Светофор горел сам для себя, слепо перемигивая разноцветными глазами. Беспрерывной чередой спешили машины по запыленной грязной улице. Длинно сигналя, объезжали торопливо перебегающих дорогу пешеходов.
Пешеходы нервно вздрагивали, наталкиваясь на разгоряченные тела машин. Водители с невыразимым и необъяснимым бешенством высовывались из окон и материли прохожих, не стесняясь ни возрастом, ни полом бегущих мимо них людей.
Никто не различал ни пол, ни возраст.
Никто не слышал бранных слов. Всем был весь этот мат по барабану.
Жизнь проваливалась куда-то.
В очередной, сто первый раз.
Говорили всякое разное... Передавали слухи, подслушанные в маршрутке. Обсуждали теленовости на ходу. С незнакомыми, первыми встречными, как братьями и сестрами по несчастью рождения в этом месте и в это время. Перебрасывались мячиками реплик. И ощущали себя потерянными детьми, которым кто-то случайный может подсказать,- где мама, где дом родной...
Все говорили много. Бестолково. Горячо.
И спешили.
Спешили все.
Спешили так, словно сегодня наступил последний день рождественских распродаж и завтра будет поздно покупать подарки родственникам и билеты на елочные праздники.
Словно завтра наступит не завтра, а последний день семейного счастья...
Суетились так, словно кусок праздничного пирога мог достаться каждому, кто успеет вовремя добежать до здания парламента. "Пирог" был там. И здание большое - всем места хватит, надо только успеть.
Кто не успел - тот опоздал.
Тревога и праздник спутались волосами на общей подушке нетерпения ожиданий.
Была революция в городе.
Революция была на языках у всех. Даже у тех, кто не верил в нее….
Кто не верил, что это - революция.
Кто-то устал от революций.
Кому-то она пока в диковинку...
Кто-то думал, что делает революцию.
Некоторые догадывались о том, что революция – импортная. И говорили об этом вслух. Им не верили.
Только несколько человек знали правду.
И лгали.
Лгали красиво, самозабвенно.
Им верили.
За ними шли.
Делали для них революцию. Не догадываясь о том, что праздничный пирог уже поделен. Что можно не торопиться.
Не зная того, что мир не терпит суеты.
Большинство, как всегда, не хотело признать тот факт, что статисты необходимы лишь в совокупности, в массе. И, что из статистов никогда не выбиваются национальные герои-любовники. Герои-любовники, любимцы фортуны, не бьются в судорогах несбыточных надежд. Они только делают вид активного участия во всеобщей суете. На самом деле они подсуетились заранее.
Пока статисты стараются привлечь внимание режиссера к своей персоне, герой-любовник уже облапывает податливое тело героини.
Пока прислуга носится из кухни в обеденную залу и обратно, избранные уже садятся за стол в предвкушении удовольствия.
Те, кто съест пирог, не всегда знают, чем он начинен.
Но всегда заранее знают, что праздник приготовлен для них.
Случайные гости на пиру не сидят в центре стола. И уж, тем более, во главе. Место случайного гостя – на улице. В крайнем случае – в конце стола. И предложены ему будут остатки. И в бокале у него будет мутное вино. С незваным гостем не церемонятся. Для него изобразят радушие.
Если он хочет быть обманутым видимостью, он будет рад поковырять в несервизной тарелке гнутой вилкой жилковатый кусок шашлыка.
И, даже если он заметит и поймет унизительность своего положения, случайный гость не может претендовать на полноту внимания хозяев.
Хозяева стараются для избранных гостей.
Для тех, кто подсуетился заранее.
Кто выделился.
Кто успел не слиться с толпой.
Но толпа, как всегда, этого не знает.
Толпа не хочет верить в то, что революции делаются в кабинетах.
На баррикадах приносятся жертвы.
Толпа не хочет понимать - жертвенные подношения избираются из стада.
Самые чистые, непорочные, белые кладутся на алтарь.
Бедные, бедные бараны! Они мечтают стать избранными. Они бегут за вожаком – козлом. Им невдомек, что козла сейчас покормят и отпустят. А из ягнят навертят ори лула, люля-кебаб.
Толпа бежала добровольно. Спешила к алтарю - увидеть кровь жертвенных животных. Кто из баранов думает о том, что это ему сейчас проломят череп?
Толпа торопилась не пропустить акт возмездия.
И почти каждый в этой толпе мечтал стать первым. Или в первом ряду. Готовясь пробежать по голове соседа. Лишь бы не отстать. Лишь бы не пропустить….
Город кипел страстями.
На улицах поселился восторженный страх.
И по бурлящей страстями и страхами улице вдруг прошла, отмеченная всеобщим вниманием, прокатываясь упругой волной, гордая сила уверенного покоя.
Волна безмятежности медленно передвигалась по краю проезжей части к центру города, туда, где сосредоточились все ожидания.
Сила, покой и уверенность, и безмятежность, и равнодушие к страстям толпы были - в женщине.
Каждый, кто натыкался взглядом на ее фигуру, замирал на мгновение. Машины притормаживали и сигналили с почтением.
Пешеходы останавливались, встречаясь с ее зачарованным взглядом.
А она медленно и торжественно шла, воздев к небу обнаженную руку.
Рукав, не по сезону, легкого платья соскользнул к ее плечу. Подол, вызывающе поднятый правой рукой почти до талии, переливался пестрыми цветами, обжимал полные ноги, вился под легчайшим дуновением ветра.
И всем было ясно, что это идет путана. Даже детям.
И всем было безразлично то, что она уличная и беспутная.
Взгляды не опускались в стыдливой брезгливости и не ощупывали сомнительные прелести, и не ускользали в сторону от испуга перед перспективой заразиться, замараться.
Взгляды тянулись за ней долгим шлейфом.
Дерзко выглядела эта спокойная женщина.
Глубокое декольте яснее ясного демонстрировало упитанное тело. Ярко обрисованный рот светло улыбался. Темные, слегка встрепанные волосы, перехваченные замысловато повязанным платком, мерно раскачивались, в такт шагам путаны. Глаза, обведенные жирно черным карандашом, как у индийской танцовщицы, смотрели вперед, не ища просительно или требовательно встречных взглядов.
И все с уважением сторонились, пропуская ее на узком тротуаре.
И никто, даже другие женщины и девушки, не смотрели с презрением.
Во всех увидевших ее глазах она читала уважение к себе.
Наверное, впервые в жизни.
И оттого рука ее, воздетая, не уставала.
В руке была РОЗА.
Как знамя революции в руках французской Свободы на баррикадах.
Чуть меньше патетики.
Чуть меньше экспрессии.
Чуть меньше краски.
И столько же уверенности и надежды.
Маленькая розовая роза - символ свободы маленькой страны.
А потом ее догнала очередная тачка типа "мерседес". Притормозила, как с почтением до того тормозили десятки других. Обогнала слегка. Остановилась. Распахнула дверцу. Высунулся лысый череп в темных очках. Что-то прожевал губами, сплюнув окурок. Волосатая рука в черном рукаве нарисовала в воздухе замысловатую фигуру.
И путана опустила воздетую розу.
Подхватила освободившейся от революции рукой свисавший край платья, скользнула уверенно на заднее сиденье и "мерс" исчез в беспрерывной череде спешивших машин.
Волна покоя и уверенности, и безмятежности, и равнодушия к страстям разбилась дребезги.
И снова воцарились страхи, надежды, мат-перемат….
А новый глава государства в это время уже пил чай из стакана предыдущего.
Но, кажется, никто, даже он сам, не понял истинного значения этого чаепития.
Символы читаются неоднозначно.
Камень на дне водопада
Камень лежал на дне водопада.
Вода с тридцатиметровой высоты срывалась тугим потоком. Она гудела от напряжения, рождая энергию.
Энергия не знала, на что ей растратиться. У нее не было мыслей. Она растрачивалась на создание ветра и силу удара в подножие скалы.
Ветер, прохладный и влажный, легким дыханием отрывался от воды, пронизывал лощину и запутывался в зарослях боярышника на берегах реки. Он не знал, чем ему заняться. Поэтому ластился, как котенок, к каждому, кто оказывался рядом. Он надеялся, что с ним станут играть не только маленькие листья, но и большие деревья.
Большие деревья не хотели играть с ним. Ветер от реки был слишком мал для них. Большие деревья тянулись вверх, надеясь на внимание солнца. Они так сильно тянулись вверх, что отрывали корни от земли.
Корни страдали без почвы. Им было больно.
Река лизала обнаженные корни деревьев. Она чувствовала, что им необходимо ее внимание.
Кусты краснотала под деревьями были готовы играть с ветром, и стеснялись своей готовности. Им хотелось быть похожими на высокие деревья. Но густая тень высоких деревьев покрывала их, и они теряли веру в возможности своего роста. Юные ивы безвольно опускали руки.
Река нежно ласкала низко опущенные ветви. Она знала, что должна им помочь обрести уверенность в своих силах.
Листья не боялись показаться легкомысленными. Они весело играли с ветром в прятки. Они энергично подпрыгивали на ветках от удовольствия до полного изнеможения. Уставшие от игр с ветром листья, медленно кружились и вздрагивая от холода, ложились на воду.
Река лениво несла опавшие листья. Она знала, что это ее работа.
Камень лежал на дне водопада.
Он видел высоко над собой игры ветра. И ему хотелось также легко бежать по вершинам деревьев и чувствовать их упругое сопротивление.
Он видел, как река омывала оголенные корни. И думал, как она добра, как милосердна….
Он видел грусть опущенных ветвей, пытающихся смыть с себя свои неудачи. И ему хотелось поспорить с ними. Доказать им, что они не правы. Что жизнь – прекрасна. Что дышать воздухом свежего ветра – счастье. Что видеть над собой небо, зацепившееся за кроны высоких деревьев, - это ни с чем не сравнимая радость. И - нечего плакаться! Надо бороться за свое счастье!
Но сам он продолжал лежать недвижно.
Камень лежал на дне водопада.
Он видел высоко над собой клокочущую пену падающей воды. И ему хотелось поддержать ее. Ему думалось, что только его крепкое плечо может выдержать весь этот накал страсти, эту бурю эмоций. Он хотел ей помочь.
Она падала с огромной высоты.
Она падала бесконечно.
День за днем.
Каждую секунду.
Тысячу лет.
И две тысячи лет.
И сто тысяч лет.
Она падала и думала, как ей больно.
Камень такой твердый. Зачем он здесь? Если бы его не было, ей было бы не так больно падать. Она не ударялась бы так сильно, если бы в подножии скалы была мягкая почва.
И она старалась подмыть почву под камнем и оттащить его в сторону. Туда, где ей не придется наталкиваться на него.
Вода обрушивала на камень всю свою яростную силу.
Вода гудела от напряжения, рождая энергию, чтобы сдвинуть этот тяжелый, грубый, неповоротливый камень.
Камень чувствовал ее гнев.
Камень чувствовал ее боль.
Камень продолжал лежать.
Только так он мог уберечь ее от еще большей боли.
Он знал, что, если его не будет, то ее падение станет гораздо болезненнее.
Ведь она будет падать все ниже и ниже.
Он не знал, что если его не будет у подножия скалы, она сможет уютно улечься на мягком песке.
Он не знал, что ее силы и упорства хватит на то, чтобы справиться и с этой высокой скалой, и с ним.
Ей хватит и сил, и упорства.
Ей нужно только время
А времени у нее впереди - целая вечность.
Камень лежал на дне водопада.
Ему осталось лежать недолго.
Подарки
Всегда приятно получать подарки.
Дарить приятнее, но получать их тоже здорово!
И сейчас я хочу сказать спасибо за полученные мною подарки.
Роза и камень.
Мои символы любви.
Первому из них уже более тридцати лет.
Мне было четырнадцать лет. Это был мой день рождения. Мой первый день рождения вдали от родителей.
Тогда в отъезде была не я.
Я оставалась дома.
А родители уехали в Крым. Я не жалела о том, что осталась дома одна. Это был новый опыт. Эксперимент над моей самостоятельностью. И испытание зависти. Думаю, что сдала тот экзамен на отлично. Я была очень рада за моих родителей.
Конечно, я скучала без них. Конечно, мне хотелось бы быть в свой день рождения с ними.
Бесконечно грустно началось утро.
Съела дежурную яичницу и отправилась в школу. Кто бы знал, как я хотела прогулять?! но я явила силу воли. И мужественно отучилась в этот светлый день, не омраченный тучами и снегопадом, залитый солнечным светом, заполненный поздравлениями друзей и учителей.
Уроки кончились.
Гостей я не звала: готовить "оливье" тогда я не умела, а угощать друзей яичницей, не смела.
Как хорошая девочка я преисполнилась благих намерений и села делать домашние задания. Благими намерениями все и закончилось. Уроки я в тот день не сделала. Остаток дня я просидела у окна, обливаясь слезами.
Впрочем, это было позже.
Сначала я благонамеренно раскрыла учебник и тетрадь. Вывела красиво дату. Десятое марта.
Звонок не прозвучал сюрпризом.
Лениво прошаркав в коридор и, не подходя к двери, я объявила: "Входите. Дверь открыта"
Дверь помедлила и отворилась.
На пороге стояла не знакомая мне толстая тетка.
- Держи! и распишись. Документов не надо. Знаю, знаю. Тебе пока только четырнадцать исполнилось. Поздравляю. Будь здорова! Не скучай!
Тетка исчезла за дверью, оставив мне посылочный ящик.
Ящик был тяжелый.
Надписан он был маминой рукой. Обратный адрес: Крым, Ялта...
Адрес доставки - наша квартира. Получатель - я.
Интересно получается.
Мне прислали в подарок посылку!
Несусь в чулан за гвоздодером.
Выдергиваю гвозди почти профессионально быстро. Под крышкой лежит лист бумаги. Вынимаю его нетерпеливо. Пустой... Под ним еще лист сложенный вдвое.
Письмо. Мелькает желание отложить его и посмотреть скорей подарок. Хорошее воспитание пересиливает соблазн. Читаю.
Пожелания. Поздравления. Поцелуи. Подпись: "Мама и папа".
Плачу.
Целую две подписи.
Откладываю в сторонку письмо и снова "ныряю" с ушами в посылочный ящик - что ждет меня там?- Следующий ниже еще один лист. Такой же, как первый. Пустой. Белый. Лист, закрывающий тайну. Убираю его
И вижу.
РОЗУ.
Красную розу.
Вернее, бутон. Завернутый во влажную салфетку стебель и яркий темно-красный полураскрытый бутон.
А за окном сверкает под заходящим солнцем снег. Снег, не ведающий, что дни его сочтены. Что скоро он утечет быстрыми ручьями в освобожденные ото льда реки. Но пока он спокойно лежит. И нежится. И ласкает взгляд.
Как же он надоел за четыре долгих, как зубная боль, месяца!
И я ставлю свою розу на подоконник в банку с водой.
Зачем розе ваза?
Роза прекрасна сама по себе!
Пусть все увидят первую розу этой весны.
И пусть видит снег, почему он обязан растаять.
Пусть снег знает - он обязательно растает.
Роза стояла на окне очень долго.
Она видела, как растаял снег.
Она видела, как распустились цветы мать-и-мачехи.
Она тихо и мирно уснула, покинув этот мир без зависти к оставшимся.
Этой розы давно уже нет. Но она согревает мое сердце все эти годы.
А что еще лежало в той посылке? Я не помню. Наверное, фрукты, которые я всегда очень любила.
А потом прошло много-много лет и зим. Я получала подарки по случаю и без причины. Я радовалась подаркам. Передаривала подарки тогда, когда думала, что тому, кому я их отдаю, они нужнее. Я хранила случайные подарки случайных людей. Я теряла подарки тех, кого любила, и тех, кто любил меня. Взаимно. И без взаимности. Я переезжала из города в город.
Я теряла не только подарки, но и друзей. Я теряла память и время. И находила новых друзей, правда, все труднее и реже...
Новые друзья дарили мне свои подарки. Я отвечала им тем же. Наши подарки становились все дороже в денежном выражении и все меньше стоили для меня.
А потом мне подарили ... камень.
Не оберег. Не драгоценный, в смысле его ценности в ювелирной лавке. Но дорогой для меня.
Хоть я его не получила.
Потому, что он не долетел.
Я лежала в роддоме. Моя кровать стояла у окна. Окно на третьем этаже железнодорожного роддома выходило, понятно, на железную дорогу. Изредка гремели мимо поезда.
Впервые в моей жизни стук колес не манил меня в запредельные дали.
За окном сияло роскошное июньское солнце. И впервые в жизни мне не хотелось лежать на солнышке.
Я лежала под солнцем и ждала.
Ждала, когда я смогу встать и взять новорожденную, чтобы вернуться домой.
Дома меня ждала моя старшая дочь.
Ей было от роду один год и четыре месяца.
Что она знала? - куда подевалась ее мама?
Я думала: «Как встретит она малышку?».
В палате со мной лежали еще пять женщин. Они переговаривались друг с другом почти беспрерывно. Я не знаю, о чем они болтали. Я не участвовала в их бедах.
Я думала о своих детях.
И смотрела в окно.
За окном была свобода.
Свобода вела к дочке, которая не знала, что у нее есть сестра.
К маленькой девочке, вдруг ставшей старшей сестрой.
Послеродовый синдром любую женщину делает беспокойной и нервной. А если роды происходят через небольшой период времени и молодая мать эмоциональна? Синдром приобретает устрашающий характер. Надо иметь силу воли, чтобы не сорваться. Чтобы удерживать свои нервы. Чтобы сохранить свою голову в ясном сознании. Я не была уверена в своем сознании, когда увидела мужа, держащего за ручку старшую дочь.
Утром мы договорились, что он не будет приводить ее к роддому, чтобы не огорчать ее. Ведь ее не пропустят ко мне. Пусть она лучше дожидается нас дома. Я сделаю все возможное, чтобы поскорее выписаться...
Мы договорились, а он вдруг привел ребенка!
Ребенок смотрел на окна. Там была мама.
Мама была так высоко...
До мамы было не дотянуться.
И кричать ребенок не смел. Мама очень далеко, а рядом ходят чужие люди.
И тогда ребенок поднял камешек и бросил вверх, к маме.
Мама, лови!
Этот камешек от дочки к маме должен дотянуть всю любовь, все желание быть рядом. Не может дочка потрогать маму. Но камешек долетит. И мама почувствует тепло маленькой ладошки.
Мама, держи камешек!
Он пролетел совсем не далеко.
Он упал в двух шагах от малышки.
Но я сделала вид, что поймала его.
Поймала и зажала в руке. Вот он. Спасибо!
Камешек, кусочек гравия железнодорожной насыпи, некрасивый, серый, острый.
Не долетевший до цели...
Это мой второй бесценный подарок.
Самый первый знак любви.
Спасибо вам, мои самые дорогие люди, за ваши дары.
Особенно за те, что не имеют цены.
Никакие подарки не сравнятся с розой родителей и камешком ребенка в цене моей памяти. Им не нужны никакие слова-пожелания.
Моя память удержит их.