Так на чём мы остановились, когда расстались с Тапсуем? Правильно, мы сели в вагон. Правда, не в пассажирский.
На той станции, куда нас подвёз лесовоз, стоял товарняк и он скоро, часа через четыре, отходил на Сергино, что нас абсолютно устраивало. Наша троица давно впитала в себя мысль, что лучше плохо ехать, чем хорошо сидеть на станциях, в аэропортах, вокзалах. Поэтому четыре часа – это скоро, и надо понимать, что только в 1974 году жители этой части левобережья Оби увидели паровоз. Что мы с Вами, уважаемый читатель, находимся в 1982 году и район Приобья ещё в состоянии освоения, что самая большая проблема в этих местах – регулярный транспорт, а точнее, отсутствие этой регулярности. Зная это, мы залезли в полувагон, загруженный железобетонными плитами перекрытия, постелили на плитах полиэтиленчик, циновки из пенополиуритана, спальники и, накрывшись от моросящего дождя палаткой, благословенно заснули.
Спать мы тогда умели в любых условиях и сколько угодно. Отец, помню, рассказывал, что они во время войны спали стоя, на марше. Наверное, не спали, скорее всего дремали на ходу, но запомнился мне отцовский рассказ на всю жизнь. Среди нас удивительной способностью ко сну отличался Фролов. Как только мы садились в любое движущееся средство – через минуту-другую он засыпал. И спал, пока мы двигались, но стоило нам остановиться – просыпался. Если двигались дальше, то снова, почти мгновенно, засыпал. Но, не дай Боже, если кто-то разбудит его не по делу – тут же он просил меня "врезать мелким дробом" по обидчику. Сейчас нас ничего не тревожило, кроме мельчайшего дождя – "ситничка", как говорили ранее на Руси. В славянских языках слово "ситне" – мелкий. Когда-то мама, отправляя меня в булочную, просила, чтобы я купил ситный хлеб. Мука для такого хлеба просеивается через сито, а не через решето. По большому счёту, дождь - "ситничек", нас тоже не сильно волновал, да вскоре и закончился, а мы двигались. Значит чуть раньше, чуть позже, приедем.
Прибыв на станцию Сергино, узнали, вещи можем отправить багажом, как раз сегодня уйдёт багажный вагон. На наших надувных гондолах катамарана были предусмотрены защитные чехлы из плотной, тонкой, капроновой ткани. В один из чехлов мы сложили ненужные, как мы посчитали, вещи. Потом, посовещавшись – спальники, резиновые сапоги, палатку, баклажки с брусникой, посуду. Зашили всё капроновыми же нитками и отправили в Липецк.
Нам было немного не по себе. Ну, как это, мы - без рюкзаков? С ними у нас и кров, и дом, и горячая еда, и чай. Непривычно. Один рюкзак мы всё-таки оставили – для рыбки, какую мы намеревались купить, был у нас ещё и кусок брезента – наша походная скатерть. Ружьё, боеприпасы (их же не отправишь багажом), кинокамера, фотоаппарат, полная фляжка "жидкости для растирки". В рюкзак была сложена и имеющаяся провизия – ещё добрый шмат сала, палка колбасы, с полкило сыра. Килограмма три поджаренной глухарятины. Мы остались в штормовых костюмах, с поддетым под них бельём, свитерах. На ногах – "вибрам" с шерстяными носками. Кроме этого, в рюкзак положили имеющиеся у каждого меховые безрукавки. Паспорта, ПРАВИЛЬНУЮ БУМАГУ, деньги. Уже собрались было в магазин, чтобы узнать, чем живёт Сергино, но сначала двинулись от станции к реке. К Оби.
В это время, в здешних местах, обычно погода редко радует местное население теплом и солнышком, но мы-то были не местные, нам повезло, с утра 5-6 градусов, а днём и до 12 тепла. Солнца, как такового, не было, но оно ощущалось за облаками. Дорога, приведшая нас к реке, почти упиралась в какой-то катер, стоящий рядом с берегом. С борта катера на берег были сброшены сходни. А вдруг для нас? Мы решили подняться по сходням на борт, с возгласом – кто живой?
Почему в такие моменты в башке у меня обязательно что-нибудь крутится? – …встаёт нога на скользкий трап, нет этого пути короче. Так появился новый раб приобской беспокойной ночи.
На наше – кто живой? – появился живой молодой человек. Вежливо спросил, что мы здесь делаем, в смысле и в Сергино, и на борту этого водолазного бота. Объяснили, что хотим попасть в Берёзово, а как не знаем, показали ПРАВИЛЬНУЮ БУМАГУ, которая действовала на всех безотказно. Да и вид у нас был приличный, штормовые костюмы не залиты супом (мы просто не успели), лица бритые.
Через минут пятнадцать мы шагали в местный ОРСовский магазинчик, чтобы отовариться, а по дороге начальник этой водолазной команды, он же и капитан бота, рассказывал, что они здесь делают. А делают они серьёзное дело – прокладку дюкера под руслом Оби для труб газопровода из Уренгоя. Работа у водолазов тяжела по определению, а здесь ещё и очень затруднена невероятным количеством лёсса в воде. В воде нет и метра видимости, ноги проваливаются в ил, глубокий и такой липкий, что можно завязнуть.
– А сегодня и завтра мужикам надо дать отдохнуть, иначе выдохнутся и работать не смогут, а напортачить нельзя, работа наша ювелирная, – договорил свой рассказ капитан.
На боте мы накрыли стол, принесли магазинное, подрезали домашнее, у ребят была малосолка из щёкура. Пили аккуратно, понемногу, но часто. Вскоре появилась гитара, кто-то из ребят, плохо играя, с прононсом Михаила Боярского, пел какую-то бредятину. Потом стало совсем уже неинтересно, но обошлось без "ты меня уважаешь".
Мужики водолазные утром встали, а головка бобо.
"Отвыкли от выпивки. Всё время работали без выходных, а здесь понавалились… на дармовое" – оправдывал своих мужиков капитан.
Пришлось нам полечить людей из заначки, парни были нормальные.
На следующий день нас добросили в Перегрёбное. Такое место не может быть незамеченным. Именно здесь происходит раздвоение реки на Большую и Малую Обь, и в этом месте с давних времён была купеческая перевалка. Купцы правобережного Приобья перегребали на левый берег Оби для торговли с большим, хорошо укреплённым острогом, который тогда назывался в мужском роде – Берёзов.
Сейчас, Перегрёбное – посёлок, с построенной в семидесятых годах газокомпрессорной станцией, с немалым населением, обслуживающим целый ряд проходящих неподалёку газопроводов. Ну, а для нас, самое главное, что здесь и грузовой и пассажирский речной порт. И в три часа дня, сев на крылатый "Метеор", около семи часов вечера прибыли в Берёзово.
Будучи в Берёзове не раз, я расспрашивал нынешних жителей о происхождении поселения – редко кто-то знал истину, но многие пытались рассказать мне газетными словами о том, "как в 1953 году здесь, в Берёзово, мощный фонтан природного газа известил всему миру о несметных богатствах, таящихся в недрах Ханты-Мансийского национального округа".
Не надо делать из этого трагедию, зачастую местные жители меньше знают о своём городе, чем дотошный приезжий турист. Я это хорошо знаю на примере своего родного Питера, хотя там уже не живу. Спросишь, кто построил Питер, и большинство ответит – ПЁТР. Да он что, сам камни клал? А кто спроектировал Питер? Большинство помнит Росси, Растрелли, кто-то Кваренги назовёт. Между тем, мало кто из современного питерского люда сможет ответить, что до 1712 года главным и единственным архитектором Петербурга был Доменико Трезини. А после него – Жан-Батист Леблон, создавший первый генеральный план застройки Петербурга.
Иногда мне хочется представить себе те, невероятно далёкие годы, когда были основаны Берёзовский острог – в 1593 году, а затем в 1595 – и Обдорский. (Нынешний Салехард).
Где, сейчас не припомню, я читал – "Особенность этого отдаленного края – это Берёзовские и Сургутские казаки. Они вошли теперь… в состав поселённого Тобольского казачьего батальона. Как и казаки Пелымской станицы, они потомки завоевателей Сибири, пришедшие с Ермаком с Дону и Яика и оставшиеся в Берёзове, Сургуте, Тобольске, Таре, Туринске и Пелыме. Они талантливы, ловки, стройны и очень красивы... живут здесь хорошо и достаточно. Своим трудом и ратными подвигами сибирские казаки сделали Россию великой державой. Прокладывая новые пути, казаки мостили дороги, устраивали переправы через огромные реки, связывая невероятные по отдаленности места постоянной почтой. Именно в казачьих поселениях строились школы, больницы, фельдшерские пункты. А ведь при этом казаки оставались военными! Они служили! Почти все материальные нужды, связанные с обеспечением служебной деятельности, удовлетворялись самими же казаками. И это лишь весьма короткий рассказ о том, кто были на самом деле сибирские казаки, каков их истинный вклад в открытие новых северных, южных и восточных земель, когда и с какой целью пришли они на берега ямальских рек и почему они достойны того, чтобы ими гордились их потомки".
Вот в какой населенный пункт мы прибыли с абсолютно земными целями.
– Посетить всё, что связано с памятью сподвижника Петра – князя А.Д. Меньшикова, сосланного сюда со своей семьёй.*.
– Добраться, если получится, до посёлка Сосьва и купить хорошей рыбы. Когда-то у нас там было немало знакомых. Нет – купить здесь, в Берёзове.
– Всё что можно отснять на фото и кинокамеру.
Последнее особенно! На Тапсуе снимать было нечего. Стоячую воду с плавающим в ней листом можно эффектно снять и дома. Снимать битую птицу и снулую рыбу я не умею. И не хочу, я же не патологоанатом. И потому, попав на "Метеор", я не ходил, а метался по всему судну, снимая эффектные кадры. Чем уж приглянулся так капитану, я не знаю, но был любезно приглашен на мостик, где отснял, понятно, и его в белой форме, в красивом ракурсе. Капитан, с виду мой одногодок, спросив, где мы собираемся ночевать, предложил нам остановиться на ночлег на дебаркадере.
– Дело в том, – сказал он, – что "Метеорам", из-за их высокой скорости, движение разрешено только в дневное время. На каждой пристани, где мы швартуемся на ночь, на дебаркадерах организован камбуз, где повара готовят нам ужин и завтрак. Рядом с камбузом две каюты, налево – для поварих, направо – для экипажа. Вход в эту часть дебаркадера отдельный, с торца, попадаешь в коридорчик, который изнутри закрывается на ключ и щеколду.
– Насчёт налево и направо кают, это конечно удобно, – как всегда, ёрничая, пробормотал я. – А сами-то вы, где собрались ночевать?
– На "Метеоре". Мы на нём оборудовали пару кают, и гальюн у нас есть, и душ. – Потом он засмеялся – а поварихам-то за семьдесят, хочешь познакомлю? Утром, в полседьмого, мы придём на завтрак, там увидимся, а будете спать, будить не будем. Вот ключ от входа. Не увидимся, засуньте его под тумбочку в коридоре. Входную дверь на защёлку не запирайте, поварихи где-то в четыре, пол пятого приходят. И ещё, свет отключат в одинадцать, а включат в пять.
Вот они, Севера, в самом лучшем значении этого слова!
Сколько раз вездеходчики подбирали меня на пути. С рюкзаком и без него. Им не надо от тебя денег, поговори с человеком, лучше всего – начни разговор, а потом помолчи, пусть человек как на исповеди выговорится, изольёт чужому, но чуткому и искреннему в этой чуткости человеку, своё, наболевшее. Сколько раз не я, а они меня поили, угощали, довозили туда, куда было нужно мне, дав здоровый крюк.
Так же и капитан с "Метеора". Согласно бытующему ныне, особенно в городской среде, закону джунглей, он не должен был нам ничего предлагать. На кой хрен это ему сдалось? А тут ночлег. И бесплатно. Это – Севера! Или он просто почувствовал некое родство наших с ним душ?
Взяв ключ, я спустился к мужикам и рассказал им про обеспеченный ночлег. Ситуация была для нас благоприятной. Во-первых, мы имели на сутки крышу над головой, а кто знает, нужно ли нам больше. Может завтра будет какая-нибудь оказия, двигающаяся вверх по Сосьве. А там в любом посёлке купим рыбу. Во-вторых, утро вечера мудренее.
Подошли к дебаркадеру, закрепили швартов, обтянули тросы. Мы сошли с "Метеора", зашли в нашу каюту, положили большой рюкзак, вытащили из него мой, маленький, для продуктов. Каюта представляла собой помещение с четырьмя железными койками. Две у окна, две у двери. На трёх койках были ватные матрасы. Женя занял койку слева от двери, Володька – справа, а я лёг за Вовкой, ближе к окну. Вечер был тёплый для этого времени и широты, на четвёртую койку, без матраса, мы сложили наши меховушки.
Ко времени этого рассказа, наша троица путешествовала втроём одиннадцать лет. Поход – минимум месяц, то есть, мы непрерывно, день и ночь были одиннадцать месяцев вместе. Считайте, с дорогой – двенадцать, год. Нет, мы только сейчас за столько лет впервые "ушли погулять втроём", обычно в группе шесть – двенадцать человек. Но в числе этих людей, мы, трое, были всегда. И спали в одной палатке, четко зная своё место, чтя, маленькие, или большие недостатки друг друга. Поэтому, когда Женя сказал: "Рота, подъём", молча встали, и ничего не спрашивая, двинулись из каюты в магазин.
За полчаса мы успели многое. Купили несколько бутылок водки, то есть произвели операцию, которую сегодня в наших обменниках называют "produced exchange" – обмен валют. В тех местах, куда мы собирались добраться за рыбой, деньги не стоили зачастую ничего, а правильной валютой была водка. Я думаю, так было и в 1593 году, так оно и сейчас. Большую часть ассортимента магазина занимали консервы, мы купили из продукции салехардского рыбокомбината две-три баночки ряпушки, хлеб чёрный и белый, затем очень сильно попросили, и немного солёного щёкура, отсутствующего на прилавке.
Пришли к себе в каюту, открыли консервы, порезали рыбу и хлеб. Женька в это время молча переливал водку из бутылок в две фляжки, взятые нами с собой когда-то полными, а сейчас пустыми. Остатки водки разлил в наши кружки.
С прибытием в Берёзово, мужики!
Мы поели и сели играть в преферанс. Часа полтора поиграли и собрались на боковую, тем более что нас же предупредили об отключении света в одиннадцать вечера. В каюте к вечеру было не то чтобы тепло, но и не холодно. Поэтому штормовки мы сняли, оставшись в свитерах, брюках и шерстяных носках. Легли и штормовками накрылись. Фролов уже спал, Ольховский, не сразу, поворочавшись, вскоре тоже засопел. Сон ко мне не шёл. Думал о нас, наших судьбах.
Я был младшим среди нашей троицы, каждый из нас имел двух сыновей, чем мы немало гордились, когда подкусывали приятелей, имеющих только девчонок. Женя старше меня на восемь лет, а Володя на пятнадцать. Никогда я не ощущал никакого возрастного превосходства передо мной со стороны друзей. Зато замечал лишний кусок рыбы или птицы, подложенный мне Женькой или Володькой... Наверное, в этот момент я и заснул.
Проснулся от сильного стука в нашу дверь. Мужской голос за дверью просил его пустить спать к нам. Я проснулся сразу, Ольховский вроде тоже. Женька посоветовал мне "врезать мелким дробом" и продолжал спать. Пускать ночью неизвестного человека совершенно не входило в наши планы. Потом, как он мог попасть в коридор? Дверь-то мы закрыли на ключ, а ещё один ключ, как мы поняли, должен быть у поварих.
– Мужики, я знаю, у вас четыре кровати, а самих трое – продолжал тот же голос. – Я сначала поселился в каюте поваров, а они пришли раньше, меня выгнали. Капитан "Метеора" мне сказал, что место есть, открывайте.
Надо сказать, что весь этот шум проходил в полной темноте. Света же не было. Фонарик мы почему-то случайно отправили в багаже домой. В мутное, давно не мытое оконце едва светила луна, пробиваясь сквозь облака.
– Володь – сказал Женька, повернувшись на другой бок – впустите мужика, но врежьте по нему мелким дробом.
Ольховский открыл дверь, в проём протиснулся человек в тулупе, с одетым поверх него рюкзаком. В почти полной темноте он спросил куда идти и прошёл наощупь к указанной кровати.
– А матрас где?
– Его здесь и не было – миролюбиво ответил я. Луна прибавила яркости и стало видно, что наш гость ещё не снял с себя ни рюкзак, ни тулуп.
– Вот лежат наши мехуёвины ( так ласково мы называли наши меховушки-безрукавки) – стели, дорогой, их на кровать, под голову достань шмотки из рюкзака, а сверху набрось тулупчик. Заснёшь, за милую душу.
Посчитав, что всё человеку объяснено, я лёг и попытался заснуть.
– А вы сами-то откуда, мужики? – спросил "гость", манипулируя над кроватью, но обращаясь ко мне. На мою кровать падал слабый лунный свет и были вероятно видны мои очертания.
– Да какое имеет значение, доспим остаток ночи, а завтра и поговорим – вступил в разговор Ольховский, который тоже ещё не заснул.
Но незнакомца было не остановить. Он, казалось бы, не был навеселе, но тягу к разговору проявлял необычайную.
– А вы-то на дебаркадере как оказались? Здесь обычно или экипаж ночует, или свои – расспрашивал он. – Должно быть свои, но по вашему рюкзаку – не свои, с такими станковыми рюкзаками только туристы ходят.
Наблюдательный, зараза, подумал я, уже и рюкзак в полутьме разглядел.
– Да мы по речке одной гуляли, но не рядом, сюда добрались рыбки купить – ответил так и незаснувший Володька.
– И по какой же, если не секрет?
– Никакой не секрет, а что тебе название это даст – продолжал Ольховский – на Тапсуе мы были.
Молчание продолжалось не более минуты, Незнакомец, долго гнездившийся на кровати, наконец, слава Богу, угнездился, лёг, накинул на себя тулуп и сказал:
– На Тапсуе? Стартовали-то, поди, от Тимкапауля? Неважая речка, я знаю.
Пришла пора нам подивиться и помолчать. Женька Фролов, до этого молчавший, как рыба об лёд, но, видимо, внимательно всё слышавший, вступать в разговор не стал, повернулся на кровати и сказал, что он хочет спать. Потом добавил своё, "мелким дробом".
Наступила тишина, но я думаю, что никто из нас уже не спал. Внезапно, наш незнакомец скинул с себя тулуп, сел на своей кровати и негромко, но как-то проникновенно спросил:
– Ребята, а вы не из Липецка?
Я думаю, что бумага не может передать всё многообразие эмоций, возникших в душе. В душе четверых мужиков, уже не сидящих, а немедленно, как на пружинах, подскочивших и стоящих сейчас рядом со своими кроватями, после этого тихого вопроса. Незнакомец достал фонарь, зажег свечу. И в этот момент, в пять утра, дали свет. Этот незнакомец был Толя Бойченко. Мы бросились обниматься.
Это был Толя Бойченко, с которым мы встретились в тайге в 1971 году! Толя, который дал нам скопировать карту, благодаря которой мы совершали путешествия по Северному Уралу и Приобью и навсегда сроднились с этой частью нашей Родины. Толя, которого мы так часто и по-доброму вспоминали. Вот, недавно, на Тапсуе, невольно сравнивали его с белорусом Иваном. Это был Толя Бойченко спустя одиннадцать лет, слегка погрузневший, но нами сразу легко узнанный. А сам он даже прослезился:
– Я всегда, после той нашей встречи на лесосеке, в душе верил, что мы опять когда-нибудь можем встретиться. Где – не знаю, понятно, что не на пляже в Сочи. Но, чтобы так, в какой-то каюте, на дебаркадере, нет, воображение мне это не подсказывало. Хотя, собственно, где мы могли ещё встретиться, как не здесь, на Северах.
– А как ты ночью, вдруг, решил, что это мы – спросил Ольховский?
– Сначала когда я прошёл к кровати, то мне показалось, что человека напротив меня я где-то видел. Но, темно ведь, не рассмотришь как следует. Когда же он начал говорить, как надо мне устроиться на ночлег и сказал слово "мехуёвина", я подумал, что и голос этот я когда-то слышал. Я же Володьку рисовал тогда, в 71, когда он на гитаре играл у костра. Но когда другой голос дважды произнёс – "врежь по нему мелким дробом", я подумал, может я сошел с ума! Это же те мужики – из Липецка!
Мы бросились ещё раз тискать друг друга. Он не забыл как зовут Женьку и меня, а когда напомнили имя Володи, то вспомнил и фамилию Ольховского. Фантастика, через одиннадцать лет!
Женька с Володькой, долго не разговаривая, стали накрывать на одной из кроватей стол и нарезать закуску. Потом мы все долго, обстоятельно пили и ели, перемежая трапезу вопросами, ответами, рассказами. Толя, немного стесняясь, рассказал, что он давно защитил докторскую, что тема докторской – пожары в тайге и воспроизведение хвойных на примере сосны. Что нет места в тайге, где за сто лет не было бы ни одного пожара. Благодаря этому сгорает хвойная подстилка, не дающая возможность семенам сосны прорасти. А берёза и осина прекрасно через эту подстилку пробиваются. Отсюда – на вырубках растёт листва, а на гарях – хвойники. После моей диссертации – говорил Толя – канадцы вертолётами выжигали делянки после порубок. То-есть, после вырубки нужен искусственный пожар, но пожар под присмотром. После этого самосевом растёт хвоя. А сейчас он уже профессор и член-корреспондент Академии наук.
Он полез в свой рюкзак и достал ПРАВИЛЬНУЮ БУМАГУ, в которой содержалось обращение ко всем встречным, поперечным, оказывать всяческую необходимую помощь ЭКСПЕДИЦИИ Академии наук во главе с членом-корреспондентом Академии наук А. Бойченко. Вторая, очень интересная часть этой бумаги, разрешала, опять же этому члену и трём рабочим экспедиции, вести непромысловую охоту и отлов рыбы на любых территориях, включая заповедники и их буферные зоны.
Мы захохотали. Увидав недоуменное лицо Анатолия, я залез в карман штормовки, достал нашу ПРАВИЛЬНУЮ БУМАГУ и показал ему. Он смеялся до слёз. Мы быстренько прибрали наш стол и так же быстро – не спали полночи, выпили, плюс эмоции – отрубились.
Проспали до десяти часов. Понятно, что проспали и уход "Метеора", чего до сих пор простить себе не могу, но капитана вспоминаю всегда и с благодарностью. Проснувшись, вспомнили о чае, понятно, что без него ни один из нас жить не мог. Толя предложил нам дойти до знакомой столовой, где нам разрешат заварить чайку, благо, тот самый индийский, со слоном, был у него в рюкзаке. Мы посидели в столовой долго, не меньше часа. Результатами длительного чаепития и проведённых переговоров стало следующее:
– время у нас ещё есть, дней десять – двенадцать, дорога отдельно.
– рыбу мы не покупаем, наловим сами, сколько нужно.
– для этого требуется попасть в Шурышкары, там председатель поссовета Толин друг, он обеспечит всё для ловли.
– нас троих Толя незамедлительно вписывает рабочими экспедиции в свою ПРАВИЛЬНУЮ БУМАГУ.
– Больше нечего сидеть в этой чайхане, надо втроём пройтись по магазинам и навестить сквер с памятником Александру Даниловичу Меньшикову. (Интересно, почему это - втроём)?
– Младшего Володьку, то есть меня, отправить искать оказию на
Шурышкары!
Найти оказию на Шурышкары – это сильно сказано!
Всё дело в том, что посёлок Шурышкары находится не на Малой Оби, где мы сейчас с вами, а на Малой Горной Оби – значительно ниже Берёзово появляется этот рукав, Малая Горная Обь. Из её названия понятно, что она, если смотреть по течению, полевее, поближе к Уралу. К сожалению, мы отпустили "наш Метеор", который шел на Салехард с заходом в Шурышкары. Теперь, когда он ушёл, эту простую работу по поиску нового вида транспорта мне и доверили. Я давно замечал, как только появляется необходимость решения чего-то невыполнимого, особенно в плане передвижения, транспорта – сразу вспоминается моя, легко произносимая фамилия.
Договорившись, что я буду внизу по течению, все мы вышли с дебаркадера. Ребята двинулись в посёлок, а я вниз по реке, вдоль берега, где, как мне показалось, что-то беленькое чернеется. Действительно, примерно в километре ниже дебаркадера, у берега стоял большой, красивый, чёрно-белый катер. На берегу, рядом с катером, на корточках сидел мужчина лет тридцати пяти, около него стояло ведро с плавающей в воде картошкой. Мужчина неумело (сразу же видно), но старательно чистил её.
– Здравствуй, дорогой, – приветливо поздоровался я – вам хорошие работники нужны?
Мужчина бросил чистить и вытаращился на меня. Видать, пока никто в его жизни не задавал ему такой сложный вопрос. Потом он сглотнув, (волнуется наверное) ответил – Нет, не нужны!
– Ну скажи спасибо, что не нужны, а то я наработал бы тебе!
Я-то считал, что он этот старый анекдот знает, а он, вижу, вообще в шутку не «въезжает». Скорчился, как будто я его ударил. Переборщил я, видать. Не перед тем бисер кидаю. Зря. Переборщил.
– Ну, хорошо. Капитана как увидеть?
Мужчина поднялся на борт и пропал. Появился минут через десять- пятнадцать, в сопровождении моложавой женщины лет в белом капитанском костюме и фуражке с "крабом". Морская форма прекрасно сидела на стройной фигуре, была женщине к лицу, о чём она несомненно знала.
– Так, кто капитана спрашивал? Что была за причина меня беспокоить? – она задавала вопросы, требующие умного ответа.
Ага, ведь не носит, думал я, она эту форму повседневно. Лет ей на вид, где-то недалеко за сорок, уже улыбался я симпатичному капитану. Может захотелось показаться этой женщине перед незнакомым мужчиной в выигрышном виде. Все мы люди, все человеки, со своими забросами и вопросами.
Я обрисовал вопрос о попадании в Шурышкары, стараясь говорить весело, интеллигентно и убедительно. В это время подошли мои мужики, вежливо поздоровались.
– А что вы умеете, умеете ли вы, мужчины, готовить?
– Мы умеем почти всё – ответил Фролов, – а готовить вообще всё!
– Да? Ну-ка, как надо правильно готовить макароны по-флотски?
Женька чуть не поперхнулся от смеха, но, спрятав улыбку в свою постоянно носимую бородку, отвечал:
– Берём хорошую говяжью мякоть, но ещё лучше и свининки добавить, процентов тридцать, такой фарш будет сочней. Пропускаем через мясорубку вместе с луком раза два-три. Пока будет греться вода и вариться макароны, фарш надо хорошо и многократно взбить в ёмкости, чтобы он аэрировался, взял в себя воздух. Фарш жарится при температуре 180 – 200 градусов, в хорошо разогретом масле, желательно топлёном, но можно и на свином смальце.
– Хватит – закричала женщина-капитан. – Вы профессиональный повар, что ли? Первый раз слышу, чтобы мужчина так о кулинарии рассказывал. – Подымайтесь на борт.
Нас разместили в форпике катера и это было прекрасно. Четыре человека свободно могли лечь на пол, подстелив под себя меховушки и тулуп. К тому же нас обеспечили и одеялами. Чуть позднее появилась дама-капитан и сообщила, что до утра мы будем стоять в Берёзово. Затем, за нашими расспросами, она рассказала, что этот катер является инспекцией-лабораторией. И она по должности – инженер-капитан. Лаборатория проверяет работу топливной системы судовых дизелей всего иртышского пароходства, обеспечивая, при правильной работе дизелей, огромную экономию топлива. Экипаж катера – инженеры-дизелисты. Прекрасные специалисты в своём деле, но житейски – никакие. Она, говорит, на судне и инженер, и капитан, и повар, и прачка, и доктор. Стиральную машину после своих едва починила, больше не доверяет, но самая большая проблема – это камбуз. Мы с Женькой немедленно встали и попросили отвести нас на камбуз, было пора готовить обед.
На камбузе стоял на полу большой мешок недавно пойманной рыбы – это знакомые рыбаки подвезли – пояснила нам наша дама. В основном сырок и щёкур. В другом мешке была привезённая в подарок малосолка. Обед, был предложенный нами, был простой, но вкусный. Уха – на первое, на второе – отварная картошка и нярхул. Нярхул – по-мансийски это сырая рыба. Деликатес. Но можно взять малосолку, что мы и сделали, наркошили её в тазик, добавили нарубленный лук, чеснок, сбрызнули чуток уксусом, подлили растительного масла, слегка, немного поперчили. Желательно после этого поставить нярхул в холодное место. И наш тазик уютно разместился в холодильнике. Затем поставили варить начищенную картошку.
Для приготовления ухи на камбузе было всё, и мы соорудили хорошую уху так. Сложили сначала всю вычищенную чешую, плавнички, головы и хвосты в марлечку. Марлечку завязали и прикрепили к палочке, лежащей поперёк котла с кипящей водой, в которой варилась большая луковица. Минут пятнадцать поварив содержимое марлечки, вынули её, выбросили и луковицу - она своё дело сделала, положили в котёл крупные куски рыбы вместе с промытыми потрохами и варили ещё минут десять, добавив все специи, черный перец горошком, лаврушку. Пока уха настаивалась, наверное минут пятнадцать под крышкой, я потёр пару вполне приличных головок чеснока в глубокую тарелку, залил его кипятком, чтобы сохранились фитонциды, добавил в эту тарелку несколько капель взятого с собой укропного масла и накрыл другой тарелкой. Порезал крупно хлеб. Позвал всех за стол.
За столом командовал Женька. Я был виночерпием и разливал водку по стаканам. Женька перед этим подрезал из наших остатков на стол колбаску и сырок, но так, по чуть-чуть, чтоб было чем первые две рюмки закусить
Женя забрал у меня бутылку, налил полстакана водки и вылил её в уху. – Пусть десять минут ещё постоит – сказал он, присаживаясь. Затем вытер руки, снова встал, взял стакан и произнёс:
– Друзья, я хочу сказать тост! Я хочу выпить вместе с вами за великую сибирскую реку Обь. Эта река сегодня подарила нам новую встречу с Толей. Через одиннадцать лет! Эта река подарила нам знакомство с омичами, на катере которых мы сегодня гостеприимно сидим за обедом. Эта река соединила души разных, несхожих людей самим своим существованием. Пью за Обь, за наших предков, что нам её подарили, соорудив здесь Берёзовский острог, пью за всех сидящих за столом. Ура!
Народ с удовольствием выпил и закусил. Потом я всем, в каждую тарелку положил натёртый чесночок с укропным маслом, а Женька разлил по тарелкам горячую, настоявшуюся уху и сверху присыпал слегка (по-Женькиному) молотым перцем.
Вы знаете, что было дальше? Конечно знаете. Дальше было мычание, снова выпивка, кряхтение, выпивка, сопение, выпивка, вытирание слёз от перца, выпивка. А дальше кто-то принес слабенькую гитару, но и такой спасибо, а дальше я и один, и с друзьями, и с хозяевами пел до утра всё, что мы вместе знали, с перерывами на водку и чай.
Утром мы ушли на Шурышкары. Прощай, Берёзово.
*На снимке - памятник князю А.Д.Меньшикову в Берёзово.