Позднее признание

Андрей Стаглин
:Я вот что заметил: проходят годы, и отдельные группы людей признают таки мою правоту.
Ну, вот самое последнее признание!
Лежу в неврологии, никого не трогаю. Даже молчу, когда спрашивают - а ты кто такой? Да считайте хоть безработным, хоть идиотом, который не вынимает из ушей эти самые наушники и пилит-пилит какую-то музыку, совершенно не заморачиваясь на сложные и, главное дело, неожиданные вопросы одного из вечных больных, типа:
- А: вот у этих-то, у кузнецов, отпуск какой, чет-я не знаю?
И вся палата номер шесть начинает размышлять и вспоминать, какой же отпуск у этих самых кузнецов. Причем никто из присутствующих никакого отношения к кузнецам не имеет. Ну, ни малейшего.
Правда, я в свое время был знаком с неким Дегтяревым, тем самым, с которым пошли мы как-то еще по молодости в кино, и все-то он что-то поправлял во внутреннем кармане куртки. И уже в зале сидим, и свет медленно гаснет, а он опять чего-то там поправляет.
- Да что у тебя там? - спрашиваю.
- Топор, - отвечает. И вытаскивает, гляжу точно - топор.
Так он, этот самый Дегтярев точно стал кузнецом. Но больше я его с тех самых пор не видел.
Так вот, среди лядащих и приходящих в дневной стационар, наблюдаю за дядей во всегдашнем костюмчике зеленоватого цвета. И ставят дяде капельницы, и возлежит он в коридоре на протухшем и припахивающем диванчике. И после пытается что-то идти в ногу с самим собой, вроде как пробует маршировку делать да чет не идет у него ни хрена. И подходит он ко мне, и просит пожать ему руку, а при этом добавляет:
- Извините, но свою руку можете потом помыть.
- Да ладно, - говорю и жму его руку, а он пытается сжимать мою, но у него несильно получается. Дескать, вот после инсульта.
Разговорились, он дальше пытается маршировать тут при мне, а я его потихонечку муштровать. Только вместо 'раз-дво, раз-дво', как в школе еще пытался нас учить какой-то бродячий солдат, я тяну и обрываю просто - 'И-и! И-И-и!'.
Популярно объясняю, что звук этот можно вытягивать и таким образом корректировать на первых порах недочеты в смысле четкости поставленной задачи. Он на меня с уважением стал смотреть, поинтересовался, где служил.
Ну, врать я ему про Кубу не стал (была у меня такая байка, что служил де я на славном острове Буяне, в особом секретном отделе аналитической службы, пить приходилось там немало, и как-то по бурьяну с местной авиаразведкой нажрато было столько, что в четыре ноль пять по местному времени взлетели на штурмовом и покружили в сторону строго на запад. Ну а потом соответственно низкая облачность, нежелание общаться с своими службами в эфире и гребаная посадка в какой-то провинциальной Маддалене, которая оказалась на территории Гватемалы! А затем сложный, но такой необходимый путь назад под покровом следующей ночи.).
Короче, не стал я ничего уточнять, а даже говорю этому дяде - имел меня во время оно КГБ и вязал меня в 77-ом году товарищ Поляков, хотя может это и не настоящая его фамилия.
- Валера?! - воскликнул дядя.
- Да он вроде Виталя:- неуверенно возразил я.
- Да нет, - утверждает, - был такой Валера Поляков, хороший затрудник. А вас - то за что?
- За антисоветскую пропаганду. И агитацию. Так вроде брали тогда?
А дядя все марширует под это мое 'И-и-и!', но попутно дальше выспрашивает что да как.
Доигрался, говорю ему, я в своем кукольном театре. Я же, говорю, выдумал в те далекие годы, когда мне только минуло шестнадцать, прекрасную страну, Мартиниканскую Республику и расположил ее к северу от Уругвая.
- Это как -  расположил? - интересуется дядя, а сам вышагивает после капельницы, и сестры во кресте милосердия уже выступили из ординаторской и с интересом наблюдают, как я - спинальник муштрую инсультника. И он рассекает под эти идиотские 'и-и-и', а я ему объясняю:
- На карте, - говорю. - Вычерчивал я такие карты. Трехверстные.
- Так ведь это уже топография! - он даже остановился.
Ну да, соглашаюсь, у меня все было обозначено. Даже отдельно стоящие водонапорные башни и автозаправки.
- Ты говоришь - к северу от Уругвая?
- Да!
- А откуда ты знал про башни?
- Так страна же выдуманная! Я ее просто вписал в определенную реальную территорию, а все, что внутри - вымысел. Города там, реки, дороги.
- И за это Валера тебя отработал?
- В основе был донос прапорщика из какого-то дальневосточного округа, которому все это стало известно.
- От кого?
- Служил там один приятель, начал заговариваться от скуки. По ночам стал выкрикивать типо Ordem y Progreso, еще El Futuro este fructifico y positivо: Ну его и подсекли, а он меня продал. Без проблем.
Тут он остановился, бо запыхался.
- Чем завершилось?
- Профилактикой. В течение года.
- Ну, Валера профессионально работал. Но раз так - значит, ничего серьезного.
- А он сейчас в городе? - спрашиваю, совсем наглея, - вот бы встретиться.
- Нет, ты знаешь, он еще тогда уехал.
Я понял, что тогда - это еще до перестройки.
Кончились эти маршировки обменом телефонными номерами, благодарностью лечащего врача (за то, что сначала нейтрализовал, а впоследствии где-то даже реанимировал дядю, который теперь-петерь общался исключительно со мной, и под капельницей, и после; цитировал на память разные исторические исследования по темным сторонам истории, сокрушался о современной России, тоскуя по жесткой системе внутренней безопасности, которая в 'тогда это еще' выжимала насухо даже мечтателей типа меня, а сейчас не может выжать и половую тряпку).
- От лица нашего горотдела, - сказал он мне тихо, чтобы лишние уши не слышали, но торжественно, чтобы я осознал, - я приношу вам, Андрей, извинения за те, так сказать, меры, - и привычно добавил, - Вы звоните, если будет желание.
И я также привычно пообещал.