Автобус остановился на вокзальной площади маленького провинциального городка, с трамваями, круглыми афишными тумбами и полотняными навесами над витринами гастронома. Не то Ивантеевка, не то Волоколамск. Витек тупо уставился в окно. Блин, сам виноват … С чего он взял, что этот автобус – в Москву?! Видно ему и вправду, на той развязке мозги отбило.
- А какой это город? – спросил Витек у кондукторши.
- Ты что, милый? Ещё не проснулся? – голос у тетки был задушевным, добрым. – Да вот же она – Москва …
Наверное, это сон. Что же ещё? Цветной и яркий. Тем более что часы на вокзальной башне показывали двенадцать с хвостиком - время, когда Витек только ехал по Кутузовскому навстречу белой фуре …
Витек расправил затекшие конечности и ступил на вокзальную площадь.
Москва ему снилась – он это понял. Сон был приятным. Давно он не видел такого синего неба, чистых улиц, и почти не спешащих радостных людей. Киевский вокзал стоял в окружении трамвайных путей, на место огромного строительного котлована вернулись малоэтажные домики. Высотка гостиницы «Украина» была в лесах, а высотка МИД на «Смоленской» - ещё и без башни, с торчащим на этом месте подъемным краном. А люди были одеты, точно в старом кино. И мент на перекрестке стоял весь в белом, в сапогах до колен и кожаных перчатках.
Такой вот дивный, охренительный сон!
Витек готов и дальше был идти в этой, как будто никуда не спешащей толпе, провожая взглядом глазастые автомобили, вдыхая чистый воздух с примесью мокрой земли от только что политых клумб и газонов и асфальта, помытого из поливальных машин. Глазеть на старинные советские плакаты и лозунги.
Внутри забурчало, громко, до неприличия, и сразу засосало под ложечкой. А сон все не кончался … Витек остановился и, что есть силы, ущипнул себя за руку. Потом прикусил за щекой. Было больно. Но все осталось как прежде.
Если это не сон, то - кино, догадался Витек. Кино снимают. Какой ещё может быть вариант?! Ну, а это всё – высотка без башни, трамваи у Киевского вокзала, это, наверное – голограмма, новые технологии. И он, типа, в массовке. Со своим ново, но всё равно до боли русским фейсом, со стрижкой типа полубокс, сделанной два дня назад в эксклюзивном салоне, в пиджачке сером от Фенди и белой рубашке от Версаче навыпуск Витек прекрасно вписывался в этот людской поток. Более того – похож был на парня с серпом и молотом на плакате … И на другого, в робе сталевара … А голдовую цепь, врезавшуюся в шею, он ещё утром снял, когда на Кутузовском в пробке стояли, и теперь она оттягивала левый карман штанов.
- А что за фильм - то? – поинтересовался он, поравнявшись с интеллигентного вида чуваком из массовки – в шляпе и тоненьких очках.
- Мосфильм? – переспросил тот врастяжечку, получилось «Маааасфильм», - Киностудия недалеко отсюда, на Потылихе, три остановки на трамвае.
Витек кивнул. И больше ничего ни у кого не спрашивал.
Он вдруг сам всё понял.
Какое на хер, кино?! Это жизнь. Только не сейчас, а намного раньше. До войны или после. Когда его дед был молодым, ну и, соответственно, бабка. О которых он, как, впрочем, и о родителях, не знал ни-че-го.
Витек не знал, что делать. И решил ничего не делать. Просто смотреть по сторонам.
Тем более, что ему тут нравилось – несмотря на неказистые цвета, отсутствие иномарок и бедность окружающей обстановки. Нравилось, как светит солнце, как орут что-то друг другу пацаны, высыпавшие гурьбой на бульвар, как улыбается людям мороженщица. Нравилась надпись на выцветшем плакате «Подписывайтесь на государственный заем!», хоть он и не понял, что это значит. Он не помнил, когда ему последний раз было так беззаботно-легко – несмотря на полную неясность своего будущего. Ну, разве что много лет назад, малым пацаном, когда сбегал с урока, в одиночку – шляться по городу, или в лес, а то и на близлежащую речку.
Почти десять лет он жил со сжатыми челюстями, даже нередко спать ложился с «пушкой», не очень надеясь на охрану. А если расслаблялся, то, как все – баня, девочки (не модельные глисты, от которых тошнило, а толстожопые девки со стрип-клуба), страшный бодун по утрам. …
И все чаще ему казалось, что он СОВСЕМ ОДИН. Был единственный друг, Валерка (об этом не надо), а все прочие – враги или партнеры. Была Светка, вцепившаяся в потроха, как солитер. Другую телку завести, нормальную? Их, будто и не осталось совсем … Ещё год и виагру пить придется. И всё больше казалось – зря это все. Вся его жизнь. Совсем. Не стоило суетиться …
Тогда Витек и перестал с пушкой спать, боялся, что спьяну возьмет ее в руки, приставит к башке, и мир разлетится в клочья, а мозги по комнате …
Люди вокруг были, как люди. Много было просто, совсем по колхозному одетых, какие-то тетки или бабульки с мешками в руках. Некоторые издали напоминали Витьку его знакомых, даже окликнуть хотелось. Витек совсем расслабился и стал искать в толпе девах помоложе …
Тех, кому бы он вдул.
И …
Он вдруг понял, куда делись нормальные бабы.
Они вымерли. Как мамонты или динозавры, ещё до его рождения. Или чуть позже. Вот где они были – в шляпках с бантом, с фитюльками всякими, или, по старинному, с сеточкой, типа вуаль; в беретиках, с завитыми волосами, в белых и всяких кофточках, в костюмах деловых, в платьях цветастых или в горошек, с волосами, уложенными в валик или завитыми локонами, а то и вовсе – две косы по плечам. ..
Из всех мировых звезд Витьку нравилась только Мерилин Монро. Такой, по его представлению, должна быть Женщина, настоящая. Он даже дрочил на неё нередко, глядя на фото или просто так, хоть она и мертвая. Но рядом с любой из НИХ даже Мерилин была просто драная кошка.
До чего ж хороши они были - эти девчата, девушки, дамочки из этого, хрен его знает какого года! Глаза разбегались в стороны. И даже то, что все они - ровесницы его бабушки, не пугало ничуть. Ладные, все на месте – и грудь, и попа, и плечи покатые или широкие от накладных подплечий. Ни одной стриженой почти налысо, или, как Светка-солитер - с патлами прямыми до колен. Ни одной в брюках – все в платьицах, юбочках, только одну он встретил ядреную деваху в сатиновых штанах, типа спецодежды, но и ей бы он вдул с превеликим удовольствием … И ни одной глисты. Ни одного растения. Ну, да – на козьих диетах не сидели, ели все что положено, первое, второе и третье, да ещё с хлебушком … И все – в теле, некоторые даже слишком, на нынешний взгляд, но только не на его, в данный момент воспаленный, как у голодного волчары! Одна – точно сдобная булка, ещё горячая, с пылу, с жару, другая – точно пирожное эклер на гофрированной круглой бумажке, или корзиночка, с затейливыми завитками крема, третья – как слоеный розанчик, розово-золотистый, чем-то присыпанный, с капелькой варенья посередине. А если и попадались субтильные, всё равно, ладные - тонкие не как палка, а где положено – в талии, запястьях, лодыжках. Как, например, вон та стрекозка, на переходе дорожном, в сером костюме и белой блузке, державшая носки чуть врозь, по балетному, и с сумочкой, похожей на чемоданчик – до боли захотелось взять её двумя пальцами за запястье, и тронуть ладошку своими губищами. Да что габариты, не в них дело. Не было в НИХ ни капли остервенелости, ни сучьего расчета во взгляде, одинакового что у глистоногих моделек, что у бизнесвуменш, что у толстомясых телок у шеста! Глаза, вот что было в НИХ самое – самое … То с поволокой, точно у телочки на лугу; то совсем ясные, как у пятилетней девчонки; то с чертиками, озорные; а то – плывущие, чуть затуманенные, при встрече с твоими прячущиеся, точно жемчужинка в раковину … Или - зовущие, и тут же – опущенные, отведенные в сторону … Витек чувствовал, как сердце бьется, щеки горят, а член поднимается колом. А то, что пахло от этих девчонок как от воспиталки в детдоме духами «Красная Москва», а то и вовсе – молодым потом, без всякого парфюма не только не оскорбляло нюх, наоборот – возбуждало со страшной силой … Как, впрочем, и ноги с волосками, видными даже сквозь чулки, и мелькнувшие раз, другой небритые подмышки. Небритые пелотки - это было на его вкус, он терпеть не мог гламурные, гладкие, как вареник, или того хуже, как у дешевых шлюх – плохо выбритые, колючие, как щека алкоголика – такая сразу злость подымалась. Или того хуже, как у Светки – с интимной прической на манде, каждую неделю – новой, как взглянешь, так вздрогнешь. Последний раз вообще – в виде серпа и молота …
Витек не помнил, когда был таким голодным в последний раз. И на баб, и просто (червь под ложечкой точил всё сильнее). Первый голод, в принципе, утолить было возможно. Хоть и робел Витек, страшно робел, точь в точь как девятилетним пацаном, втюрившись в одну (чего вспоминать!) … Особенно, когда, встретившись с ним взглядом, девчоночка из прошлого смущенно отводила глаза, или краснела Он так и не придумал ещё, как с НИМИ заговорить. А вот насчет пожрать была проблема. Барсетка на поясе была набита мелочью примерно на миллион – в зеленых и в капусте, но здесь это всё были просто бумажки.
Остановившись на ближайшей остановке, вместе с другими гражданами дождался трамвая, и втиснулся в переполненный вагон.
Прижало его не к симпатичной девке, как он надеялся, а стиснуло между плотным лысым мужиком и бабой, широкой, как печка, с бумажными цветочками на шляпе. И пахло от неё жутко – потом с «Красной Москвой».
А когда она вышла, освободившееся пространство занял расслабленный хмырь, в расстегнутом плаще и широкой шляпе, точно спящий на ходу.
Навалился , как педик, дохнув при этом винным перегаром и повис у Витька на плече в полной прострации.
Рука сама сработала – левая. Как лет двадцать назад, когда они, детдомовские пацаны, сбежав в Москву, шлялись по столице. Перед этим хорошо покатавшись в переполненном транспорте. Тырили в основном у дядек, но если очень припрет, то у теток из сумок, а бывало, как ни стыдно вспоминать, и у старушек У Витька пальцы толстые, но получалось лучше всех.
И теперь получилось – на пять с плюсом.
И туго набитый, да ещё расстегнутый кошелек в кармане плаща незаметно перекочевал в карман широких штанин от Версаче.
Хмырь не проснулся, только простонал что-то во сне. Никто ничего не заметил. Не крикнул. За локоть не схватил. И ни Жеглова, ни Шарапова не было по его душу. Вероятно, находились сейчас на другом задании. Витек пробурился к выходу и сошел у станции метро.
Сумма оказалась на восемь тысяч, не считая мелочи.
Много это или мало ?!
Стыдно ему не было. Хмырь бы их все равно потерял. А бабки (он нутром чуял) ему не бухгалтер в общей кассе отсчитывала, слюнявя пальцы. Шальные это были, легкие бабки. Хмырь их, скорее всего, выиграл – в преферанс, или на ипподроме. В бильярд вряд ли. В бильярде точность нужна. Ему ли не знать! Собственно говоря, он, Виктор Малышев, мог бы здесь стать вторым Валентином Бисяевым. Нет, бери выше. Королем мафии. Ведь были же тогда и цеховики, и подпольные миллионеры. Играли на деньги, собирались в «Национале» или «Праге». Как многие пацаны его поколения Витек смотрел «Место встречи» не один раз. Знал почти наизусть. Что ж, пригодилось. Этот фильм ему теперь, как Библия и Камасутра в одном флаконе.
Значит, надо на встречу с НИМИ идти. Туда, где они тусуются - «Националь», «Метрополь» или «Прага». Скорешиться. А до этого легенду себе придумать хорошую. Тем более, что ксиву поддельную ему только этим путем получить придется. Паспорт же нужен – советский, с серпом и молотом?! Значит, и здесь ему иной дороги нету …
А если просто на голубом глазу явиться в милицию? Мол, сами мы не местные, с Нижнего Тагила. Командировочный. Или просто, в отпуск поехал, первый раз увидеть столицу нашей Родины. А чемодан со всеми документами на вокзале сперли. И пусть Жеглов с Шараповым голову ломают
Он вдруг вспомнил детдом в подмосковном Талдоме, так похожем на окружавшую его теперь послевоенную Москву. И свое советское детство. Не золотое, скорей херовое - полуголодное, со ссученными воспитателями, с карцером на задворках, с драками до крови. И с маячившим впереди светлым будущим. Когда видел он впереди себя – то летчика-испытателя. То следователя, как Жеглов, в кожаной куртке. То авиаконструктором. Последнее было всерьез, он даже в институт собирался, после армии. А как вернулся – не до того стало. Другие дела пошли, извините. Кто не успел, тот опоздал.
Только вот обрыдло это всё очень быстро, на удивление. Надоело. Даже понтовую тачку менять раз в три месяца.
И все меньше хотелось жить.
Все меньше и меньше.
С каждым днем.
А все равно – умирать страшно. Это он понял, сегодня, не очень-то спеша на месте встречи. Нет. Страшно было, что убьют. Тем более, КТО убьет - грязными руками, как быка на бойне. А вот если б ему, к примеру, сам Господь Бог явился, и предложил шагнуть добровольно … в открытую дверь …
Он бы шагнул, пожалуй …
Все эти годы он точно плыл против течения, обдирая бока. А здесь, наоборот – точно теплая волна несла его к давно знакомому, желанному берегу. Так может и теперь – карта ляжет? И будет ему новый паспорт и советское гражданство. Точно путевка в жизнь.
Новую жизнь.
Витек не то, чтобы верил в Бога. Но кишками чувствовал – что-то такое есть. Некая сила … Которая все делает правильно. По законам физики. Может она, эта Сила и выкинула его точно взрывной волной, чтобы он здесь, в своем настоящем времени, типа … родился заново?
Глупо было прохерачить такую возможность.
Гастроном был тоже из детства - с кафельным полом, стеклянными витринами, пирамидами из консервных банок, и даже запах был похожий. Очередь толпилась у кассы и у прилавков, только без шума, без давки, вообще, народ здесь казался вежливее, спокойнее, чем в том совке, который он помнил хорошо. Глядя на синие ценники, Витек понял, что сумма в его портмоне приличная, хороший начальный капитал (как и голдовая цепь в кармане штанов, но это уже – НЗ, неприкосновенный золотой запас).
Чтоб в очереди не стоять, он купил в хлебном отделе знакомую с детства калорийную булку и слопал её в два прикуса. И булка эта, настоящая, без микрона химии, с ванильным духом, сладко-желтой мякотью с изюминками и хрустнувшей на зубах крошкой яичной скорлупы точно растаяла во рту, не долетев пищевода.
На улице он купил мороженое - пломбир, в стаканчике, с желтовато-кремовой мякотью. С мороженым сел в скверике на скамье, подставив голову солнечным лучам.
Жить было можно.
Жить было хорошо.
- Товарищ!
«Тамбовский волк тебе и друг, и товарищ, и брателла», - чуть не ответил Витек. Но удержался, при виде костыля и культи – обрубка. Да и годился ему безногий в отцы.
- Блять, ты так на Кольку Иванова похож, точно копия. Мы с ним на Втором Белорусском воевали … Только его это, на мине срезало. Был человек, остались клочья, ни собрать, ни похоронить.
Внутри у Витька похолодело. Не от мороженого.
Лицо у безногого было жеваным, кирпичного цвета, зато глаза – темные васильки. И орден на грязной гимнастерке.
- Прости, мужик, обознался. А ты на каком воевал?
- На Украинском, - буркнул Витек. Поднялся и пошел не оглядываясь. Вдруг стыдно стало. Что не воевал. Что костюм от Версаче. Что шея бычья и щеки розовые, как свинина.
Что ему здесь и сейчас – отлично. В отличие от очень многих. Видно, не бывает хороших времен.
Везде хреново, только по-своему.
Он вошел в троллейбус – теперь уже по людски, заплатив кондуктору.
И сел у окна.
Москва вокруг была похожа на ребус. Маяками путеводными возникали в незнакомом пространстве то сталинская высотка (все они еще строились), то павильон метро, то знакомое здание в окружении домов, разрушенных, вероятно, ещё до его рождения.
То купол Елоховской церкви на горизонте, только не голубой, а желтый, песочного цвета.
Народу было мало. Не говоря о пробках.
Витек сейчас точно смотрел кино.
Пытаясь понять, что все эти люди умерли, ещё до его рождения. Не все, но очень многие…
Как вон тот старик на сиденье вперед, раскрывший газету «Правда», так что виден был верхний уголок …
От 8-го июня 1950 года.
Время было примерно такое, как в его любимом кино.
(Продолжение следует).