Посвящается Н.В. и А.С.
Вызванный Толиком лифт пришел, распахнув свои уютные и долгожданные объятья, и мы нырнули в них. Кто-то из нас нажал на кнопку первого этажа, и лифт, закрыв двери, замер на мгновение, чтобы устремиться вниз. Лампочки отсвечивали от матовой поверхности стенок уютной и просторной кабины, которых мне так нравилось касаться. Красные цифры на табло медленно отсчитывали этажи. Я посмотрел на Аллу, она перехватила мой взгляд и улыбнулась. Я слабо улыбнулся в ответ и опустил глаза. Лифт доставил нас вниз и нехотя выпустил наружу.
Институт был уже почти пуст, мы уходили одними из последних, и было бы приятнее думать, что именно мы самые последние.
- Всего доброго! – крикнул Анатоль усатому охраннику. - И веселого Хэллоуина!
Тот было напрягся, но потом просто кивнул в ответ. И мы с Аллой кивнули ему, проходя через турникеты. Он запоздало улыбнулся и пробормотал что-то вроде прощальных слов.
На улице было уже совсем темно, но на земле лежал снег. Он выпал еще засветло – кто-то увидел это в окне, и все, обрадовавшись или встревожившись, повыскакивали со своих мест, чтобы убедиться воочию. Появился еще один повод для обсуждения, помимо предстоящего Хэллоуина.
Я был так рад, что застал реакцию зашедшей к нам Аллы – она перегнулась через подоконник, потом обернулась на остальных, глаза ее заблестели. Ощущение праздника было везде и всегда, где и когда появлялась она, и мне кажется, это чувствовал далеко не только один я.
Сейчас же мы шли втроем по этому снегу в свете фонарей. Чуть отстав от товарищей, я обернулся и посмотрел на здание института, чтобы оно запечатлелось в памяти получше. Оно до сих пор меня восхищало - сколько себя помню, всегда, когда я проходил или проезжал мимо него, я невольно любовался им. Даже не знаю, почему оно казалось мне красивым и впечатляющим. И этот свет в окнах допоздна – он вселял какую-то неясную надежду неизвестно, на что. Я представлял себе тех, кто работает там, но не мог себе представить, что окажусь среди них, под началом неизменно элегантного Аркадия Самуиловича с наполовину седой гривой, теребящего бородку под орлиным носом, и спорящего с кем-нибудь по поводу преимуществ новых гаджетов... Как сошедший с фотографии в научном журнале, каким я впервые его увидел, еще один символ стабильности и благожелательной надежности.
Я догнал их, и мы вновь вместе пошли по привычному маршруту – под арку, через двор, к проспекту. Снег едва слышно, скорее ощутимо скрипел под подошвами. Когда я поравнялся с Толиком и Аллой, они шли молча, уже успев переброситься парой фраз, и мне было немного досадно, что я не успел вставить свои пять копеек.
За пару часов до того, как уйти с работы, я вышел на лестничную площадку и закурил. Затянувшись, я посмотрел в окно на стоянку, усыпанную снегом, и смотрел так, не отрываясь, наверное, несколько минут, забыв обо всем и растворившись в нахлынувших внезапно тоске и неизъяснимом восторге от расстилавшегося передо мной прекрасного и всегда таинственного мира. Потом, оторвав взгляд от падающего снега и присыпанных им машин, которые стали выглядеть теперь более похоже друг на друга, но еще не окончательно вернувшись к привычной будничной картине мира, я на секунду задержался в каком-то переходном пространстве – вид темной вечерней улицы, залитой светом фонарей и снежной белизной, и мое собственное отражение, на которое постепенно переходил мой взгляд, совпали, образовав единую картину, и я заметил, что на том месте, где у моего отражения должно было быть сердце, светит яркий огонь – это был свет одного из фонарей. Я усмехнулся и, погасив сигарету, пошел в лабораторию.
Что-то особенное чувствовалось во всем, и печаль не была беспричинной. Толик сказал мне вчера, что увольняется. «А как же я?» - я опешил, зажав трубку плечом, чтобы расстегнуть сумку, но она так и осталась наполовину застегнутой. Глупый вопрос, но я и вправду не мог представить себя в этом институте без него – в конце концов, это он предложил мне попробовать устроиться сюда и это он предложил мою кандидатуру Ланскому. «Ну, понимаешь, мне тоже очень жаль, до слез почти, но нам с Мариной нужно погашать кредит за квартиру... Я нашел более денежное место, к тому же, ближе к дому. Это просто чудо какое-то, мне очень повезло. Я, правда, буду скучать... Но это пока что не сейчас, я пока буду с вами... Просто хотел сказать заранее».
А сейчас я шел рядом с ними, с ней и с ним, с двумя людьми, к которым я был привязан случайно и закономерно соответственно.
- Как будете отмечать Хэллоуин? – поинтересовалась у нас Алла. - Уверены, что не хотите с нами?
- Нет, спасибо, - задумчиво протянул Анатоль. - Мы с Мариной дома отметим, к нам должны прийти ее друзья.
- Интересно, что внешняя атрибутика и дань традиции со временем всегда заслоняют собой смысл праздника, - вот и настало время для моих пяти копеек. - И удивительно, как языческие в своей основе праздники разных стран, похожи друг на друга.
- Ты имеешь в виду колядования, Масленицу и все такое? Все эти урожаи-неурожаи, заклинания духов?
- Нет, не только, - я напрягся, чтобы вспомнить слова сетевой статьи. - По легенде, в Самайн открываются ворота в прошлое и будущее, они становятся доступны в настоящем. И человек в это время не ограничен клеткой своего времени, он может осознать свое место в вечности.
Наверное, я процитировал эти слова дословно, настолько они мне нравились.
- Мдаа, - полуиронически проговорила Алла. - Это впечатляет. Есть над чем задуматься.
- Все, я вас покидаю, - неожиданно остановившись у перекрестка, сказал Толик, - Мне нужно туда, – он кивнул в сторону магазина на противоположной стороне, - Купить домой всяких штук... Ну, всего, счастливо! Веселого Хэллоуина!
Он шутливо отдал честь Алле, крепко пожал мою руку и, развернувшись, зашагал прочь. Мы остались вдвоем, идущими в прерывистой темноте.
- Я так и думал, что снег выпадет сегодня, - нарушил я затянувшееся молчание.
- Прогноз посмотрел? – лукаво спросила она.
- Да нет, - я пожал плечами. - Просто было такое ощущение. Предчувствие.
- Ааа, понятно...
Это не тот плотный слой настоящего снега, который бережно и надолго укроет и согреет землю, чтобы она расцвела. Он кажется долговечным, хотя и больше похож на сахарную пудру; да, он продержится еще несколько дней, но с каждым из этих дней его будет все меньше и меньше, пока однажды от него не останется и следа.
Я увидел так отчетливо – ее лицо, волосы – в линиях, оставшихся от полустертого графика Ланского на доске после презентации, тогда, уже давно, но как будто вчера. Когда все разошлись, я снова зашел в конференц-зал, взял маркер и, внимательно посмотрев на доску, попытался дорисовать ее портрет. Но ничего не получилось, это была не она. Тот образ, который дорисовывало мое воображение, был гораздо точнее и живее того, что получилось. А сама она при каждой встрече разбивала вдребезги все живущие внутри меня образы, оказываясь всякий раз ярче их, живее и прекраснее. Сзади кто-то откашлялся, я обернулся и облегченно вздохнул – это был Анатоль, недоумевающе, но иронически наблюдавший за моими действиями. Он вряд ли узнал нашу коллегу на этом портрете, но наверняка понял, что я хотел сделать.
Иногда я видел ее несколько раз в день и успевал с ней поговорить, иногда не видел неделями. Нерегулярность «свиданий», то есть, случайных встреч с ней дразнила мое воображение и дрессировала мою нетерпеливость.
Чувство придало этим стенам особую значимость, пребывание здесь наполнялось особым смыслом. И в какое-то время мне стало физически тяжело здесь находиться. Слезы наворачивались на глаза в самые неподходящие моменты. Я держал все в себе, как будто открыться можно было только с какой-то целью, только рассчитывая на какой-то успех. Эта гнетущая атмосфера обманутых надежд, величественная и многообещающая... Когда я вырывался на свободу, мне было жаль покидать мою тюрьму.
Мне вспомнилось, как мы отмечали наступление Нового года в баре рядом с институтом, куда привел нас Толик, – он сам, Алла, я и еще пара наших коллег. Как я заказал коктейль, который нужно было поджечь, как я его поджег, задул пламя и тут же обжегся, схватившись за стакан, так как почему-то думал, что он будет холодным, что горит не жидкость, а ее пары. Как она меня пожалела, посмотрев умильно-жалостливым взглядом, и мне не было неловко, хотя все равно пришлось позаимствовать из пустого бокала Толика кусочки льда, чтобы унять жжение. Оно не унималось, а лед ощутимо холодил пальцы, и это лишь обостряло восприятие происходящего, делало его особенным.
Потом еще подготовка к экологическому форуму, встреча финской делегации... Тогда я мог видеть ее чаще. Нас всех сближало и сплачивало общее дело, но не только. Сколько общих дел было у меня с людьми, которых я уже не помню ни по именам, ни в лицо...
- Ты точно уверен, что не хочешь с нами на праздник?
- Да, точно... Я там буду лишним.
- Почему? – искренне удивилась она.
После того, что я ей сейчас скажу, ей вряд ли захочется приглашать меня столь настойчиво.
Я вдохнул поглубже. Сердце учащенно забилось, как будто желая вырваться из клетки.
- Алла, я давно хотел тебе сказать... Ты мне очень сильно нравишься. Я... Я влюблен в тебя. С того момента, как увидел в первый раз. Видеть тебя и идти рядом с тобой – это как праздник...
Я не смотрел на нее, но физически ощущал, что сказанное мной достигло ее ушей, что она слышит и воспринимает мои слова, что слов этих не воротишь, что она теперь знает все.
Эти жалкие крохи снега заблестели, заискрились в моих глазах, все вокруг медленно начало кружится, как начинающая работать карусель, приобрело другой оттенок и вкус. Идти стало труднее и легче одновременно, как будто гравитация усиливалась, чтобы через секунду превратиться в невесомость.
Продолжая говорить, я наконец посмотрел на нее, она продолжала смотреть вперед, лишь склонив немного голову и слегка улыбаясь.
- Только не подумай, что я на что-то претендую... Я вряд ли бы мог рассчитывать на взаимность с твоей стороны, даже если бы ты была свободна. Я все прекрасно понимаю. У вас прекрасная семья, прекрасный сын, я очень рад за вас. И я желаю вам счастья.
Мы остановились и стояли теперь напротив красивой высотной новостройки. Она всегда ассоциировалась у меня с уютом и покоем, эти окна дарили если не эти ощущения, то надежду на них, и я всегда невольно представлял чужие жизни живущих за ними людей, возможно, более удачные и счастливые. Мы всегда проходили мимо этого дома, и в самом начале тоже, когда шли вдвоем с Анатолем. Один раз я спросил его:
- Хотел бы ты жить в этом доме?
- Да. С Мариной, на верхнем этаже, - мечтательно произнес он. - В комнате с белым потолком, с правом на надежду...
- А если бы лифт не работал?
И мы оба тогда рассмеялись.
Это был не чужой, старый, затхлый и казенный, а мой родной район, молодой, как и я, и растущий, но, в отличие от меня, перспективный. И везде здесь я чувствовал себя почти как дома. Но стоило только пойти непривычной дорогой, повернуть не туда, как перспектива менялась, и приходилось вновь привыкать к знакомым объектам, видам и зданиям, показавшим другую свою сторону, смотреть на них под новым, непривычным углом.
Она повернулась лицом ко мне. Я ошибся – она все же выглядела удивленной. Это неожиданность для нее. А мне казалось, она обо всем догадывается...
Был период, когда все напоминало о ней, когда я плакал, глядя на ее фотографию – из той серии, где мы все по очереди позируем в шляпе Анатоля, которая удачнее всего смотрелась именно на его шевелюре. Он всегда был одет стильно и аккуратно, и напоминал мне Тима Рота в роли модного гангстера, мне же всегда требовались усилия, просто чтобы не выглядеть неряшливо.
Я помню, как он избавил меня от общества нашего коллеги-зануды, помог догнать ее, заговорить и пойти вместе к метро, что послужило началом традиции возвращения с работы втроем в случае одновременного ее окончания... И я ни разу не пожалел о том, что рассказал ему о своих чувствах к ней. Хотя я всегда привык скрывать свои эмоции, самое сокровенное, в данном случае не было и тени сомнения, нужно ли с ним делиться, это было так естественно... Только он мог меня понять, как и тогда, в другой жизни, когда мы рисовали, давясь от смеха, карикатуры на преподов, сидя на задней парте. Хотя чем дальше, тем меньше мне хотелось все это обсуждать. С кем бы то ни было.
Мне было так приятно и удобно в их с Мариной компании... Мурена Угоревна, как он ласково ее называл, когда они ссорились. Глядя на них, я всякий раз завидовал им и отбрасывал мысль о том, что могу быть на их месте – мне невозможно было это себе представить. И сейчас я бы не смог это сделать.
Но каждая мелочь, связанная с ней, любой повод увидеть ее, поговорить, наполняли меня верой в лучшее. Эта ее непосредственность, ее неизменно хорошее, такое заразительное настроение, широко распахнутые глаза, элегантно растрепанные волосы, серая кофта-туника с ремнем и большой серебристой пряжкой...
- Я надеюсь, все это... Это очень наивно, наверное, и глупо...
- Нет, я думаю, то, что идет от сердца, глупым не бывает. Это было очень мило и трогательно. И смело.
Она прямодушно протянула мне руку – прямо как тогда, когда мы познакомились. К тому моменту я примелькался уже до такой степени, что она стала меня узнавать, и вот так же протянула тогда ладонь, представившись «Привет! Я – Алла!». Я пожал ее, как и тогда... В этот раз я почувствовал это кольцо, которое не ощутил при нашем знакомстве, теперь оно холодило руку как тот лед и обжигало ее как тот стакан. Мне захотелось поцеловать ее ладонь, но это показалось мне чем-то ненужным, фальшивым и вульгарным. Вместо этого я накрыл ее своей левой рукой, как бы не желая отпускать, и тут же пожалел об этом жесте. Она снова улыбнулась, на этот раз улыбкой, которая должна была скрыть неловкость, напряжение или даже раздражение, и поспешно высвободила руку.
- Ты замечательная... Ты хороший человек...
- Ты тоже хороший человек, спасибо тебе, - прервала она мой словесный поток.
- Алла! - неловкости не дал развиться окрик Олега, который уже был здесь и выходил из машины в паре десятков метров от нас.
Он подошел к своей жене.
- Ты готова?
- Да, поехали, костюмы ты взял? – она повернулась к нему, - Андрей у мамы?
Он кивнул.
Уже уходя вслед за ней, он коротко кивнул мне, слегка улыбнувшись, «привет» и «пока» в одном флаконе. И это уже не казалось мне невоспитанностью и неучтивостью.
Раньше мне хотелось его убить, теперь же я испытывал к нему то, что обычно испытывают если не к старому приятелю, то к хорошему знакомому. Я бы не сделал для нее и половины того, что сделал для нее он.
Волна ревности захлестнула меня, когда я увидел его в первый раз, так, что мне было трудно дышать. Так же я чувствовал себя в ее компании, только с противоположным знаком. Это было пару месяцев назад, тогда он первый раз пришел сюда, чтобы встретить Аллу, заранее освободившись. Произойди эта встреча на год раньше, возможно, и не было бы всего этого, всего этого сверкающего и клокочущего мира снаружи и внутри. Возможно, может быть... Но чувство слишком долго культивировалось, чтобы умереть так быстро.
Хотя это была не ревность даже, это зависть. Сейчас я понимал это более отчетливо. Я помню, как Толик говорил мне, что она замужем, тогда, когда я поделился с ним... Был шанс на то, что это неправда, точнее, шанса, конечно же, не было, а была глупая иррациональная надежда. Сейчас я ее стыдился.
Видеть или представлять их вместе было больно, но и интересно одновременно. Такой болезненный интерес. Сейчас же... Я не знал, что сейчас, что я должен чувствовать и что чувствовал на самом деле.
Провожать ее больше не будет ни смысла, ни возможности – у них с Олегом появилась машина. Они как раз подходили к ней. Алла обернулась и уже с серьезным выражением лица чуть заметно помахала мне рукой. Я ответил ей тем же.
Новый серебристый автомобиль развернулся и выехал на проспект, и она, сидя на переднем сиденье, рядом со своим надежным водителем, уже, наверное, думала о другом. Они скрылись из виду.
Ну, вот и все. А чего я еще ожидал? Что она бросится мне на шею? Нет, конечно же.
Хороший человек. Ха-ха, какая глупость... Хотя нет, как она сказала? То, что идет от сердца, глупым быть не может.
Она старше меня на целую жизнь, бесценную жизнь их ребенка, и мне придется многому учиться, чтобы дорасти до них, стать таким же, как они. Хотя сейчас мне этого и не хочется.
И дело не в том, что научный сотрудник у нас в стране должен быть вместе с кем-то более обеспеченным. Он знает ее и любит по-настоящему, они прошли большой путь, и пройдут, должно быть, еще больший, вместе. За ними – настоящее, правда жизни на их стороне.
А я... Эта моя непохожая на четкие жизненные позиции других, тех, кто знает, что им нужно и как этого добиваться, привычка плыть по течению, пока не пристанешь к чему-то или не ударишься обо что-то... В моем случае оба эти события совпали. Человек без цели, как говорит Анатоль. Я так долго не знал, куда деть свое время и как применить себя... Сейчас я окинул всю свою жизнь тем же взглядом, каким смотрел на институт, выйдя из него. И она больше не казалось мне бессмысленной. Я живу не напрасно, как мне казалось еще совсем недавно. Хотя и особых поводов для оптимизма и самооправдания не было.
Она есть. Она счастлива, счастливее, чем могла бы быть. И она знает о моих чувствах. Этого более чем достаточно.
Наверное, для меня эти места теперь навсегда будут ассоциироваться с ней, хотя она... они и живут совсем на другой улице, в другом районе, а я много раз ходил здесь задолго до нашего знакомства. А может быть, и нет, я давно понял, что делать подобные прогнозы и прокламации бессмысленно. Или все будет разламываться и отслаиваться – образ от человека, чувства от образа, места от чувств, память от мест?
Но так не хочется думать об этом как о еще одном эпизоде из жизни, о котором потом будет трудно или смешно вспоминать; как о необходимом опыте... Черт возьми, как же не хочется осознавать себя очередным подопытным кроликом в лаборатории природы, жертвой нелепого химического процесса и случайного стечения обстоятельств. Причем, жертвой весьма условной и странной – упивающейся этим своим положением.
Нет, вот это и есть жизнь. Лучше видеть глубокий смысл там, где его нет, чем бездумно скользить по поверхности существования.
Это не потеря – и не потому, что, чтобы потерять, нужно что-то иметь. Это приобретение... Хотя вообще рассуждать об этом в категориях собственности нелепо и смешно.
Зачем все это нужно было, это признание? Это так эгоистично... Возможно, я этим все испортил... Хотя что – все? Останемся ли мы товарищами или между нами вырастет стена? Я знал об этой опасности, когда шел рядом с ней, но предпочел не думать об этом...
Мне так хотелось сделать для нее или ради нее что-нибудь, хотя лучшее, наверное, что я мог бы сделать – отстать от нее. Хватило ли бы мне статуса верного и преданного рыцаря при прекрасной даме? Сейчас я в этом уверен больше, чем в чем-либо еще, но есть ли вообще такая возможность? Мне вспомнилось, как однажды в перерыве я сбегал за цветами, тщательно запаковал их и принес на работу, чтобы вручить ей при удобном случае, и подбирал нужные слова, но ее тогда в институте не оказалось, как и в последующие несколько дней. И цветы в тот день пришлось оставить на лестничной площадке, так, чтобы никто не заметил. Отдавать их кому-то еще не хотелось. Даже не знаю, что я тогда испытывал в большей степени – облегчение или разочарование.
Я посмотрел на вечернее небо – оно не обрушилось на меня, ноги твердо стояли на земле, и все вокруг дышало совершенно особым смыслом. Ночной проспект жил, не обращая на меня внимания, а я не уставал любоваться его красотой, растворяясь в нем, в его потоках машин, огнях, случайных прохожих. Мы привыкли друг к другу, и я знал, что однажды придет конец не только мне, но и всему тому, что меня окружало, и институту, и новостройке, и проспекту, рано или поздно океан времени смоет все. Осознание конечности всего и вся вдруг пронзило меня, как внезапный порыв ветра. Но это не было чувством трагической обреченности. Это было спокойное понимание.
Я закурил, и на ум пришел давнишний разговор с Толиком, когда он поинтересовался, какое удовольствие испытывают от курения, и я что-то ему сказал о том, что чувствуешь легкость... Но легкость можно и нужно чувствовать по-другому.
Чувство тоски, грусти, потери уйдет, и даже жаль, что оно уйдет... Тоска по тому, что было и прошло, или проходит сейчас, явственно, ощутимо, физически осязаемо, или пройдет когда-нибудь, рано или поздно, по тому, что могло бы быть, но никогда не сбудется. And all that could have been... Но не это ощущение главное во всем этом. А то, что заставляет смириться и понять.
Пару недель назад она пришла на работу с сыном - ей было не с кем его оставить. Я увидел, как она вошла в аудиторию, ведя его за ручку, и мое сердце сжалось. Боже мой, как он на нее похож!
- Иди, познакомься с дядей, - сказала она Андрею, наклонившись к его уху, и слегка подтолкнула. Выжидающе посмотрев на меня, он пошел в мою сторону, расплывшись в доверительной улыбке.
Другие люди врываются в наши жизни, мы вторгаемся в их, но то, что связывает нас с этими людьми, обрывается рано или поздно... Но, наверное, может и не оборваться, если мы очень захотим. Хотя чаще всего со временем этого уже не хочется, когда сиюминутные интересы, нацеленность на жалкий результат важнее чего-то по-настоящему значительного. Впрочем, долговечность этих нитей, их взаимность не так уж важна, важно то, что они есть. Нужно быть просто благодарным...
Теперь я знал, что даже если останусь один, я не буду одиноким. Уже самим фактом своего рождения я принят в одну большую семью, в эту замечательную компанию, равным среди равных.
Ноябрь 2009