Зима. -30. Отечественная «семерка». Я. Отец. 17:30.
Изрядно устав на подготовительных занятиях, я с отцом возвращался, не спеша, домой по покрытой ледяной корочкой дороге, вдоль которой изредка в кювете встречались фуры в снежном плену. Отец знал, что со мной больно не поговоришь после плотного напряженного дня, да и до этого мы редко выходили на контакт, поэтому предпочитал молча следить за дорогой, освещенной розовым морозным закатом. Хотя ему предстояло просидеть в обнимку с баранкой ещё полтора часа, я всё же ему завидовал- ему удалось два часа назад вздремнуть хорошенько в салоне лады, укрывшись старой «комсомолкой».
Ещё с утренней поездки я знал, что наша тёмно-зеленая красавица отведала топливо не самого лучшего качества и это у ней всячески проявлялось- глухим затягиванием, кашлем и т.п.. Это одинаково пугало и меня, и отца. Отдалившись от цивилизации, проехав мост под S., мы оба поняли, что нашим опасениям суждено было сбыться- машина заглохла в 5 км. от моста и упрямо не хотела заводиться. Отец буркнул остаться мне в машине и, спеша, укутывая в клетчатый шарф своё щетинистое лицо, поспешил открыть капот: я знал, отец проверяет топливный фильтр…, но как оказалось позже не в одном бензине дело и у нашей колесницы серьёзный диагноз. Отец приоткрыл дверь и приказал утеплиться, надеть перчатки, которые я в самом начале пути отправил в бардачок, и не высовываться. Это уже после я узнаю, что смерть может быть и такой- посреди поля на ледяной дороге калачиком на автомобильном сидении. Отец дежурил на дороге. Показались в темноте (да, было уже жутко темно и это добавляло пущего беспокойства) два тусклых огонька- «пазик» доверху набитый крепкими мужиками. Они особо не отличались в темноте друг от друга- плечистые, серая плотная одежда, у многих через плечо какие-то провода или веревки, карманы набиты затертыми рукавицами. В них я увидел опыт и безопасность, а точнее так нам необходимую помощь (, ведь уже спустя сорок минут машина почти остыла и к пальцам ног и рук подбиралось холодное морозное покалывание, замерший конденсат моего дыхания покрыл маленьким слоем льда все стекла автомобиля). Всей гурьбой они под свет фонарика решились вылечить наш транспорт. После двадцати минут плясок и хороводов перед капотом (,ведь каждый из семи человек хотел подойти к остывшему двигателю осмотреться и возможно блеснуть своей смекалкой) могучая толпа отчаялась, и сдалась, и указала нам в сторону огней на горизонте- огней старого колхоза. «Пазик» заурчал и с шумными разговорами исчез в темноте.
Отец сел в машину, по нему было видно, что он очень замерз, особенно руки, так как всем известно, что в толстющих перчатках работать с машиной (да, и просто работать) почти не возможно и всё это время он возился с ледяными ключами голыми руками. Я положил телефон во внутренней карман- его экран начал уже белеть от холода. Отец отдышался, указал на огни горизонта, сказал, что-то вроде, что съезд чуть дальше и дорога к колхозу почти что крутая- мне пришлось покинуть своё ещё тёплое место. Упираясь в багажник лады и периодически проскальзывая, иногда даже падая на отполированной шинами ледяной дороге, я принялся толкать наше чадо вместе с отцом. После съезда под горочку наши дела пошли веселее и даже ближе к постройкам нам удалось запрыгнуть в салон и докатиться до нашей цели. Отец оставил меня в ожидании любоваться пробивающимися сквозь морозное мутное небо звездами, после я узнаю, что сейчас «не май месяц на дворе» и на улице уже все -34. Слева были большие амбары с поднимающимися клубами пара, видимыми на свету этих зданий. Справа два домика послевоенной постройки с приглушенным светом в окнах. Из двора этих домов доносился звонкий лай собак с некоторым хрипением на морозе. Отец вернулся быстро- он договорился с женой сторожа, чтобы та меня приютила на некоторое время, а сам отправился в ближайшую колхозную постройку. Его план был прост: закатить машину в амбар; хоть в каком-то тепле повозиться с машиной с «новыми» мужиками; позвонить очень дальним родственникам с газелью, чтобы те за некую сумму приехали к нам за 40 км. и довезли нас до дома, до которого оставалось ещё втрое больше.
Я зашел в дом. Сначала показалось чудовищно жарко, но немного отогревшись, я понял, что в доме прохладно и по полу гуляет неплохой сквознячок. Об этом говорила и «домашняя одежда» хозяйки: плотная толстовка поверх старого черного свитера, толстые колготы (возможно даже не одни) и много много носков, верхние резинки которых пестрили разноцветным рядом чуть выше голени женщины. На пороге меня встретила одна из причин этого холода- старая самодельная печка на дровах и кучка поленьев рядом с ней. Почему причина? Да, потому что это прямое указание на отсутствие газа в доме. Пол дома был застелен различными вещами, особенно зал, где помимо вещей лежали ещё внизу два паласа. В доме я провел три с половиной часа (ред. описать этот промежуток времени крайне сложно как по объёму, так и по качеству). Добродушная хозяйка с улыбкой на лице посоветовала мне не раздеваться и пригласила в кухню, где для меня был уже наведен чай с черствым овсяным печеньем. Это была самая божественная трапеза- потоки чая быстро согрели моё нутро, а вкуснейшее печенье немного утолило голод, что дало мне немало сил. Основное время я отвечал на её вопросы и рассказывал о себе. От неё я узнал о её материнском счастье- трое сыновей, которые нет да нет да выбились как говорят «в люди». О муже стороже. О том почему холодно в доме, почему не стали проводить из-за двух домов на ферме газ. О их с мужем семейном переезде по распределению в это «гнёздышко» много лет назад. О бедах, о счастье, о горе и радости. Она ушла, пообещав убраться в зале и пригласить меня позже на просмотр телевизора. Вошёл уставший муж, охранявший дальние постройки и ничего не знавший о нашем с отцом вторжении в их мирную жизнь. Первым делом он зашел на кухню и поначалу немного испугался, увидев какого-то парня в дутой большой куртке, трескающего с большим аппетитом его печеньки. Он промолчал, прошел до плиты, налил кипяточку, сел напротив и как-то немного неуверенно сказал: «Коля…А ты это чего тут?». Так мы познакомились. От Коли я узнал о его заслугах в труде до переезда сюда, да и вообщем-то и не плохой работе здесь, ещё в «живом» колхозе. Со сторожем мы минут сорок перед телевизором уделили перемыванию косточек власти. «Проще было работящему человеку. Труд был основой всего, а не бумажки (ред. деньги)»,- понижая тон сказал мой новый собеседник. Предложил ещё чаю, но я отказался; уже и до того замученный совестью, что схрумкал и так много овсяного печенья у моих благодетелей.
Пришел отец, мы отправились на саму ферму, родственники подцепили семерочку (с большим трудом и моим участием, машина была покрыта уже не льдом, а толстым слоем конденсата, который неприятно поначалу пропитал перчатки) и потащили к дому Коли- отец договорился с хозяином оставить её до послезавтра пока не уладит все дела и не вернется за своей красавицей. Я от души попрощался со своими новыми знакомыми и, в душе обещая себе обязательно вернуться к ним и отблагодарить их лично хотя бы чем-то (возможно это сделал отец), направился к газели, где, усевшись, сухо поздоровался с «незнакомыми» мне родственниками. Вся дорога прошла в молчании, я думал о многом: о Коле, о его жене, о том какие наверное хорошие у них сыновья, о их жизни, о добре- всё в голове смешалось в одну густую кашу, я сильно устал и часто хлопал глазами, которые то и дело слипались. Я боролся со сном и смотрел на усыпанное звездами небо, которое хотел получше рассмотреть будучи у окна, но я сидел посередине в плотном ряду из четырех человек, от которых исходило приятное тепло. Они смотрели стеклянными глазами на дорогу и молчали, нам не о чем было говорить- все устали, они с отцом уже вдоволь наговорились под капотом лады, а я, а что я?! Я просто молчал.
С этого времени для меня ассоциация добро-тепло очень близка. Она вызывает у меня воспоминание о семье Коли, от общения с которой у меня остался в душе след. Нет, не рана, а именно след…теплый след…