Как не бывает милосердной справедливость, так милосердие не ищет правоты.
Повздорил как-то Воробей с Голубем. Даже и не ругался, а только фыркнул насмешливо-колючим словом на распустившего было по-павлиньи хвост Щёголя (а «голубь»- по французски и есть - «пижон»!) и всё!
Но… всё, да не всё! – настроение у Воробья почему-то упало. И пятнадцать минут он кому-то внутри всё доказывал свою правоту.. и тридцать… и час…
Затем почти забылся в других заботах, а потом - опять…
Уже и не смешно, и противно!... А ещё и перед сном вспомнилось….
Наутро - как ветер!- полетел Воробей на исповедь, каяться в строптивости, неуступчивости. И отпустило… отлегло. Даже всплыли строчки:
«Не смей, Воробей, не гоняй голубей,
Заставляя сизарей «косить» под белых лебедей!
Стань ты Лебедем сам и примером своим
вдохновишь в Небеса тех, кто близок и любим!»
И вот уже под вечер ни с того, ни с сего, его Воробьиха как защебечет:
«Да замолчи наконец!.. И не подходи ко мне!..» и дальше - с руганью.
Воробей слегка обалдев, уже хотел было фыркнуть обычное:
«Да не очень-то и хотелось!..», да вспомнил, чем чреваты его «приколы» и…
промолчал.
И ещё теснее прижался к нему внучок-Воробьишка, которого рассвирепевшая было бабуля уже была готова вырвать из объятий деда…
«-А ведь Голубок-то,- вдруг вспомнилось Воробью,- не слабее возмущался!.. Видно тоже много боли обид накопилось!?!
И я мог бы, сочувствуя, взять его «наезд» на себя, а не выплёскивать обратно ему «не в бровь, а в глаз!»
Всего и надо-то: сопереживая, помолиться
за все наши взъерошенные птичьи души!
И всё-о-о! Да-а-а..
Чем горше слёзы покаянья, тем слаще покаянья плод!
Хотя… хорошая мысля не зря приходит опосля.