***
С возвращением Лилит у меня появились силы и время для участия в вечерних посиделках у костра. Нас с Иваном серьёзно беспокоил вопрос о привлечении новых людей в состав колонии. Ведь для воплощения грандиозных замыслов по освоению тайги требовались не «языки без костей», не болтуны-фантазёры, вроде Женьки, а умелые и работящие мужики с опытом таёжной жизни. Больше всего и по характеру, и по всем остальным статьям нам бы подошёл Юрка Смирнов, но он на дух не переносил даже малейших намёков на «уравниловку» чего бы она не касалась – хоть промысла, хоть любой другой работы.
Он говорил, горько усмехаясь:
- Хочешь потерять хорошего друга? Иди с ним в тайгу и начинай промышлять «в общий котёл». Даю рубль за сто: назад вернётесь врагами. Если до убийства не дойдёт. Тайга, парни, не колхоз с трудоднями. Там дурака не поваляешь и за чужой работой не спрячешься. У одного охотника – опыт, у другого – чистый фарт. Ходят вроде бы по одной тайге, но участки-то разные: у одного пусто, у второго – густо. А труды твои бесполезные в расчёт не берутся. Вот и получается, что один положил в общий котёл десяток соболишек, а второй – полсотни, а делить договаривались поровну. Вот тут и начинается…
И Юрка рассказал собственную историю о том, как прилетел с Подкаменной Тунгуски сюда, на Нижнюю. Его здесь никто не знал, но приставили для начала к опытному охотнику и отправили на один из притоков Чоны, где и сейчас, и в прошлые годы, почти каждое лето горела тайга. И так она ровненько выгорала, что ни клочка целого леса на всём их участке найти оказалось просто невозможно. Для Юрки это было в диковинку: где же в этих бесконечных гарях, видимых с подлетающего к месту вертолёта, может жить соболь?
Но соболь здесь всё-таки водился: горелая тайга постепенно затягивалась травами, на их семенах плодились несметные полчища мелких грызунов, а уж потом подходил жировать на гарях мышкующий соболь.
С хозяином участка у Юрки сразу сложились дружеские отношения, и ещё в Ербогачёне они договорились: как бы дело ни пошло, но охотиться они будут в «общий котёл». Решение это неоднократно обмывалось, подтверждалось и уточнялось, пока две недели ждали погоды и своей очереди на заброску.
«Столько про это выпили спирта и разговоров переговорили – страшное дело. Разве что кровью договор не подписали», - рассказывал Юрка.
Он прилетел на участок без своего единственного кобеля, которого удалось привезти с Подкаменной. Его здорово порвали местные псы, почуяв, видимо, чужака и опасного соперника. Выхаживать Загрю досталось Юркиной жене. А найти на новом месте, да ещё перед промыслом, хорошую собаку – дело заведомо безнадёжное: не продадут ни за какие деньги. Юрка по этому поводу уже и не пил, и не расстраивался: главное дело – кобель остался жив, и к следующему сезону уж он, Юрка, такой беды не допустит. А нынче – так, разведка боем. Капканов – два ящика – хоть жопой ешь. С ними, конечно, работы побольше, и результат – не сразу. Но он будет. Железно.
Первую неделю Юрка присматривался к выделенному ему участку с двумя зимовьями, заносил в избушки провиант и капканы, готовил дрова и возился с изготовлением лыж. Напарник тем временем урывал всё, что можно, с двумя длинноногими кобелями. Встречались в базовом зимовье раз в три дня. И с каждой встречей хозяин участка всё больше мрачнел и сосредоточенно молчал, снимая шкурку с очередного соболя. Через неделю «собачьей» охоты у него их набралось полтора десятка…
И он не выдержал. Тщательно подбирая слова, он кое-как выдавил их, как зубную пасту из истраченного тюбика: «Ты, паря, не обижайся, но мне семью кормить надо. Давай, всяк за себя. У тебя пусто, а у меня, вон, шестнадцатый на правилке. Кто его знает, как оно с капканьями… И капканы у тебя– «нулёвка». Кто ж ими соболей-то ловит…»
Юрка не стал вспоминать подробный уговор про «общий котёл» и пьяные клятвы про вечную дружбу. Выпил чайку, выкурил «пшеничную» папироску и подался на отведённую ему часть охотничьего участка – спокойно капканить. Ведь не зря он десять лет топтал тайгу на Подкаменной Тунгуске. Кое-чему научился. А соболь – он и здесь - соболь. У человека – мозги, а у зверушки – инстинкты.
А напарника погодка-то подвела: Бог – не фраер. Он позволил охотиться с собаками десять дней. А потом – снег, дождь и сильнейший мороз. Ледяная корочка псов не держала, а соболь по ней легко уходил от преследователей. Собачьи ноги не жестью обиты – за пару часов погони лапы у кобелей были изодраны в кровь, до лохмотьев красного мяса.
Из тайги выходили порознь, но как-то получилось, что встретились напарники у приёмщика пушнины. Хозяин участка только что сдал два десятка соболей и расписывался в бумажках. Пришёл черёд Смирнова. А Юрка, хоть и не дурак, но для повышения авторитета решил сдать почти всё, что добыл. Он степенно выложил на стол сорок шкурок.
- А вы говорите – «общий котёл». Не верю я ни в чёрта, ни в коммунизьм», - подытожил Юрка и замолчал.
***
Работа наша подходила к концу: ко всеобщей радости, запасы ещё не распиленных хлыстов таяли прямо на глазах. На общем стихийном собрании во время очередного послеобеденного перекура, бригада пришла к решению: объявить следующий день выходным. Каждый из нас хотел провести свободное время, занявшись каким-то делом, приятным для души.
Художник-Женька собирался целый день пролежать кверху пузом, Иван мечтал изобразить реку с помощью того самого набора пастели, который я подарил ему ещё в армии, Смирнов нацеливался на рыбалку со спиннингом, считая что более глупого занятия в здешних местах придумать невозможно, Володя Черезов запланировал стирку-помывку, а я поджидал продыха в однообразной работе со своим особым интересом – ведь, как говорил мой дед: «Всяк по-своему с ума сходит».
Я давно вынашивал мысль сделать длинную и узкую плоскодонную лодку, похожую в носовой части на старинные шитики. На таких посудинах доставляли грузы по Нижней Тунгуске в стародавние времена. Нос и корма настоящего шитика ничем не отличаются друг от друга. Они похожи на загнутый конец огромной лыжины. Борта прикрепляются к днищу почти под прямым углом, а вместо шпангоутов используются г-образные кокорины, вытесанные из куска соснового ствола с торчащим из него толстым суком.
Эти самые кокорины я подсмотрел на случайно найденных в тайге обломках здоровенного шитика, построенного, судя по зелёному мху на деревянных частях, лет за сто до моего рождения. Прочность такого природного углового соединения трудно достичь, если делаешь шпангоуты из деревянных брусков. Так что нашим пращурам, придумавшим кокорины, стоило бы в ноги поклониться. Они умели строить лодки с помощью одного топора. Шесть пар кокорин я заготовил заранее, используя мотопилу и топор. Только Володя Черезов сразу понял, чем я занимаюсь в редкие часы свободы, и спросил: не шитик ли я собираюсь изладить?
Но для действительно большой лодки, кроме мощных кокорин-шпангоутов, нужны были не стандартные шестиметровые доски, а хотя бы вполовину длиннее. Бригадир дал добро на выбор материала из огромного на тот момент запаса казённого леса. Среди сотен сосновых хлыстов изредка попадались и стволы ели. Из них мне удалось отобрать около десятка самых ровных, и я вырезал из них девятиметровые брёвна. Из всего этого богатства Юрка, при нашем участии, напилил небольшой штабель прекрасной обрезной доски дюймовой толщины.
Конечно, этот материал надлежало с годик-другой сушить на каком-нибудь просторном чердаке, в самых что ни на есть естественных условиях. Но я не собирался строгать и клеить из этих досок скрипки и виолончели, а для самой первой лодки, которая под слабеньким мотором могла бы перевозить большие грузы, и этот полусырой материал вполне годился. Да и потратить из всего «корабельного запаса» я собирался лишь его малую толику: по три доски на каждый борт и пять – на днище. С учётом изгиба днища и бортов, длина посудины должна была составить восемь с небольшим метров. Я ещё с детства помнил выражение корабелов, что «длина бежит», а потому ширина моего не совсем полноценного шитика не могла превышать одного метра. Вместо лыжеобразного изгиба днища у кормы, я собирался поставить транец под лодочный мотор, и мой корабль задумывался, как слегка обрубленный шитик.
С помощью Володи, который покончил со стиркой своих шмоток за час, я уже почти собрал каркас лодки к обеденному перерыву. Без него я бы с этим делом ни за что не управился, хотя почти все детали были заранее подготовлены. Я отметил, что работать в паре с этим владимирским мужиком – одно удовольствие. Понимали мы друг друга с полуслова. На обед вся наша гоп-компания собралась «у судоверфи» для обсуждения и выдачи бесплатных советов судостроителям.
Иван, выросший на мелких уральских речках, а потому человек пожизненно сухопутный и едва умеющий плавать, с суровым видом бедуина, твёрдо уверенного в том, что вода бывает только в колодцах, осмотрел конструкцию и сказал, что ничего в лодках не понимает, однако берётся тупо, но прилежно строгать доски для этого корабля.
Женька, как старый и опытный яхтсмен, прошедший под парусами не меньше полусотни километров, серьёзно заявил, что средние шпангоуты нужно немедленно распилить пополам для устройства швертового колодца и выдвижного киля, а иначе на этом судне будет невозможно ходить под парусом.
Смирнов дал пару по-настоящему дельных советов и, нещадно матерясь, как старый боцман, притащил откуда-то из своей заначки кусок толстого пенькового каната, чтобы было чем конопатить швы, полведра ржавых подковных гвоздей и полное ведро окаменевшего гудрона для будущей осмолки: «Ну, парни, гвозди – кованые, девятого номера, страшенный дефицит. А гудрон – сам бы ел. Его в здешних местах только на золото меняют. Килограмм на килограмм. Прям от сердца отрываю для вашего парохода. Что ржавые – так это ещё лучше. Надёжней будут держать. Других-то всё равно нет».
Женька затянул с профессорским видом свою песню, что мол, без шурупов из чистой бронзы обойтись вообще невозможно, потому что без них лодка не проходит даже четверть века, а вот на бронзе или медных заклёпках она бы, скорее всего, и нас пережила. Но Юрка завернул такое заковыристое ругательство, что бесполезный разговор о бронзовых шурупах сразу накрылся медным тазом практической жизни.
После обеда Иван принялся строгать доски, с равнодушным упорством и неутомимостью строгальной машины. Всё-таки на тяжких брёвнах и хорошей кормёжке он нагулял такую силу и выносливость, что любо-дорого было смотреть на внешнюю лёгкость его работы. Женька как раз и стоял рядом с ним, чтобы любоваться, а при необходимости что-нибудь подержать или поднести-унести. «Моё дело – конопатить и смолить. Это я умею стопудово».
Юрка плюнул на возню с постоянно «бородатым» спиннингом и взялся командовать мной и Володей: «чтоб вы, черти, не запороли серьёзное дело и чёнить лишнее не отпилили».
Колотились мы с этим своим кораблём до сумерек и успели закончить днище.
Все устали, но это была совсем иная усталость.
Продолжение http://www.proza.ru/2012/04/08/969