"Вечные проблемы не имеют вечных решений."
(В.Е.Каган)
"Я - лжец."
(Парадокс Критского Лжеца)
Я плохо помню, что происходило последующие несколько дней. Помню только, как в то
утро бродил по улицам, потерянный, словно мятущаяся душа в чистилище, вглядывался в лица
прохожих, вечно спешащих, равнодушных, идеальных.
Все, в мою кровь введен вирус, и как бы мне ни хотелось не обращать на него внимание, рано
или поздно он напомнит о себе.
Я курил больше обычного, много спал и вообще пытался замедлить свою жизнь всеми доступными
способами. Но у меня, разумеется, не получалось.
Как назло, зарядил дождь на всю неделю, и даже если я пытался заставить себя вытащиться на
улицу, подальше от четырех стен, отвращение к мокрой погоде брало верх, и я оставался сидеть и
тупить дальше.
А еще мной одолевал один соблазн, которому я уже не хотел противиться.
Теперь я чаще обычного лез в ящик стола, где среди позабытого хлама лежал крохотный пакетик
из черного пластика. Помню, как я, бывало, представлял себе, как его содержимое растворяется в
ложке под дрожащим огоньком...
Я смотрел на него и думал, как так получилось, что я, наркоман и алкоголик, сумел удержать себя
от этого, имея возможность уколоться в любой момент, а она, та, которая пыталась остановить меня
всякий раз, когда я набирал полные легкие густого темного дыма или облизывал пакетик с феном, -
ушла в небытие, оставив на всеобщее обозрение свое истерзанное тело.
На последней странице моего дневника не будет мата - я устал от него. Не будет недовольства - я
уже всем доволен. Но что-то подсказывает мне, что нельзя так просто все оборвать, иначе все,
что я писал до этого, окажется бесполезным.
Еще одно усилие - и я буду свободен.
Гроза. То, чего я иногда боялся, оставаясь один дома, как вот сейчас. Но мне уже не
страшно, ведь, как я уже понял, в мире есть вещи пострашнее раскатов грома.
Холодные блики играли на моих ванильных стенах с размытым Нью-Йорком, и от этого казалось,
что стены не фиолетовые, а черно-белые. Я пялился на них и слушал музычку, не понимая даже,
что именно я слушаю. В этот момент меня одолевало такое опустошающее безразличие ко всему, что
если бы я сейчас живой лежал в гробу и слушал, как комья земли стучат о крышку, то и тогда я
бы лежал так же неподвижно, безучастно глядя вверх, не видя этой самой крышки и о чем-то
бесцельно думая.
Меня посетила мысль, что так, должно быть, чувствуют себя люди, когда перестают бояться смерти.
Раздавшийся звонок, нервно прорезавший воздух, отогнал эту мысль.
Я нехотя поднялся, в глубине души радуясь, что хоть что-то заставило меня встать, и, накинув
куртку и слипы, потащился на улицу открывать.
Мне было все равно, кто это там и чего им от меня нужно. Я распахнул кованую дверцу, намереваясь
заставить позднего гостя остаться со мной, но никого не увидел. Скользнул взглядом вниз и замер: насквозь промокшая, на избитых коленях стояла она, с точно такими же пустыми
глазами, как и у меня.
Я заставил ее подняться и затащил домой. Стащил с нее кеды и привел к себе. Сел на кровать, не
сводя с нее взгляда, искренне желая, чтобы она была вменяемой, не с широкими зрачками и без
трипов. Она же с минуту молча смотрела на меня, потом снова рухнула на колени, обняла мои
ноги своими исхудавшими руками и зарыдала во весь голос, надрывая и без того обессилевшую грудь...
Поток ее слез был нескончаем, а я все смотрел на нее и старался понять, о чем же она пытается
рассказать мне обрывками фраз, тонувших в ее неровном, лихорадочном дыхании.
Насколько я сумел понять, с ней произошло что-то крайне ужасное, после чего она не хочет жить
дальше. Что же это такое было - "карусель" за дозу, убийство на ее глазах или ночь, проведенная с
у дилеров в заложниках - я так и не разобрал, но, похоже, ей пришлось всякого навидаться.
В ее заплаканных глазах я видел призрак той, что была мне лишь чуть-чуть знакома когда-то, но
которую я тогда предпочел не знать.
- Не думай об этом, - просил я, не зная, что еще сказать.
- Я люблю тебя, - выдохнула она, глядя мне в глаза.
Я сполз на пол, и мы долго обнимали друг друга, думая каждый о своем и переживая из-за общего
горя. Неизвестно, что нам должен принести следующий день, да мы и не хотели этого знать.
Единственное, что мы могли на тот момент понять, так это сознание того, что нам больше уже ничего
не нужно, и нет в мире ничего такого, что могло бы загладить следы от того, что мы сделали.
А, может... и не нужно пытаться?...
Решение пришло так легко и быстро, что я растерялся. Пакетик лежал совсем рядом, и спустя секунду
я уже держал его в руке и молча изучал взглядом ее лицо, на котором не было страха, только если
за мою жизнь.
- Что ты хочешь сделать? - спросила она, догадываясь.
- Если ты так хочешь... - медленно произнес я. - Еще чуть-чуть, и все закончится.
Она смотрела на меня сначала недоверчиво, затем - с ужасом, и, наконец, с улыбкой примирения.
- Я за тобой до конца, и мне все равно, что ты выберешь.
Я ждал такого ответа. Улыбнулся.
- Ну раз так, значит потерпи еще немного.
Это так быстро... И так просто. Нет ничего проще, чем умереть на рейве. Для нас рейвом стало
общество, источенное изнутри, обглоданное верхами и утопавшее в низах.
Это как исповедь самому себе. Это как вся жизнь перед глазами. Не придумало еще человечество
смерти приятнее и стремительнее этой.
Я держал ее за руку, чувствуя, как мы оба медленно, но верно отъезжаем. Она перестала дрожать,
отдалась тому чувству, которое, наверное, испытывают блаженно умирающие. А я все не мог
отвлечься от мыслей, пытаясь не отпускать то мгновение, когда я еще чувствую ее дыхание на
своем плече...
Не бойся, больно не будет. И за меня не переживай.
Я-то уже ничего не боюсь.
Ты со мной?...