Это повесть в новеллах написана на излёте времен 1988 - 1989 году, в другой, несуществующей уже, стране. Другое время, другие отношения между людьми, другие идеалы и устремления... Перечитывая её сейчас, я вдруг осознал, что даже для меня размывается грань между правдой и вымыслом. Как же увидит её человек не живший в то время? Но я решил ничего не менять. Быть может реалии того времени сейчас будут восприниматься, как фантастические придумки автора.
ПРОКЛЯТИЕ
(Записки из-за забора)
"Ничто на свете не было ему ненавистнее и страшней, чем мысль, что он должен занимать какую-то должность, как-то распределять день и год, подчиняться другим. Контора, канцелярия, служебное помещение были ему страшны, как смерть, и самым ужасным, что могло присниться ему, был плен казармы".
Герман Гессе
"Но вдруг сцена переменилась: страшная судорога потрясла мои нервы, и как завеса упала с глаз моих".
В.Ф.Одоевский
Предисловие издателя
Эти записки в толстой коричневой тетради попали ко мне при обстоятельствах столь странных и, даже, загадочных, что рассказ об этом занял бы место вдвое больше, чем сами записки. Поэтому ограничусь лишь краткими, необходимыми пояснениями.
Многие листы в тетради оказались испорчены, так что текст невозможно было прочесть. К тому же, у автора ужасно неразборчивый почерк.
Поэтому здесь приводятся рассказы, которые удалось прочесть и более-менее восстановить. Порядок расположения рассказов сохранен. Ну, а почему я решил их издать? Об этом пусть судит читатель.
Содержание:
ГЛОТОК СВОБОДЫ
ДУБ
ДЕРЕВО
ПРОКЛЯТИЕ
ВОЛЯ
ЛЕС
ГЛОТОК СВОБОДЫ
Я вошел в кафетерий. На этот раз кофе был. Три столика, маленькая очередь и грязь. Ну, к этому мы привыкли. Я встал в очередь. Впереди, сквозь дверной проем, виднелось подсобное помещение: жирные металлические столы неопределенного цвета, железные мойки, что-то еще - я не разглядывал, можно испортить себе все настроение. Достоялся, заказал кофе. Маленькую чашечку за четырнадцать копеек. Больше нет смысла. Проверено экспериментом. В этих аппаратах -скорокофеварках - всегда получается вода коричневого цвета, а вовсе не "черный кофе", как они пишут на ценниках. Многие берут двойной кофе, или даже тройной. Ерунда. Покупатель не видит, что делает продавец, и поэтому, чем больше кофе заказываешь, тем больше его не досыпается (что не удивительно при таких ценах). Наименьшая доза наименее обворовывается.
Ну вот... как всегда, маленькой чашки не нашлось, дали большую и налили половину. Но зато, ручка не отломана. Конечно, все это такие мелочи, и мы так к ним привыкли, но иногда становится обидно - за что? Ну что мы им такого сделали?.. Вот опять, ставлю чашку на стол и боюсь испачкать рукава рубашки. Стол недавно протерли, но от этого грязь, кофе, соки, крем распределились по нему равномерно, так что прикасаться к нему не рекомендуется. Уборка - это смахивание крошек и мусора со стола к вам на брюки тряпкой вымоченной в хлорке. После этого над столом стоит такая вонь, что ни один кусок или глоток в горло не полезет.
Черт знает, что такое. Какое-то сварливое настроение у меня сегодня. Ведь, обычно, я всего этого не замечаю. Это есть. Оно существует независимо от моего сознания и бытия, а значит - это объективная реальность. Так, кажется, по теории? Хороша реальность: грязные столы, треснутые чашки и грубость продавцов. А что я могу возразить? Если возразишь - вообще без кофе останешься, не говоря уже о потерянных нервах и спокойствии. А сейчас это не входит в мою задачу. Сейчас я просто отдыхаю, точнее пытаюсь отдохнуть, наблюдаю жизнь, слушаю ее.
Однако, уже пора.
Выхожу на улицу. Жара. Странно, почему после этого кофе мне всегда хочется спать? Помню, в общежитии меня арабы угощали своим кофе. Одна маленькая чашечка - и я всю ночь ворочался, и сердце колотилось. Вот это был КОФЕ!
Вообще-то врач сказал, что у меня пониженное давление, и порекомендовал пить крепкий чай и кофе. Ну, чай то я пью всю жизнь...
Проходная... Прощай "глоток свободы". Сейчас этот забор поглотит меня, разотрет в порошок, превратит в маленькую никому не нужную пылинку. Обед закончился и теперь впереди три часа пятнадцать минут тюремной тоски, удушья, прозябания...
Серые будни с восьми до пяти,
Что ожидает тебя впереди?
Ну, ладно... Я пошел.
ДУБ
"И вся жизнь моя предстала мне во всей отвратительной наготе своей!"
В.Ф.Одоевский
- Здорово старик! - сказал я и положил ладони на его крепкие бока.
- Привет, - мягко прошелестел он в ответ.
Громадный, почти в три обхвата, дуб возвышался надо мной, закрывая все небо своей густой листвой. Я помню тебя в глубоком детстве, когда мы прятались от дождя или ловили рыбу в озере у твоих корней. Как спасались от солнца в твоей тени и устраивали веселые пикники. А в теплые летние ночи тут творилось такое!.. Мальчишками мы хихикали, потом стали смущаться, а потом сами срывали все, что нам мешало добраться до милых женских прелестей... Впрочем, что я говорю: ты, старик, единственный свидетель, который видел все. Все, что происходило вокруг тебя за многие-многие годы. О, если бы умел говорить, ты б рассказал такое, что и не снилось ни одному самому скандальному журналисту мира. Не правда ли?
- Да, да, - проскрипел он, и мне показалось, что он захихикал, вспоминая картины виденные в ночи. Его листва мелко задрожала, затряслась, и меня осыпало какой-то крошкой из листьев, кусочков коры и разного мусора. Это ветер встряхнул его, а может, это он замахал листьями и обдул меня ветром? Эй, дед, это ты создаешь ветер на Земле? Ну что ты трясешься, неужели я так смешон?
- Куик, куи-и-ик, - заскрипел он старыми костями.
Ну и черт с тобой. Не хочешь - не говори. А у меня еще времени много, так что я тут посижу у тебя. Ох, тучи мне не нравятся, никак гроза сюда идет. И ветер крепчает. Вот и тогда с Анжелой тоже был дождь, нет - ливень, но ветерок, пожалуй, потеплее был. А может, просто рядом с ней было тепло?.. Но это было прекрасно. От воды ее платье стало совсем прозрачным, легло по фигуре и оказалось, что лифчика на ней нет. Хотя я заметил это еще раньше, но тогда два остреньких соска сквозь мокрое платье чуть не свели меня с ума, а мокрые трусики никак не хотели сниматься, и тогда я сорвал их и бросил в кусты... Нам было жарко, и мы не замечали ни жестких корней, ни мокрой травы. А вокруг стеной падала вода...
Ты помнишь, дуб?
- Да, - выдохнул он, и меня обдало ледяным ветром.
Кажется, она так и не вышла замуж...
Ого. Однако, такая погода не в моем вкусе. Тучи приблизились и поблескивали редкими молниями. Сумрак сгустился. Я достал сигарету и сразу вспомнил...
Тогда я только учился курить. Нас было несколько юнцов: самовлюбленных и наглых, трусливых и от этого подлых. Мы собирались поздно вечером и учились курить и пить, но вскоре нам показалось мало. И тогда мы позвали девчонку, совсем девочку. Мы обманули ее. Я обманул ее и привел к дубу. Сначала мы пытались ее напоить, но она отказалась и хотела уйти, и тогда ее схватили за руки и ноги, а я держал голову и закрывал ей рот платком, чтобы она не кричала. И Длинный первым пытался сделать это и, кажется, у него получилось, а потом он держал ее ногу, уступив место другому, а потом следующему, а потом она уже не вырывалась и не кричала, и я отпустил голову и встал в очередь...
- Гррм-бум-бум! - загремел гром, и первые капли упали на озеро и пыльную траву. На меня не капало, но я инстинктивно прижался плотнее к дубу. Подул резкий ветер и хлынул дождь. Стало совсем темно. Я посмотрел на часы. Ну вот, уже скоро. Скоро... Я не знаю, как это произойдет, и не хочу об этом думать. Не хочу?.. Ха-ха. Даже сейчас я не говорю себе всей правды. Значит, я не ошибся, придя сюда. Я очень хочу ЭТО знать, но я гоню от себя мысли об этом, потому что мне страшно. Да, я так и остался трусом и лгуном. Я трусил, когда убивал... там, на войне. И я сказал себе, что никогда больше не возьму в руки автомат. Но я вернулся и меня никто не спрашивал. Мне приказывали: "Иди, стреляй". Но это были уже не "те", это были свои, "наши"! И я стрелял. И уже не надо было пять-шесть юнцов, чтобы овладеть девчонкой. Нет. Я просто поднимал автомат и кивал головой, и они раздевались... Сами!..
- Гррмм-бум-бух!
- Сами!.. Черт подери, ты можешь грохотать сколько угодно. Мне наплевать на тебя!
- Квии-и-и-и-к...
Ты спрашиваешь, что было с теми, кто не раздевался? Ты знаешь сам!Они никогда больше не разденутся. Ты сам на них наплевал.Всесильный, всемогущий... Да ты, просто, старый дурак!
- Грмм-бум-бу-бух!
Греми, сверкай... Посмотри на этот дуб. Спроси у него. Он видал и не такое. Это жизнь и от нее не уйдешь... Ха-ха-ха - а я уйду. Я всех вас обману... в последний раз!..
Ветер раскачивал дуб во все стороны. Тот трещал, скрипел и стонал почти человеческим голосом. И от этого волосы становились дыбом, а может быть просто от электричества в воздухе. Шум дождя и ветра временами превращался в могучий рев. А сполохи молний высвечивали вокруг безобразные тени. Со страшным треском и хрустом сломался толстый сук и упал вниз. Из рваного разлома на землю капала темно-красная кровь. Да, это кровь. Я не ошибся. И капает она как тогда: легкими толчками выпрыгивая наружу. Но я не хочу... Я не могу... зачем напоминать.. Ведь я расплатился, я же ушел тогда.. всех бросил. Ведь они же могли меня убить!.. Но я ушел.
- Грмм-грм-бум-бум!!.
Да! Я сделал это! Но я защищался... иначе не было смысла. Если б я отказался, они бы убили меня. Они раздели ее и сказали: "Режь". И они все время смотрели мне в лицо... А она быстро потеряла сознание. Ей не было больно...
- Гррмм-бум-бум-бух!!!
Изломанная молния разорвала небо пополам (на миг там мелькнули чьи-то глаза) и ударила в дуб. Он страшно застонал, даже завыл, пытаясь вырвать корни из земли, и с оглушительным грохотом раскололся до самого основания. На мгновение откуда-то из недр дуба вырвались языки багрового пламени, и в следующую секунду оттуда показалась громадная черная рука. Корявый суставчатый палец, обтянутый морщинистой маслянистой кожей поманил к себе...
ДЕРЕВО
"Удивительно, что может сделать один луч солнца с душой человека!"
Ф.М.Достоевский
Я вышел из леса и ступил на пыльный асфальт тротуара. Жизнь в этом районе еще хранила лесную тишину и величие покоя. Уютные двухэтажные домики из красного кирпича с балкончиками, чердачными окошками, двухскатными крышами... Высокие сосны во дворах вперемешку с молоденькими рябинами. Ей-богу, забрался бы на чердак и писал, писал в этой дивной тишине...
Ну вот, опять размечтался. Это же не необитаемый остров! Это жизнь. А вон и дети. Устроили поперек тротуара ремонтную мастерскую - разбирают велосипед. Не спеша обхожу и пытаюсь понять - в чем поломка. О, тут очень просто: лампочка не горит - проводок оторвался. С этим справятся сами, и я не останавливаясь двигаюсь дальше. А вот еще паренек, но без велосипеда. Скучает, бедняга: схватил тоненькое деревце двумя руками и падает на спину. Дерево сгибается в дугу, но пока не трещит, пружинит.
- Не надо ломать дерево, мальчик, - говорю я на ходу.
- А я и не ломаю, - бурчит он в ответ и продолжает качаться.
Тогда я останавливаюсь.
- А что же ты делаешь? - любопытствую я.
- Играю, - говорит он с вызовом.
Я подхожу и сажусь на корточки.
- Это очень нежное и хрупкое дерево. Если ты будешь его гнуть, оно сломается и погибнет.
- Не, оно вон как гнется, - сказал, хвастаясь, мальчуган. Он взялся за деревце двумя руками и хотел его согнуть, но оно хрустнуло, словно спичка и осталось у мальчишки в руках. Он никак этого не ожидал и не на шутку испугался.
- Да, - сказал я горестно, - сломать дерево легко.
Паренек покраснел и вжал голову в плечи. Мне сразу стало жалко его. И я добавил:
- А вырастить сложнее. Ты когда-нибудь пробовал?
Он захлопал глазами и посмотрел на меня.
Я протянул руку и взял обломок. Пальцем сделал ямку в земле, вставил в нее ветку и подержал несколько секунд. Земля вокруг основания зашевелилась, словно сотни червяков ползли под ее поверхностью. Во все стороны побежали молоденькие корешки. Веточка потянулась вверх и ствол начал утолщаться на глазах.
Мальчуган смотрел не отрывая глаз. Он уже забыл про испуг, и весь светился любопытством и восторгом.
Я подошел к остаткам сломанного деревца, торчащим из земли и, вскоре, уже два молодых ствола тянулись вверх, обгоняя друг друга. Они раскидывали свои ветки по сторонам, словно распускающиеся лилии в убыстренном кино. И так же быстро на веточках разворачивались листья. Волна свежих, чистых зеленых запахов ударила в нос... Ну, ладно, хватит. Деревья остановили свой рост, раскачивая пышными кронами у нас над головами.
- Вот, когда научишься выращивать деревья, тогда можешь и ломать, - сказал я пареньку. - Если захочешь.
Я удалился уже на пол квартала, когда оглянулся. Мальчишка по-прежнему стоял под деревом и, задрав голову, смотрел вверх. Там среди зелени веток и листьев суетились какие-то птички, устраивая гнездо.
ПРОКЛЯТИЕ
"Не знаю, доживу ли до утра".
Людвиг Уланд
- Это случилось тринадцать веков назад, - хрипло произнес он и умолк, глядя на пламя камина. Красные языки огня разбрасывали вокруг кровавые блики, устраивая сумасшедшую пляску дрожащих теней. Кто-то из младших нетерпеливо захрюкал, и тогда он восстал из дум небытия и продолжил:
- Я был тогда силен и чрезмерно любопытен. Я был молод... Самый глупый порок молодости - недоверие к старшим, к их опыту. Но это, видимо, неизбежно. Иначе, принимая на веру их опыт и знания, мы принимаем и их ошибки и не пытаемся исправить их. Однако, отвергая стариков, мы совершаем много ошибок, которых могли бы избежать.
Я был волен и весел, и насмехался над стариками, запертыми в тесные лампы и бутылки. Я носился по всей Земле, совершая маленькие шалости и большие проказы.
Он опять замолчал, и только шепот огня и вой ветра в трубе нарушали тишину, опустившуюся на дом.
- Впусти его, - сказал он тихо. И тут же ветер из трубы ворвался в комнату и, задувая огонь в камине, пролетел угол.
- Хам! - зашипела золотая Саламандра из камина.
- Прости, - тихо выдохнуло в углу.
Наконец, все успокоились.
- В ту ночь Слепой Пастух был зол как никогда. Он заперся в одиночестве и велел нам всем убираться. И, конечно же, мы убрались, но я был глуп и ослушался. Я вернулся. До сих пор не знаю, как я осмелился, но, видать, любопытство мое было слишком велико, к тому же, о Мудром ходили разные слухи... Одним словом, я решился и снял шифр с окна. То, что я увидел, не поддается описанию. Помню только ужас объявший меня. К счастью, Великий Слепой мгновенно заметил меня и я не успел осознать увиденное. Мир сплюснулся, превратился в точку, а потом надвинулся на меня с другой стороны...
Я лежал на острых камнях среди мертвых скал. Солнце палило нещадно, не оставляя ни клочка тени. О, лучше бы я умер сразу! Но тогда я был молод и силен. Я попытался вернуться домой. Глупец! Все было напрасно. Я был изгнан... Сколько раз нам рассказывали про горькие судьбы изгнанников, но мог ли кто-нибудь представить себя в этой роли? И вот, я начал осознавать, какая уготована мне судьба.
Я шел долго, но солнце не садилось, и ночь не наступала. И камни под ногами становились острее, и воздух делался суше. И не было никого вокруг, но мне казалось, что кто-то смотрит на меня. Я шел и падал, неверное я шел по кругу, а может, топтался на месте, но я шел и полз, потому что больше ничего не мог сделать. Силы оставляли меня.
* * *
Поезд протяжно засвистел и остановился. Короткие толчки судорогой пробежали по всем вагонам.
- Вставайте, вставайте, - проводник дергал спящего человека за ногу.
- А, что?
- Приехали, - сказал проводник, почему-то криво ухмыляясь, и пошел дальше.
Матвей Ипатьич посмотрел на часы. Начало третьего. Он лениво зевнул, но тут же спохватился и полез под сидение. Портфель был на месте. Теперь он окончательно проснулся. Не спеша оделся. Выпил холодного чаю из термоса. Скомкал постельное белье и выбросил в коридор. Совсем не хотелось вылазить из поезда в незнакомую ночь, торчать на вокзале, как-то устраиваться досыпать до утра. И этот странный проводник...
Чего проводник? Что это я несу такое? Портфель! Вот о чем надо думать. Конечно же меня встретят.
Он взял портфель и решительно пошел к выходу. На его пути в узком проходе появилась черная тень. Матвей Ипатьич подпрыгнул от неожиданности и крепче вцепился в портфель.
- Вы ничего не забыли? - зловеще сказала тень.
Тьфу ты, черт! Это же проводник.
- Нет, ничего, спасибо, - сказал Матвей Ипатьич и двинулся дальше.
Проводник ловко подхватил кучу белья и стал неуклюже ворочаться в проходе. Обойти его не было никакой возможности.
- Позвольте пройти, - почти закричал Матвей Ипатьич своим обычным истерическим голосом.
- Пожалуйста, - сказал проводник и прижал его к стене. Но для Матвей Ипатьича это напомнило каждодневную процедуру езды в трамвае на работу и обратно. Поэтому он автоматически прижал портфель к груди, выставил локти, и протиснулся вдоль стены к выходу. Спрыгнув с поезда, он обнаружил, что одна застежка на портфеле расстегнута. Матвей Ипатьич посмеялся про себя над наивностью проводника - настоящие замки внутри, с особым секретом.
Ночь дыхнула на него запахом железа, мазута и пылью стоптанного асфальта. Большая круглая луна рассыпала вокруг бледный мертвенный свет.
* * *
Не знаю, сколько времени продолжались мои мучения - неделю, год, столетие... И наступила та минута, когда я готов был просить о смерти. Именно тогда появился грязный кривой старик. Он накрыл меня своей тенью, и я возлюбил его, как отца. Он смочил мне губы, и я стал его верным рабом. И тогда он сказал: "Встань и иди". И я поднялся и пошел за ним. И очень скоро мы пришли в сад, и я хотел сесть отдохнуть, но он сказал не оглядываясь: "Иди". И я шел, а вокруг росли яблоки и финики, и я протянул руку, чтобы сорвать плод, но он коротко бросил: "Нет". И я одернул руку и не смел более поднять ее. Мы шли вдоль реки, хрустальные воды которой журчали тысячью ласковых колокольчиков, и я хотел напиться, но ноги несли меня сами не останавливаясь, а язык присох к горлу и молчал...
Наконец, мы подошли к большому красивому дворцу и я обрадовался, что теперь отдохну и наберусь сил, но мы прошли мимо и остановились возле каменной плиты на земле среди колючих кустов. И плита сдвинулась и открыла большую черную дыру. Узкая лестница уходила в темноту. Наконец-то темно... Мы спускались все ниже и ниже, и я отдыхал. Отдыхали глаза и кожа от нестерпимого света и зноя. Я поглощал прохладу подземелья всем телом и это прибавило мне сил. И вдруг старик остановился. Он тяжело дышал широко открытым перекошенным ртом и с трудом произнес: "Неси". Я взял его на руки и удивился - какой он был маленький, но тяжелый. А его кости торчали во все стороны и впивались в меня точно иглы. Все-таки я сильно ослаб и, вскоре, уже еле шел, боясь уронить свою ношу. Но он сидел как ни в чем не бывало и, иногда, пяткой подгонял меня.
Мы спустились довольно глубоко, когда он приказал мне остановиться и поставить его на пол. Тусклый факел освещал подземелье, но мне он только мешал; я предпочел бы чтобы света было еще меньше. Старик открыл железную дверь и мы вошли в небольшую комнату, больше похожую на пещеру. "Здесь ты будешь жить", - сказал он, бросил на пол два финика и скрылся. Как только за ним захлопнулась дверь, я ощутил сразу все - и голод, и жажду, и усталость, и боль... Я моментально проглотил оба финика, в углу оказался кувшин с глотком воды, которую я сразу выпил. Силы покинули меня, и я упал на пол.
И снова время потеряло для меня всякий смысл. Как в тумане я глотал финики, пил воду и впадал в забытье... Не могу сказать, как долго это продолжалось, но все же дух разума вернулся ко мне и я начал воспринимать мир окружавший меня. Я вспомнил где я нахожусь и как попал сюда, и я попытался выбраться, но стены пещеры были закрыты шифром, а дверь огибал магический знак. Как я ни пытался, но не вспомнил ни одного ключа. Я забыл почти все уроки Слепого Мудреца и теперь мог надеяться только на себя. И тогда я решил подождать старика и расспросить его обо всем. Но он не приходил. А я, чтобы восстановить силы, выпил воду из кувшина и съел финики. Мне сразу захотелось спать. Я лег и увидел странный сон.
* * *
Больше всего здание вокзала напоминало помещичью усадьбу конца девятнадцатого. Особенно в темноте. Тусклый фонарь перед входом не мог соперничать с огромной луной, зацепившейся за верхушку невысокого шпиля. И желтый свет этого фонаря казался единственным слабым пятном жизни в этом подлунном мире... Очень слабым...
Матвей Ипатьич подошел к зданию и попытался попасть внутрь. Высокая деревянная дверь похоже не открывалась никогда. У нее даже не было ручки.
- Эй, кто-нибудь! - крикнул он и стукнул в дверь.
Что-то метнулось к нему сверху с отвратительным шелестом. Он присел и закрылся портфелем, ожидая удара, но ничего не произошло. Только шелест усилился. Матвей Ипатьич осторожно открыл глаза и тут же присел еще ниже. Несколько летучих мышей беспорядочно носились в воздухе, отсвечивая в лунном свете мертвой синевой. На корточках, не опуская портфеля, он отбежал в сторону и распрямился, перевел дух.
Ну и дела. Что они там - уснули все? И поезд никто не встретил... Где
начальник? Где буфет? Я вам покажу кузькину мать. Я вам...
Только сейчас он заметил, что свет, пробивающийся сквозь грязные
стекла окон, дрожит и колеблется. Свет был не электрическим.
Матвей Ипатьич подошел к окну. Его нижняя часть была закрашена белой краской и исцарапана рожицами, именами и разными пожеланиями на интернациональном жаргоне.
Наверное, туалет, подумал Матвей Ипатьич и пошел вдоль дома. Следующее окно выглядело точно так же. Ага, то был мужской, а это женский.
Матвей Ипатьич даже попытался что-нибудь разглядеть сквозь царапины и буквы. Свет дернулся, заметался, словно зверь в клетке, и потух.
- Эй-эй! - Матвей Ипатьич постучал в окно, но тут же опомнился и побежал к другому окну. Света не было. Все здание вокзала погрузилось в темноту. Сразу стало как-то холоднее, и лес придвинулся ближе.
- У-у.. у-у, - раздалось оттуда. Где-то вдалеке хрустнула ветка, потом еще... еще... Звук становился громче и четче. Он приближался.
Матвей Ипатьич бешено застучал в темное окно.
- Откройте, - дрожащим голосом крикнул он. Пробежал вдоль стены. Стукнул в следующее окно, дернул какую-то дверь. Казалось вот-вот кто-то большой и страшный выйдет из леса и схватит его - такого маленького и беззащитного.
Он бежал вдоль дома, пытаясь найти хоть какую-нибудь лазейку. Наконец, одна дверь поддалась и открылась. Матвей Ипатьич, не раздумывая, нырнул в черный проем.
Плотная густая темнота. Дышится с трудом... Тук-Тук... тук-тук... это сердце... Хоть бы маленький отблеск. Ничего не видно. Матвей Ипатьич протянул руку в сторону стены и наткнулся на выключатель. Щелк... Темнота. Почему нет окон? Где я?
Матвей Ипатьич взял правой рукой портфель под мышку, а левую вытянул вперед и осторожно шагнул в темноту. Кто-то шарахнулся у него из-под ног. Матвей Ипатьич отпрыгнул в сторону. Нога зацепилась обо что-то железное, жестяное, подвернулась, и Матвей Ипатьич рухнул на пол. На него с металлическим грохотом посыпались какие-то твердые предметы: кастрюли, тазы и еще черт знает что. Больно стукнуло в висок, и наступила тишина. Завоняло хлоркой.
Матвей Ипатьич с трудом приподнялся и стукнулся затылком об стол. Ощупью, не выпуская портфеля, он залез на стол, сбросил с него какую-то сковородку, лег, обхватил портфель руками и приготовился умирать.
* * *
Было очень темно. Лишь маленькое светлое пятнышко. И этим пятнышком был я. Но постепенно тьма рассеялась, и я увидел себя. Нет! Это был не я!.. Кривые тощие руки. Огромный горб и короткие ноги, точнее кости обтянутые кожей со слипшимися волосами. Грязное лицо с наростами и язвами... Отвратительный урод. Но самое страшное то, что я узнал в нем себя. Нет, внешне мы были совсем не похожи, но я точно знал, что тот урод и я - это одно и то же! Это было страшно, и я захотел проснуться. И тогда тьма сгустилась и закрыла ужасное видение. Я висел в темноте и ничего не ощущал. А потом я проснулся.
Прежде всего, я осмотрел себя и ощупал лицо. Все было в порядке. Я не превратился в урода, однако, ночной кошмар не отступал. Я не знал толкование этого сна. Я метался по комнате, опрокинул кувшин и растоптал финики, но тогда даже не заметил этого. Я терялся в догадках и мучился вопросами. Но, наконец, усталость овладела мной и я лег отдохнуть...
Наверное, я заснул на некоторое время, потому что не заметил тот час когда в комнате стало светлеть. Скорее всего, этот свет и разбудил меня. Но я был все еще уставшим и не встал, а только приоткрыл глаза.
Вся комната светилась, хотя я не видел откуда шел свет - не было окон и не было факелов. Но не это удивило меня тогда. В углу, спиной ко мне стоял горбатый человек в лохмотьях. Я испугался, что это тот самый урод из моего сна. А может это новый сон? Но тут горбун повернулся, и я узнал своего хозяина. Я сразу зажмурился и притворился спящим. Не знаю что заставило меня так поступить, наверное то, что я успел увидеть в руках старика. Он держал стеклянный сосуд в котором копошилась целая стая мерзких пауков. Я лежал без движения и боялся дышать. Страх сковал меня и я не шелохнулся даже когда почувствовал прикосновения сотен цепких лапок и ощутил как меня закутывают в паутину.
Вскоре движение прекратилось. Я ждал, но ничего не происходило. Мысли мои затуманились, закололо в боку, потом зачесались руки, ноги и даже все внутри. Я почувствовал слабость и болезнь во всем теле. Судороги скрутили меня... Я умирал...
Когда я открыл глаза, никого не было. Я попробовал подняться, но тут же упал. И я увидел руки - кривые, тощие, с облезшей кожей... Я их сразу узнал и в ужасе попытался отскочить, но только упал еще раз. И тогда я увидел ноги, обросшие грязными слипшимися волосами. О, ужас! Это был я - тот самый урод из кошмарного сна. Горько заплакал я и проклял тот день, когда ослушался Великого Пастуха. Нет таких слов, чтобы описать мои страдания. Дух разума покинул мое жалкое тело, и я возжаждал мести. Я проклял своего спасителя - кривого старика, имени которого я даже не знал. Я призвал небо обрушиться на его голову, а землю разверзнуться под его ногами. Забвение да возьмет его сердце и поглотит под тяжестью веков...
Постепенно ко мне вернулась холодность мысли и я смог подумать о том, что случилось со мной.
Старик превратил меня в больного урода. Зачем? Неужели для этого он меня спас? Почему он закрыл меня в этой пещере? Сколько времени я здесь провел и почему ничего не помню? Все как будто в тумане. И тут я увидел в углу перевернутый кувшин и сразу ощутил сильную жажду. Я бросился к нему (точнее проковылял), но он оказался пуст. Я был слаб и беспомощен и мысли с трудом двигались в моей голове. И я понял, что не смогу сейчас ответить на свои вопросы. И тогда я лег, закрыл глаза и стал ждать.
* * *
Что-то большое, черное на фоне серого... А вот еще темная масса... Тут что-то круглое, похоже металлическое (поблескивает) ... Какая-то рама - узкая светлая полоска, описывающая прямоугольник...
Некоторое время Матвей Ипатьич тупо смотрел на эту светлую раму, пока не осознал, что он - видит. То ли глаза привыкли к темноте, то ли рассвело. Но это было так здорово! Матвей Ипатьич чуть не заплакал от радости. Словно ребенок к маме он потянулся к свету. Слез со стола и, прижимая портфель одной рукой, а другую вытянув вперед, двинулся к двери. Конечно же, это дверь. Скорее наружу - к свету!
Матвей Ипатьич нащупал ручку, потянул, и дверь открылась. Нет, солнце еще не встало. Но ночь уже умерла. Все вокруг было серым, бесформенным, размытым. Ни одного яркого пятна. Это было даже хуже, чем ночью. Тогда - черная темень, белая луна, красноватые окна... А сейчас - какая-то холодная серая пелена... И монотонный звук в котором угадывались скрипы, шепотки, вздохи...
Матвей Ипатьич выбежал на улицу и закричал:
- Люди!
Но вместо крика получился сиплый шепот. Он откашлялся, расправил плечи и громко и четко произнес:
- Эй, кто здесь?
Ответа не последовало, однако звуки усилились, и в серой пелене почудилось движение. Вновь стало страшно. Матвей Ипатьич попятился назад, в убежище, за дверь. Звуки на мгновение прервались, но тут же возобновились отчетливым цокотом копыт. В зыбком тумане обозначились черные очертания лошади, а затем и телеги. Словно приведение проплыли они мимо изумленного Матвей Ипатьича. Наконец, он опомнился и побежал к телеге.
- Подождите, - робко крикнул он.
- Тпрру, - раздалось из недр телеги, и оттуда показалась бородатая голова. - Никак люди.
- Мне нужно в горком, то есть исполком... э-э... совет, - быстро-быстро заговорил Матвей Ипатьич, - как его... сельский.. э-э начальник какой-нибудь!
- А-а, - то ли сказал, то ли зевнул мужик из телеги. - Ну, так иди. Чего орать-то.
Голос у него был заспанный и какой-то сырой, с душком, будто говорил он из-под воды, с глубин болота.
- Но, пшла, - сказал мужик и тронул поводья.
- Подождите, подождите, - засуетился Матвей Ипатьич. Он схватился за край телеги и засеменил рядом с ней.
- Я командированный... из центра, - с нажимом произнес он.
- Ну.
- Что ну! Что ну, - не выдержал он. - А гостиница, а банкет... Меня даже не встретили. Даже вот, в вокзал не пустили, - Матвей Ипатьич махнул в сторону особняка.
Мужик хмыкнул и улыбнулся.
- Так вокзал-то на той стороне, за железкой.
- Как? А это?
- Это? - переспросил мужик. - Ну, садись, подвезу.
Он чуть-чуть притормозил и Матвей Ипатьич залез в телегу. Серая пелена вокруг потихоньку рассеивалась и начали проявляться натуральные цвета жизни. Это вселяло надежду на скорое окончание кошмарной ночи. Матвей Ипатьич немного взбодрился и оглянулся на дом. Тот был по-прежнему сер и темен, как будто не хотел отпускать ночь и всеми силами удерживал ее в своих углах, уступах, под навесами и карнизами.
- Так что это? - спросил опять Матвей Ипатьич.
Мужик обернулся, посмотрел на него с каким-то сомнением, будто раздумывая - сказать правду или соврать что-нибудь, потом глянул на дом, оценив далеко ли отъехали, и, видимо что-то решив, произнес:
- Ну, как тебе сказать. Тут, понимаешь, такое дело... не совсем чистое. Дом этот, вроде как бы и не дом вовсе.
- Как так? - не понял Матвей Ипатьич.
- А так. Говорят - нечисто. Разное бабы мелют. Будто свет по ночам горит...
- Горит, - подтвердил Матвей Ипатьич.
- Да тень князя вокруг гуляет... - тут мужик осекся и пристально посмотрел на Матвей Ипатьича. Тот крепче прижал портфель и втянул голову в плечи.
- А еще, я сам слышал, - продолжил мужик понизив голос, - как там кто-то стонет и воет...
У-у-у-у.. раздалось невдалеке, так, что оба собеседника подпрыгнули. Матвей Ипатьич побледнел и стал сжиматься еще больше.
У-у-у...
- Тьфу ты, черт, - сплюнул мужичек и хлестнул лошадь. - Но пшла, но давай!
Телега рывками поднялась на насыпь, преодолела переезд и скатилась на другую сторону.
У-у.. просигналил еще раз электропоезд выскочив из-за поворота.
* * *
Ждать пришлось недолго. Я даже не успел хоть немного отдохнуть. Раздалось негромкое шипение и я приоткрыл глаза. Таинственные знаки над дверью горели искрящимся белым пламенем и свет этого пламени медленно растекался по воздуху во все стороны. Вскоре знаки догорели и шипение прекратилось, однако, воздух продолжал светиться таким белым светом. Я не успел удивиться, потому что дверь отворилась и в комнату вошел красивый стройный юноша. От изумления я забыл свой страх и широко раскрыл глаза. Но он не обратил на меня никакого внимания. Он прошел в угол, где стоял кувшин. Он бросил в него горсть песка, и из кувшина пошел дым, и в нем забулькала вода. Он достал два финика, окунул их в воду и бросил на землю. А потом повернулся и пошел прямо ко мне. И я хотел встать и поприветствовать его как своего избавителя, но он вдруг схватил меня за лодыжки и замер без движения с закрытыми глазами. И я почувствовал, как тепло разливается от моих ног по всему телу. Все во мне зашевелилось, зачесалось. Грудь стала расправляться и мышцы наливались силой. А юноша в моих ногах бледнел, сутулился, горбился, дряхлел... Он старился на глазах, и мне показалось знакомым его лицо. И вдруг я все понял. Я понял в кого превратится сейчас этот красавец, я понял все, что происходило со мной. Я понял, что он делал с кувшином, и то, что он делал сейчас, закрыв глаза и вцепившись в мои ноги.
Это был мой хозяин, и он воровал мою молодость. Точнее нет, сейчас он возвращал мне ее, но каждый раз, когда я впадал в забытье из-за этой воды, он приходил сюда и забирал мою силу и здоровье, оставляя мне взамен свою дряхлость, болезни, старость.
Я не знаю, зачем он это делал. В тот миг я не думал ни о чем, кроме мести. Бешеная злоба овладела мной и я едва сдерживался, чтобы дождаться конца превращения.
Наконец, старый колдун обрел свой истинный вид - сморщенный кривой старикашка. Он отпустил мои ноги, повернулся и пошел к выходу...
Дальше все было как в кошмарном сне. Какие-то обрывки чувств проносятся в моей голове, но я не могу соединить их в одно целое.Вероятно разум покинул меня.. А когда он вернулся - все было кончено...
Все стены вокруг были в крови. Казалось, она сочилась сквозь них и, даже, капала с потолка. А пол был усеян битыми стеклами и зеркалами, и в каждом осколке отражалась капающая кровь, и каждый стонал невыносимо далеким утробным голосом... Старик лежал, бесформенной кучей тряпья расплываясь в черно-коричневой луже. Однако лицо его было чистым, и только ужасное страдание отражалось на нем.
- Глупец, - произнес он, не разжимая губ.
Я содрогнулся. Старик был мертв, но я слышал его голос.
- Еще немного и ты был бы прощен. Теперь все... Да будет изгнание твоей судьбою, и да не покинет тебя тоска по родному дому, и...
И его проклятия посыпались одно за другим и наполнили всю комнату, стало тесно и трудно дышать. Я вырвался и побежал, но они вырастали за моей спиной и цеплялись за ноги, висли на моих руках, прыгали перед глазами... Они гнали меня сюда.
Да, да. Именно здесь я стал обреченным. Здесь не нужно было меня преследовать, гонять, ловить. Но тогда я этого не знал и вздохнул облегченно... Глупец... Я считал, что меня оставили в покое. Нет, они просто сменили облик. От меня потребовали паспорт, прописку, работу, социальное происхождение, образование и еще много- много ... Меня сажали в тюрьмы, лагеря, сумасшедшие дома, и каждый раз, как только я выходил оттуда, все начиналось сначала. И вот я здесь...
Я устал прятаться и бегать... Я сдаюсь...
И тот, кто совершит ЭТО уже здесь...
Уже скоро...
Он замолчал. Казалось это минутная передышка и вскоре возобновится удивительный рассказ. Саламандра давно уснула и время замерло в темноте.
Нет, время прошло. Начинался рассвет.
* * *
Люди бегали. Люди суетились. Они кричали и ругались, но только между собой. К Матвей Ипатьичу обращались голосом почтительным и бодрым, в котором слышалась готовность угождать и заглаживать вину. Матвей Ипатьич привычно расслабился. Наконец-то можно отдохнуть, ни о чем не думать. Приятное состояние покоя, автоматических жестов, вопросов, ответов.
- ... помидоры моченые и огурчики, те самые, хрустящие! - кричал председатель совета в окно, поддерживая кальсоны двумя руками. Он повернулся к Матвей Ипатьичу. - Сейчас позавтракаем, отдохнем с дороги, а потом на рыбалочку...
Матвей Ипатьич полулежал на диване и удовлетворенно кивал головой. Неожиданно он встрепенулся, поднял голову и строго сказал:
- Дело давай, - "Ой, что это я, - испуганно мелькнуло в голове. - Какое дело? Отдыхать надо." - Да, побыстрее, некогда мне, - услышал он собственный голос и не на шутку перепугался.
А председатель с перекошенным лицом уже держал папку и дрожащими руками листал какие-то бумаги.
- Дело-то п-пустяковое, - заикаясь говорил он. Что ж вы, в самом-то деле,.. р-рыбки,.. огурч-чики...
- Мо-о-олчать! - крикнул Матвей Ипатьич. Он совершенно не понимал, что с ним случилось, но ничего не мог с собой поделать. Его рука протянулась к председателю и в нее легли несколько листов бумаги.
- "Дело о неснесении здания", - прочел он заголовок. - Что это такое?
- Здание старинное, архитектурный памятник,.. эхо истории, - залепетал председатель. - Мы музей хотели, а тут дорога, говорят, в светлое будущее, и прям через него. Как же так?
- Что? Что ты лепишь? - грозно спросил Матвей Ипатьич. - Какой памятник?
- Усадьба заброшенная, там, за дорогой, напротив вокзала...
- Что?!! - заорал Матвей Ипатьич наливаясь багровым цветом. - Ах, усадьба?.. Музей?.. - еще более страшно закричал он.
Портфель оказался в его руках. Щелкнул замок. Появилась ручка.
"Снести" - написал он крупно на первом листе поперек текста. Ручка исчезла и ее сменила деревянная круглая печать. Она с чавкающим звуком впилась в бумагу. С резким стуком распахнулось окно. Сорвало занавески. Ветер ворвался в комнату и попытался вырвать бумагу из-под печати. Но Матвей Ипатьич бросился на нее всем телом и вцепился длинными когтями в деревянный пол. На крыше загрохотало железо и неожиданно комната озарилась красным. Через распахнутое окно было видно зарево за железнодорожной насыпью. И какой-то темный столб разрубал это зарево сверху до низу. Он рос на глазах, превращаясь в гигантскую воронку - смерч, который извлекал оттуда (из-за насыпи) деревья, доски, камни, землю,.. кружил в бешеном танце и уносил ввысь. И вдруг, среди этого хаоса появилась черная тень человека. С протяжным стоном она медленно поплыла вверх. Матвей Ипатьич разразился диким хохотом и вылетев в окно устремился следом за тенью. На полу комнаты белым пламенем догорали листки исписанной бумаги.
Когда председатель очнулся, светило ласковое утреннее солнце, а сам он лежал в нижнем белье на полу возле кровати. Перед ним была маленькая горсточка пепла. За окном мирно мычали коровы и пастух благим матом направлял их движение к пастбищу.
"Опять надрался", - подумал председатель с тоской.
ВОЛЯ
"Мороз и солнце - день чудесный!" За окном висит пакет из-под молока. В нем вырезаны окошки с четырех сторон и насыпаны семечки. Синички подлетают одна за одной, хватают семечку и... прочь. Я, скосив глаза, наблюдаю и тихо радуюсь их веселой суете. Но стоит только повернуть голову и тут же им уже не до еды. Они видят мои глаза через стекло и сразу же отскакивают, словно из катапульты...
Начальник отдела вызвал меня к себе.
- Ты на праздники никуда не уезжаешь?
Ну вот, начинается. Сразу становится тоскливо на душе, хочется куда-нибудь провалиться, заболеть, умереть... Легче всего соврать: "Да, уезжаю копать картошку в село (на свадьбу к другу, к черту на кулички...)". Но нет. Надоело. Ты меня не заставишь тут краснеть перед тобой. Надо учиться свободе. Освобождаться от раба.
- Нет. Никуда.
- Тут дело такое, что все ребята уезжают - или говорят что уезжают, а не верить нет основания...М-да.. В общем, тут позвонили, - кивает на зама-партийца, - из парткома, надо одного человека на демонстрацию... э... не только участвовать, но и помочь что-то нести. Там как, - обращается к заму, - Сбор возле проходной, машина наверное бу...
- Да-да, - отвечает тот, низко наклонив голову над бумагами и не поднимая глаза. - Автобус... привезут... отвезут...
- Я знаю, - перебиваю я. - Ходил я на эти демонстрации.
- Что ты говоришь? - удивляется начальник.
- Я говорю все понятно, но я не хочу идти на демонстрацию. Не вижу смысла...
- Ах, да, помню, был такой нехороший случай. Инцидент.
Я сначала ничего не мог сообразить и бестолково хлопал глазами. Глянул на партийца, но тот только глубже зарылся в бумаги и бормотал что-то вроде: "Привезут... отвезут... заберут..." Тут я вдруг все понял и быстро сказал:
- Вот-вот, чтоб больше таких случаев не было, я сразу говорю - не хочу я туда идти, потому что...
- Все. Все понятно, не продолжай, - перебил начальник и стал смотреть куда-то поверх моей головы. Я поднялся и пошел на свое место, переваривать.
Во время разговора он все время крутил головой, на меня не смотрел и перекладывал бумаги на столе. И только когда вспомнил про "инцидент", я, наконец поймал его взгляд. Глаза были какие-то выцветшие, холодные и... пустые, словно стекляшки, оправленные дряблым морщинистым лицом. Он не видел меня. Я был для него галочкой в штатном расписании, теперь же стал пустым местом.
Надо же, вспомнил.
Примерно полгода назад, на кокой-то глупый праздник... как же его
..."День труда!" - точно - меня назначили знаменосцем. А я в это время
трудился по вызову в цеху. И договорился с монтажниками поработать в
выходной - сложный дефект попался. Естественно на следующий день я
отправился в цех, а не на дурацкое топтание на площади со знаменами в "День труда". Что там началось!.. Раздали все знамена, кроме одного. Сунули нашему комсоргу -"Я не возьму" - отказался он и засунул руки поглубже в карманы. Дали другому - "Несите сами", - закричал он и стал отпихивать знамя двумя руками. "Оно записано на ваш отдел, - закричали ему в ответ. - Кто у вас главный?" Началась неразбериха, потом появился наш главный партиец и вместо того чтобы взять знамя, вытащил какие-то списки и быстро выяснил, что знамя должен нести Сидоров. Где Сидоров? Подать сюда Сидорова! Как не явился?..
В общем, меня обвинили в срыве "Праздника труда", я бросил пятно на весь коллектив, я подвел... как я мог...
Я тихонько посмеялся над этим представлением и забыл. Слава богу, не тридцать седьмой год и не восьмидесятый.
А они - нет. Не забыли.
Да, да. Именно это я понял, когда увидел стеклянные глаза начальника. Он не просто вовремя вспомнил "нехороший инцидент", он никогда не забывал.
Отвратительное состояние. Честно говоря, сначала мне захотелось набить ему морду. Но это так, абстрактно (он старше меня лет на тридцать, да и я никогда никого не бил по лицу). Потом мне захотелось просто плюнуть на его шершавую лысину, или, хотя бы на стол перед его носом. Ну а потом, я, естественно, успокоился и решил выражать свое презрение к нему более культурными способами.
За окном по-прежнему прыгают синички. Ого!.. Настоящую драку устроили. Но на самом деле у них живая очередь, даже две. Одна на дереве, напротив окна, а другая на карнизе этого же окна. Подлетает, хватает семечку и в сторону. Раз. И уже следующая проделывает тот же трюк. Иногда устраиваются по двое. Но трусихи страшные... И красавицы. Белые щечки, сизая головка и желтая лимонная грудка с черной вертикальной полосой. Зависают над кормушкой как колибри. А на тонких веточках ивы без листьев они превращаются в диковинные плоды из райского сада.
Прыг, прыг, прыг - веселая чехарда...
Там, за стеклом...
Воля...
ЛЕС
"В огромном городе моем - ночь.
Из дома сонного иду - прочь".
М.Цветаева
Лес, это здорово. Особенно после тесной комнаты на третьем этаже, с двадцатью тремя людьми, столами, шкафами... После бетонной коробки набитой душными комнатами, бегающими, спящими, испражняющимися людьми, стендами, призывами... После каменного забора с колючей проволокой, окружающего бетонные коробки с окнами и без окон, с подземными этажами и военизированной охраной - толпой зажравшихся дегенератов... После мертвых пустышей - асфальтовых улиц и площадей, простреливаемых с высоких заборов с электрической колючей проволокой, окружающей бетонные здания... закрытые двери... тесные комнаты... забитых людей...
Лес... Он там, впереди - я знаю - в конце этой улицы. Вот уже появились первые сосны вдоль дороги. И дома становятся все ниже, уютнее, спокойнее... Я иду вперед, и у меня за спиной стихает грохот машин, хлопанье дверей, лязг затворов и окрик начальства... Все ближе и ближе. Вон он, я уже вижу. Сейчас пройду последний дом... Все.
Лес - это здорово. Земля мягкая, прогибается, пружинит под ногами... Влажная. Солнце весеннее - ласковое, не жарит, не сушит. И, конечно же, воздух... Изумительный лесной воздух. Я ощущаю, как он заполняет мои легкие, забирается в каждый уголок, очищает, бодрит и пьянит. Я наполняюсь, словно воздушный шар и, кажется, сейчас полечу. Необычайное чувство легкости и свободы.
- Тук-тук-тук-тук, - работает дятел, как старый мастер-часовщик в красной тюбетейке. Бросил взгляд на меня, и снова: - Тук-тук...
Я иду дальше, я не мешаю...
Не бойтесь меня... я иду к вам.
И вот уже рыже-серый пушистый хвост виднеется впереди на земле. Я осторожно прохожу мимо. Белочка глядит на меня с интересом, но ветку грызть не перестает.
Вперед. Я иду не спеша, медленно, но все же иду. Деревья смыкаются за мной и трава распрямляется. И я благодарен Лесу за это. Мне не нужна дорога назад, я не вернусь. Прими меня, Лес...
М. Югов август 1988 - апрель 1989, Киев.