Накануне хрущёвской оттепели

Владимир Гугель
    Первая в моей жизни поездка в Ленинград  пришлась на время, предшествующее «оттепели», когда только-только приоткрылся «железный занавес». Само это понятие – оттепель - возникло по одноимённому  названию повести  И.  Эренбурга в 1954г. Потом так стали называть короткий период хрущёвской оттепели.  Хрущёв её и прикончил. 
Один из наших  близких  знакомых был делегатом  знаменитого ХХ съезда  КПСС. Именно от него, ещё до того, как  широкому кругу советских людей стали известны  материалы этого съезда, и все в стране узнали о том, что там произошло, мы с моей женой об этом узнали, что называется, из первых рук. Молодые специалисты, выпускники Харьковского юридического института, мы тогда жили и работали в Тамбове.

     В день возвращения этого человека из Москвы  (в феврале 1956г.)  мы были у него в  гостях.  Помню даже привезенные им   подарки для  делегатов съезда - огромные коробки , размером „с полстола”, (одна круглая,  другая квадратная) с  глянцевыми, под „Палех”, картинками на них и очень вкусными конфетами внутри. Но,   конечно, главным впечатлением были  не конфеты, а  рассказ о том, что там произошло. Впервые вслух прозвучало, что виновник массовых репрессий и гибели ни в чём не повинных людей - лично Сталин. Был осуждён культ его личности и многие  трагические деяния этого тирана. Наше восприятие этих известий  - потрясение.   И  -  надежда, что будут перемены к лучшему. Прекрасно помню слова этого человека (он занимал высокий пост):
 
    - Ну, всё, ребята! Скоро вы такое увидите!  Железный занавес откроется!

    И действительно перемены, хоть и не сразу, постепенно, но начались. Стали бурными партийные собрания, они длились иногда до поздней ночи. Рядовые коммунисты «распоясались» до того, что, хоть и робко, но начали критиковать начальство и позволять себе другие, ранее невозможные, вольности.
 
    Мой рассказ связан с переменами в культурной жизни. В печати появились произведения, которые раньше лежали «в столах» или ходили по рукам только в рукописях, отпечатанные на тонкой, папиросной бумаге(чтобы под копирку уместилось побольше экземпляров при перепечатывании на пишущих машинках)   В театрах, особенно московских, стали ставить новые, смелые спектакли. Что до музыки... По радио. хоть изредка, зазвучал джаз  (ведь мы привыкли к тому, что джаз – это «музыка толстых», да и вообще, «...сегодня он играет джаз, а завтра  Родину продаст»). Даже  известная, невинная песня  «Голубка» была в числе запрещённых,  считалось, что это гимн испанской «Голубой дивизии», воевавшей под Ленинградом на стороне немцев. А оказалось, это просто классическая неаполитанская песня! И  теперь её можно  свободно петь, а по радио  слушать и другие,  латиноамериканские песни.  Солисты и танцевальные коллективы  стали исполнять латиноамериканские танцы. То есть, до нас стало доходить такое, чего раньше ни увидеть, ни услышать (без «глушилок») было невозможно.  Тогда, в начале 1956 года  многие незначительные, робкие детали находились на уровне негромких разговоров, радостных слухов. И это  обнадёживало. Те, кому довелось прочитать или увидеть что-то новое, считались счастливчиками.
 
     Такими счастливчиками оказались и мы с женой летом 1957 года, посвятив свой отпуск поездке в Ленинград и  Прибалтику. Целый год  готовились к этому, первому во взрослой жизни самостоятельному путешествию: на всём экономили, откладывали «на лето».  Получали тогда (я - следователь, жена –адвокат) копейки. Позволить себе такую дальнюю  поездку могли потому, что мне полагался бесплатный проезд в купейном вагоне в любой конец СССР, а жене, если она ехала со мной – билет за 50% стоимости. Кроме того, и в Ленинграде, и в Таллине  жили наши родственники. Так что,  остановиться и сэкономить на оплате жилья - не проблема. Тогда вообще, если у кого-то,  где-то имелись родственники, друзья  или просто близкие знакомые, остановиться и погостить у них,  даже просто  пожить какое-то время  не считалось неудобным, зазорным. Народ не  избаловался  ещё  обособленным от посторонних жильём,  люди были душевнее и радушнее...
 
   Сама поездка в отпуск -  уже начало приятного отдыха. Я очень любил ездить в поезде. Только что появились цельнометаллические  железнодорожные вагоны из ГДР – новые, удобные, комфортабельные. В купейных вагонах поддерживалась идеальная чистота. Крахмальное постельное бельё, солидные, уважительные проводники. Работа на железной дороге считалась престижной, устроиться туда - непросто. Проводники  имели  форменную одежду, приличную зарплату, оплату за выслугу лет,  бесплатый проезд  по своей дороге и раз в год – в любой конец СССР  и другие льготы. А главное, с довоенных и военных времён ещё сохранялась сталинско-кагановическая строгая дисциплина на транспорте. Поезда с паровозной тягой не опаздывали. И ещё: в купейных вагонах всегда подавали вкусный чай в тонких стаканах в красивых подстаканниках. И всегда находились партнёры по преферансу! 
 
    В Ленинград мы попали  впервые, да ещё в период белых ночей. Зачарованные, одуревшие от восторга и усталости бродили по этому волшебному городу, по его удивительным проспектам и площадям, любовались  мостами, Невой, Летним садом. Ездили в пригороды – Петергоф, Ораниенбаум. Большинство  загородных петербургских дворцов ещё лежали в руинах. Восстановительные и реставрационные работы только начинались, фонтаны в Петергофе ещё не работали.  Но  красота самих этих пригородов, парковых аллей с вековыми деревьями, зеркальная гладь водоёмов, а главное – невероятная по строгости красота архитектуры этого города – всё это  буквально ошеломило нас.  К вечеру каждого дня сваливались, что называется,  без задних ног, но едва наступал день, снова и снова  ходили, ездили, глазели и так до поздней, фантастической белой ночи. Главное времяпровождение - прогулки по городу и посещение музеев (билеты дешевые) По-существу, всё время пребывания в Ленинграде - сплошная «культурная программа», которую мы сами организовали себе.
 
    Но какая высокая культура!  Нам, совсем ещё молодым, вчерашним студентам, воспитанным на замечательной русской литературе, всё вокруг напоминало о её творцах и героях.

    Жили мы   в самом центре Ленинграда, на улице Ракова в старой коммунальной квартире с высоченными потолками. За счёт этой высоты хозяева   соорудили в ней "второй этаж", скорее, полати под самым потолком, где мы и спали. Денег у нас - в обрез, впереди  предстояла ещё поездка в  Прибалтику и нужно  экономить. Поэтому  питались, чем придётся, в основном, всухомятку. О посещении  ресторанов, как водится у туристов теперь,  даже речи не было. Только пару раз полакомились  необыкновенно вкусными пирожными в кафе «Север» на  Невском проспекте. Даже походы в театры позволить себе не могли – дорого ( для нас), да и билеты достать трудно. Но как же  при всём этом мы были счастливы!
 
     Повторяю, жили мы в самом центре, очень близко от ленинградской филармонии. Поэтому, когда   появились афиши - «Концерт артистов итальянской эстрады», мы узнали об этом в числе первых.  Такой концерт – событие из разряда «такого не может быть»! Это - первый в стране концерт зарубежных эстрадных  артистов в послевоенные годы.   Зримое подтверждением того, что «железный занавес», если и не исчез начисто, то чуть-чуть действительно приоткрылся! В страну  приедут гастролёры «оттуда»! («из-за бугра» - тогда  не говорили). Да ещё -  единственный концерт,  и только в Ленинграде! И не просто в Ленинграде, а в ленинградской филармонии!
 
    Само это  словосочетание – «эстрада» и «ленинградская филармония» - нонсенс. Обычно в концертах филармонии   исполнялась серьёзная симфоническая, оперная и камерная музыка с участием известных  дирижеров,  музыкантов, певцов. Эта филармония и тогда была знаменита далеко за пределами Ленинграда. Её известности  для нас во многом способствовали очень популярные в то время выступления по радио и телевидению знаменитого  искусствоведа Ираклия  Андроникова - глубокого знатока и ценителя литературы и музыки. Он  талантливо и с большим юмором  исполнял свои «устные рассказы», в том числе, и о знаменитых лекциях-концертах известного искусствоведа Ив. Ив. Солертинского.  Такие лекции-концерты Андроников и сам вёл   в этой филармонии.  Постоянными посетителями, её завсегдатаями были  меломаны, ценители высокого музыкального искусства.
 
    Но этот концерт, о котором извещали афиши – эстрадный. Он, повторяю, совершенно  необычен для филармонии.  А участие итальянских артистов усиливало эту необычность! Поэтому завсегдатаи филармонии. хотя и не были поклонниками эстрады, этот концерт пропустить не могли:  ведь ему предоставили сцену Филармонии!

     Однако  достать билеты  на этот раз даже им было очень трудно. Значительно проще, чем для  постоянных посетителей,  проблема решалась  для тех, кто  вообще и дороги-то в филармонию  не знал, но имел мощные связи. Или - большие деньги, чтобы заплатить за билеты перекупщикам. Охотились за билетами и фанатичные любители эстрадной музыки, которые дежурили ночи напролёт, в ожидании открытия заветного окошка кассы филармонии.
Таким образом, для нас шанс попасть на этот  концерт равнялся нулю. Но  желание услышать вживую итальянскую музыку было огромно. Купить билеты в кассе - нереально, эта идея с порога отметалось. Над кассой висело объявление, написанное большими буквами: «Билеты на концерт артистов итальянской эстрады проданы». У кассы и людей-то  никого «не стояло». Но при входе в вестибюль филармонии  я заметил несколько личностей, которые вопросительно смотрели на нас. Понятно – местные спекулянты. На всякий случай, спросил у них: «не помогут ли с билетами»? Один с готовностью ответил утвердительно, подошел, но назвал такую цену, что, купив  билеты, мы  могли сразу возвращаться домой, так как их цена равнялась почти всей нашей наличности.
 
      Администратора филармонии на месте не оказалось, поэтому я, ничтоже сумняшеся, решил идти прямо к директору.  Юношеская глупость беспредельна, а в сочетании с моей тогдашней уверенностью, что я всё могу, мне и  море было по колено! (Действительно, тогда мне во всём сопутствовала удача, всё получалось, а ведь  вера – даже в самого себя! – делает чудеса). Совершенно не представляя высоту поста этого человека,  да и вообще - «а что тут такого»! -  я нагло попёрся к нему. Самоуверенно надеялся на свою «красную книжечку» работника милиции. В сознании   людей тогда все «органы» были «карательными». И на всякий случай с ними старались не связываться, тем более, что - кто не без греха!
 
    Уверенно войдя в приёмную директора и, раскрыв своё красное удостоверение, я быстро прошел мимо вскочившей из-за стола и что-то залепетавшей секретарши и прямо, без стука – в кабинет Директора. Кабинет  роскошный – на полу ковры, на стенах картины, старинная мебель.Подробнее  рассмотреть  всё это мне не удалось. Дальнейшее произошло молниеносно. Увидев за столом стареющего, благородного красавца-мужчину с ярко выраженной внешностью  знакомой  национальности, в шикарном заграничном костюме, сидящего в старинном кресле за огромным, не менее старинным столом,  я, прямо с порога,  своим звонким голосом выпалил всегда безотказно действовавшую в Тамбове фразу:

    -Следователь следственного отдела управления милиции Тамбовской области, лейтенант Гугель!
 Ничего не понимая, широко раскрыв глаза, и даже слегка привстав вначале, директор вдруг спокойно спросил:

   - Ну и что, что вы следователь?
 
   И так на меня посмотрел умными,  всё на свете повидавшими глазами, что я, что называется, «поплыл» и начал мямлить, что вот, мы с женой… приехали из Тамбова… хотели бы…
     И тут Директор рявкнул:

    - А ну, вон отсюда! – и вошедшей на крик секретарше:

    - Проводите этого великого следователя из Тамбова и разъясните, чтобы побыстрее убирался, иначе у него будут большие неприятности!

    Секретарша не провожала, так как я – подавай Бог ноги! – рванул оттуда молниеносно. Внизу с надеждой меня ждала, уже тогда безоглядно верившая в мои способности жена. Но на сей раз её ждало разочарование. С трудом придя в себя, стараясь скрыть страшное, но заслуженное унижение и  ничем себя не выдавая, я небрежно сказал, что пока ничего не получилось, но всё обязательно будет в порядке.

   Даже сейчас, спустя более чем  55 лет, когда  пишу об этом,  краснею от стыда!
 Остановиться я уже не мог. Как застоявшийся  конь, рвался: «только вперёд»!
Ещё при входе в филармонию обратил внимание, что неподалёку стационарно расположился госавтоинспектор с мотоциклом. Иду к нему –  ведь родная  милицейская душа: в те времена «менты» (это - современный термин, тогда такого слова не было в обиходе, но оно давно прижилось, значит, можно использовать) помогали друг другу просто потому, что и они, как все в стране, жили  очень трудно. Тогда  это было какое-то братство. Я представился и спросил у него, всегда ли он  несёт здесь службу?  Он ответил, что на посту возле филармонии давно.  Я  ему со всем молодым пылом: мол, приехал с женой в Ленинград в отпуск, а тут такой концерт! Мы оба страстные любители музыки, я  сам пою, учился в вокальной студии и т.д. и т.п. В общем: «два билетика»! Ещё и Лиля стоит рядом, смотрит умоляюще.

     - Ну-ка, посторожи мотоцикл – он мне – а я зайду в филармонию. Я к ним никогда не обращался, а выручал не раз.  Да и за их машинами, когда попросят, присматриваю…
 Через несколько минут он вышел немного расстроенный, протягивает один билет и говорит:

      - Представляешь, дали один билет, да ещё сказали, что это только для меня, что я и представить не могу, какой подвиг они совершают.

  Он действительно не представлял, какой подвиг совершил! Лиля с билетом! Ну, а я?... Мысль продолжает лихорадочно работать. Говорю ему:

   - Слушай, друг, давай подъедем  в районное отделение!
 И вместе с ним отправились в отделение. Я -  прямо к начальнику.
 
   Тот сначала решил, что я, следователь из Тамбова,  приехал по какому-то служебному делу, а когда понял, что мне надо, только руки развёл:

        - Весь небольшой лимит на билеты уже выбрал. Даже телефонную трубку стараюсь не снимать! Звонят только по этому чертовому концерту! Во-о-о, где он у меня сидит» – показал на горло.

   Но не в моих правилах отступать. «Думай, Володя, думай! Это – едва ли не последний вариант»! А когда очень нужно и очень думаешь, «мысля» приходит! И не обязательно «опосля».  Обращаюсь к начальнику отделения, прошу познакомить меня с участковым милиционером, который  непосредственно филармонию обслуживает. Участковые всегда ушлые ребята, да и «внизу» вопросы иногда решаются проще и легче, чем с высоким начальством. К народу, как говорится, поближе. И тут начальник говорит:

    - Слушай, а ведь ты попал в точку. Сейчас позову участкового. Он ещё здесь, у них сегодня занятия…
Входит филармонический участковый. Начальник ему:

   - Ты подыскал уже бригадмильцев из солидных людей, которые не подведут? Это ж иностранный концерт. Да ещё из капиталистической  страны.  И  эстрадный к тому же, мало ли кто туда придёт!  В филармонии-то у нас всегда публика известная, солидная, спокойная. А тут «барыги» билеты скупили. Представляешь, кому продать могут?!

    Участковый в ответ:

      - В бригаде содействия милиции у меня в основном заводская молодёжь. И кое-кого из солидных по возрасту я подобрал.
   Тогда начальник, указывая на меня:

   - Вот, даю тебе самого лучшего бригадмильца – офицера,  следователя из Тамбова, большого любителя музыки. Если что, он тебе профессионально поможет.

  Участковый даже обрадовался и тут же вытащил из сумки нарукавную повязку с надписью «Бригадмил» и разъяснил, где и когда сбор, так как его группу  - 5 человек пропустят только с ним.
 
    В назначенное время я прибыл, надел повязку и, ещё до конца не веря своей удаче, прошел в зал филармонии. Удобно расположился за одной из колонн, откуда прекрасно была видна сцена и моя жена, сидевшая в 5-м ряду. Увидев меня, она счастливо заулыбалась.
  Хоть и на приличном расстоянии, но мы  были вместе на концерте невиданных  артистов!

      Итак, я в  замечательном, строгом и торжественном  зале, окруженном белыми колоннами,  с удобными, мягкими креслами и сверкающей под потолком, удивительной красоты, люстрой. Публика,  заполнившая  зал, очень неоднородна не только по музыкальным  пристрастиям, но и по социальному составу, и, соответственно, по  внешнему виду, манерам поведения. Те, кто бывает здесь часто, в основном,  настоящая ленинградская интеллигенция, истинные  ценители  музыки.  Большинство - уже немолодые,  строго, скромно,  но со вкусом  одеты. Наверное, есть и пережившие блокаду. Чувствуется, что  это - привычные посетители зала филармонии, многие знакомы между собой, негромко переговариваются, спокойно рассаживаются в удобные кресла.
 
         Бросается в глаза  другая категория: люди случайные в этих стенах.  Они  явно не в своей тарелке, хотя и занимают лучшие места в партере. Их дамы в нарядных, богатых туалетах, у некоторых, несмотря на летнее время, на плечах  меха – черно-бурые лисицы. Много военных  в больших чинах и других, явно  важных людей.
 
       Ну и, разумеется, в зале есть простые ленинградцы, молодёжь, счастливчики, сумевшие достать заветный билетик, выстояв большую очередь в кассе филармонии. Они сидят в последних рядах.

   Начался концерт.  С самого начала поразил ведущий - конферансье. Ведь наша публика в те времена  к чему привыкла?  Обычно ведущий (или ведущая) концерта, тем более в филармонии, стоит на сцене неподвижно, ровно держа спину, словно аршин проглотив, сцепив  руки в замок  и держа  их   перед собой. Строгим, торжественным, хорошо поставленным голосом громко объявляет каждый номер, перечисляя все титулы исполнителя и названия исполняемого произведения ("Выступает - имярек -. заслуженный, или народный, или просто – артист. Исполняется … " и т.д.)
 
      А тут – лёгкой походкой, приветливо улыбаясь, на сцену выходит  хорошо сложенный, чуть выше среднего роста, изысканно одетый мужчина. На вид ему -  лет 50, но лицо очень моложавое  и при этом -  абсолютно, до синевы, седые,  пышные волосы.  Очень благородные, правильные черты лица.  Для мужчины – просто до неприличия красив! Но это не слащавая, «парикмахерская»  красота, а внешность  аристократа, уверенного  в себе и непринуждённого. Свободно говорит на итальянском и так же хорошо по-русски.  И начинает - нет, не объявлять номер – а общаться с публикой, как со старыми знакомыми!  Он не стоит на месте, он свободно, раскованно двигается, изящно жестикулирует.  Рассказывает об Италии, о её красотах, природе и традициях, об искусстве. Затем - об эстрадном коллективе, с которым мы сейчас познакомимся, понемногу - о каждом исполнителе. Его рассказ сопровождает  негромкая, мелодичная музыка. В оркестре рояль, аккордеон, гитара, мандолина,  контрабас и ударник. Пианист, он же - и руководитель оркестра,   и солист, и концертмейстер, и  автор некоторых  произведений.

    Интересный рассказ ведущего - это  даже не рассказ, а разговор, беседа  со всеми, сидящими в зале.
 
       Когда на сцену стали выходить артисты, он, представляя их,  общался и с ними.  И говорил  о каждом  уже более подробно, шутил  вместе с ними. И старался вовлечь в это общение  зрителей, сделать их соучастниками праздника, который приготовлен для них.

         Поражал внешний вид исполнителей. Женщины с обнаженными спинами,  с  немыслимо низкими декольте, в платьях из невиданных, блестящих тканей, со сверкающими украшениями.
       А как ведут себя эти итальянские артисты!  Все - и певцы, и музыканты - легко передвигаются по сцене, смеются, отвечают на  шутки ведущего. И тоже общаются со  зрителями, жестикулируют, протягивают им руки, посылают воздушные поцелуи.  А конферансье всё это весело комментирует  и тут же переводит зрителям с итальянского.

        И в зале уже  царит лёгкая, радостная атмосфера, непривычная для зажатого советского зрителя. Но она  явно нравится большинству присутствующих.
 
 А вот завсегдатаи филармонии,  привыкшие к строгому, академичному стилю филармонических концертов, явно шокированы. Как-то напряглись, с изумлением на лицах переглядываются друг с другом, недоуменно пожимают плечами. Первым из выступавших артистов аплодируют  очень сдержанно.
 
      Глядя на них, законодателей моды в этом зале, и остальная публика  тоже старается сдерживать свои эмоции, чтобы не выглядеть невеждами.   По крайней мере, поначалу реакция  зала  именно такая.

      Но постепенно лёд начинает таять.

   Не оценить профессиональное мастерство этих "легкомысленных итальянцев",  было  просто невозможно! За давностью лет я конечно не помню  имён всех артистов и  названия произведений, которые они исполняли. Помню лишь, что  в концерте участвовали   две   певицы  и два или три певца. Особенно запомнились двое.  Певец с небольшим, красивым лирическим тенором. Он пел, в основном, неаполитанские песни, «канцонетты» - о любви, о море, о солнце, словом, об Италии. Перед глазами невольно возникали картины венецианских каналов: женщины, садящиеся в гондолы, и жгучие брюнеты-гондольеры, уверенно направляющие свои лодки по этим каналам и поющие  прекрасные песни.  А ещё - одна из певиц с волнующим, низким, хрипловатым голосом – высокая, стройная,  с длинными,  распущенными по плечам, рыжими прямыми волосами.  Как и все, она держалась совершенно непринуждённо. Сама аккомпанировала себе на гитаре, которая на широкой ленте держалась у неё  на плече. При этом пела, то  присаживаясь на одно из возвышений на сцене, то  стоя вполоборота к залу, опершись ногой на стул и  высоко обнажив свою красивую ногу.
Было от чего потерять голову советским зрителям, никогда не видавшим ничего подобного!

        Ну, а два исполнителя в этом концерте мне запомнились на всю жизнь даже по именам. Это – аккордеонист  Принчиппе – человек оркестр! Его имя  врезалось в память ещё и потому, что оно было начертано на его  роскошном аккордеоне, на котором он играл, ни минуты не стоя на месте! Его виртуозная игра, в том числе, и собственных сочинений, была  сочетанием мастерства и великолепной техники  с лёгкостью и юмором.

 Тут уж зал, независимо от «степеней и рангов» слушателей, отреагировал дружно и  вполне адекватно увиденному и услышанному. Бурные аплодисменты, крики «браво», «бис», на лицах восторг и никаких попыток сдержать  его!
 
    И, наконец,  конферансье  объявляет последнего исполнителя - Клаудио Терни.  Имя   незнакомое, думаю, и большинству сидящих в  зале,  и  мне,  уже тогда знавшему имена многих итальянских певцов.
 
  На сцену выходит молодой, высокий, полноватый, красивый  итальянец  с чёрными, как смоль, волосами и большими, блестящими, улыбающимися глазами.

       Звучит музыка – вступление к арии  Неморино из оперы Доницетти «Любовный напиток». Обычно, когда звучит это грустное, меланхолическое вступление, певец входит в образ, он серьёзен, на лице тоска – ведь вся ария о несчастной любви.      
    Там такой текст:
    На праздник яркий, радостный глядела ты с тоской.
    Твой томный взор, любимая, на миг блеснул слезой…
  И далее:
    О, если б  хоть раз тебя к сердцу прижать я мог!…
 
  и т.д.,  в том же духе…

    Но Клаудио Тернии не «входит в образ», он расточает улыбки зрителям, целует ручку девушке, подошедшей к рампе и протянувшей ему цветы, о чём-то весело болтает с ведущим.
     А тот, пока идёт вступление, не говоря ни слова, разворачивает микрофон, которым до сих пор пользовались исполнители, «лицом» к залу (он уже не нужен?!).

       Публика, особенно «завсегдатаи», опять слегка шокирована: впечатление, что певец сейчас запоёт весёлую тарантеллу,  а не  известную им, печальную арию.
   
     Но вот вступление окончилось,  и Клаудио  мгновенно преображается – он уже страдающий Неморино.   И в зал полились звуки необыкновенной красоты лирико-драматического тенора. Он заполнил собою весь зал (микрофон действительно был не нужен!).
 
  Слушая Терни, зал замер и вместе с ним сострадал герою оперы,  жаждущему встречи с любимой.   В наступившей тишине, кроме голоса певца и тихого аккомпанемента, явственно послышался какой-то лёгкий, мелодичный звон…  Это под потолком  звенели хрустальные подвески знаменитой люстры! Такое, как говорили, случалось очень редко, лишь когда здесь звучал голос  такой мощи, как этот.
 
       Когда закончилась ария, публика вскочила со своих мест. Как будто прорвало плотину всей этой сдержанности и чопорности. Куда, что девалось! И с каждой новой вещью,  исполняемой  певцом, зал неистовствовал  всё сильнее.   А  обладатель этого, никогда ранее (по крайней мере, в советские времена) не слышанного здесь голоса,  продолжает вести себя  по-прежнему совершенно раскованно, свободно. Он разбрасывает в зал цветы, которые ему вручают, продолжает  шутить с ведущим в перерывах между исполняемыми песнями и ариями.
 
      К этому моменту я сидел уже вместе с женой  (кресло рядом с нею  было  свободно, и она давно   делала мне знаки, чтобы я занял его, но  подойти  я смог  только в антракте),  и мы  радовались вместе.

       Клаудио Терни исполнял и известные, знаменитые произведения  оперной и лёгкой, лирической музыки, и вещи, которые я слышал впервые.

        Кстати, всё, что пели артисты в этом концерте, исполнялось только по-итальянски, это была национальная итальянская эстрада. Англоязычное пение, доминирующее сейчас,  тогда ещё не вошло в моду.
        Певца не отпускали, без конца «бисировали».
        Расходиться  публика стала,   лишь когда в зале начали гасить свет!  Народ ещё долго стоял на улице, обсуждая концерт, и в надежде ещё хоть раз увидеть артистов. Никому не хотелось уходить.  Вышли и мы, и долго, молча, не в силах сразу обмениваться впечатлениями, бродили по ночному городу, погруженному в сказочное мерцание белой ночи, которая ещё больше усиливала наше впечатление и настроение.

       Впоследствии я долго рыскал по радиоволнам в надежде услышать голос Клаудио Терни. Однажды мне это удалось. Но больше, увы, никогда.  Может, с ним что-то стряслось.  Но, скорее всего, для итальянцев, избалованных большим количеством прекрасных певцов, владеющих великой школой пения – бельканто, этот юноша, не был таким уж великим, как показалось многим из нас, никогда не слышавших их  вживую.

   Уже после поездки в Эстонию, мы возвращались в «рідний Харків»  через Москву. Выехали утренним поездом, а прибыть на место должны были ночью. Денег у нас оставалось только на два стакана чая! Выпив его с утра, лежали на полках лицом к стенке, или выходили в коридор вагона и внимально смотрели в окна,чтобы не видеть пассажиров, аппетитно уплетавших дорожные припасы, которые тогда набирали с собой, не считая калорий и не комплексуя  из-за лишних килограммов!...

    Когда среди ночи в Харькове нас встретили  мой отец с братом, мы, рванули к одиноко светящемуся на платформе киоску. Не слушая увещеваний отца, потребовали купить,  единственное что там было -  холодные котлеты. Кроме них, были  ещё только  полузасохшие плавленные сырки. В этих станционные котлетах мяса точно не было. Что в них было, кроме хлеба,  лучше не вспоминать.
 
  "Я же говорил вам, езжайте сразу в Харьков! - сказал отец - Так вам всё мало, не сидится на месте, подавай вам всякие столицы, всё увидеть хотите. Вон, до чего себя довели! Ну ничего,  мы вас подкормим. Бродяги!" -  закончил    с напускной сердитостью.

   Вcкоре после этой нашей поездки прошел международный фестиваль молодёжи и студентов в Москве, вышли на экраны великие фильмы "Летят журавли", "Баллада о солдате", на сценах театров прошли новые пьесы Розова, Володина. В журнале «Юность» печатались стихи Евтушенко, Ахматдулиной, Рождественнсого,  а сами  эти молодые поэты с огромным успехом выступали в зале  Политехнического музея.  Вышли книги – Дудинцева «Не хлебом единым», «Доктор Живаго» Пастернака был опубликован за рубежом.

     А мой  рассказ - о коротком периоде, предшествовавшем  оттепели.  Тогда это понятие ещё не было в ходу. Оттепель наступила после смерти Сталина, хотя и не сразу, и продолжалась недолго. Потом были другие  оттепели. Они всегда были недолгими  и всегда заканчивались холодами. Такая уж страна, такой климат...