Тоскливый ноябрьский вечер сбросил последние иголки лиственницы, натянул на себя белое покрывало, скрыв грязь и почерневшие от дождя опавшие листья. Взошла холодная луна, и сразу залезла в свинцовую тучу греться.
В маленькой двушке не спят. Горит ночник. Предметы раскидывают зловещие тени, дрожат на стенах. Мелкие торопливые шажки женщины слышны в комнате-зале, коридоре и кухне. Мужчина, с осунувшимся от переживания и недосыпа лицом, сидит возле ребенка девяти лет. Поминутно меняет компресс на лбу. Вливает по чайной ложке теплой воды в рот.
Еще недавно девочка заходилась кашлем. Казалось, выкашляет легкие. И гортань, вместе с ними. Теперь затихла. Дыхания не слышно.
- Скорая?! – доносится их прихожей взволнованный голос женщины, - примите вызов…
Температура поднимается на глазах. Перевалила за сорок. Ртуть вот-вот вырвется из стеклянной колбы градусника. Девочка агонирует. Ее трясет. Она издает нечленораздельные звуки. Мечется. Снова падает на подушки. Теряет сознание.
Она уходит.
Встает с постели. Оглядывает комнату. Бледных родителей. Растиравшего виски, качающегося от безысходности на стуле отца. И, заламывающую руки, мать.
А вот и коридор. С множеством дверей. Удивительно. Их не было в квартире столько, никогда. Закрыты. Все. Коридор тусклый. Холодный. Влажный. Скользкий. От него пахнет прелыми листьями и чем-то затхлым. Неприятным. В его конце – зала. Большая и круглая. В ней колодец. Каменный. А в нем, наверняка, вода. Напиться бы. Страсть, как пить хочется.
Сознание стремится к нему. На полпути ощущается мощь, исходящая от мрачного колодца. Затягивает, словно пылесос. Нет сил сопротивляться. Не хочется. Такая легкость. Такое спокойствие. И счастье. Страха нет. Мыслей – никаких.
Сознание обретает тело. Невесомое. Прозрачное. Душа. Она парит, кружится и, неизменно, несется к колодцу. Все быстрее, быстрее… Там - хорошо. Там - нет боли. Страдания.
Чья-то рука хватает ее за предплечье. Поворот головы. Ах! Это бабушка, что ушла пять лет назад, не оправившись от болезни.
Она стала высокой, стройной. Нет тех габаритов, что были приобретены из-за диабета. И вдруг – моложе. А вот еще один силуэт. Это ее сестра. И она такая же. Белая. Воздушная. Рядом – мужчина молодой. Его она никогда не видела, но ясно, родственник. А это – тетя. И еще кто-то. Не разглядеть.
Они окружили ее. Гладят по голове, плечам, рукам. От их ласковых прикосновений, печальных взглядов, становится грустно.
Их много, кто закрывает собой путь к колодцу. Отталкивают. Родная бабушка берет ее за руку. Обходит вместе с ней каменный засасывающий мешок. Ведет по коридору, что увеличился, дальше.
- Рано тебе сюда, - голос не слышно, не видно, как шевелятся при монологе губы, однако, слова отчетливо воспринимаются ею, - не время. У тебя много хорошего на земле будет. Не торопись. Встретимся еще. Наше присутствие всегда будешь ощущать. Передай привет родителям от нас. А теперь, иди.
Она открыла откуда-то взявшуюся дверь. Яркий свет брызнул в глаза. Душа скинула с себя тонкое, как вуаль тело, вошла в ребенка.
Девочка как тряпка лежала у отца на руках. Она сделала глубокий всхлипывающий вдох. Закашлялась. И, задышала. Открыла глаза.
Ванная комната. Горячий пар, исходивший от кипятка, струя которого с шумом вырывалась из крана. Мама. Папа. Детский доктор с опорожненным шприцем.
- Оклемалась! – слышится его ласковый голос, - будет жить.
- Что с ней было? – утирая слезы, спросила женщина во фланелевом халате.
- Ложный круп. Вовремя вызвали.
- Мама, папа! – сквозь кашель проговорила девочка, - я была там. Вам привет. От бабушки Ани, и бабушки Клавы, от тети Лены и деда Васи.
- Бредит, - проговорил отец, поглаживая легонько по спине дочь.
А что еще он мог сказать? Шел 1987 год…