Он появился в Липецке в начале семидесятых годов, приехав из столицы донского казачества - Новочеркасска. Приехал создавать и открывать кафедру электропрИвода в ЛФ МИСиС – Липецком филиале Московского института стали и сплавов - в нынешнем Техническом Университете.
В это время Липецк бурно развивался, на Новолипецком металлургическом комбинате монтировались новые, уникальные прокатные станы, естественно, требовались инженеры, умеющие на них и работать и обслуживать. Спустя недолгое время открылась кафедра электропривода, начался набор студентов на эту специальность, причём конкурс был заоблачный.
Возглавил кафедру молодой, улыбчивый кандидат технических наук, доцент Чугунов Лев Николаевич.
Всё это так, для преамбулы, для того, чтобы понять, за что кандидат в мастера спорта по горному туризму получил в турклубе кличку - тупой доцент.
Она, эта кличка, к нему абсолютно не подходила – умный, прекрасно понимающий юмор, очень интересующийся классической музыкой, отличный фотограф, у которого мы все учились не нажимать зазря на спуск, видеть, ловить или готовить кадр или себя к кадру и прочее и прочее. Да его, собственно, по кличке никто и не звал, ну есть она и есть. У всех в клубе была кличка.
Лев стал и первым мастером спорта по туризму в Липецке. Но, как-то так получилось, что его лучшие друзья среди туристов, да и по жизни, были не "горники", а "водники". В общем, он попросил взять его в поход на Полярный Урал, куда мы собирались. Маршрут не самый сложный, со сплавом по реке Кара от истоков до впадения её в Карское море, естественно, Северного Ледовитого Океана. Но это зона тундры, которую Лев никогда не видел, но которую страстно хотел видеть, а именно – делать слайды, собирать камни, снимать тундровые цветы, оленей, птиц, ловлю рыбы, насекомых и тд, и тп. К тому же, Львом был куплен новый, недоступный нам, простым смертным по цене фотоаппарат, да ещё с каким-то неможным объективом…, ну, в общем, очень наш Лёвушка захотел в тундру.
Надо здесь добавить, что в Липецк он приехал один, без супруги, обосновав это тем, что супруга не желает переезжать без квартиры. Трёхкомнатную квартиру, которую ему предложили, он отверг из-за отдалённости от института, а вот двухкомнатную, в центре – принял и стал моим близким соседом.
Спал он на полу, бросив на него циновку, с которой ходил в горы, а на неё – два спальника. Мы с женой подумали и подарили ему диван, ещё не сильно разбитый нашими любовными утехами. Лев пользовался им с годик, заменив, не выбросил эту реликвию, а переставил в другую комнату, не забывая утром спрашивать оставшихся ночевать приятелей: "Ну, как спалось"? Если человек говорил, что не мог долго уснуть, то Лёва оживал, улыбался. Что он говорил дальше – не скажу.
Как-то придя к нему, я увидел стоящее у стены пианино, чёрного цвета, в хорошем состоянии, отлично настроенное.
– Лев, ты играешь?
– Нет.
– Хочешь научиться?
– Нет.
– Тогда зачем?
– Но ты-то играешь, а у тебя дома нет инструмента. Считай, что это мой должок за диван.
Я, со Сталем Шмаковым и Геннадием Волошиным, написал за этим инструментом несколько приличных песен и бесконечное количество поздравлений к свадьбам, дням рождения…
За этим инструментом в 1975 году, после похода в Якутию и Хабаровский край, была написана "Якутия", которую долго пели липецкие туристы, а также наши многочисленные друзья со всего Союза, с которыми мы пересекались на маршрутах, семинарах, вечерах песен, концертах.
Лев всё больше проникался идеей "сходить в тундру" и, наконец, уговорил меня, как руководителя похода, взять его, так как формально он имел право на такое путешествие. Его желание подогревалось ещё и тем, что в этом походе он будет вместе с нашей троицей - мои приятели, Фролов и Ольховский, естественно, были в этой группе.
К этому времени нам стало ясно, что супруга Лёвы не желает покидать столицу донского казачества – Новочеркасск и менять его на какой-то безызвестный Липецк, хотя, как мы поняли позднее, сама она не из донских, а из иорданских казаков.
Это событие в корне изменило быт Льва. В большой комнате, к дивану и пианино присоединилась стереорадиола "Симфония" с огромным количеством прекрасных пластинок, закупленных им в Москве по списку, составленному мной по его просьбе. Это была настоящая фонотека классической музыки, причём с лучшими исполнителями и оркестрами. В меньшей комнате стояла полуторная кровать и его рабочий стол. Кладовка была забита туристским барахлом. Перед походом, дней за пятьдесят, мы, принеся к Лёве швейную машинку, шили себе всё необходимое.
В то время в магазинах ничего приличного из снаряжения купить было нельзя, да и шилось-то по индивидуальной мерке, плюс дешевизна.
Маршрут был такой – Липецк – Москва, поезд. Москва – Воркута, поезд. Воркута – пос. Халмер - Ю, узкоколейка. Халмер - Ю – река Кара – пешком, тридцать два километра. От места выхода на Кару вверх по Каре к её истокам, до места, откуда уже возможен сплав.
Очень важной составляющей любого похода является погода.
Известны многочисленные случаи непрохождения маршрутов группами туристов, а иногда и трагических финалов, исключительно из-за неготовности группы к движению или даже просто пребыванию вне цивилизации при длительном периоде дождя, низких температур, ветра и так далее. К этому надо готовиться морально, готовить необходимое снаряжение, приобретать соответствующие навыки.
Отправляясь в поход на Полярный Урал, группа была готова ко всем мыслимым и немыслимым ситуациям. Оказалось, что не ко всем.
Мы садились в поезд в Москве восьмого августа 1976 года, то есть на Полярном Урале должна быть осень, причём не ранняя. Когда мы оказались на берегу Кары, то первое, что из окружающего пейзажа бросилось в глаза – это чёрные горы. Встреченные в дальнейшем на маршруте ненцы нам сказали, что такое они тоже никогда не видели!
Температура воздуха доходила до тридцати градусов. Причём эта жара стояла давно, тундровые озёра частично посохли, комара нет, горы, обычно белые – чёрные. Все мы немедленно разделись и приняли либо форму номер ноль (просто голые), либо форму номер один (голые, но в резиновых сапогах). Когда наш завхоз, Марк, сказав, что он хочет походить поохотиться недалеко от лагеря, взял ружьё и к своей форме номер один добавил зачем-то длинные "семейные" трусы до колен – хохот стоял гомерический. Я сгорел в первый же день и долго завистливо глядел на своих, более темнокожих приятелей и ходил в рубахе.
Теперь представьте первые три, четыре дня сплава. Солнце не заходит, хариус ловится в любом количестве, уток – сколько хочешь, гусей – столько же. Наш караван из двух надувных лодок и круглого надувного плота продвигается по голубой реке, легко преодолевая несложные из-за малой воды пороги.
Лёва снимал много, иногда просил остановиться, высадить его, чтобы сделать эффектный снимок. Когда же мы попросили его всё-таки взять в руки весло и грести, то оказалось, что он не может это сделать, пока не поймёт, под каким углом наиболее продуктивно происходит этот процесс. После отборного мата стал грести так, что чуть не сшибал рядом сидящих, причем сам ругался так непотребно, что удивил нас всех самой возможностью оного в его устах!
Пройдя по реке какое-то расстояние, вставали на ночлег, причём палатки ставились только две, а остальные желающие спали в вытащенном на берег плоту, предварительно надув его крышу. На еду смотреть не хотелось, а вот сухари были в почёте, но Марк, как настоящий завхоз, прижимал их свободную выдачу. Я и Гена Волошин, сидя в сторонке, уже потихонечку начали писать отчёт о походе в стихах, а в это время наш завхоз вернулся с охоты и, естественно, все повернулись посмотреть на добычу. Гена, глянув выразительно на меня, делая вид, что не видит Марка, громко, чтобы все слышали, сказал: "Я больше спать в одной палатке с Марком не буду. Шуршит ночью сухарями потихоньку в углу, а закончим маршрут, глядишь, и купит жене на наши деньги в посёлке Усть-Кара трикатиновый костюм". Марк, прекрасно понимавший юмор, подковырки, когда это его не касалось, здесь, вдруг, как-то не так среагировал, чуть не помер от обиды, а наутро такая же картина. На четвёртый день он взял в руки топор... Только когда Марк перестал обращать внимание на эти укусы и засмеялся, Генка перестал подкусывать. Они были большими друзьями, вместе сидели в одной лодке.
Лев всё это время осматривался, ловя красивые кадры, вдруг закричал: "Смотрите, олень"! Действительно, на краю обрыва стоял олень. Пока Лёва доставал нужный объектив, надевал резиновые сапоги, наши охотники уже принесли "случайно упавшего с обрыва оленя" и, затратив час, освежевали и разделали его. Через пару дней пути, ближе к концу дня, мы увидели стоящий на берегу чум. Причалили, взяли с собой масло сливочное и растительное, немного сахара, конфеты, спирт и пошли в гости.
Вот где развернулась душа нашего Лёвушки. Он бедных ненцев замучил вопросами, причём ВСЁ вызывало у него удивление и восхищение. Он успевал спрашивать, снимать, рассказывать, возиться с малышнёй, собаками, которые все собрались около нас. Словом был, как ему казалось, центром внимания и суеты. А люди тундры не любят суету, к тому же спирт был у меня, значит я – "насяльник" и разговаривать нужно только со мной. Лев, будучи в эйфории от встречи, просто не замечал, что вокруг него крутились только те, кого не приглашают к серьёзным разговорам – малышня с собаками и женщины. Я, с ещё двумя приятелями, сидел с мужиками, жаждавшими такую редкую в тундре, да ещё и дармовую выпивку. Разговоры, понятно, шли неторопливые, степенные. Вид у меня был, как сказал позже Лёва, как у директора Советского Союза. Вручив наши подарки, включая спирт, были отблагодарены олениной, откланялись, еле оторвав от оленей Льва, и двинулись дальше по реке. Нужно было встать у порога "Буредан", просмотреть его, да и заодно съесть одного оленя, пока не испортилось мясо.
Надо заметить, что Лев, умный и практичный в жизни человек, иногда был, как большой ребёнок. Чувство познания, любопытства, в хорошем понимании этого слова, было в нём развито необычайно. И столь же сильна была у него жажда поделиться увиденным, показать слайды, рассказать о своих друзьях. После встречи с ненцами, он, видать забывшись, пытался нам рассказывать про тяжёлую жизнь трудящихся тундры и прочая и прочая.
Тем временем холодало. Порог "Буредан" был пройден ещё по-тёплому и легко, всеми экипажами. Более того, Гена, который снимал нам фильм, сказал, что вчера было плохое освещение и он требует повторить киносессию. Ну, мы в этот день и накатались по порогу. Там, где ещё вчера осторожничали, сегодня оторвались по полной программе, поставив ниже порога страховку. Река ниже этого порога потеряла свою спортивность из-за маловодности, но одаривала нас красотами и удивительными каньонами. Каньон чёрного цвета, беломраморный каньон. Особенно поразил каньон Карские ворота, где вода пропилила свой путь сквозь выходы яшмы, которые окружают вас со всех сторон и уходят в воду.
Маршрут мы закончили на берегу океана, собрали рюкзаки и двинулись в посёлок. Сначала по галечнику, потом по тундре, где она ещё цела, потом по деревянным доскам, кое-как набросанным на землю. Шли, напевая Городницкого: "…а я иду по деревянным городам, где мостовые скрипят как половицы".
Посёлок Усть-Кара был пуст, причём, как нам показалось, пуст стерильно. Пройдя до перекрёстка, где оказалась небольшая площадь, мы сняли рюкзаки и отправили нашу молодёжь в разведку, узнать, где почта, или сельсовет. Дали молодёжи маршрутную книжку отметить и заверить печатью окончание маршрута, а также дать телеграмму в Липецкий Совет по туризму – маршрут окончен. Возвратившаяся разведка доложила, что задание выполнено, узнали, что в Усть-Кару пароход приходит раз в год, завозит продукты, но он уже был, самолёт из Воркуты летает раз в неделю, когда есть погода, но лётной погоды обычно здесь нет, что вон то деревянное здание – гостиница. Заходите мол, живите, денег за постой не берут, есть нары со шкурами, есть печь и дрова. Всё сказанное нас, понятно, сильно вдохновило. В тот момент, когда мы почти решили, что лучше пока зайти в гостиницу, чем торчать на улице, на площади остановился вездеход. Из него вышел водитель в чёрном комбинезоне и гривой курчавых волос, посмотрел на нас и, подойдя поближе представился: "Элгуджа Ревазович Шатиришвили". Пауза с нашей стороны была, но не нахальная, скорее от оторопи. Элгуджа нам рассказал, что в посёлке делать нечего, ненцы никуда не летают, обычно только пьют, когда не в тундре. Но водки в посёлке уже нет, вина тоже, одеколон выпит давно, даже "Лана" - антистатик тоже. Аэродром в семи километрах от посёлка, если что и прилетит, то отсюда и добраться не на чем. На аэродромной точке их три человека, относятся они к аэропорту Амдерма, а не к посёлку.
Дороги в обычном понимании до аэродрома не было, ехали галечным берегом океана. Трясло невероятно. На точке было пара бараков для жилья, какие-то ещё строения, необходимые для аэродромной жизни, посадочная полоса и огромное количество бочек, как потом оказалось с авиационным бензином. Мы прошли в предложенный нам барак. В нём было несколько коек, тепло и сухо.
В коридоре на жердочке находилось отлично сделанное чучело полярной совы, точнее совёнка. – "Какая прелесть" - сказал Лев, протягивая к чучелу палец. В ту же секунду чучело схватило Лёву за этот палец. Господи, что тут было! Когда все немножко успокоились и, положив рюкзаки, вышли на воздух, хозяева нам рассказали, что два дня назад нашли подросшего совёнка. Принесли в барак, посадили на жердочку, а он не ест и не пьёт. Не знаем, как уж воздействовал на него Лёвин палец, но с этой минуты мы поняли, что, значит, быть совой–родителем. Совёнок ел беспрестанно, гадил на пол и ещё шипел на Льва.
У меня же, как руководителя похода, крутилось в голове – будет или не будет самолёт, если да, то когда. Сегодня пятница, в воскресенье – день авиации, в понедельник у Лёвы день рождения, а выпивки нет. Ну, булькает чуток во фляге, но нас двенадцать, трое хозяев, ясно, что не оросит. Жратвы навалом, выпивки нет и не готово поздравление для Льва.
В это время, к бараку подъехал вездеход, вышел из него нормальный, трезвый человек, по обличию – ненец. Из барака вышел Элгуджа, представил нас.
– То-то я смотрю, народ какой-то был в посёлке, потом пропал, зашел в гостиницу – нет. Ясно, думаю, Элгуджа забрал полосу делать.
Как оказалось позднее, существующая взлётно-посадочная полоса(ВПП) была и короткой и опасной, но на предполагаемом месте новой полосы стояли бочки, с просроченным по времени авиационным бензином. Они стояли, поставленные на днища. Днища бочек, в свою очередь, покоились на деревянных брусах, которые должны были защищать их от соприкосновения с тундрой и гниения. Задача председателя поселкового совета, а к нам приехал именно он, была проста – перевезти бочки от места их дислокации на новое место – пусть гниют там, примерно в полутора километрах отсюда. Несчастье председателя было в том, что он был единственным непьющим человеком в посёлке. Причём добровольно абсолютно непьющим. Большинство его соплеменников, живущих не в чумах в тундре, а в поселке в домах, не выдержали борьбу с соблазном и честно спились. Словом надо делать новую полосу, а некому. А в посёлок привалило двенадцать здоровых мужиков! Председатель ожил! Немедленно было предложено переместить бочки в надлежащее место, куда Элгуджа покажет. На аэродроме есть бульдозер С-100, с привязанным за трос длинным листом металла. Грузите бочки на лист, между бочками положите брус, разгрузите брус по два рядом и накатите на них бочки. Сегодня еще пятница – полдня, суббота, загибал пальцы председатель, в воскресенье или понедельник управитесь, приезжайте в посёлок, хорошо заплачу за работу, да ещё с коэффициентом один и восемь.
Оставшийся день был потрачен на утиную охоту, благо рядом с нами были тундровые озерки, написание поздравления Лёве, пения песен для хозяев. Среди нашей братии находились два профессиональных баяниста, неплохо владеющих гитарами и дирижер-хоровик в прошлом. Песняка мы врезали аж в три голоса. Элгуджа, попросив подпеть ему грузинские песни на «ля-ля-ля», был счастлив нашим многоголосием.
Рано утром, позавтракав, я уже сидел за фрикционами бульдозера и, немного потренировавшись, доложил о готовности к работе. Один фрикцион плохо тормозил гусеницу, но навык пришёл скоро и я, с радиусом поворота метров сто пятьдесят, возил бочки. Казалось им не будет конца, но мы, "турьё", народ упёртый. К обеду всё было кончено. С председателем связались по рации, и Элгуджа траурным голосом попросил его приехать. Ничего, говорит, рассказывать не буду, сам увидишь.
Дальше была немая сцена, гоголевский "Ревизор", да и только. Когда дар речи вернулся к председателю, он сразу спросил, не хотим ли мы задержаться в посёлке и построить котельную. Получив ожидаемый отказ, председатель, взяв карандаш и бумагу, быстро подсчитал причитающийся нам гонорар, добавил к нему и восемьдесят процентов «северных». В результате получилась очень приличная сумма.
– Так, кто поедет со мной за деньгами?
И тут меня осенило. Я из слов Элгуджи знал, что в посёлке выпивки нет, но чтобы у председателя, да ещё не пьющего, не было никакой заначки. И я очень вежливо попросил председателя поискать эту заначку. Мол, смотрите, окончание маршрута – раз, подготовка новой ВПП, в смысле перемещения с неё бочек – два, в воскресенье день авиации – три, в понедельник день рождения Льва, куда мы Вас приглашаем – четыре. Вон сколько событий, поэтому мы готовы немедленно обменять часть заработанных денег на водку. Председатель очень серьёзно посмотрел на нас и спросил, сколько нам надо. У нас в группе было правило – руководитель ведёт переговоры – остальные молчат. Председатель тоже молчал, он видимо ожидал ответ – пару, троечку бутылок. Пауза затягивалась.
– Ящик! - Громко выпалил я.
– Да вы знаете, что такое бутылка водки в посёлке? За бутылку вам предложат что угодно – омуля бочку, кухлянки, торбаса, женщин. За бутылку убить по пьянке могут! А вам ящик!
– Ящик! Нас с хозяевами аэродрома пятнадцать человек, завтра день авиации, в понедельник…
И осёкся, увидев его взгляд. Жёсткий, осуждающий, смотрящий куда-то сквозь меня, возможно в какую-то воображаемую им непьющую страну. Я ему очень тихо объяснил, что средь нас нет алкоголиков, в обыденной жизни мы более чем умеренны, но - окончание маршрута – раз...
- Поехали, - перебил он, - однако, если кому бутылку продадите или обменяете на что, не обижайтесь на меня, не улетите…
Мы подъехали к знакомому всему посёлку ангару. Через пару минут откуда-то появился страдающий народ. Все молчали, как на похоронах. Председатель открыл замки на ангаре. Среди гробового молчания толпы был вынесен ящик с водкой и погружен в вездеход. Председатель, тщательно проверив замки на ангаре, подошел к вездеходу, отдал оставшуюся от водки сдачу. Затем, хорошо улыбнувшись сказал, что подъедет, скорее всего в воскресенье, поздравить с днём авиации. Народ молча расходился, понимая – ничего не обломится, водка, однако, поехала на аэродром.
По пути вдоль берега, мы увидели садящуюся на аэродром "Аннушку" красного цвета – полярная авиация.
– Интересно, кто это может быть, рейсовый сегодня не обещал, мы были на связи с Воркутой – сказал Элгуджа.
Над аэродромом стояло непонятное, невероятное возбуждение. Оказывается, на самолёте прибыло начальство из Амдермы, прилетевшее проверить, как идёт работа по подготовке полосы. Работа, как они убедились, шла в правильном направлении, но уже надвигался вечер, а завтра день авиации, значит пора ко сну, утро вечера мудренее. Утром начальство, ещё раз всё осмотрев, собралось было к отлёту, боясь наверное, что мы попьём их выпивку. Но меня вдруг осенило, и я, торжественно, декретом, перенёс день рождения Льва на сегодня, не забыв добавить, что выпивки у нас полно. Это был правильный и сильный ход!
Примерно к двум часам дня был открыт торжественный обед. Все, имеющие отношение к авиации, сидели в форме. Мы одели неглаженые, но свежевыстиранные футболки. Лёва сидел очумевший, счастливый от увиденного, в белоснежной, слегка помятой рубахе с галстуком. Рубаха и галстук, купленные ему в подарок в Липецке и упакованные в полиэтилен, неслись в моём рюкзаке, плыли на плоту, служили с другими моими вещами подушкой в палатке. Но как было приятно ошарашить друга необычным подарком, а ему так неожиданно – сидеть в бараке на берегу океана в белой рубашке с галстуком! Я, как всегдашний тамада, встал и произнес хорошую, без ёрничанья речь во славу Гражданского и Военного воздушных флотов, пожелав счастья и здоровья всем, кто представляет Гражданский флот за нашим столом! И чтобы число взлётов равнялось числу посадок!
Мы все встали и выпили по первой до дна. И всем стало хорошо и просто.
Стол был накрыт по первому разряду:
- нежнейший, слабосолёный хариус
- жареный хариус
- карский омуль
- утятина тушеная
- утятина жареная на гриле
- гусь фаршированный гречневой кашей
- гусятина жареная
- оленина варёная
- оленина жареная
- свежий хлеб (привезённый из пекарни посёлка)
- свежая, холодная водка
Все отдали должное столу, потом подъехал председатель из Усть-Кары. Кто хотел тот пил, а завхоз, Марик, без конца, не жалея заварки и сахара, заваривал крепчайший чай.
Потом я встал и произнёс тост в честь нашего друга, Льва, кратко рассказав тем, кто не знал, кого мы сегодня чествуем и за что. Напомнил и Лёве, что в горах, где он раньше "гулял", такой стол не накроешь. Выпили за него с удовольствием все, правда председатель не пил, но долго смеялся, как он хотел поставить на строительство котельной кандидата технических наук. А потом все долго-долго пели, да так хорошо, что хотелось всех обнять от какой-то необыкновенной одухотворённости и всеобщего единения душ и сердец. Пришло время, и я передал слово Гене Волошину.
– Дорогой Лев! Мы вот с Володей старались и написали для тебя песню. Она же и отчёт о походе, через призму твоей личности. Позволь мы её споём?
И мы запели эту песню, написанную, как всегда, в виде попурри на популярные мелодии.
Как-то, помним, в августовский зной
Мы по Каре голубой
Шлялись целою гурьбой,
Ненасытной, разбитной
И заросшей бородой.
Ольховский, Фролов,
Марк Бродский, Чугунов,
Голисаев, СамохИн,
СидорОв и ВолошИн,
В.Ильинский, Селезнёв,
Алексеев, ПостникОв.
Одного мы не могли понять —
Как при солнце ночью спать,
Плот у нас, или кровать,
Как завхозу помогать,
Чтоб хоть часть еды сожрать?
Утей, гусей, в день двух оленЕй,
Потом зайцЫ, голубика, яйцЫ,
Шоколадки, куропатки
После рыбки очень сладки,
(По ночам завхоз в палатке
На костюм копил остатки).
Вдруг на бреге чум стоит большой.
Вышел ненец к нам босой,
Пригласил нас на постой,
И, сказав: "Спирт! Ай лав ю!",
Дал для Лёвы интервью:
На чем сидит, на чем он спит,
И сколько ест в один присест.
Куда идет и сколько пьёт,
Откуда в чум детей берёт?
Почем олень, как часто в день
Жену он бьёт. Зачем живёт?
Бедный ненец тут же чуть не слёг,
Подведя всему итог.
Пытки вынести не смог,
Сбил на радость Леве рог
И пустился наутёк.
Довольный Лев к нам подошёл,
Как будто золото нашёл.
Про тундру песню нам пропел
И к новым встречам полетел.
*********************************
Он ногой ступил на тундру несмело,
Изобилью красоты изумляясь.
Смело брался он за каждое дело,
По науке делать дело стараясь.
Вёсла в воду погружал, вычисляя
Оптимальные углы погруженья.
И друзей своих немного пужая,
Непечатные кидал выражения.
************************************
Лишь гусиным криком утро обозначится,
(Гуси в тундре насчет времени не врут),
Кто-то с "фотиком" на склоне раскорячится,
Чтобы снять, как сквозь скалу грибы растут!
Экспозицию замерит очень тщательно,
И, введя поправку местной широты,
Враз заснимет он друзей своих, "страдателей",
В окружении полярной красоты!
Победит геолога
В споре — нефть иль золото?
Тот копал, а он — читал!
Рыбаков подщучит он,
Чтоб улов был лучше, мол.
Рыбе нужен аммонал.
***********************
Отчего у нас в посёлке
Поднялся переполох?
Рано утром, втихомолку,
Плот туристов приволок.
Жмут начальству руку
И глядят в глаза.
А начальство мнётся —
Улететь нельзя.
Человек пришёл кавказский
И сказал: "Внаём сдам дом".
Дальше было всё, как в сказке,
Привезли на аэродром –
Утки здесь летают
И сова живёт,
Говорят - бывает
Красный самолёт.
Отоспались мы. В субботу
В голове возникла мысль!
И мы сразу на работу
Наниматься подались.
Чтоб могли мальчонки
За кадык залить,
Нам пришлось ручонки
К бочкам приложить.
Отчего в посёлке снова
Поднялся переполох?
Родился сегодня Лёва —
Лучше выдумать не мог.
Он привык рожаться
Сорок третий год.
Роды принимает
Весь Гражданский Флот.
************************
Лёва, славный наш Лёва!
Сколько дорог прошагать нам пришлось.
Ты наша радость, ты наше горе.
Как мы смеялись порою до слёз.
Мудрый наш Лёва, милый наш Лёва,
Юный задор ты в дела нам привнёс.
Ты наш учитель, ты наш мучитель,
Наш проводник в мир фантазий и грёз.
Пусть же манит тебя красотою земля:
И огромные горы, и сказочный лес.
А Полярный Урал — это не пьедестал,
Это просто ступенька в мир, полный чудес!
Нет смысла рассказывать, как мы добрались до дома. Поверьте на слово – и интересно, и с приключениями, и быстро...
Лев, вернувшись, замотался на работе со студентами и мы с ним, к великому сожалению, стали видеться реже. У него не стало хватать времени на большой поход(стал возиться с докторской диссертацией) и он начал ходить в тайгу и тундру с молодёжью нашего турклуба, обычно недели на две, не больше. Там им рассказывал свои приключения на Каре.
В 1982 году он уехал преподавать в Бирму, или Лаос, точно уже не помниться, да и ни к чему. Зачем ему это было надо – непонятно, но не за деньгами уехал, это точно. Появился в Липецке в 85, усталый, похудевший и сразу лёг в больницу – язва замучила.
Он умирал долго и мучительно. Со стороны на таких больных страшно смотреть – ставшие узенькими, когда-то мощные плечи, столько лет таскавшие рюкзаки и огромная, на их фоне, голова. С ясными глазами и ясным ещё пока умом. Он и мысли не допускал о возможном раке. За день до смерти я пришёл к нему в хороших кроссовках, которые мне подарили, и он сразу обратил на них внимание.
– Ничего, Володь. Вот, язву подлечу, вместе с тобой будем бегать.
Утром он умер. Мне позвонили с кафедры его коллеги, хорошо меня знавшие, я подъехал помянуть редкой души человека, незаметно, но так глубоко оставившего след в моей душе на всю жизнь.
Потом я подошел к стене, с закрепленными фотографиями Льва, снял ту, какой у меня не было, и молча ушёл. Она и по сей день висит на стене в рамке, рядом с другими, тоже ушедшими от меня близкими и друзьями.
Когда поминаю покинувших наш мир друзей, с которыми столько прошагал с рюкзаком по нашей прекрасной земле, то не желаю я им царства небесного, а желаю, как индеец, – рек, полных рыбой, лесов, полных дичью и ожидания встречи с друзьями.