Есть люди, которым все равно, по каким дням выдают зарплату. Таких обычно не интересует, почему в этом месяце им дали на три, пять, двадцать или даже на пятьдесят рублей меньше, чем в прошлом – на жизнь хватает, и хорошо. Такие люди были всегда – и при крепостном праве и при советской власти. В России и сейчас все держится на таких: просто они любят свою работу...
...Увлеченная возможностью постоянно ведать миру о своих мыслях и чувствах, Элка отдавалась профессии с юношеской горячностью – без оглядки на годы и марку прирученного мобильника. Увлечением, соперничавшим с работой, был только велосипед, на котором она гоняла летними вечерами, несмотря на мамины поучения, что солидная женщина ее возраста "должна соблюдать формальные приличия, а не крутить педали на глазах у изумленной публики".
Переворот в Элкиных мозгах произвел мировой экономический кризис: она вдруг сообразила, сколько ей лет. Потому что неожиданно оказалось, что 50-летнему «сокращенному» пишущему редактору с тридцатилетним опытом интеллектуальных затрат найти работу практически невозможно. Элкино поколение подсиживали и выживали с рабочих мест уже две прослойки коллег, порожденные новыми временами. Прямо в затылок дышали беспринципные 35-летние карьеристы, а с боков зажимали амбициозные 25-летние неучи. Оба вида «профессионалов» хотели только денег и искренне ненавидели людей Элкиного возраста, считая, что им пора на свалку истории. Вот и приходилось трудягам от журналистики, воспитанным советской системой, удерживаться на плаву фри-лансом, который обеспечивали друзья-знакомые и который никогда и никому не обеспечивал больших денег.
Страх перед безденежьем и лежащей дома трудовой книжкой внес смятение в творческое сознание, обремененное двумя детьми и отсутствием мужа. Элка стала все время «жать» заработанные деньги, отказывая себе и детям даже в ерунде, и хвататься за любые унизительные халтуры, отнимавшие драгоценные для увядающей женщины ночи. Обновляя периодически свое резюме на соответствующих сайтах, она думала: «Нет, с таким послужным списком меня не могут не оценить», но время шло: месяц, два, три, полгода… Нет ответа, да и только, а тут еще однокашница подлила масла в огонь.
«Ну, ты совсем дурр-ра, или как? – раскатисто картавила краснодипломница Ирочка, «пятнашку» отсидевшая в отделе загадок и кроссвордов непотопляемого детского журнала. – Спятила, столько достоинств срр-разу выложить! Еженедельники, ежедневки, глянец, сайты, телевидение, пиарр-р… Я вам и сочиняю, и рр-редактирую, и пою, и танцую даже! Это ж дурр-раку ясно, что у тебя на все будет собственное мнение, и фиг тебе что укажешь…». «А что, что мне писать, чтобы хоть кто-нибудь взял меня на работу?» – вопрошала Элка с подлинным трагизмом, искренне не понимая, как это общество не оценивает нажитый ею рабочий горб. «Три класса церковно-приходской школы и способность к обучению, вот что требуется нынче работодателю, – бубнила отличница. – И еще, честная ты наша, не пиши нигде, что полтинник тебе уже вломило… Все равно выглядишь моложе…». Врать Элка не любила, но моложавость была ее козырной картой, и среди противных молодых журналистов была пара-тройка тех, кто, обманувшись Элкиной внешностью, старательно набивался на равных ей в друзья...
Мысленно дав гордыне «в бубен», Элка наудачу позвонила сначала мужичку, лет десять назад наглому выпускнику журфака, подкатывавшему к ней с определенными намерениями. За минувшее с неудавшегося грехопадения десятилетие он женился, кого-то родил и держал собственное маленькое рекламное агентство. Мужичок кроме уже опостылевших халтур ничего пообещать не смог, зато навел Элку на бывшую «придворную» пресс-секретаршу, которую поперли вслед за председателем одного из городских комитетов. Та удачно пристроилась редактором в корпоративную газетку далеко не последнего в городе холдинга и теперь якобы искала себе заместителя…
На назначенную Элке встречу кругленькая редакторша, которой едва ли стукнуло четверть века, пришла не одна: над ней, оказывается, «стояла» руководительница пиара головного предприятия. Элка, рассекавшая большинство людей на второй фразе, приохнула в душе: девица тридцати с хвостиком лет играла, по меньшей мере, роль Ирины Хакамада, но избыточные высокомерность и презрительность в интонациях свидетельствовали о дутой успешности и куче комплексов. Строго глядя Элке в глаза, женщина-«пуп земли» интересовалась стажем потенциальной сотрудницы, изданиями, в которых она работала, стилями и сферами, доступными ее способностям и пониманию. На счастье у Элки с собой была свежая газета, кормившая ее на мели: там одновременно вышли интервью с народным артистом, рецензия на кинопремьеру и статья о здравоохранении. Газету девица даже не посмотрела, а небрежно сунула в свою дорогую сумку. Попутно выяснилось, что замредактора в отдел не нужен вовсе, а вот корреспондентом они бы Элку взяли… На минуточку оскорбившись в душе, Элка все же задала вопрос о корреспондентских обязанностях и географии «полетов». Оказалось, что придется мотаться по областным командировкам или, в лучшем случае, по городским окраинам – предприятия холдинга были разбросаны буквально всюду, и брать интервью у работяг. Работяги Элку не пугали, а когда назвали размер зарплаты, она подумала, что, сохранив халтуры, можно будет даже к лету подумать о поездке с младшей дочерью на море и закончить, наконец, ремонт в нужнике… Словом, она согласилась.
…В пиар-отделе работали еще три девочки и два мальчика, всем им было лет по двадцать пять – двадцать семь. Двое из них числились за тонкой, но глянцевой корпоративной газетой, первую полосу которой неизменно украшал портрет учредителя и его ежемесячное тоскливое напутственное слово. Сочиняла его каждый раз амбициозная начальница.
Новую корреспондентку начали гонять, как сидорову козу – то Приозерск, то Кингисепп, то Мга… Люди холдинга в городах и весях оказались дивными, с ностальгическим налетом до слезы знакомой и навеки утраченной общности советских людей. Но первый же номер, в который пошли Элкины материалы, показал, что редакторша «нулевая» - неграмотная и неизобретательная. Скоро круг Элкиных обязанностей внепланово расширился ночными вычитываниями чужих текстов и просмотрами предварительной верстки. Беззастенчиво свалив на подчиненную всю рутину, редакторша общалась с ней голосом детсадовской воспитательницы, что читалось как «я – начальник, ты – дурак». Поскольку рабочих заданий редакторша никогда не формулировала, как никогда и не обозначала конкретные темы интервью, мальчики и девочки по причине молодости, отсутствия эрудиции и неосведомленности в чужой профессиональной сфере выдавали в своих материалах порой такие перлы, что невозможно было даже понять посыл вопроса… Свои-то статьи Элка писала и согласовывала так, что редактировать в них было нечего.
Поездки занимали немного времени – три-четыре дня в месяц, ежедневного присутствия в офисе от "старухи", как называли Элку за глаза, не требовали, и, в общем-то, все было терпимо. Но каждую неделю заведено было присутствовать на летучках, которые проводила «Хакамада». Все тем же презрительно-равнодушным тоном она обязательно морально насиловала на сходках кого-то из сотрудников, и ленивой редакторше доставалось чуть ли не чаще других. Пилила ее начальница совсем не за профессиональные недостатки, а за какую-то корпоративную хрень. Прилюдное унижение редакторша потом и компенсировала попытками указать Элке, кто тут главный. Но в открытую корреспондентшу никто не трогал, хотя однажды начальница всех начальниц "нечаянно" поставила свою фамилию под сделанным Элкой интервью с генеральным.
Газета подобострастно была переполнена лицами генеральных, главных и ведущих, при этом на летучках все время велись заспинные обсуждения высокого начальства, учредителей, представителей отдела кадров и т.п. Со слов «Хакамады», все, абсолютно все в холдинге были невыносимы и люто ненавидели ее профессионализм… Пораженная столь нерабочей атмосферой Элка по первости высунулась пару раз с четкими предложениями по существу организации газеты, но первая же ее речь погрузила аудиторию в полное обалдение, наводившее на мысль, что половины слов офисная ребятня просто не понимает. На последующих летучках «Хакамада» на середине обрывала все Элкины поползновения фразой «спасибо, мы поняли», и к публичному рассмотрению ни одно из предложений принято так и не было. Хотя позже в извращенной форме некоторые Элкины идейки проступали все же на глянце «Неоренессанса» - такое вот название было у корпоративки.
Количеством идей Элка славилась всегда и щедро дарила их направо и налево везде и всем, так что на шалости редакторши, равной по возрасту Элкиной старшей дочери, даже внимания обращать не стала. Но летучки стала при любой возможности закашивать. Тут еще младшая дочь, вылупившись из начальной школы в среднюю, выдала протестный период адаптации – проболела подряд пару месяцев. Элка, героически не бравшая больничный, ни разу не отложила ни одной плановой встречи и не задержала материалы ни в один в номер – пахала, как пахала когда-то по молодости в «Известиях» или в «Вечерке», вдохновленная исключительно любовью к людям труда, тем самым работягам, с которыми она встречалась чаще, чем с сотрудниками пиар-отдела. Люди отвечали тем же, советуясь с Элкой по житейским вопросом, заботясь о ней, как могут заботиться о человеке интеллектуального труда только те, кто всю жизнь гробится физически. А один из областных заместителей директоров, отец которого написал книгу о блокаде, даже попросил Элку сделать к ней предисловие…
Конфликт с начальством назрел на третьем месяце работы. На предновогодней неделе Элка по многолетней привычке притащила каждому коллеге маленький подарочек-сюрпризик. Молодежь искренне изумилась и пять из семи работников отдела задали странный вопрос: «Зачем это вы?!» В тот день на очередной понедельничной сходке ребром был поставлен вопрос о корпоративной посиделке. Все хором захотели суши и японский ресторан. Элке, года два назад отравившейся этой островной едой, в намеченный для гульбища вечер надо было идти на очередную кинопремьеру, которую просил отписать один уважаемый журнал. Она и брякнула, что не сможет, и тут же пожалела об этом. Ледяной тон, которым «Хакамада» произнесла фразу «У нас одна команда. И в работе и на отдыхе», заставил всех сжаться и напрячься. Элка промолчала и обсуждение своего поведения свела к нулю – просто на следующий день не стала интересоваться где и во сколько решено было собраться…
После этого пропуски Элкой летучек был взят на особый контроль. Причем «Хакамада», умело манипулировавшая жадностью редакторши, получавшей в полтора-два раза больше Элки и безумно боявшейся потерять «теплое место», взвалила непосильную ношу контроля на ее нехрупкие плечи. Та начала звонить Элке по утрам в понедельник, напоминая о летучках, пару раз даже назначала безлошадной подчиненной встречи у метро и подвозила на своем «Рено» последней модели, кредит за который предстояло выплачивать еще год. Потом редакторша перестала названивать Элке, обмолвившись перед этим, что присутствие на летучке – обязанность корреспондента. Поскольку при устройстве на работу Элка сама придумывала в отделе кадров свои обязанности (начальство этим или не удосужилось или просто не представляло, что ей надо бы делать), ничего похожего она припомнить не могла…
Незаметно подкатил день 8 марта, и Элке пришлось в один номер брать интервью сразу у восьми теток приблизительно ее же возраста. Тетки, которым было о чем поговорить с Элкой, оставшись от общения и последующих текстов в восторге, накатали в редакцию благодарственное письмо, в котором кланялись Элке в пояс за понимание и талант. После этого мирная жизнь корреспондента «Неоренессанса» окончилась, потому что за годичную историю газеты никто из начальства таких писем не получал ни разу…
Чувствуя скрытую агрессию и неприкрытую зависть обеих гранд-дам, Элка, которой всю жизнь везло на людей, пребывала в дискомфорте и свела общение с ними до минимума. После сдачи «на ура» следующего номера опять заболела мелкая. На летучку Элка не поехала, а осталась дома в ожидании участкового педиатра. Привычно отказавшись от больничного, она обзвонила тех, с кем ей надо было встретиться для интервью в очередной номер, и принялась за статью о достижениях компании в Саратове. Тут-то и раздался звонок редакторши. «Я вас сколько предупреждала, что вы обязаны ходить на летучки? – прошипела она в Элкино ухо. – Вас просят немедленно написать заявление, пока мы вас не уволили по статье!». Офигевшая от обличенной в патефонный звук ненависти Элка даже не нашла, что сказать в первые секунды, но ее реплика и не предусматривалась оппонентом. Редакторша старалась унизить Элку, как могла, припоминая все ее антикорпоративные поступки. Пока она облегчала душу, Элка пришла в себя и, поняв, что ей самой надо прийти к внутреннему согласию, остановила поток сознания бедной женщины коротким: «Хорошо, я сейчас отправлю заявление начальнице по электронке». Пауза возникла теперь на том конце провода…
Заявление было написано за полторы минуты и сопровождено письмом, в котором Элка сожалела, что формальности поставлены выше конкретной работы. Через четверть часа она получила ответ: «Формальности – это значительная часть нашей жизни. Их несоблюдение приводит к хаосу. Не забудьте отнести заявление в отдел кадров». Мгновенно испытавшая душевное облегчение Элка не удержалась и прыснула, как девчонка. «Ма, ты что?» – раздался из соседней комнаты голос дочки. «Ничего, Гусь, - весело сказала Элка. – Давай-ка выздоравливай скорее, и мы обязательно поедем кататься на велосипеде. Хочешь, я куплю тебе велик, как у взрослых – с передачами?..».
Март-апрель 2012