Записки неудачника. Повесть о театре

                Записки неудачника.    

    28 мая 1991 года.  Я всегда знал, что буду знаменит! Всегда! Что меня будет знать и почитать весь мир. Лучшие города Европы будут драться за право пригласить меня на гастроли. И во всех городах, где я буду гастролировать, меня будет ждать серебристый
«Мерседес» с личным водителем, роскошные апартаменты  в шикарных отелях и женщины. Много женщин. Влюблённых в меня. Женщины, которые  готовы ради меня на всё…   Женщины, жаждущие по мановению моего мизинца, раздеться и ….
     И так будет везде. И в Лондоне, и в Париже, и, уж тем более, в Москве. Новенький, серебристый « Мерседес», толпы поклонников, афиши, портреты, радостные приветствия и очаровательные поклонницы, с любовью ловящие мой взгляд. Все, как на подбор, блондинки с длинными русалочьими волосами, большим бюстом и стройными, длинными ногами от шеи. Они радостно улыбаются и неистово скандируют приветствия. В общем, как говорится: « Кричали женщины.  Ура! И в воздух лифчики бросали!
   И теперь я могу сказать точно -  это произошло. Да!! Мы сделали это! Мы втроём! Сеня, Серёга и я!  Мы сыграли сегодня дипломный спектакль. Там были, конечно,  и другие ребята с нашего курса, но  мы.… Именно мы вытянули этот спектакль.  Мы! Втроём. Ах, сколько было радости! Сколько восторгов! Сколько благодарных слёз зрителей. Сколько похвал и аплодисментов. Да. Такого не испытывал ни один выпуск в нашем училище. Нет, конечно, препы нам указали на наши ошибки, но мы их прощаем. Они же препы, им положено искать ошибки. А ректор нас очень хвалил. Ни одного плохого слова не сказал.  Я ему больше верю. Он ведь тоже  специалист. И понимает в театре не меньше наших препов.
     Главреж одного театра, который был у нас на спектакле, тоже очень хвалил нас. И пригласил нас в свой театр. Представляете.   Он сказал прямо.
- Вы – молодцы. Все. Приезжайте  ко мне работать. Все. Городок у нас небольшой, но в Москву на электричке ездим. Театр у нас новый. Его только что построили. Ставим в основном классику. Но в новых формах. Вы же не можете не согласиться, что старый театр одряхлел, никому не интересен, и, можно так сказать, устарел. Его надо модернизировать. Вот этим мы и занимаемся. На основе классических пьес показываем сегодняшнюю жизнь.
- А как это? – робко спросил я.
    Лавров (его фамилия Лавров.) с радостью начал рассуждать, почёсывая свою красиво подстриженную бородку.
- Берём классику, и только классику. И переносим в сегодняшний день. Ведь те чувства, те страсти, которые там описаны, существуют и сегодня. Мы и сегодня с ними сталкиваемся на каждом шагу. Современные авторы не дотягивают до классиков по силе описания этих страданий. Современные пьесы пошлы, вульгарны и поверхностны. Им обязательно нужно какое-нибудь прикрытие в виде света, костюмов, декораций. Всякой там бутафории – ложки, тарелки, чашки. А если пьеса морская, то, что? Воды наливать на сцену? А если про альпинистов, горы городить? А если дело происходит за столом, то обязательно подавай яйца всмятку? Нет! Ничего не надо! Голый текст. Го-олый! Вот в чём фокус. Вы только представьте – на заплёванной, голой сцене чёрный мавр тянет большие, чёрные руки к её горлу. И текст, страшный текст: «Ты перед сном молилась?!» И она такая маленькая, хрупкая, дрожащая, в белой сатиновой дерюжке вскрикивает  «Нет! Нет ещё!» А он кровожадный: « Молись! Молись!!» И она молится, молится!!! На белом свету. Она уже чувствует неотвратимость. И молится!
- Да. – подхватил я. - И музыка. Скрипка.
         Он поморщился.
- Нет, нет. Никакой музыки! Всё должно быть натуральным.  Музыка должна рождаться в душе зрителя, когда он видит, как человек молится.
- С музыкой красивее, – сказал я, но он не услышал.
- В общем вот на таких основах мы строим наш театр. Приезжайте не пожалеете. Вот ты, как насчёт Отелло? - обратился он к Сене. – Вот если  тебя подгримировать, то… Ты большой, фактурный.
- Не знаю, - сказал Сеня.- Там вообще-то возрастная роль.
- Вот в этом и ошибка. В те годы, когда жил Шекспир, человек в тридцать лет уже считался стариком. Так что в принципе как раз. Тебе уже двадцать есть? Ну, вот. А вот ты,- обратился он к Серёге. – Ну-ка повернись в профиль. Хорошо. Ну,  не знаю, может к весне попробовать. Ты как думаешь, Сирано потянешь?
    Серега аж задохнулся от такого вопроса, и быстро, быстро закивал головой. За него ответил я.
- Да, конечно потянет, – сказал я.- Вы не смотрите, что он маленький, он у нас на курсе всех любовников переиграл.
- Вот и прекрасно. Так, что приезжайте не пожалеете. В смысле работы не беспокойтесь. Я вас приглашаю на галеры. Отдыхать никто не будет. Просто так деньги получать? Не позволю! 15 августа сбор труппы и сразу в работу. Сразу. Театр новый, здание только что сдали. Надо репертуар создавать. Делать вводы, замены. Работы не в проворот. Да. Если согласны. Вон мой директор, - он указал на маленького, аккуратненького человечка с большим потёртым портфелем.-  Идите, подписывайте договора. И между нами. Не бойтесь у него просить.  Он немного жадноват, но  директору это позволительно.
   Лавров улыбнулся и пошёл к нашим преподавателям.
   Мы уже направились  к директору, но нас остановил Сеня.
- Стойте, мужики,- сказал он.
- Что?- обернулись мы с Серёгой.
- Может, не будем торопиться? Чего мы как проститутки первому встречному отдаёмся?
- Да чего ждать, Сень, город рядом с Москвой. На электричке ездят.
- Нет, ну давайте подождём, может, ещё какие предложения будут.
- А если больше никто не позовёт, что тогда делать?- спросил я. – Давай подпишем, а будут предложения, тогда и будем выбирать.
- Да, неудобно как-то, – сказал Сеня. – Обнадёжить, а потом не приехать. Люди ведь надеяться будут.
- А остаться совсем без работы, удобно будет? – отрезал я.- Серёга ты как?
      Серёга почесал свою большую тыковку и решил.
- Давай подпишем, а там видно будет.
      И мы пошли подписывать.
- Жить будете в общежитие, на берегу реки, – тихо говорил маленький, аккуратненький директор, не глядя никому в глаза. - Это старинный купеческий особняк. Мы его отремонтировали и немного улучшили внутри, а снаружи он очень крепок. Бытовые дела там в порядке. Всё функционирует. Есть даже горячая вода. Вы в обиде не будете. По комнате на каждого вам хватит?
- Конечно, конечно,- обрадовались мы.
- Вот и хорошо. Тогда подписывайте. И 15 августа мы вас ждём. Только не опаздывайте, пожалуйста. У нас с этим строго. Если вдруг задержитесь, на день другой, то обязательно дайте телеграмму. Мы как-нибудь скорректируем работу. Чтобы театр не стоял.
- А на какую категорию вы нас берёте,- спросил я.
- Вторую третью, –  после небольшой паузы ответил он.
- Но мы же с высшим образованием. Это же надо как-то учитывать.
- Извините, но других ставок свободных у нас нет. Когда покажетесь, подумаем о повышении. Подъёмные и проездные получите в театре. Только не забудьте билеты привезти, чтобы бухгалтерия могла отчитаться.
      Он сложил наши договора в свой потёртый  портфель и отошёл к Лаврову.
- Ну, что ты теперь скажешь? А!?- торжествующе спросил я у Сени. По комнате на одного. С горячей водой, а?!
- Да,- сказал Серёга.- Это вам не наша общага, где комната на четверых.
- Ага. И дверь постоянно  на распашку, – рассмеялся я.
          Мы с Серёгой переглянулись и…
- Здесь до Москвы рукой пода-ать. – пропели мы с ним дуэтом.
       Сеня улыбнулся.

  10 июня.  Всё. Закончились все экзамены, и теперь полноценный отдых. Почти на два месяца. Вся экзаменационная нервотрёпка осталась позади, и теперь я могу с гордостью сказать – я дипломированный артист на отдыхе. Правда, мне не нравится это слово. Я больше предпочитаю слово актёр. 
    Но сейчас я на отдыхе. Такой кайф.
    Вчера вышел из автобуса, глянул на нашу деревеньку сверху, и так стало грустно.  Она такая красивая, вся в зелени. Речка серебрится. Поля раскинулись. Лес не вдалеке. Места обалденные, а смотреть на неё грустно. Не знаю почему, может потому, что ничего не меняется. С правой стороны церквушка и колокольня. Высокая. Купол ободранный. Крест  уже покосился, а поправить не могут. На колокольне колоколов как не было, так и нет. Да и церковь не рабочая.  Мостик, через который я бегал  в лес ещё пацаном всё тот же. Даже доски те же.  Только ходить теперь по нему страшнее. Но ходят, куда деваться. Другого пути всё равно нет. И домики такие же,  как были в моём детстве, только  шифер на крышах стал зелёным от времени. В общем, всё то же самое, только посерело всё и состарилось.
   Я не пошёл по дороге, я спустился к нашей  деревне по косогору, напрямки. У нас все так ходят, через заброшенный коровник.  Теперь он заброшенный. А раньше здесь жизнь била ключом.
     Я шёл легко, радуясь утренней свежести и предчувствуя, легкий, радостный отдых. Клёны  шелестели надо мной, а тополя обсыпали меня пухом.  Проходя через коровник, меня вдруг кто-то окликнул. Я обернулся. Рядом со стеной стояла молоденькая,  симпатичная девчушка.
- Здравствуйте!- весело улыбаясь, сказала она.
- Здравствуй. – ответил я. И вдруг я узнал её. Это же наша соседка. Валюшка. Она года на четыре младше меня. Была совсем пацанкой, а теперь смотри какая стала. Томный взгляд, вся округлилась, или как у нас говорят, обабилась. - О! Валя! Ты что здесь делаешь?
- Да вот, лепёшки собираю. – И она улыбнулась.  Эта улыбка просто озарила её милое  лицо. - А вы надолго приехали? Отдыхать? Или на совсем?
- В отпуск, Валюш. – ответил я. – А что это, Валюш, ты меня на вы называешь? Мы же все свои. Местные.
- Нет. Вы уже артист. Вы городской.
   Я почувствовал в её словах какое-то почитание, отчего мне стало ещё веселее. И я сказал.
- А ты, Валюша, прямо расцвела. Я тебя еле узнал. Такая красавица стала. Прямо глаз не отвести.
    Она зарделась ещё больше.
- Тебе помочь, мешок донести?
- Нет, нет. Что вы. Я сама.
- Ну, ладно. Заходи, как-нибудь вечерком, чаю попить. Поболтаем.
- Хорошо, зайду.
     Встреча с мамой, как всегда была бурная и радостная. Радостно обняла и спросила.
- Ну, что всё? Закончил?
- Да,
- Как хорошо! Я рада! Я уже договорилась с директором клуба, будешь драматический кружок вести. И в школе факультатив. С директором школы я уже тоже говорила.
- Мамочка, – попытался я смягчить удар. – Здесь понимаешь, какое дело. Давай сначала отдохнём. Потом обсудим.
- Что значит потом? Ты меня не расстраивай? Я уже обо всём со всеми договорилась. Ты будешь…
- Меня пригласили в театр,- перебил я её. Она осеклась. – На работу.
- Далеко? – Спросила она после продолжительной паузы.
- Не очень. Город недалеко от Москвы.
- Ладно. Располагайся, – грустно сказала она. - Отдыхай.  Я на работу. У меня сегодня экзамены в девятом классе.   
         И она ушла.

  5 июля. Давно не писал. Совсем забыл про свой дневник. Да, в общем, и писать-то было не о чем. В деревне, ничего не меняется.  Лес, сенокос, речка, огороды. Всё это было, было, как и сто лет назад. Да и с мужиками как-то не очень складывается. Разные у нас дорожки.
     Вчера  вот поехали  в ночное. Развели костерок. Устроили лежанки. Так хорошо, спокойно. Лежим болтаем. Я им про театр рассказываю. Про город. Колька удивляется, причмокивает. И тут Витёк встрял.
- Вот видишь, Микола, как они там жируют? Мы здесь пашем, как суки, а они там с жиру бесятся.
-  С чего это ты, Витёк? – спросил я с недоумением.
- Да, с того!- неожиданно взорвался Витёк.- Вам там, в городе хорошо! А здесь пашешь с утра до ночи, а получку зерном выдают! У меня в сарае уже восемь мешков стоит, а куда мне его девать?! Везти на мельницу?! Так там за помол деньги требуют!
- Ну, знаешь, – тоже взорвался я.- в городе тоже не очень сытно! В магазинах кроме капусты в банках ничего нет! Если что-нибудь купить так это втридорога. На рынке! Вот так вы пашете!
- Да хоть бы и на рынке! Но купить-то можно?! – орал Витёк -  А здесь покупать не на что! Если сам не вырастишь, то и с голоду сдохнешь! И вообще, - он выдохнул и сказал тихо. -  Какого хрена ты приехал сюда?! Нравится тебе твой город, ну, и сидел бы там! Чего припёрся?
- Не фига себе,- оторопел я. – Вот это наезд. Я что не имею права? Я ведь домой… Здесь мой дом, Витёк, ты не забыл?!
- Остынь, Скипидар,-   Колька, ковырял в костре палочкой, разыскивая запечённый картофель.- Бузишь не по делу. И ты тоже. Разорались. Коней перепугаете.
    Витёк помолчал, вытащил из сумки полбутылки самогона и три стакана.
- Будешь?- спросил он.
- Ты чего сдурел? – спросил Колька. – Напьёмся, коней потеряем, нам башку оторвут.
- Да, ладно, здесь немного, - Витёк разлил по стаканам. Он глотнул из стакана, выдохнул и сказал. - Я её год уговаривал, она не в какую. А здесь почти согласилась. И вот, нате вам, тут ты припёрся. И она опять на попятную. Любит она тебя что ли?! – И он снова глотнул из своего стакана.
- О ком это он?!- Спросил я  Кольки.
- О твоей соседке.  О Вальке.
- Не фига себя, - сказал я. - А я ни сном ни духом. – Я тоже опрокинул самогон в рот.- Да ты чего, Витёк, мы же с тобой с пятого класса вместе. В каких только передрягах не были. С какими девчонками только не валандались.
- Давно это было,- мрачно проговорил он.- Не наш ты теперь. Городской.
      Он  устроился на своём лежаке, отвернулся от костра и затих.
- Что? Совсем туго?- спросил я у Кольки.
- Не то слово, – отозвался он.- Третий месяц получку не дают. То зерном, то овощами. А на кой они нам. Здесь у каждого  свой огород. Свои овощи  не знаем куда девать.
- Блин, а в городе жрать нечего.
- А деньги вам платят?
    Я пожал плечами.
- Платят, наверное.
- Вот! А нам ни хрена не платят.  Ладно, ложись, отдыхай, я покараулю. Всё равно мы эту проблему не решим. Чего зря болтать…- Колька встал и пошёл проведывать коней.
      Он ушёл, а я  вдруг услышал ночь. Эту звёздную ночь, которой теперь ничего не мешало. Такую ночь в городе не увидишь и не услышишь. Она вливалась в меня, и теплом обволакивала мою душу. Такая тишина. Тишина, вся наполненная какими-то сочными шумами.  Поют сверчки. Всхрапывают кони. Лунная дорожка бежит прямо ко мне по нашей речушке, изредка слышится, как играет карась. На том берегу в лесу, вдруг вскрикивает какая-то птица. Иногда торжественно, иногда трагически.  Сколько же разных оттенков в природе. Как это всё передать на сцене, чтобы получилось так же красиво, и также понятно?   И я снова улетел в будущее.   А будущее моё должно быть прекрасно. Полностью наполнено творчеством, радостью, взаимным уважением, улыбками и любимыми людьми.   

   8 июля.  Черт, какая скука. И жара. Днём делать абсолютно нечего. Только тем себя и развлекаю, что пластаюсь на огороде. То окучиваю картошку, то собираю жуков, то поливаю, то пропалываю. Устал от однообразия. Ну, хоть матери помог, тем себя и утешаю.
    Мужики все в поле. Да в принципе, и с ними скучно.  Они всё больше об урожае, о том кто, сколько соберёт, о том, как его продать, сколько, кто выручит денег. И что надо заготовить к зиме. И весь разговор крутится около урожая и денег.  Я их не понимаю. Мне вот  деньги совсем не нужны. Мне главное сделать хорошо свою работу. Я знаю, что если будешь делать свою работу хорошо, то и деньги появятся. Мало того, иногда даже надо от денег  отказываться, чтобы они тебя полюбили.  Я это точно знаю. Не надо бегать за деньгами, пусть деньги бегают за тобой.
     Вечерами ещё тоскливее. Совсем делать нечего. В клубе дискотеки два раза в неделю, да по субботам фильм какой-нибудь. Если привезут. Вот и вся культурная программа. 
     Чтобы не умереть со скуки пошёл в нашу сельскую библиотеку. Попытался найти
что-нибудь для души. Но библиотека у нас скудненькая. С большим трудом нашёл только Есенина. Больше ничего. Стал перечитывать и, вдруг, понял, - мы с ним очень похожи. Нет, не лицом.  Чувствуем одинаково.  Может потому что оба из деревни? 
   «Выткался на озере алый свет зари.
   На бору со звонами плачут глухари.»               
Чёрт, как красиво.  Красиво и точно.
   «Ты сама под ласками сбросишь шёлк фаты,
    Унесу я пьяную до утра в кусты.»
   Эх-х! Сделать программу по Есенину что-ли? Можно будет потом читать на разных поэтических вечерах. На творческих встречах. Надо подумать. Афишку зафигарить: в центре моё имя большими красными буквами, а ниже чёрными буквами поменьше: « в программе стихи С. Есенина…. Ну, может еще, кого потом пристегнуть.  Пастернака, Мандельштама, Ахматову.… Надо будет подумать на досуге. Ну, всё. Опять меня понесло. Вечера, встречи, афиша….  Не умничай, сколько раз тебе говорить.
   Нет, сейчас совсем не до этого. Сейчас бы… Как писал Серёжа:
 « Струилися запахи сладко,
   И в мыслях был пьяный туман…
   Сейчас бы с красивой солдаткой
    Завесть хорошо бы роман.»
   Только где эту солдатку взять?  А тут ещё Витёк со своей ревностью из головы не выходит.

  20 июля. Да-а, отпуск получается не очень весёлый. Скорей бы август да в город. Там будет веселее. Я это чувствую. Там будет интересная работа. Интересная жизнь, полная творчества и вдохновения. А здесь…. Одни проблемы.
    Очень трудно с мамой. Она всё пытается меня отговорить. Пытается убедить меня остаться здесь в деревне. Не хочет понять, что я здесь задыхаюсь. Что я здесь сдохну от безделья.
- Ну, почему от безделья? – спросила она вчера.
- Ну, а что я здесь делать буду? Я же дипломированный актёр, мама.
- Ну, пойдёшь работать в клуб. Будешь драматический кружок вести. У меня в классе на литературе сценки разыгрывать будете. Директор обещал факультатив дать.
- Мама, здесь не с кем это делать! Здесь людей нет!
- Ну, хорошо, хорошо. Получишь права сядешь на трактор. На тракторе скоро много будут платит, – сказала  она неуверенно.
- Я актёр, мама, как ты этого не понимаешь? Без сцены я засохну,- убеждённо проговорил я. Мама всхлипнула. Слёзы уже готовы были сорваться с ресниц, но, сдержавшись, она грустно сказала.
- Как я буду здесь одна? Без тебя? Это тебя не беспокоит?- И она снова всхлипнула. – Я так долго ждала, когда ты закончишь учиться. Я думала….- Она старалась сдержать слёзы. Мне стало её жалко, но что я должен был ей сказать?
- Мамочка, я прошу тебя. Я уеду ненадолго. Как только устроюсь, я тебя сразу заберу, и мы будем жить опять вместе.
- Ну, конечно, конечно…. Я тебе верю, - грустно сказала она. – Только… Что я там буду делать?
  И она поднялась, чтобы уйти.
- Мам, там вообще-то город, – возразил я.-  Там школы тоже есть. И детей там побольше, чем здесь.
    Горестно вздохнув, она ушла к себе в комнатку. Я остался сидеть за столом, обхватив голову руками.  Как её убедить? Что я должен делать?  Я подошёл к открытому окну, и выглянул на улицу. Была прекрасная летняя ночь. Кричали сверчки, пели птицы, воздух был свеж и вкусен после лёгкого дождя.
  Блин, а хорошо у нас всё-таки, подумал я, и всё же … Всё же… Всё хорошо, только…
- С тоски можно сдохнуть. - пробормотал я про себя.
- Здравствуйте, - неожиданно кто-то сказал в  темноте.
- Привет, - не сразу откликнулся я.- Валюшка, это ты?
- Да.  – Она вошла в свет, и я обалдел. Такая свежая, юная, в светлом, летящем платье она была очень заманчива. – А что вы делаете?
- Ну, так…. – замялся я, - просто. Дышу вот… После дождя так хорошо дышится.
-  А вы на дискотеку  пойдёте? Сегодня в клубе дискотека.
- Я? Не знаю. Как –то…. 
- Приходите! Там все сегодня  будут!
- Да?! А что сегодня праздник, какой?
- Да, суббота!
    Она засмеялась, и убежала. Я  вспомнил Витька и… вдруг подумал: «Да чёрт с ним! С Витьком! Тоже мне страдалец! Что, из-за его страданий мне и из дому выйти нельзя? Там ведь и другие девчонки будут. Не только она.»   И я пошёл в клуб.

   22 июля.  Чёрт, что я наделал? До сих пор не понимаю, как это произошло.
   Всё ведь было как всегда. Я шёл по нашим тёмным улицам, иногда оступаясь и попадая в лужи. Единственный фонарь на всю деревню освещал небольшую площадку рядом с большой берёзой перед клубом.  Клуб ничуть не изменился, только постарел как-то и как будто бы присел немного. Или это я вырос. Всё те же лозунги, та же доска почёта и на ней  те же лица.  Всё тот же пол, покрашенный в грязно-коричневую краску, ободранные сиденья, старый занавес, старый магнитофон, а песни уже другие. Сегодня песен на дискотеках не услышишь. Теперь в моде сплошной ритм. Оглушающий, механический  ритм. И под этот ритм все пытаются делать какие-то телодвижения. Девчонки  пытаются танцевать, парни, несколько в сторонке,  сгрудились отдельно. Что-то тихо обсуждают. Вскоре от них отделился  Вовка Косой и быстро удалился из зала.
- Так. Всё понятно. Гонца послали. Какая же дискотека без этого, – подумал я.- Ничего не меняется. Сначала танцы, потом пьянка, потом драка, разбитые носы,  шептание при луне и… Инстинкт.
  Парни присоединились к девчонкам и, в ожидании гонца, тоже начали трястись под музыку. Так  продолжалось  совсем  недолго, вскоре Вовка Косой вернулся. Чтобы не привлекать внимания  Марь Сергевны, нашего всевидящего ока, периодически начали выходить «дышать свежим воздухом».  Там под берёзкой  было всё заготовлено…. И стакан, и закусон. Мы с Саньком ( моим однокашником) тоже причастились пару раз. Веселье разгоралось. В половине одиннадцатого Марь Сергевна  остановила музыку и громко объявила.
 - Последний танец! Поздно уже!
    Все бросились её уговаривать и, после небольшого сопротивления, она дала себя уговорить « ещё на немного». Но ровно в одиннадцать часов свет в клубе вдруг погас. И Марь Сергевна пропела.
- Обрыв на линии. Свет дадут только завтра.
  Это её старая уловка. Она это делала ещё в мои молодые годы. Никто даже не обиделся на это. Все весёлой гурьбой побрели к речке освежиться. Шли по тёмным улицам, громко переговаривались, чего-то кричали, подкалывали друг друга и гоготали на всю деревню. По дороге опять послали гонца к бабе Вере, и  всем стало  ещё веселее. У реки уже начали препираться. Сначала в шутку, потом всё более серьёзно. Уже кто-то кого-то обрызгал, кто-то обиделся и пытался ответить. Скандал нарастал. Девчонки, пытаясь успокоить скандалистов, вносили ещё больший бедлам. Дело шло к драке. А я вдруг вывалился из этой кричащей многорукой толпы и увидел Валюшку. Она одиноко сидела в тени  старого раскидистого дуба на большом камне. Одинокая и какая-то  грустная.
- А чего это мы грустим? В одиночестве? - спросил я, подсаживаясь к ней.
- Так. Устала веселиться, –  ответила она.
- Что так….- дальше я не успел продолжить.  Она привалилась ко мне как к спинке дивана. Я обхватил её, пытаясь не упасть. Нет, не обнял, а именно обхватил.  Мы замерли. Оба. Я почувствовал, как она напряглась. Вся. В ожидании чего-то. Её мягкие волосы коснулись моего лица. Это было так неожиданно и так ново. Внутри у меня всё задрожало.  Она была вся в моей власти. Вся. И  чего-то ждала. Я не сдержался … Я…. Нет, не могу я описывать те чувства, которые охватили меня тогда. Я забыл про всё на свете. Ничто меня не интересовало в эту минуту только её зовущее, трепетное, жаждущее тело. Я не смог совладать с собой. И….
    Мы быстро ушли на сеновал.
   Что я наделал?! Какой я дурак. Что теперь делать со всем этим?!
 
  3 августа.  Чёрт! Когда это кончится? Мочи больше нет. Она меня преследует, что ли? И никуда ведь не спрячешься. Утром проснусь, ещё только рассвет, бегу к речке окунуться, а Валюшка уже в огороде, рядом с загородкой. Никак мимо неё не пройдёшь. Окликнет и начинает разговаривать. Ну, не уйдёшь же просто так. Неудобно. Говорит о всякой ерунде, о курах – почему не несутся. О капусте - чего она не растёт. О жуке, который, сволочь, жрёт картошку.  А  глаза такие…  Такие…. Смотрят с такой тоской, что просто жаль её. А иногда хочется  ударить. Или спросить: « Ну, зачем я тебе, девочка; ведь я ничего не умею. Отпусти, а?!» Поддерживаю разговор, отшучиваюсь, играю в непонятку, балагурю и стараюсь быстрей сбежать от неё.   
    Как дожить до пятнадцатого?! Скорей бы…. Не хожу ни на дискотеки, ни в кино. И с Витьком стараюсь  не встречаться. Делаю программу по Есенину. Отобрал стихотворения, теперь учу. Хоть какое-то занятие для души. Трудно даётся. Задора нет.
    Единственная отдушина - рыбалка. Ухожу пока темно. А когда возвращаюсь она уже на ферме. Можно спокойно отдохнуть. Так дни и летят. Главное не нарваться на серьёзный разговор. Не выяснять отношения. Тогда всем будет плохо. Ведь придётся сказать. А что говорить?  Я  не знаю.
 И мама себя странно как-то ведёт.  В последнее время такая весёлая. Всё время что-то поёт. Убирается по дому, и, слышу, что-то тихо так напевает себе под нос. Но напевает как-то легко, радостно.
   Чёрт. Что-то здесь не так.
   Валюшка, частенько приходит вечерами. Я прячусь в своей комнатке.  А они вдвоём чаи гоняют и о чём-то шепчутся. Тихо так шепчутся. Чтобы, якобы мне не мешать, А я громко стараюсь учить стихи.  А они болтают и подхихикивают. Радостно так, весело. Зовут меня посидеть с ними, но я  отбрыкиваюсь. Якобы мне некогда я, якобы, работаю.  Лишь бы не нарваться на серьёзный разговор.
   Чёрт, я всё понимаю! Понимаю чего они хотят, но… Это они меня понять не могут. Ну  что я здесь делать  буду? Здесь всё серо, скучно и тоскливо. Я точно знаю, что случится в следующую минуту. И даже  в любви всё одно и тоже. Танцы, самогон, драка и ….   Другое дело на сцене. Там всё по-другому. Там все так красиво, романтично. Всё завораживает. Там музыка, свет, и ощущения совсем другие. Мощные, красивые…. А здесь…. Нет, не то… Не то это всё!!!  Не моё!
   Меня ждут другие города! Другие страны! Другие люди! Другая жизнь. Полная творчества и восторга!!
    
      10 августа.  Чёрт, уже немного осталось. Уже совсем чуть-чуть. Вчера еле вывернулся. Как обычно (уже как обычно) вечером пришла Валька. Я тут же спрятался в своей комнате и вновь громко стал учить Есенина. А они с мамой  снова сели чаёвничать и хихикать. Чего они хихикают?! Я пошёл на хитрость. Взял свой старенький магнитофон и  записал репетицию. Потом громко запустил, а сам стал подслушивать, о чём они судачат.
  Они говорили обо мне. Они строили планы. Они думали, как меня уговорить не уезжать. Они… Они… У них даже есть план. Уже!
    Я понял, если я не сбегу отсюда, то мне придётся жить здесь. Всегда. Я никогда отсюда не уеду. Я здесь погибну! В моей родной деревне. И не будет никаких городов, никаких сверкающих отелей, не будет сцены, признания, поклонников. Ничего не будет!! А будет обыденная повседневность. Не хочу. Не хочу!  Скучно! Скучно-о!
   Я оставил магнитофон включённым, а сам вылез через окно, зашёл в сарай, взял снасти и сбежал  на рыбалку. К вечерней зорьке.
   У нас на острове есть домик рыбака. Такая сараюшка для всех. Это для рыбаков-дикарей. Ребята придумали себе в поддержку. Сами и обихаживают. Если надо порыбачить, или отдохнуть, или попал в шторм, то можно в нём спрятаться. Здесь есть всё. Можно и обогреться и отдохнуть. И даже некоторое время пожить. Вот я здесь и расположился. Дня три поживу, а там…  Там они меня уже не удержат. Уже будет поздно. Надо быть твёрдым. Иначе, если у всех идти на поводу, то ничего не получится.
         
      13 августа. Ну, наконец-то. Всё закончилось.  Нет, как я ни старался, но избежать серьёзного разговора не удалось.
      Я пришёл домой поздно. Думал, что мама уже спит. Думал, что я быстренько соберу вещи и… Но они меня ждали. Валька, тоже была у нас.  Вся начипуренная, в своём летящем, светлом платье. Ну, прям, невеста. Мама захлопотала.  Стала на стол накрывать. И они так между собой верещат, как будто уже родственники. Я стоял, стоял, слушал, слушал, и наконец – то понял. Они  меня уже женили. Ну, думаю, хрен им. И высказал им всё. В запале даже не помню, что. Помню только, что старался их не обидеть, но и себя не уронить. А они сели на лавку. Вдвоём. Рядышком. И почему-то заплакали. Слушали меня и плакали…. Такие две грустные, одинокие птицы…. И мне вдруг так жалко их стало. С большим трудом я  поборол в себе эту жалость. Ну, не моё это.  Я нужен не здесь. У меня судьба другая….  Ну, что мне теперь делать?
     Здесь всё  одно и тоже. Ничего не меняется. Вот кроме Валюшкиных страстей. А в остальном ничего. Даже писать не о чем.  Всё тот же лес. Та же речка. Огород. Ночное. Всё это было, было. Как сто лет назад.  Хорошо, что завтра уезжаю.
   Завтра, надеюсь,  будет, о чём писать. Я клятвенно обязуюсь писать регулярно. До последнего дыхания.  Нет,  не для истории. Для себя. Для истории напишут другие. Ха-ха.
    Когда-нибудь, лет этак через пятьдесят, убелённый сединами, я буду сидеть в своей московской квартире с окнами на улицу Горького, в глубоком, мягком кресле и, вспоминая, перечитывать многочисленным внукам свою яркую, красивую жизнь. А они будут слушать, и гордиться своим знаменитым дедом. 
    А пока…  К чёрту всё!  Вещи собраны. Прощания с родными и близкими практически завершены. Слёзы выплаканы. Билеты куплены. Поезд, из надоевшего детства в счастливую, свободную, радостную, взрослую жизнь отправляется завтра утром. Я никак не дождусь. 

      15 августа. Пишу в электричке. Немного трясёт. Поэтому почерк такой. Через полчаса будем дома.  Вернее в том городе, который станет нашим домом на этот год.  Как нас встретят? Телеграмму дал ещё вчера. Надеюсь, они её получили.
    А утром прибыли в Москву.  Ах, чёрт! Какая же она всё-таки красивая. Это что-то невообразимое. Мы вышли на площадь перед Казанским вокзалом и ахнули.  Солнце светит вовсю.  Площадь умытая, чистая. С левой стороны огромный мост, а за ним великолепное здание со шпилями.
- Гостиница «Украина». – Со знанием дела, ткнул я пальцем в её сторону. –  Архитектура сталинского времени. Ампир.
- Да-а?! – Сказал Серёга. – А ты откуда  знаешь?
-  Да, ты чо, Серёга, это все знают. Это же букварь.- Рассмеялся я. – Ты, что из деревни?
-  Это ты из деревни, а я из посёлка городского типа. -  Отпарировал  Серёга. 
- Ну, конечно. В твоём городском посёлке на три человека больше живёт.
   По мосту, сверкая искрящимися стёклами на солнце, не торопясь, проехала красивая, синяя  электричка. Э-эх, цивилизация! Из под моста едут и едут красивые машины. Сколько здесь  легковых машин. В Москве, наверное,  все имеют свои машины. Ведь именно здесь живут самые умные, самые талантливые, самые добрые люди. Когда-нибудь и я буду здесь жить. И буду   рассекать улицы Москвы на своём личном,  серебристом  «Мерседесе».
- Ну, что будем делать? – Наконец-то спросил я, зачарованно оглядывая площадь.
- Что, что. Надо, наверное, в тот городишко ехать. – Ответил мне Сеня.
- Слушайте, а давайте по городу погуляем? - Сказал я. – Когда ещё сюда попадём?
- С вещами? – Спросил Серёга.
- Ну, вещи можно в камеру хранения сдать.
- У тебя денег много?- Спросил Серёга.
- Денег? Не а. Денег мало.
- Ну вот. У меня тоже мало. Давай их все оставим в камере хранения, чтобы два часа поболтаться по Москве.  Надо ехать на тот вокзал, откуда электричка уходит.
-  А что? Разве не отсюда?
- Нет. Я у одного парня в поезде спросил. Он мне сказал, что надо на другой вокзал перейти.
- На какой?
- Да чёрт его знает. Не помню. Какой-то… На  с… как-то.
- А где он?
- Кто?
- Ну, вокзал этот.
 Да чёрт его знает. Вспомнить бы как его  зовут. Вокзал этот.
- Ярославский? – Спросил я, прочитав надпись на другой стороне улицы.
- Черт его знает. Не помню. Может и Ярославский… Хотя… Не помню.
- Ну, давай перейдём улицу и посмотрим – Сказал я.
- Прямо здесь перейдём? – Спросил Сеня.
- А чего? - сказал Серёга, - Ну,  не к мосту же тащиться с вещами. Вот здесь по прямой. Скоренько. 
   И мы пошли.  Но «скоренько» у нас не получилось. Мы добирались почти час. Сначала  мы никак не могли перейти улицу. Всё время ехали машины. Прождав довольно долго, мы всё же нашли паузу и перебежали до трамвайной остановки. Но дальше надо было ждать опять пока перестанут ехать машины.
- Как они здесь ходят через дорогу? – Спросил я, не зная у кого. – Неужели всё время вот так? Перебежками?
-  А ты как думал? – Сказал Серёга. – Это тебе не  деревня. Это Москва. Она в сто раз больше твоей…
- Подожди, Серёга, а чего мы одни через улицу лезем, что другим никому не надо?
   Мы оглядели площадь. Кроме нас никто больше не шёл к тем вокзалам.
- Странно. – Сказал Серёга. – Может они все на такси ездят?
- Через улицу? Да?
- Слушайте, мне говорили, что здесь через улицы по переходам ходят. – Сказал Сеня.
- По каким ещё переходам? Где ты видишь переходы?
- Не знаю. Говорили по подземным.
- Да?! И где они эти переходы? – Спросил Серёга.
- Да, чёрт его знает. – Сказал Сеня. – Давай вон у человека спросим.
   В углу на остановке трамвая сидел неопрятного вида мужик. Он, то ли спал, то ли мечтал. Я подошёл к нему и спросил.
- Извините, вы не скажете, есть здесь подземный переход?
    Мужик открыл невидящий глаз, и, собрав мысли в пучок, произнёс.
- Да. А какое сегодня число?
Я оторопел.
- 15.
- Во, блин. Я ж десятого из дома вышел.  – Сказал мужик. – А город, это какой?
- Москва. – Растерянно произнёс я.
-  Ни хрена себе.  А  мы где? – Я пожал плечами. Я просто не знал, что ему ответить.
-  Вот, сука, как бывает, пошёл ведь за хлебом и….  Ай!  Напьёшься, себя теряешь. Светка, сука, ты где? – Крикнул он.  Из-за остановки  вышла очень помятая Светка.
- Чего орёшь, козёл? Дай лучше чего-нибудь… залить. Трубы горят.
  Мужик смотрел на нее, не отрываясь, потом подошёл, почесал свою недельную щетину и, не размахиваясь, засветил Светке в глаз. Светка скатилась  под трамвайные рельсы, даже не охнув. Как будто она всё время там лежала. Мужик вытащил из-под лавки грязный пакет и, гремя пустыми бутылками, побрёл  по трамвайным путям, всё время что-то бормоча себе под нос. Светка, вскочив на ноги, побежала за ним.
   Я вернулся к ребятам.
- Чего это они? - Спросил Серёга.
 - Да  хрен их знает. Ни с того ни с сего. Заблудились. Пять дней назад из дома вышли до сих пор вернуться не могут. Адрес забыли.
- Да ты чо?! – Воскликнул Серёга. -  Во,  Москва!
- Да-а.- Протянул Сеня.- И что нам теперь делать?
- Серёга  у нас самый головастый, вот пусть и решает.
- Ладно. – Раздумчиво сказал Серёга.- До тех вокзалов мы явно не дойдём. Надо назад вернуться и у милиционера спросить. Пошли?
    Мы побрели назад почти тем же ходом, и с такой же скоростью, что и сюда.
    В конце концов мы добрались снова до Казанского, нашли милиционера и выяснили, что ехать надо с Савёловского.
    О! Кажись подъезжаем. Вон уже  домики за окном. 

      16 августа.  Пишу на следующий день. В продолжение нашей вчерашней эпопеи.
     Электричка остановилась. Народ повалил на перрон. Мы подождали пока все выйдут и начали выгружаться. Пока мы вытаскивали вещи, народ схлынул, и мы остались одни. После небольшой паузы Серёга спросил.
- Ну  и где они? Начальники? Где цветы? Где оркестр? Где красная дорожка? Где счастливые поклонники?
- Да-а, что-то встречающие не торопятся. Что? Будем ждать или…? – Спросил Сеня.      
-  Может они просто опаздывают.
- Не нравится мне всё это. – Сказал Сеня.
- Что ты какой? – Включился Серёга.
- Да не знаю, - ответил после раздумья Сеня.- Что-то мне не в кайф. Хотя ладно. Не будем о грустном. Как-нибудь прорвёмся. Не обращайте ванимания.
-  А может они нам встречу на  вокзале приготовили? – Предположил я.-  Надо на вокзал идти.
   До вокзала было метров триста. Мы взяли вещи и побрели к вокзалу.
- Могли бы и сюда автобус подогнать. – Сердито проговорил Серёга. - Знают ведь, что мы с вещами.   
- Ладно, не гунди. – Миролюбиво сказал я. – Сейчас заходишь в зал ожидания… А там… Цветы … Шампанское…Директор  радуется. Главреж  пляшет….
- Пожарный оркестр играет праздничный марш.- Подхватил Серёга.- Поклонницы забрасывают нас цветами. Поклонники заливают шампанским.
- Ну, конечно, – согласился Серёга.-  Радостные поклонники заливают нас шампанским. Счастливые поклонницы мечут в нас цветы в горшках.  А мы стоим с вещами  одуревшие. С синяками  от горшков,  облитые с ног до головы  шампанским. Мокрые и вонючие.  -  Дофантазировал Серёга.
- Серёга. Да хорош тебе гадости выискивать. Мы только приехали в этот город.- Сказал я. Ничего плохого с нами ещё не произошло. А ты уже всякое дерьмо видишь.
- Да. – Поддержал меня Сеня. – Ищи доброе в каждом событии, так легче будет жить.
- Угу.- Согласился Серёга. – Смотри вперёд и ищи позитив, но помни, как бы негатив не стукнул тебя по затылку. 
     Мы добрели до вокзала. Зря мы надеялись, конечно же, в зале ожидания нас тоже никто не встречал. Ни оркестра, ни цветов, ни шампанского. Мои мужики сильно приуныли. Я, правда, не понял из-за чего. Неужели они и вправду надеялись на цветы и шампанское?
-  Вы чего?  Расстроились?
- Да, знаешь. Когда тебя никто не ждёт, то, как-то не по себе становиться.-  Сказал Сеня. – Хочется, повернуться и… 
-  Поздно.- Сказал Серёга.-  Электричка в Москву теперь только завтра.
-  Да, ладно вам. У всех бывают накладки. Да и потом. Они ведь не знали, какой электричкой мы приедем. Как бы они нас встретили?  Надо позвонить. Я сейчас пойду, найду телефон.
     Я убежал от них. Мне страшно было с ними. Они были готовы прямо сейчас уехать назад. Только куда? Кто и где нас ждёт? Мне что -  опять в деревню? К Вальке? А Сеньке в детдом? Дураки.
     Когда я дозвонился до театра, то оказалось, что мы рано приехали. Всё начальство в отпуске до 20 августа, а вопрос с нашим размещением и принятием на работу без них никто решить не может. Еле-еле уговорил ребят не пороть горячку. И не уезжать обратно. Хорошо, что денег у нас совсем мало.

   17 августа. Да-а. Вот такое начало жизни в новом городе. Хотя… В этом есть свой какой-то кайф. Кто ещё так начинал свою театральную жизнь? Это же….
  Мы расположились на скамейках  в сквере рядом с театром прямо над самой рекой. Сейчас лето, ночи тёплые. Вечерами приятно сидеть возле костерка, на котором аппетитно булькает вкусное варево. Так мы готовим себе ужин. Такой многодневный пикник на природе. Длинными вечерами болтаем о жизни, о театре, спорим, мечтаем. По утрам нас будят птицы. Мы соскакиваем со скамеек и бежим к реке умываться.
    Кстати городок очень красивый. Небольшой, но чистый. Здесь прекрасная архитектура деревянного зодчества. Очень напоминает те городки,  что описывал Островский в своих пьесах.  И такое впечатление, что этот город так и остался в том времени. И по красоте и по укладу жизни. Некоторые дома очень сильно просят капитального ремонта.
     Прямо посреди города, разделяя его на два больших района, течёт великая русская река. (Опять напоминает Александра Николаевича.)  А через неё огромный, бетонный мост. Довольно красивый, а главное – большой. А невдалеке, прямо над рекой среди этих маленьких домиков гордо возвышается красавец театр. Мы его сразу полюбили. Он стоит на взгорке и, кажется, гордо оглядывает весь город. Нет. Всё-таки нам повезло, что мы попали в новый театр. Ещё не загаженный старыми «измами» и отношениями. Строиться отношения будут вместе с нами, творчески, с учётом знаний и способностей нас – молодых специалистов.      
   
   20 августа. Ну, вот всё и наладилось. 18 приехал директор и на следующий день все вопросы были сняты. Он отдал приказ и с сегодняшнего дня мы зачислены в штат театра как актёры – АКТЁРЫ - второй категории. Блеск!
      И сегодня же мы заняли свои комнаты в общаге.  Это действительно старинный купеческий дом, но с виду не старый. Очень крепок. Мне даже показалось вначале, что ему всего лет десять. Но внутри – музейный экспонат – руками не трогать. Штукатурка на стенах обвалилась. Полы дубовые – ещё дубовые – кое-где прогнили и провалились. Директор сказал правду. Они сделали ремонт. Набили  в этих местах фанеру и покрасили её под старину. На потолках лепнина кое-где уцелела – виньетки всякие, розетки, ангелочки – по этим сохранившимся кусочкам можно представить всю начальную красоту потолков.
     Дирекция переделала кое-что и внутри, чтобы было удобно современному человеку. Очень большие комнаты ( как сказал директор: «Ну, зачем вам – одинокому человеку – огромный зал в 20 квадратных метров?»)   они разделили фанерными перегородками и обклеили красивыми серенькими обоями.  Так что получились три уютные комнатки. В каждой комнате от батареи отопления выведен кран и из него бежит горячая вода. Почти кипяток. Это сейчас в августе. Представляете, как хорошо будет зимой. За окном гуляет вьюга, и метель занесла все дорожки, а ты можешь устроить себе прекрасную парилку. Жаль только, что холодной воды нет. Но её можно принести. Это ведь совсем не далеко.
    В театре нам выдали два оцинкованных ведра и тазик. Одно ведро для  воды  (можно и чай вскипятить), другое для помоев. А в тазике можно и постирушку затеять, и голову  помыть. И мусор недалеко выносить. Надо спуститься на первый этаж и всего в каких-нибудь пяти метрах от дома ( в пристройке) и туалет, и канализация, и мусорный бачок.  И главное всё функционирует. И вода холодная здесь же. Так что всё устроилось как нельзя лучше.    
    В каждой комнате стоит раскладушка и, взятая с какого-то спектакля, тумбочка, красиво расписанная позолотой. А в Серёгиной комнате есть кровать и даже столик поместился. Две комнаты с видом на реку, а одна – моя – с видом на город. Но зато у меня есть терраса, которая тянется по всему зданию. По ней можно в гости к соседям ходить
   Нам эти комнатки сразу понравились. Ведь ты один в своей комнате. Не как в студенческой общаге. Четверо с тобой рядом и некуда спрятаться. А здесь - закрыл свою фанерную дверь, упал на раскладушку, и нет тебя. Все умерли для тебя. А ты лежишь на раскладушке, смотришь на лепных амуров и отдыхаешь. Или работаешь. Как захочется. Один! Творческому человеку нельзя без одиночества. Это для него смерть.
     Но всё хватит. Слишком много внимания я уделяю быту. Мне даже стыдно. Надо переходить к творчеству.
     Уже целых три месяца не подходил к сцене. Это тяготит. Хочется уже выйти на сцену, услышать запах кулис, почувствовать странную, немного пугающую тишину зрительного зала, почти физически ощутить настороженность и тревогу за тебя твоих товарищей, одной репликой взять зрительный зал и, уходя, услышать гром аплодисментов. А потом, за кулисами, объятья, поздравления, поцелуи, цветы, шампанское… Это счастье! Счастье!!
   Это будет совсем скоро. Сбор труппы назначен на воскресенье 25 августа. 26  выходной.   
А, наверное, с 27 приступим к каким-нибудь репетициям. Ох, скорей бы. Я, правда, не знаю над чем будем работать. Никаких приказов и объявлений пока нет.  С актёрами мы не знакомы -  поэтому держимся особняком – и никакие слухи до нас не доходят. Так что всё узнаем на сборе 25 числа. Ладно, будем ждать.

   25 августа. Это было как в сказке. Незабываемо! Первый сбор! И фактически начало работы. Как я давно этого  ждал.
    В небольшом, красивом фойе перед зрительным залом собралось человек двадцать. Я сразу понял – это актёры. Я их сразу узнаю в театре. Они отличаются от простых людей. Они какие-то другие. Разбившись на кучки по нескольку человек, они что-то оживлённо и радостно обсуждают между собой.  Когда кто-нибудь, новый, входит в фойе он громко здоровается с присутствующими. Кучки тут же радостно восклицают. Некоторые люди тут же подскакивают к вновь пришедшему обнимают, тормошат, целуются.   Родные люди. Честное слово, всё напоминает дружную, любящую обстановку семейного дома.
    Мы стоим рядом с колонной и украдкой рассматриваем их. Мы не восклицаем и, пока не радуемся встречам. Мы для них чужие. Но это пока. Мы вольёмся в их коллектив, и они станут для нас ближе родных. Ведь мы партнёры. Мы делаем общее дело. Мы должны на сцене играть истинные чувства. Истинно любить и уважать друг друга. По-другому спектакль не получится. Это аксиома.       
    К нам подошёл Георгий Иваныч  (единственный актёр, с которым мы знакомы.) и, поправив свою густую, седую шевелюру, спросил, с приветливой улыбкой.
- Ну, как спалось на новом месте, молодёжь?
   Мы не успели ответить. В фойе что-то произошло. Как будто порвалась струна на гитаре. Резкая степень электризации. Приборы стали зашкаливать. Стрелки манометров запрыгали от напряжения. Лампочки на доске приборов замигали всеми цветами радуги, сигнализируя об опасности. Сумятица. Все кучки, расталкивая друг друга, сгрудились в одну и стали напоминать один большой муравейник, который собрался вокруг своей матки. Все двигаются, говорят, что-то делают / каждый своё/, но это одна цельная семья и разбить её можно, только взорвав в центре бомбу. 
   И перекрывая весь этот шум и гам, мы, вдруг, услышали строгий голос.
- Ну, здравствуйте. Здравствуйте все. Всех очень рад видеть живыми и здоровыми. Пойдёмте в зал. Пора начинать.
  Это был Лавров. Проходя мимо, он улыбнулся нам и кивком головы пригласил нас тоже. Молодец он всё-таки. Невысокого роста, не стар ещё, но уверен в себе. От него веет силой. Уважаю таких людей.
  Он прошёл в зал и, следом за ним, вереницей потянулись актёры.
     Перед нами прошли практически все актёры и актрисы нашего театра. Теперь уже можно так сказать. Почти все они почему-то не очень красивы. И я подумал: «Какая же всё-таки у нас хорошая профессия, если такие некрасивые люди могут дарить другим такие красивые и чистые чувства». А может это потому, что все они были крикливо и бедно одеты?
   Мы собирались уже пройти в зал, как вдруг появилась она. Молодая, высокая стройная. Грудь, лицо, фигура, ноги. Я редко видел таких красивых. Мы невольно расступились, пропуская её. А она не шла. Нет! Она несла себя. Гордо, уверенно, легко.
- Как зовут эту актрису? - Восхищённо спросил Сеня.
- Это Ирка. – Ответил Георгий Иванович.- Она не актриса. Она одевальщица.
    Мы с сожалением вздохнули, и красота её  несколько померкла.
    А в зале маленький, аккуратненький директор, не глядя ни на кого, говорил тихим, виноватым голосом.
- Я хочу вам сообщить, что положение очень серьёзное. Министерство  отказало в дотации всем театрам. И нам теперь придётся выживать самим. Вы же знаете, какое серьёзное положение в стране. И поэтому, платить вам получку мы сейчас не сможем. Мы всё заплатим, как только  начнём играть спектакли. Ну, когда к нам пойдёт зритель. А он должен пойти. Это уже от вас  зависит. Нет, мы, конечно, выискиваем возможности…. Где-то занимаем деньги. И самым нуждающимся будем возмещать. По мере возможности. Но вы уж нас извините, надо работать, а не филонить. Надо отдаваться полностью…. Да, о чём это я? А … Когда откроем сезон, мы вам всё вернём. Вот такое положение. – Тихо закончил он свою речь и, не глядя ни на кого, сел на своё место.
     К рампе вышел Лавров.
- Да-а! Дела! Дела, прямо скажем, не очень весёлые. Но это даже хорошо. Наша зарплата теперь будет зависеть от качества нашей работы. Ну и, естественно, зарплата каждого будет зависеть от степени заинтересованности в работе всех и каждого в отдельности. Всем понятно?!  Надеюсь всем!!  Ну, а сейчас, перед нами задача одна. Подготовка к новому сезону. И открытие театра. Ни для кого не секрет, что город ждёт открытия театра. Ждёт давно. Десять лет его строили и, наконец,  сдали. Спасибо строителям, что в такой сложный период они всё-таки смогли это сделать. И теперь наша задача провести открытие с блеском. Всем понятно? Это  должно быть грандиозное зрелище! Я его уже вижу. Но пока … Я всё расскажу потом. – Он сделал паузу.-  Мы не должны ударить в грязь лицом. Так. Об этом я сказал. Теперь о репертуаре. Значит… Сейчас мы его подбираем.  Репертуар будет абсолютно новый.  Из старых спектаклей мы не берём ничего. Всё то, что поставил ….этот… Морозов. Всё это не то и не туда. Мы начнём всё с самого начала. Новое здание, новый репертуар, новый театр! Из старого репертуара оставляем только один спектакль. Это «Цилиндр».
- Это его спектакль, – прошипел мне над ухом Георгий Иваныч.
- Да. Ещё « Весёлый Уикенд». Этот спектакль будет играться на выездах. Думаю что не часто. Остальные спектакли все списываем.
    Он оглядел притихший зал строгим взглядом. После небольшой паузы продолжил.
- Теперь. К нам пришли новые работники.
      У меня радостно засосало под ложечкой. Сейчас нас представят труппе. Мы уже не будем для них «серыми лошадками». Все будут знать, что мы актёры!
-  Они все профессиональные люди, – продолжил Лавров.- И я попрошу, чтобы у нас не было деления на стариков и молодых. Мы делаем одно общее дело, и они нам в этом помогут. Примите их как родных! Ну, вот это наши  новые актёры. Приподнимитесь, пожалуйста.
    Мы встали. Все зааплодировали.
- Вот такое наше пополнение. Ну, с ними вы познакомитесь во время работы. – Мы сели.-  А вот с этим человеком хочу вас познакомить особенно. Это  Юрий Владимирович Бабкин – Заслуженный артист Российской Федерации. Кстати, работал в большом театре. Будет преподавать вам танцы. Вы же все очень плохо танцуете. Очень плохо двигаетесь. И это надо исправлять. Режим работы у нас теперь будет такой. Ежедневно. В десять утра  танцевальная разминка. Это вам и для здоровья полезно. Я, прекрасно знаю, что работа у нас начинается в одиннадцать, но это мы заботимся о вас. Делаем для вас! Чтобы вам было легче в работе. И вообще… Я попрошу не пропускать!!!
    Так далее. После разминки все актёры собираются в репзале. Караваев это под твою ответственность. Проверяй каждый день отсутствующих. Списки мне на стол ежедневно. Мы тут отобрали некоторое количество пьес. Вот вы их и будете читать. Когда все прочтём, тогда мы их обсудим и выберем лучшие. Те, что нам выгоднее ставить. – Здесь он, почему-то начал кричать. – Я уже вижу недобрый взгляд у некоторых!  Чтобы этого больше не было! Все должны быть на работе!!!- Кричал он.- Вы получаете зарплату и будьте добры относиться к работе со всей серьёзностью. С января театр переходит на договор с каждым,  и тогда посмотрим – кто нужен театру, а с кем придётся расстаться! В общем так! Роли будут получать те, кто ходит на танцы! Кто хочет работать! Кто стремится работать. Остальные мне не нужны.  Можете уезжать из театра! Можете все уезжать!! У меня есть свои люди. С ними и буду работать. А вы все можете уезжать!
     В резко наступившей тишине, послышался чей-то нарочитый кашель
- Ну, что?! Что?- Спросил он у кого-то, немного успокаиваясь.- Ах, да. Ладно. Закончили. Вот всё что я хотел вам сказать. С завтрашнего дня, чтобы все были на танцах, ровно в десять часов. Завтруппой Караваеву проверять всех поимённо. Ну, а пока отдыхайте. До завтра!
     Он виновато улыбнулся и резко повернувшись, пошёл через зал к выходу. Он шёл по проходу, и какая-то обида сквозила в его походке. Я пожалел его. Такой молодец. Сразу видно, что хочет создать хороший театр, а труппа работает из под палки. Просто мешает ему. Я знаю таких людей. Пока на них не заорёшь, ничего сами делать не хотят. Театр им по фигу. Только мешают. Он прав. Гнать надо таких людей из  театра. Нечего с ними цацкаться.

     7 сентября.   Ну, вот. Работаем. Уже почти две недели. Пляшем. Каждое утро. Юрий Владимирович ( между нами просто Юрик) интересный мужик. Он нам сразу сказал ещё на первом занятии.
- Никаких танцев я вам ставить не буду. Ведь вы же драма, а не балет. Будем освобождать мышцы. Разминать их. Чтобы когда нужно вы ими могли легко воспользоваться. Будем импровизировать.
     И вот мы импровизируем. Вернее импровизирует он. Принёс магнитофон, включил музыку и машет в такт ногами и руками. А мы (человек двадцать актёров разного возраста) с усердием, пытаемся угадать, какое следующее коленце он выкинет. И должны выполнить его с точностью солистов балета. Занятие очень интересное, но трудное. Потому что Юрик иногда просчитывается и новую фигуру может начать с половины такта. Да и вообще придумывает движения на ходу. Но это даже интересней. Успеть выполнить это движение, не отставая от него.
    После такой всеобъемлющей гимнастики - мозга, духа и тела – мы уходим в репзал и слушаем пьесы. По две пьесы в день. Один актёр читает, остальные слушают. Кто как умеет. Кто как выдерживает после разминки. Пьес прочитали уже очень много. Самых разных.  Мне понравились штуки три, четыре. Я за них и буду голосовать. Когда придёт время выбирать пьесы для постановки. Вообще, это интересное нововведение Лаврова строить репертуар всем вместе. В этом есть какая-то свобода выбора. Каждый может подобрать себе не только роль, но и пьесу. И за нее проголосовать. А потом все должны работать над этой пьесой. Главное как собрать столько голосов за одну пьесу.
    В бытовом отношении всё превосходно. Только немного голодно. Родители у нас не богатые (Сенька вообще детдомовский), помогать не могут. И мы попытались организовать свой быт так, чтобы денег хватило до начала ноября. То есть до премьеры, когда получим и подъёмные, и получку, и проездные. Тогда и погуляем. А пока питаемся чаем. Его у нас много.  С вареньем. Его тоже хоть отбавляй. 
    Странно ведёт себя Сеня. Каждый вечер куда-то исчезает. Спрашиваем – отшучивается. Не говорит. Иногда из ночных походов приносит нам какую-нибудь снедь. И где он её берёт? Не ворует же.

    14 сентября.  Ну, всё. Сдвинулись с мёртвой точки. Приступили к настоящей работе. Зачали сразу два спектакля. Чеховскую  «Чайку» и французский детектив « Похищение Елены» Мы их, правда, не читали. Ну, «Чайку» - то чего читать. А вот детектив….Такой слабенький….  И никакого обсуждения и голосования не было. Просто повесили приказ и всё. Чёрт его знает, может так должно быть.
    Серёгу заняли в «Чайке». Он изображает шум подстреленной птицы. Роль трудная, но и  ответственная. Лавров так и сказал.
- Да ты пойми, старик. В этом гвоздь пьесы. Именно поэтому пьеса практически не получалась ни у кого, потому что прокидывали падение птицы. Понимаешь. Он её подстрелил, и она падает, падает. Понимаешь. Падает с придыханием, ломая ветки сухой берёзы. Ещё не умерла, ещё борется, но падает, падает. Кричит, умирая, о своей любви, о своей, так быстро оборвавшейся жизни, и падает, падает. Вот в чем суть пьесы.
    Серёга не успел спросить у него, как это будет происходить. Лавров очень быстро ушёл. А мы с Сеней стали дружно доказывать, что вопрос глупый, что падать, конечно же, нужно за сценой, и что если зритель поймёт по  падению о его любви к кому-то, то это верх гениальности. Надо только отработать получше падение.
   Но больше всего повезло Сене. Он получил роль старшего полицейского во французском детективе. Роль, конечно, маленькая, но со словами. Он врывается в логово мафии – в конце спектакля -  и кричит: « Сдавайтесь!! Вы в кольце!» Надо крикнуть так, чтобы все поняли – это конец. Мы уверены  Сеня это сделает. Он вообще самый талантливый из нас. Ему по силам самые большие роли.
     Мы с Георгием Иванычем пока на выходах. После разминки встречаемся у расписания,  не видим своих фамилий, и выходим из театра. Вместе. Мы не заняты. Есть время побродить по набережной, пообщаться. Побеседовать о театре, о жизни, о профессии.
-  Видишь ли, дружок, - говорил мне как-то  Георгий Иваныч,- я проехал пол-России. В каких только театрах не работал, с какими режиссёрами не общался. Были и хорошие и плохие. Хороших меньше. Знаешь, как говорится на театре, есть режиссёры, а есть частоссёры.
  Я рассмеялся. А он продолжал довольно серьёзно.
- Режиссёры все разные. Но все они любят, чтобы их слушали, открыв рот. Все любят, чтобы восхищались ими.  И выглядели всегда чуть-чуть глупее их. Не совсем дураком – это обижает, но и не умным. Да и вообще – кто их умных любит. Только подчиненные. Им подчинённым - рай с умными. Беда в том, что должности раздают начальники. Так что мой тебе совет – научись делать глупые глаза. Вот смотри. Ты начинаешь восхищаться, к примеру, Лавровскими сентенциями. Это абсолютно правильно. Он думает: «Восхищается той чушью, что я ляпнул, значит глупец. Это хорошо. Но глупец с умными глазами? Уж не издевается ли? Ах, подлец, как говорит. Я так не умею. Точно, издевается.» И всё. И никакой работы. И как ты не оправдывайся, как не доказывай, что у тебя нет никаких других желаний, кроме как помочь, ничего не получится. Он ещё подумает: « Ага, помочь!? Значит, думает, что я не справлюсь. Значит, думает, что он умнее. Значит, не доверяет мне. Ах, негодяй! Ах, подлец!» И всё! Надо уезжать в другой город. Искать другой театр!  А там пристраиваться к другому режиссёру. Вот такова наша актёрская жизнь. И спасение от этого – глупый взгляд. Человек глуп. Чего с него взять? У меня плохо получалось делать глупый взгляд. Поэтому я сейчас здесь, в этом городишке. Ни семьи, ни жены, ни кола, ни двора. Да и чёрт с ними. Пенсию платят. Свободен. Один эпизод в сезон, чтобы из театра не выперли, и больше ничего не надо.
   Нет. Я с ним не согласен. Это значит подмазываться  под каждого дурака, если он начальник. Нет! Каждый должен делать свою работу. И стараться делать её хорошо. А если кто-нибудь ошибается – пусть даже это будет твой начальник – надо просто объясниться. Надо просто поговорить. Договориться друг с другом и всё будет хорошо. И только тогда получится что-нибудь. И надо работать. Надо репетировать. Всегда на грани таланта. Ежедневно. Ежеминутно! И будет успех. Будет! Будет серебристый «Мерседес», будут роскошные отели, будут толпы поклонниц с русалочьими волосами. Будет всё, но только через труд. Только!!!      
   Деньги катастрофически тают. Едим один раз в день, ближе к вечеру. Боюсь, до премьеры не дотянем. Ну, ладно, что-нибудь придумаем.
   
21 сентября.   Мы решили работать сами. А потом показываться. Они должны будут нам поверить.
     Это предложил Серёга. Он у нас парень башковитый, идеи всё время рождаются в его большой голове. Пока идея такая – берём пьесу на троих, сами её ставим, показываем худсовету. Они её берут в план, и мы играем на зрителя. И тогда… Тогда.!!!
    Но пока ищём пьесу, мы должны отрепетировать те маленькие рольки, которые уже получили Сеня и Серёга. Главное, конечно, Серёга. У него верх трудности.
     Он прыгнул со спинки кровати.
- Нет. – Сказали мы. – Ты падаешь, а надо лететь. Порепетируй.
     Он подтащил стол к кровати и прыгнул с него.
- Нет. – Сказали мы. – Нет чувства полёта.
     Серёга поставил на стол тумбочку, и, забравшись под самый потолок, прыгнул.
- Нет, - сказал я,- у тебя акцент падения внизу. Во время удара о кровать. А надо, чтобы было в середине. Во время полёта.
- Это потому, что кровать сильно скрипит, – догадался Сеня. – Попробуй на пол. Удар будет глуше.
   Мы положили на пол матрас, и Серёга прыгнул ещё раз.
- Уже лучше, - сказали мы,- но всё-таки не то. Ты порепетируй, потом позовёшь. 
     Мы ушли в комнату к Сене. Я улёгся на его раскладушку и принялся философствовать.  Сеня медленно ходил по комнате и внимательно слушал.  Внезапно погас свет, прервав мои размышления на самом интересном месте. Мы зажгли свечу и я продолжил.   
   - Понимаешь, Сень, как ни крути, но это фраза  концевая. И исходя  из великой драматургии концевая фраза это точка после которой…. Ну, это как приговор суда. В ней весь смысл спектакля. Люди, которые похитили Елену ради выкупа злодеи, а зло должно быть наказано. И здесь на стороне добра выступает полиция, как во всех нормальных странах. Это только у нас органы правопорядка защищают тех, кто больше даст. Но не о том речь. Эти слова должны прозвучать как апофеоз добра. Зло должно быть наказано, и мы это поймём по твоей фразе. Тем более что она в финале.
- Да, да ,- сказал Сеня,- я с тобой полностью согласен. Подожди я сейчас.
   Он взял ведро для холодной воды и вышел, плотно закрыв за собой дверь. В комнате стало тихо. Только за окном холодный ветер шумел в мокрых ветвях сухого дерева. А за стеной то и дело мягко падал Серёга. Хотелось есть. Обедали мы в четыре часа, а вечерний чай у нас по расписанию в десять. Времени было достаточно, и я решил немного вздремнуть. Я уже снял очки, как вдруг в комнату вошёл кто-то огромный во всём чёрном. Он старательно прикрывал нижнюю часть лица плащом и страшным голосом прокричал.
- Сдавайте кольца!! !
   От неожиданности, я подскочил на раскладушке и швырнул очками в орущего.
- Пошёл вон, урод! – Заорал я на него.
    Но он надвигался большой и страшный. Шляпа с огромными полями была надвинута на глаза. Плащом он был укутан почти полностью и только глаза в неверном свете свечи, поблескивали страшным кровавым отсветом.
- Я буду кричать! Лучше убирайся, дурак! – Громко проговорил я. И взмолился. – Откуда кольца у бедных актёров?!
   Но он не слушал. Он медленно и неумолимо шёл на меня. Такой большой и такой страшный. Я понял, что скоро меня будут бить. И я готов был отдать любые кольца, но у меня их нет. И никогда не было.
     Не дойдя до меня несколько шагов, он вдруг покачнулся и начал оседать. Когда он упал на пол, растянувшись на всю комнату, я увидел сзади него Серёгу. Тот стоял в дверях и храбро держал наизготовку большую доску для резки овощей.
- Это ты его? -  Шепотом спросил я.
    Серёга кивнул.
- Думаешь убил?- Спросил он, тоже шёпотом.- Да и чёрт с ним.- Сказал он и сплюнул. – Не будет лезть. Чего ему здесь надо было?
- Какие-то кольца. – Сказал я. – Что ж нам с ним теперь делать? Он такой большой… Может, милицию вызовем?
- Милицию? Черт, потом по судам затаскают. Слушай, а давай его на пристань вынесем, и там бросим. – И тоскливо добавил.- Может  нас не найдут.
- Да-а. – Раздумчиво сказал я. – Давай попробуем. На хрена ты его бил?! И так бы разобрались. Да-а.  А вдвоем унесём? Он здоровый.  Ладно, берись за плечи, а я за ноги.
   Серёга не двинулся  с места. Он тихо опустился на корточки, как будто ноги не держали его. Мелко, мелко задрожал и признался.
- Я покойников боюсь.
   В это время «труп» зашевелился. Серёга вскочил на ноги и размахнулся доской. Я вооружился табуреткой.
- Стукнуть его ещё раз?!- Громко спросил  Серёга.
- Не надо, - попросил «труп».-  Я больше не буду.
     Я отшвырнул табуретку.
- Ну, тебя к чёрту, Сенька, нашел, чем шутить в темноте.
     Мы с Серёгой помогли ему подняться и усадили на раскладушку.
- Больно?- Участливо спросил Серёга.
- Чуть к праотцам не отправил. – Сказал Сеня, ощупывая здоровенную шишку на затылке.
- Скажи спасибо, что ты в шляпе был. У меня удар сто килограмм. На силомере проверял.
- На силомере… - Рассердился Сеня.- Не фига фантазии нет! Как с вами репетировать?      Балбесы!
     Я рассмеялся.
- Слушай, Сень, а про какие кольца ты здесь выл? Чего сдавать надо было?
- Ты что от страха слух потерял?!- Заорал он на меня. -  Я говорил. Сдавайтесь! Вы в кольце!
- Ладно, не злись. Я сейчас чай поставлю. Только очки найду.
     И тут я увидел свои очки, раздавленные в крошку. Я чуть не заплакал.
- Ты что, баран, осторожней не мог?!- Заорал я на Сеню.- Со своими дурацкими репетициями. Я их всего месяц ношу.
      Я в отчаянии упал на раскладушку. Теперь надо где-то искать новые очки. Не могу же я  всё время ходить в старых, роговых. Но главное, где взять деньги на них?   
- Ну, что ты? Ну, успокойся. – Сказал Сеня, почувствовав себя виноватым. – Да, достану я тебе очки. – И, с надеждой в голосе, спросил.- Вы лучше скажите. Поверили?
- Поверили, поверили. Если бы не поверили, ты был бы уже на кладбище.- Сказал Серёга.
- Почему это?
- Да потому что актёров, которым не верят, надо убивать. Давить прямо в колыбеле.
- Я тебе серьёзно, а ты всё в хохму.
- Ладно, ты не обижайся, - сказал Серёга,- всё получилось по уму, только это ведь грабитель, а не  полицейский. Полицейские такие не бывают. Особенно американские.
- Ну да. Ты же знаешь, какие они бывают. Ты же в Америку пешком ходишь.
- Да ты не обижайся, Сень, просто… Вот я видел один фильм про американскую полицию, там знаешь….
- Да причём здесь американская полиция. Я роль вообще играю во французском детективе. Ты не заметил?
- А чем отличается американский полицейский от французского?  Все они буржуи и живут одинаково.
- Ну, да, конечно. Ещё скажи, что Фюнес с Уиллисом один и тот же тип полицейского.
- Не фига себе сравнил. Там комедия, а там боевик.
    Они начали спорить о правде жизни в искусстве, а я с трудом переваривал утрату очков.       
Они долго и громко спорили, кричали, ругались, но потом, в конце концов иссякли, и пошли на мировую. И когда они затихли я сказал.
- Знаете. А мне стало страшно, когда Сеня вошёл. Такой большой и такой страшный.
    Все расхохотались и мы пошли (разводить костёр??), чтобы согреть чаю. 

      28 сентября. Нет, что не говорите, а жизнь хороша. Маленький, аккуратненький директор раздобыл где-то деньги и выдал нам аванс. Мы, наконец-то, плотно поели, и ещё хватило на новые очки. Не сказать, что шикарные, но носить можно. Хорошо себя ощущаешь, когда сыт.
    На работе всё пока без изменений. Репетиции идут как-то вяло и конца им ещё не предвидится. Но до открытия театра время ещё есть.
     А теперь о творчестве. Мы решились. Мы нашли пьесу на троих. И будем ставить её сами. Там два мужика и соседка.  Вот в этом маленькая проблема. Суть пьесы такова. Старый пьяница-инвалид ( он без ног) пытается совратить семнадцатилетнего мальчика-сироту. И склонить к сожительству тот-то всё равно бомж.   А соседка пытается совратить инвалида  и жить с ним вместе, чтобы в обоих квартирах хозяйничать. У неё ещё и сын есть с внуками. И она им квартиру хочет сделать через инвалида. Но сын в пьесе не появляется. Так что там всё на троих. Но мне придётся играть соседку. Ну, и что? Это даже интересней.  Пьеса странная – на изломах. Сделать её можно очень хорошо. Только надо над ней сильно поработать.
     Больше всего сейчас нас заботит Серёга. У него никак не получается падение мёртвой птицы.
     Вчера он попробовал прыгнуть с моей террасы на землю. Наверное, он сильно ударился, потому что поднялся какой-то тихий.
- Ты пойми, Серёж, приземлиться можно как угодно, удар мы всё равно услышим. Не в этом суть. Ну,… Как же тебе объяснить?! Представь, что ты птица…. Что ли….
-  Да я и так  представляю!!! – Разозлился Серёга.
- Так ведь мы же этого не видим!! – Заорали мы с Сеней. – Как же мы можем это понять?!
- Хорошо. – Зло сказал Серёга и полез на террасу. Мы ждали.
      Он походил по террасе, что-то погулькал (такой чудной голубь с большой головой), потом похлопал себя обеими руками по ляжкам и почему-то закукарекал. Потом залез на перила  немного походил - теперь  как петух – и, неожиданно, взмахнув своими короткими, сильными руками, взлетел.
- Серёга, лужа!!! – Только успели крикнуть мы. Он ляпнулся в самую середину.
-  Промахнулся. – Тихо сказал Сеня. – Говорили ему, бери правей.
   Серёга вылез из лужи расстроенный и мокрый.
- Да-а. – Сказал я. – Сегодня вечером есть чем заниматься. Будем стирать Серёгу. Давай таскать холодную воду. 

       3 октября. Георгий Иванович пригласил на чашку чая. Нет, нет. У него действительно был только чай и сухари. Даже без сахара. Но зато чай настоящий – индийский. Это его слабость. Мило провели время за обеденным чаем. Ради этого случая, перенесли свой обед на следующий день. Экономим. До премьеры ещё далеко.
    Георгий Иванович интересный рассказчик.
- Я сам хохол. Родился в Харькове. Там же закончил студию при театре. Потом работал в Киеве в Леси Украинке. Кстати, там познакомился с Вертинским. Гениальный человек. Как он пел! Я был на трёх его концертах.  Мне это так понравилось, что теперь сам исполняю его песни. Вот в субботу будет мой концерт у нас в подвале. Приходите.
- Конечно, придём. Обязательно. – Сказали мы. – Спасибо за приглашение.
-Да какое приглашение. Это я так просто. Вообще для своих петь труднее, чем для публики. Вот. Да о чём это я. А да. Так вот. Меня всё время тянуло в Москву. Москва моя розовая мечта. И в одно время я бросил Киев и уехал в Москву. И, представляете,  меня взяли. В театр на Таганке. Да. 
- Вот это да. И чего ж вы оттуда ушли?
- Да знаете. В то время туда пришёл Любимов. А…. Новый режиссёр, это всегда новая метла. Потом случились некоторые обстоятельства. Потом…. В общем, я вернулся в Харьков. Но там я долго не выдержал. После Москвы скучно мне стало в Харькове. И первым же летом поехал на биржу. И начались мои скитания по городам и весям. Каждый год на бирже.
- Вот и нас ждёт такая же судьба.- Со вздохом сказал Сеня.
 Георгий Иваныч рассмеялся.
-  Нет, ребятки, тогда было другое время. Тогда были старые антрепренёры. Они знали толк в актёрах. Они знали толк в нашем актёрском деле. Это не сейчас. Сейчас таких нет. Сейчас всем всё равно, какой артист. А тогда за артиста держались. Тогда … Тогда артист делал сборы. И за это ему всё прощалось. Я  приходил на биржу, приклеивал на подошву ботинка записку: «Меньше 700 не будить! Дам в рожу!». И ложился спать. Будит. Я один глаз открываю, стоит такой… БАС.   
-Чего?
- Пьёшь? – Спрашивает.
- Угу      
- Как?
- Запои раз в два месяца. На неделю.
- Предупреждать будешь?
- Могу.
- Годится. Поедешь в Вологду? Комната в трёхкомнатной квартире, проезд, подъемные.
- Подъёмные сейчас.
- Подпиши. – Вытаскивает договор и деньги. Подписываю договор и иду поправлять пошатнувшееся здоровье. И из меня вытягивают все соки, но я работаю. И на меня ходит зритель. Об этом и думает мой антрепренер. И я ему благодарен за это.
      Мы рассмеялись. Мне очень понравилась эта история. Вот такой свободной я себе и представлял жизнь артиста.
 - Сейчас не то. Сейчас я получаю свой оклад, хоть и не работаю. Лишь бы… - он осёкся. - Ну, а если говорить серьёзно,- продолжил Георгий Иванович, – то всё это чепуха. Чему вас учат в ваших училищах. Театр-храм, театр-святыня. Актёр на Руси всегда был нищ и гол. Вспомните скоморохов. Это где-нибудь на западе  большое искусство. Где-нибудь там красота и уважение. А у нас нищий актёр красивые чувства всегда проповедует на голодный желудок.
    Мы с ним не согласились. Мы начали ему доказывать, что так не должно быть. А он нам своё.
- Режиссёр главный в спектакле и никогда не будет считаться с актёром. Он его просто заставит делать то, что ему необходимо. Или выбросит на помойку.
- Нет!!! – Кричали мы. – Мы соавторы спектакля! И без договора с нами у режиссёра ничего не получится.
- Чепуха, – отрезал он. – На одного режиссера в театре,  как минимум человек 20 – 25 актёров. И он их может тасовать как карточную колоду. Не считаясь ни с амплуа, ни с профпригодностью. А вы годами будете сидеть без работы. Пять-шесть лет без ролей.
И если не сопьётесь со скуки, то либо уйдёте из театра вообще, либо будете ползать перед ним на коленях, вымаливая роли. И готовы будете его носки стирать. А получать будете меньше пенсии дворника. Вы знаете, что скоро запускается новый спектакль? В главной роли Ирка.
- Как это? Она же не актриса?!- оторопел я.
- Ну и что? Зато Лаврову хорошо…- он сделал выразительную паузу,- улыбается.
- А причём здесь Лавров? – Спросил Сеня.
- Ох, не люблю сплетен. Сам их никогда не разношу и другим не советую это делать. Она его любовница.
- Вы!... Вы это точно знаете?!
- Милый Сенечка, в театре никто никогда ничего точно не знает. Это никому не нужно. В театре все про всех знают всё. Даже того чего не было. – Он развёл руками и благоговейно произнёс, - Это театр.
- Постойте! Постойте! – Закричал я. – А мы?! Мы заняты?
- Насколько мне известно – нет.- Он подумал и сказал – Точно нет.
    Мы ушли от него рано.
    Вечерело. Дорога наша лежала через засыпанный влажной листвой осенний парк. Мы брели по этому жёлто-красному влажному ковру, и странное состояние заброшенности овладело мной. Так, наверное, чувствует себя хрустальная люстра, впопыхах, забытая в пустом зале, уехавшими хозяевами. Хочется светить, а некому щёлкнуть выключателем.    
- Тоска, – вздохнул Серёга.
- У вас хоть рольки есть,- откликнулся я.- Пусть маленькие, но есть. А каково мне?
- Да какая это работа?-  Проговорил  Серёга. – Мы же не появляемся на сцене. Сидим и смотрим, как другие репетируют. Так, что считай, что мы тоже не заняты.
   Говорить было не о чем. Мы грустно замолчали.  Где-то далеко, за воротами парка, призывно просигналил автомобиль. Может быть, это мой серебристый «Мерседес»? Он зовёт меня. А я…? Чего я жду? Когда дадут роль. А сам что? Сам я не в состоянии? Тогда какой же актёр, если не могу делать сам? Без подсказки какого-то там Лаврова. Нет. Надо самим что-нибудь делать. Надо. Но что?!
- Надо что-то делать, мужики,- прервал я горестное молчание.
- Да надо, – откликнулся Серёга.- Но что?
- Чего мы ждём? И чего боимся? Пойдём к Лаврову и поговорим начистоту.
- Правильно. Они что нас пригласили, чтобы мы в массовке бегали как пацаны? Или на работу? Идём. Прямо сейчас.
- Выясним. Нужны ли мы театру. Если нужны, пусть берёт пьесу на нас. Только на всех троих.
- Да,- поддержал меня Серёга.- пусть работает с нами, хоть внепланово. Я готов и ночью репетировать.
- И я тоже,- сказал я,- лишь бы работа была по душе. Сеня, а ты чего молчишь?
   Сеня загребал ногами опавшие листья. Он, казалось, не слышал нас.
- Сеня!!- Крикнули мы в два голоса.
- Что? – Спокойно спросил Сеня. Он вёл себя так, словно его наши заботы не касались.
- Ты идёшь к Лаврову?
- Зачем?
- Слушай, ты чего дурака корчишь? – вспылил Серёга. – Мы идём к Лаврову выяснить всё начистоту.
- Это только она сама решить может. Только она сама.
   Мы с Серёгой ничего не поняли. О чём это он?
- Сеня! Ау-у-у! Сеня!!!
- Ну, чего вам? – недовольно спросил Сеня.
- Сеня, объясняю по буквам, мы идём к Лаврову требовать работы. Ты с нами?
- Работу. Работу! Да, правильно надо работать. Работать! Пошли.
   И  он зашагал так быстро, что мы с Серёгой едва поспевали за ним. Мы влетели в театр и первое, что бросилось нам в глаза – это распределение ролей на новый спектакль. Георгий Иванович оказался прав. Нас в списке не было.
    Кабинет Лаврова был пуст. Не желая ждать, мы ринулись к директору. Навстречу бежала Раечка – секретарша директора.
- Ой! Он сейчас очень занят. У него очень важная встреча. Подождите где-нибудь, ребятки. Или лучше приходите завтра. – И она побежала дальше.
   Что значит где-нибудь? Мы же актёры, а не кто-нибудь. Мы уселись на диван и стали ждать. За дверью было тихо только изредка доносился невнятный бубнёж. Атмосфера, как видно, в кабинете накалялась. Потом из-за двери до нас донеслась грубая брань и слова.
- Ты что, сука, за нос меня водить будешь? Меня?! Офицера советской армии?! ****ь. Прямо сейчас! Вот здесь! На этом самом диване! Паскуда! На помойку выкину!
    Дверь, неожиданно, распахнулась, и перед нами предстал аккуратненький директор в растрёпанном виде. Дикий взгляд, волосы всклокочены, рубашка расстёгнута, что называется до пупа.
- Райка! – Крикнул он и наткнулся на нас. – А-а, скворцы?! Чего надо?! Сегодня я не могу. Я занят. Потом! Всё! Будете мне тута ещё! Доказывают. Я сказал всё!! – И закрывая за собой дверь, опять закричал на кого-то. – Ты что, паскуда, не поняла? Что я тебе приказал?!
    Говорить с ним сегодня было бесполезно. Мы вышли в коридор.
- Ну, и что теперь делать?- Спросил я. Серёга пожал плечами.    
- Подождите. Я не понял. Он что нам? Скворцы?! – Вдруг спросил Сеня.
    Мы с Серёгой переглянулись. Назревал скандал. До Сени эта бытовщина долго доходит, но если он разозлится… Его же потом не остановишь. Он снова повторил. Уже громче.
- Нет, я всё понимаю. Но он что? Нам - скворцы?!
- Сеня, Сень! Не бери дурного в голову. Он же пьян, ты что не видишь? – Мы попытались его успокоить.
- Нет! Я всё понимаю! И всё же..! Это нам - скворцы?!
- Молчи, Сеня! Лавров!
   По коридору к своему кабинету целенаправленной походкой шёл Лавров.
- Да, я…
- Заткнись, Сеня. – Прошипели мы с Серёгой. - Олег Алексеевич, к вам можно?
- Ну, ну, – пробормотал он, не останавливаясь.
      Мы пошли вслед за ним в его кабинет. Тяжело упав в кресло, Лавров закрыл глаза и опять пробормотал.
-Ну, ну.
   Дальше говорил один Серёга. Хорошо говорил. С жаром. Говорил, что мы специалисты с образованием, что нас пригласили в театр работать, что актёр профессия специфическая, что если не сыграешь сегодня, то уже не сыграешь никогда, что мы хотим работать, и что от этого зависит, приживемся ли мы в труппе…
   Лавров молчал и, казалось, внимательно слушал. Но когда Серёга иссяк, Лавров с трудом разлепив глаза, обвёл нас непонимающим взглядом, и спросил.
- А… Вы? Зачем? Все?! И чего?!
   Тогда говорить начал я. Я старался быть оригинальным. Я говорил, что театр наше любимое дело, говорил, что хотим работать, что нам надо показаться и закрепиться в труппе, что мы готовы работать в любое время дня и ночи, только над теми ролями, которые будут нам интересны.
- В общем. Мы нашли пьесу и хотим, чтобы вы помогли нам её поставить. Ведь вы приглашали нас работать, а на сегодняшний день мы в простое.
   На этом я тоже иссяк. И мы стали ждать, что он нам ответит. Он провёл ладонью по лицу и, уставился на нас тяжёлым взглядом.
- Значит так. – Выдохнул он, и в воздухе запахло солёным огурцом и маринованными грибами. – Значит, вы считаете, что мы не работаем?! Вы считаете…? Театр ставит два спектакля сразу. В такое трудное финансовое время, а вы считаете, что мы в простое?! Сейчас запускаем третий спектакль. И в планах ещё три до конца сезона… А вы считаете, что мы не работаем?!
- Да это мы не работаем, -попытался оправдаться я. – Мы. А хотим работать как можно больше.
- Нет!- Оборвал он меня. Вы не работать хотите. Вы хотите занять главные места в труппе.  Вы хотите, чтобы все бегали к вам советоваться, что ставить и как ставить! А ребята, с которыми я делал революцию в театре, с которыми я скидывал этого… – он сделал паузу, подбирая слово, - мудака, Морозова, я бы поставил вам в подмастерье? Да?! Чтобы вы в главных ролях, а они у вас на побегушках?! Так? В массовке!! Антураж вам создавали!!
    Мы переглянулись.
- Нет… Но… Ведь…. Вы же нас на работу приглашали. И обещали занимать в спектаклях.
- Да. Обещал.- Сказал он, успокаиваясь.- Но вы ведь заняты. Где вы у нас заняты?   
- Сеня в старшем…
- Ну, вот видите. Сами понимаете, мы не можем… В театре нет маленьких ролей…. Ну, вы это знаете. Вас должны были научить этому. В ваших училищах. Вот всё, что я хотел вам сказать, когда приказал прийти ко мне. Вы свободны. Я вас больше не задерживаю.
    Мы, в недоумении, поднялись.       
- А как же наша пьеса?- Всё-таки решился спросить я.
- Ваша пьеса? – Он поморщился. – А вот как. – Голос его зазвенел.- Репертуар дело сложное…. Я, как главный режиссёр театра, не могу доверить подборку репертуара всяким… Ну. Вот так, в общем. Хотя… ( здесь он сделал длительную паузу) Ладно. Приносите, почитаем, обсудим с товарищами. Ведь мы должны всё делать коллегиально. У нас ведь коллективное творчество. Даже можете репетировать.
- Значит вы не против? – Спросил я. В его глазах только на миг блеснуло: «Да пошли вы все!», но он тут же справился с собой и мягко улыбнувшись, сказал.
- Конечно. Конечно не против. Репетируйте. Репетируйте. А там посмотрим.
    Мы пошли к выходу. Вдруг Сеня, всё время молчавший, резко повернувшись у двери, спросил.
- Олег Алексеевич, скворцы – это что?!
      Лавров напрягся, и пробормотал.
- Птицы. А что?
- Директор нас назвал скворцами. Это как?!
- Вас? Угу. – Он покивал головой, каким- то своим мыслям. И спросил – Кричал про советского офицера? Угу. Заикался? Нет? Значит, ещё не совсем…. Вы идите, идите.
    И он откинулся на спинку кресла. Мы вышли. Настроение было поганое. Зачем мы ходили? Чего мы добились? Ничего. А вот напортить мы себе напортили. Правда, я не знаю пока что. Просто чувствую.
    Сеня постепенно закипал.
- Скворцы! Это кто?! Я скворец?!
- Сеня, Сень, ну, ладно тебе. Сеня.
- Нет, это я что ли скворец?! Так меня даже в детдоме  не оскорбляли. Скворец! Да, я его сейчас как клюну.
    И он решительно направился к кабинету директора. Мы бросились за ним. Из кабинета директора нам навстречу вышла Ирка. Вышла и, ни на кого не взглянув, понесла своё  юное, стройное тело вдоль по коридору. Сеня тут же почему-то остановился и затих. Мы медленно пошли к выходу из театра.   

     12 октября. Я научился справляться с голодом. Если не думать о еде, то есть хочется гораздо меньше. Когда спишь, то есть, вообще не хочется. И ещё…. Когда работаешь с интересом. Тогда забываешь о еде. Поэтому стараюсь не думать о еде вообще и как можно больше работать. Утром на разминках выполняю движения так быстро, что Юрик просто удивляется. Он теперь поставил меня рядом с собой и те коленца, которые он придумывает, я выполняю на долю секунды раньше. Так что у нас полное взаимопонимание с ним.
     Вечерами  втроём репетируем нашу пьесу. Она продвигается с трудом. Спорим, ругаемся, скандалим до хрипоты из-за каждого эпизода. Но зато некогда подумать о еде.
    Труднее всего после разминки и до вечера. В это время Сеня с Серёгой на репетиции, а я болтаюсь по набережной, стараясь хоть чем-то себя развлечь, чтобы не думать о еде. Читаю Есенина проходящим пароходам. Чувствую, что получается уже лучше и лучше. Программа почти готова. Если музыку подобрать то… Подобрать музыку не трудно.  В театре есть удивительный человек Люда Пахомова. Маленькая такая. Но очень добрая. Она начальник звукоцеха. Я с ней уже познакомился.  У неё шикарная фонотека. Всё что выходило в Советском Союзе за последние тридцать лет у неё есть. Если делать фонограмму, то надо просто попросить её.  И всё. Она всё сделает. С этим легко. И с костюмом проблем нет. Зайди в костюмерный и девчонки никогда не откажут. Подберут костюм какой надо. А вот кому показывать? В этом проблема. И как решить эту проблему я пока не знаю.  Ну, ничего придумаю, что нибудь.  Потом, когда будем на вершине успеха, а это должно случиться обязательно (после таких мытарств), мы с лёгкой улыбкой и  лирической грустью будем вспоминать наше трудное сегодняшнее житьё.  Это будет, я знаю. И ещё. Не будет успеха, не будет полного счастья, если мы не пройдём  через эти трудности.
    Я восхищаюсь Серёгой. Он, сжав зубы, идёт к своей высоте. Сегодня он решил прыгнуть с балкона. Мы его отговаривали, но он не сдался. Его даже не остановил страх высоты.
     Мы с Сеней стояли внизу и наблюдали за ним.  Серёга чего-то ходил по моему балкону, махал руками, подпрыгивал, потом быстро залез на перила и прыгнул… солдатиком.
- Банальнее и пошлее – ты ничего придумать не мог? – С иронией спросил его Сеня.
- Сейчас хуже, чем когда ты прыгал со спинки кровати. – Сказал я.- Нет полёта, нет удара. Ничего нет. После таких репетиций тебе надо менять профессию.
- Да пошёл ты! Со своими советами. – Разозлился Серёга. – Смотрите ещё раз.
     Он снова вышел на балкон, залез на перила и уже почти упал, но с трудом удержавшись, вдруг сказал.
- Я боюсь.
- Чего?!- Не поняли мы.
- Я боюсь! – Громче повторил Серёга, и стал слезать с перил.
- Подожди! – Крикнул ему Сеня. – Подожди, я сейчас.- И тихо шепнул мне.- Отвлекай.
    Я стал рассказывать Серёге, что высота второго этажа это ж просто чепуха. Что в детстве он прыгал и с большой высоты. Что разбиться, прыгнув со второго этажа  просто невозможно. Что это даже смешно. Серёга стоял на перилах и что-то бубнил мне в ответ, когда за его спиной неслышно появился Сеня. Он свернул мой тощий матрас в скатку
(получилась довольно объёмная палка) и, осторожно подойдя к Серёге сзади, с силой стукнул его несколько снизу. Серёга подлетел в воздух, и я услышал тонкий, протяжный крик раненой птицы и глухой удар о землю.
- Класс!!! – Закричал я,
- Что?! – Спросил Сеня сверху.
- Это гениально!- Я рванулся к Серёге. – Серёга ты молодчина. Вот так бы на сцене.
- Мужики. Я, кажется, сломал руку. Боль адская.- Со стоном проговорил Серёга.
   Мы вызвали скорую и ему наложили гипс.
         
       17 октября.  Болезнь Серёги выбила нас из колеи. Репетиции нашей пьесы нам пришлось остановить. Невозможно репетировать от хохота. Ну, представьте; инвалид без ног(по пьесе) пытается совратить мальчика с поломанной рукой (это по жизни), а ему мешает припудренный сосед (соседку мы переделали в соседа), который чего-то хочет от хозяина квартиры, хотя сам не голубой. В общем, ни черта не понятно. Серёга смеялся до слёз. Слёзы текли по его большому носу струйками, и мы побоялись, что он свихнётся от смеха и боли.
    Теперь, от нечего делать, мы ходим вечерами гулять на набережную. Недалеко от моста, этого бетонного чудища, есть небольшая пристань. К ней когда –то приставали большие туристические пароходы. А во времена Островского может быть здесь разыгралась драма с молодой  Огудаловой. Очень похоже. Сейчас она безлюдна. Пристань исчезла. Остался один причал, к которому почти никогда не пристают корабли. На пристани горит единственный фонарь на всю округу. И река разговаривает. Она никогда не молчит. И так хорошо стоять, опершись о металлические ограждения, смотреть  в чёрную воду великой русской реки и слушать её вечную песню. Интересно, почему огонь и вода  всегда притягивают взгляд?!
    Вечер выдался  тихий и очень тёплый, почти летний. Мы с Серёгой сидели на скамейке, а Сеня стоял, опершись об ограждения, и в задумчивости, ронял мелкие камешки в воду. Но сам смотрел вдаль.  Последнее время он сам не свой. Я это чувствую, но что с ним происходит, он не говорит.
- Кидая камни, смотри на круги, бегущие по воде, иначе это будет пустое времяпрепровождение.- Сказал я, подходя к нему, и плюнул в воду. От моего плевка круги по воде побежали тоже.  Я дождался пока вода успокоится и вновь плюнул. Круги побежали снова. Тогда и Серёга включился в эту игру. Наши круги смешивались, стукались, побеждали один другого, бежали вместе не соприкасаясь. Очень быстро мы стали играть втроём. Мы играли в эту игру, пока не иссякли. Тогда отдохнув, я сказал.
- Слушайте, мужики, если мы не придумаем чего-нибудь, то так и будем бегать в мальчиках. Создавать антураж бездарным актёрам. Кстати, а почему они все в этом театре без образования?
- Да чёрт его знает. – Сказал Серёга.- Городок маленький, с образованием только мы, придурки, приехали. Остальных здесь по клубам Лавров набирает.
- Да что здесь сделаешь?- Тоскливо проговорил Сеня.- Через год закончится договор и, как Георгий Иваныч, каждый год на бирже. Меняются города, меняются названия, а театры, по уровню, одни и те же. И спектакли такие же. Никому не нужные. Главное текст рассказать с определённой горячностью. Ни квартиры, ни семьи, ни денег. Ты временный. Даже сам это понимаешь. Но деваться некуда. Се ля ви.
- А может концертную программу? – Предложил я.- И по предприятиям. Мне делать нечего, я буду бегать договариваться. Заодно и денег подзаработаем, а?
- Что? Денег?!- удивлённо воскликнул Серёга. – Ну, ты даёшь.
- Предприятия сейчас готовы выкинуть миллионы на импортную дешёвку. Ну, там, на джинсы или какую-нибудь колбасу, – серьёзно сказал Сеня.-  Но не на театр. Был бы ты какой-нибудь Хазанов или Майкл Джексон, тогда другое дело. А так без имени…. На хрен всё.
- Слушайте, а это идея!! -  Сказал Серёга.
- Где? - Спросил я.
- Сейчас… Сейчас  сформулирую. – Он стал чесать свою большую тыковку. И наконец, изрёк. -  Надо что-нибудь взорвать!
- Не фига себе! – Ахнули мы. – Ну, и фантазии у тебя. Тоже мне….
- Да вы только послушайте! – Мы уставились на него. Он заложил руки за спину и стал ходить под фонарём. Кстати, очень был похож на  большую птицу.- Понимаете, все мировые звёзды проходили через скандал. Ну, для того, чтобы их заметили! Чтобы обратили внимания! Вот. А потом уже дело таланта.
- Да это верно,- сказал я, - Роллинги били аппаратуру на своих концертах. Битлы вышли полуголые с крышками от унитазов на шее. А нам что прикажешь? Раздеться догола и прогуляться по улице во время Октябрьской демонстрации? Или взорвать театр?
- Нет, не театр, -  отрезал Серёга,- потом негде будет работать. А вот этот чёртов мост. Он мне давит на мозги своей пошлостью, как сказал Ги Де Мопассан про Эйфелеву башню. 
- А что? Давайте, – сказал я,-  попросим у Георгия Ивановича толу побольше. Он заядлый рыбак, у него точно есть. Он только этим и живёт. Позавчера, говорит, пошли на рыбалку. Ахнули пару шашек. Килограмм восемь насобирали. Правда, потом еле ноги унесли от милиции. Даже пришлось рыбу бросить.
- Вот  милиция его ушицу и кушает. – Сказал Сеня.- Ох, наверное, и вкусная.
- Не упоминай о еде. Ушица с желтоватым налётом жира и большими кусками судака. Тьфу! Ненавижу, – сказал я.
- И я тоже. И почему всё время надо чего-то жрать? Неужели нельзя истратить деньги на что-то более необходимое. На какое-то дело, например.
- Вам бы только по-хохмить. А я вам говорю серьёзно… Ведь надо как-то себя показать!- Серёга всё время расхаживал под фонарём. Видно в его большой башке что-то крутилось. Мысль не давала ему  покоя.
- Кстати, директор опять раздобыл где-то денег и роздал, под шумок, старикам по окладу.
- Да ты что?! А нам?!
- А нам шиш! – Грустно проговорил Сеня. – Мы ещё должны что-то сделать для театра. – Процитировал он слова директора.
- Вот суки! – Разозлился Серёга, и рубанул воздух своим гипсом. – Нет! Надо взорвать! Взорвать всё это к чёртовой матери! Я вам честно говорю. Давайте взорвём мост.
    Было такое впечатление, что он говорит серьёзно.
- Ага. Сидеть будем в одно время только в разных камерах, - сказал Сеня.
- Угу. А если попадём в одну зону, создадим тюремный театр. Правда, мы не первые такие. Были и до нас хорошие актёры…  – Добавил я.
- Нет. Подельников, говорят, по разным зонам рассылают. Из осторожности. Чтобы не создавать группировок.
- Да пошли вы!! – Рассвирепел Серёга. – Я вам дело говорю, а им бы только ржать!
- Да ну тебя на фиг, Серёга, болтаешь глупости и ещё обижаешься!
- Да вы хотя бы выслушайте!
- Ну! Ну, давай.
- Поймите, здесь нужна жертва. Мы взорвём мост. Здесь даже не надо чтобы он рухнул. Главное чтобы был прецедент.  На суде он обратит внимание на наше бедственное положение, и они будут вынуждены дать нам работу и деньги. Ведь мы ничего лишнего  не просим. Только то, что нам обещали. По одной роли в сезон. И получку в срок.
- А давай ты будешь жертвой. – Сказал я.
- Давай. – Серьёзно сказал Серёга. – Лучше одному сесть ради друзей, чем сдохнуть с голоду и без работы всем троим.
    Этот порыв маленького Серёги растрогал меня до слёз.
- К тому же, если рассчитать силу взрыва, чтобы ничего страшного не случилось, то и по суду можно получить всего лишь условно. – Добавил он. -  И потом, что здесь страшного? Ну, тюрьма. И там люди живут.– Он помолчал. – И вообще, душа не умирает. Душа переселяется. Тело это инструмент, через который творческий человек передаёт свои душевные порывы и мысль. Это как станок у токаря. Сломался станок – умер. Токарь берёт другой станок и продолжает делать своё дело. Так же и актёр. Одряхлело тело – его душа берёт другое.  Другой инструмент, поновей, и делает из него актёра. Так что, физическая смерть для актёра не страшна. То есть, ну, почти не имеет значения. А тюрьма это вообще семечки. Это же всё равно жизнь.
    Он ещё долго говорил о том, что в древности мы, наверное, были какими-нибудь рыцарями и вместе ходили в походы против неверных. И что, возможно, мы в сегодняшней жизни так сдружились потому, что тогда поклялись на крови. Что может быть в каком-нибудь  семнадцатом веке мы были крестовые братья или членами  какой-нибудь масонской ложи. Говорил он долго, убедительно и красиво и в конце концов закончил утверждением.
- В общем, без жертвы ничего не выйдет. Без жертвы мы не пробьёмся никуда. Это моё глубокое убеждение. А вы как хотите.
- Я не буду ничего  взрывать. – Тихо, но твёрдо сказал Сеня и пошёл домой. Мы, молча, пошли вслед за ним.    

   
      25 октября.   Не знаю, как описать то, что случилось. Но это случилось. Тяжело и страшно говорить про это. Но надо. Надо быть честным и постараться быть объективным.
      Сеня повесился.  Повесился как-то странно. На электрическом шнуре, над лампочкой. Не было даже петли. Он как будто бы сунул голову между потолком и шнуром посмотреть – а почему это не горит? И сорвался с табуретки.    
      Приехала милиция, вызвали дирекцию, что-то писали, чего-то спрашивали, а он висел. Такой большой, страшный и чужой. С голым торсом и в  домашних бриджах.  Носок на одной ноге был порван и синяя пятка вылезала наружу. Это была не его пятка. Я никак не мог понять чего эта синяя пятка делает в его бриджах? Она была отдельно от него. И почему-то всё время качалась.
   На тумбочке лежала груда сожжённой бумаги и несколько писем. На спинке кровати две-три не совсем новых рубашки, старая зимняя куртка и болоньевый  плащ. Больше у него ничего не было. Это всё, что нажил Сеня за свою недолгую жизнь. Чёрт! Тяжело-то как!   
    Дирекция взяла организацию похорон на себя. На следующее утро собрала весь коллектив. Сообщила ему трагическую новость, выделила деньги на гроб, заказала некролог и, не имея финансов напечатать его в газете, дала задание прочитать его у могилы.  Весь коллектив дружно согласился. Выбрали трёх человек, которые должны были непосредственно отвечать за сами похороны. В состав комиссии вошли три человека. Мы с Серёгой и Георгий Иваныч. Все дружно проголосовали и обещали явиться все как один на поминки и скорбеть на кладбище. Ведь это первая трагедия в нашем молодом дружном коллективе.
    Георгий Иваныч что-то прихворнул и мы с Серёгой, как взмыленные кони, носились все три дня, по практически, чужому городу, выясняя что, где, куда, как и сколько. Все нам советовали, подсказывали, посылали куда-то. И мы шли по адресам. Но конторы или закрылись, или их перенесли, или перепрофилировали. В конце концов мы пошли на местное кладбище и там две старушки, лет под семьдесят, щуплые, какие-то благообразные, всё нам толково объяснили. И даже помогли. Они договорились с кем-то о месте на кладбище, и привели плотников, которые сделали гроб, и познакомили с водителем, который устроил нам, недорого, катафалк.
   Когда мы привезли нашего Сеню на кладбище маленький, аккуратненький директор, не смотря никому в глаза, сказал речь.
- Мы хороним сегодня самое дорогое, что было у нас, в нашем небольшом, тесном, дружном коллективе. Мы хороним сегодня наше будущее. Кузьмин прожил недолгую, но очень яркую и честную жизнь. До сих пор я, со слезами на глазах, вспоминаю, как он играл на сцене. Как он говорил слова. Это было потрясающе. Как жаль, что смерть так быстро оборвала такую молодую жизнь. Кузьмин прожил с нами недолго, но мы сразу поняли – это наша надежда. Надежда и опора. Если у тебя беда, горе, то обопрись на могучее, большое плечо Сени, и он поддержит, он поможет, он выручит. А какой он был исполнительный. Достаточно было только посмотреть на него, и он уже всё понимал и исполнял точно и в срок. Очень жаль, что злодейка- смерть вырвала из наших рядов самого активного, самого доброго, самого талантливого и самого молодого. Спи спокойно наш дорогой товарищ Кузьмин. Мы тебя никогда не забудем.
      Я не знаю, писал ли ему кто-нибудь или он говорил от себя, но актрисы плакали. Некоторые в голос. На глазах у некоторых мужчин тоже дрожали слёзы. Все скорбели на полную катушку. Я тоже не мог сдержать слёз. Дальше слово предоставили Лаврову, который быстро стал читать некролог.
    Сзади меня стояли две наши благообразные старушки. Они изредка крестились и тихо переговаривались между собой.
- Родных-от сколько. И как убиваются, бедные.
- Конечно, такой молодой. Ищо совсем мальчик. Болел, небось.
- Или в драке зарезали. Щас молодые-от как режутся. И-и-и. Только и гляди.
-  А друзей штой-то мало. Друзей только двое. Как же они родненькие, опускать то будут? Ты, Маньк, иди скоренько. Кликни Федюньку, да Миньку то ж. Или Павлушку. Подмогти надо. Родным-то нельзя опускать. Иди скоренько, а то уж прощаться пошли.
    Коллектив потянулся к гробу прощаться.
- Готовьтесь. – Сказал нам директор. Сейчас будем опускать.
    Он самолично заколотил гроб и строго приказал:
- Опускайте.
     Мы с Серёгой, вдвоём,  подсунули верёвки под гроб. В это время подоспели два старичка-инвалида и помогли опустить гроб в могилу. С одной стороны я с Федюнькой, а с другой – хромой Павлушка, Серёга в гипсе и две благообразные старушки.
     Когда мы забросали могилу землёй, старушки перекрестили нас и сказали
- Молодцы вы, ребята, последний долг другу отдать это честь для оставшихся на земле. Молодцы.
- Щас беспременно помянуть надоть. Где поминки-от будут? Дома или в кафе?
- Надо бы, конечно, дома.
- Да щас и в кафе делают.
    Мы честно признались, что не знаем. Благообразные старушки покачали головой и, с сожалением, сказали.
- Обычно у могилы приглашают на помин.
- Но бог их простит, родных-от. Мы понимаем.
- Время такое.
      «Родные» деловито усаживались в театральный автобус.
       Выйдя  из автобуса у театра маленький, аккуратненький директор дождался нас.
- Поднимайтесь в буфет, – приказал он.
- У нас нет денег.
- Этот…- он поискал слово, -  сабантуй оплачивает дирекция. – И гордо добавил.- Мы заботимся о своих работниках.
       Наверху, буфетчица Сонечка ( пожилая, полная женщина) стояла у стойки и с неподкупным видом выдавала, каждому кто подходил, гранёные стаканы до половины наполненные водкой и один бутерброд с колбасой.  Последним подошёл маленький, аккуратненький директор. Он взял свой стакан, незаметно, как фокусник, опрокинул его в рот и поставил на стойку. Сонечка, тоже как в цирке, быстро наполнила его. Аккуратненький директор взял свой стакан и развернулся к публике. Его тяжёлый взгляд гневно блуждал по лицам подчинённых. Он стал немного заикаться.
- Так! Щас скажу!! И тогда можете!...- он подёргал галстук, отчего тот съехал на бок. И медленно с расстановкой сказал.-  Пью за-за нашего м-маленького ген-ния. Ч-чтоб-б ему б-было хорошо. М-можете. – Он выпил одним глотком, грохнул стакан о стойку и взорвался.
- Всё! Оф-фицеры свободны!!! И неча мне тута доказывать!!! – Раечка, которая стояла рядом, потянула его  за рукав и что-то тихо шепнула ему на ухо.- Да!! – Сказал он и пошёл к выходу.
    Мы с Серёгой не знали как себя вести. Пить, закусывать или бросить всё и просто повернуться и уйти. К нам подошёл Георгий Иваныч.
- Вы, ребята, не обращайте на него внимания. У него тяжёлая судьба Он, как переберёт, так  заикается. А в армии заике трудно. Командовать строем…. И вообще … Трудно. Вот его и попёрли из армии. Он злится до сих пор. А так-то он человек ничего. Да, вы пейте, пейте.
     Мы выпили водки, съели каждый по бутерброду и направились к выходу. Небольшая компания актёров, во главе с Лавровым, сидела у крайнего столика и весело переговаривались. Ирка, тесно  прижавшись к нему, сидела рядом. Одной рукой он обнимал её за талию. Заметив нас, он отстроился от неё и, поймав Серёгу за запястье, сказал.
- Крепись, старик, надо жить. Роль старшего полицейского отдаю тебе. Костюм там на Сеню, но это ничего. И тебе подойдёт… - Пожав ещё раз запястье Серёги. Он отвернулся к своей компании.
    Домой мы пришли рано. Молча согрели чаю, молча попили, молча выкурили сигарёту на двоих.   
- Всё, я спать. - Глухо сказал Серёга. – Я вымыкаюсь.
   Он ушёл к себе.
    Я не стал раздеваться, не выключил даже света, я только укрылся  с головой и долго лежал с закрытыми глазами. Не знаю почему, то ли сильная усталость, то ли волнения сегодняшнего дня, то ли свет, пробивавшийся через прорехи одеяла, но я не мог уснуть. Я лежал в прострации. Никаких мыслей не было. « Надо выключить свет.» Это была единственная мысль за это время. Вставать не хотелось. И тут свет погас сам. ( Интересно, почему в этом городе  так часто отключают свет?)  Я перевернулся на спину, откинул одеяло и уставился в потолок. Мыслей не было, чувств не было, не было никаких желаний. Только пустота и усталость. И ныло тело.
   В доме всё затихло. Но была какая-то странная тишина, наполненная шорохами, вздохами, поскрипыванием и слабым треском. Неясный, красноватый свет уличного фонаря освещал потолок, по которому хороводом плыли три амура. Деревянная перегородка отсекла двум амурам ноги и, казалось, что один амур вытаскивает из какой-то страшной, кровавой реки обрубки своих братьев.
- Письма! – Вдруг вспомнил я. – Сенины письма! Бумаги!
    Я вскочил с раскладушки, не сразу нащупал спички, и зажёг свечу. Несколько листков полуобгоревшей бумаги лежали в углу на моей тумбочке.
- Серёга!! – Заорал я,
- Чего?! – Тот час же откликнулся Серёга. Он как будто бы ждал этого зова. Видимо тоже не спал.
-  Иди сюда. – Дверь тут же отворилась и Серёга – босой, в одних трусах, вошёл, словно он был за дверью.
- Письма! Мы забыли про письма. На, читай.
    Серёга взял у меня все три письма и, подсев поближе к свече, приготовился читать.
- Давай вначале наше.
     Серёга раскрыл конверт, на котором было написано: «Вам -  ребята.»  И начал читать.
    «Прощайте, мужики! Самое страшное в жизни это ощущать свою ненужность. И то, что ты кому-то помеха. В детстве я всегда всем мешал. Мешал матери – у неё никак не получалась семейная жизнь. В детдоме мешал воспитателям – у них всегда находились проблемы, которые надо было обсудить немедленно, а я задавал ненужные вопросы. В школе мешал преподавателям, тем, что хотел докопаться до истины, а они её сами не знали. Они все злились на меня, одёргивали меня, называли меня бестактным и глупым.
    И врали! Врали всегда. Врали все. Врала мать, когда сдавала меня в детдом. Говорила, что интернат, и что она  будет меня забирать каждую неделю на субботу. А так  не разу и не навестила.
    Врали воспитатели и учителя. Говорили, что самое лучшее в жизни это честность. А сами в это время втихаря меняли наше новое постельное бельё и полотенца на свои старые, застиранные.
     Я видел всё это и думал – ничего, это ещё не настоящее. Это ещё детство. Вырастим, уйдём в жизнь. Там она будет честная. Там не надо будет врать, изворачиваться и прятаться от воспитателей. Там будут нас уважать, за дело, которое мы будем делать. И мы будем честно его делать. И тогда не будут на нас кричать. Честная и неподкупная жизнь. Где у меня будет своя комната, и где я не буду голодать, ведь я буду работать. И где у меня один человечек, которому я никогда не буду  мешать. Который будет скучать без меня. Которому я буду необходим. Я для него сделаю всё.
   Потом я увлёкся театром. Я понял – это моя жизнь. Только здесь я счастлив. Выхожу на сцену и балдею. И без этого балдежа не могу. Месяц без сцены и начинается ломка, как у наркома.
    Театр подарил мне вас – моих единственных друзей. Которым я всегда рад, и которым я всегда нужен. Я верю в вас. Но я понимаю  - у каждого своя жизнь.
     Моя жизнь состоит из двух половинок – театра и той, единственной, которую я всё-таки встретил. Я был уверен – это она. Я был уверен – я ей нужен!  Я был уверен, что она меня всегда ждёт. Но оказалось не так.
    Я не виню её. Она здесь не причём. Просто, меня ей оказалось мало. Ей нужно ещё чего-то, чего я ей дать не могу. И, как мне кажется, не смогу никогда. Не смогу я осыпать её золотом, будь я хоть семи пяди во лбу. Даже, наверное, именно поэтому и не смогу. Отдайте ей её письмо, мужики. Наверное, она его порвёт, но всё равно отдайте.
    Третье письмо отдайте Лаврову. Не уверен, но возможно Серёга прав, оно поможет вам получить достойные вас роли. И вы сможете  нормально показаться.
     Заткнись, Серёга, ты здесь совсем не причём, я сам так решил. И никто не виноват в том, что произошло. Просто не надо упускать ни одной возможности. Это, конечно, хитрость, но без неё в нашей жизни нельзя. Я работал с вами на сцене. Я знаю вас в жизни. Я знаю, на что вы способны. Я верю в вас. И я надеюсь на вас. Вы должны теперь работать за себя и за меня, как это не пошло звучит. Я верю. Вы сможете. Работайте. У вас всё получится. Но верьте мне, я ухожу не из-за этого. Я не жертвую собой ради вас. Это было бы оскорбительно для вас  и глупо с моей стороны. Просто обстоятельства сложились так, что я не в силах больше жить. Не в силах ждать. Когда придёт это честное время. Всё враньё.  Просвета нет, а ждать, ждать, ждать, когда придёт настоящая жизнь. Без вранья и лукавства, и, в конце концов спиться – это не по мне. А спиться я могу быстро. Я знаю и не хочу.               
                Прощайте!!! Я всегда вас любил! И верил!!!               
                С. Кузьмин».
    Серёга стал с силой бить себя по морде.
- Дурак я, дурак!!! Подлец и паскуда!!! Друга подставил!!! Козёл!!! Скотина!!! Сука!!! – И он зарыдал в истерике. Я дал ему немного поплакать и резко крикнул.
- Заткнись, Серёга, ты ни в чём не виноват!!!
     Он успокоился минуты через три. И тогда, я, тоном не терпящем возражения, сказал.
 - Читай Лавровское.
      Серёга раскрыл конверт и, всхлипывая, начал.
                « Олег Алексеевич!   
      Мы ехали к вам с надеждой, что будем работать по 24 часа в сутки. Что нас будут занимать и будет много интересной работы. Так во всяком случае вы нам обещали, когда приглашали в театр. От театра мы просим одного, чтобы он как можно чаще занимал нас в спектаклях. И ещё. Давал нам хоть немного на пропитание. Ведь нам больше негде  взять денег на жизнь. Но главное не это. Главное это работа. Роли. Дайте больше работы! А нам предлагают ждать. Чего?! Когда нас узнают?! Но как можно узнать человека, если не видеть его? Как можно узнать актёра, если не выпускать его на сцену? Если не давать ему ролей? В массовке актёра не увидишь.
     Мы готовы работать в паре с любым «стариком», с которым вы поставите нас на одну роль. И в честном соревновании отвоевать своё право на работу. Право на роль. Дайте нам попробовать себя. Дайте нам поработать. Я говорю не о себе. Про себя я всё решил. Я говорю о ребятах. Они голодают и в прямом и в переносном смысле. И без ролей и без денег. Вы должны им помочь. Я вас прошу!
     Вы хотите создать новый театр?! Обопритесь на ребят. Они не подведут. Я их видел на сцене. Я знаю их  в жизни. Они не подведут, если с ними по-человечески.
     Очень хочется работать! И есть!
                С. Кузьмин»
Я не стал ждать, пока Серёга начнёт истерику. Я заорал сразу.
-  Заткнись Серёга, сегодня не надо делать выводов! Мы слишком устали! Читай последнее!
     Серёга сморщился, переборол себя, и сказал.
- Не буду! Это личное. Я чужие письма не читаю.
- Слушай ты, интеллигент вонючий. – Разозлился я. - - Теперь всё, что касается Сени – это наше! Понял?! Твоё и моё! К тому же я должен понять роль нашей примы во всей этой истории.
       Серёга, с большой неохотой, но, всё-таки, вскрыл конверт.      
- А здесь только стихотворение.
- Читай.
-              Ты мне снишься ночами
 В белом платье из роз.
 Мы на лодке качались
 Пели птицы с берёз,
Что-то тихо шептали
Губы в шуме волны
И глаза улыбались
В синем свете луны.
Руки нежно ласкали
Завитки над ушком.
А потом целовались
Позабыв обо всём.
Были сброшены туфли,
Были сняты шелка,
И косынку, игриво,
Уносила река.
И красиво струились
Косы ив на воде…
Мы с тобою простились.
Вещий сон – быть беде.
- Это его  стихотворение. Догадался я. Дата есть?!
- Есть. Две недели назад.
- Две? Он её любил. Чёрт! Какие мы дураки. Он её любил, а мы ничего не знали.
- Я догадывался. – Сказал Серёга.-  Я видел, когда он возвращался. Всегда такой радостный.  Я только не знал к кому он ходил.
- Да?! Видел?! А мне не сказал. Тоже мне друзья. Ладно. Не до обид сейчас. Что же было последней каплей? А?
- Не знаю, – набычился Серёга, но я уже не обращал внимания на его обиды.
- Слушай, глянь в бумагах. Может, там что-нибудь найдём.
    Серёга стал читать в обгоревших остатках. Там были куски рифм, строфы, довольно злые эпиграммы, планы, задумки. Всё то, что остаётся от любого поэта. Оказывается Сеня неплохо писал и, скрывал. Стеснялся что-ли? Но всё это было не то. И вдруг Серёга прочёл.
       «Теперь прощай, скажу тебе
Жить без тебя мне будет сложно.
Я б отдал жизнь твоей судьбе,
Но быть вторым мне невозможно.
- Стоп! Дата есть?
- Да. – Глухо сказал Серёга. Он уже всё понял.- Накануне.
- Вот! Вот оно! – Я вскочил с раскладушки, и в волнении зашагал по комнате. – Вот! Я чувствовал! Чувствовал!
- Но ведь это только стихотворение, - возразил мне Серёга, - его просто так можно написать.  Не обязательно про себя.
- Нет, нет, я знаю. Стихи так просто не рождаются. Это всегда твоя жизнь. Пошли. Отнесем ей письмо.
- Сейчас?! – Удивился Серёга. Ты знаешь, где она живёт?
-  Ирка в театре!
- Чего она там делает в 12 ночи?
    Я саркастически посмотрел на Серёгу.
- Ну, что она может делать в 12 ночи в театре с Лавровым вместе?! Репетирует. Пошли! Только надо сделать так, чтобы она рассказала нам всё сама.
- Как это сделать? – Спросил Серёга.
- Надо придумать.
     Мы придумывали не долго. Решение пришло почти сразу. Несколько манипуляций и из Сениных чёрных трико получились два превосходных ку-клус-клановских балахона с прорезями для глаз. Чтобы нас не узнали по одежде, Серёга надел Сенину кургузую куртку (Она скрыла его фигуру до колен), а я Сенин длинный плащ. 
Мы пошли к театру. Он был тёмен.  Только в каморке у вахтёра горел свет.
- Ну?! -  Сказал Серёга. – И что дальше?
         Я не знал, что ответить ему. Я почувствовал себя виноватым.
- Давай подождём , а? – попросил я его. – Я чувствую, чувствую, что они здесь.
         Мы постояли немного под фонарём. Несильный, но довольно противный ветер, пронизывал наше небогатое одеяние и доставал до костей.
- Слушай, давай хоть спрячемся куда-нибудь – сказал Серёга, - раз уж мы в грабителей играем.
        Недалеко от театра находилось полуразрушенное здание. Оттуда хорошо просматривался весь театр, и пройти незамеченным было практически невозможно. Устроившись поудобнее в развалинах, мы принялись ждать.
      Говорят, что раньше это были торговые ряды. Сюда съезжались люди со всего города, чтобы что-то купить. И каждый находил здесь то, что ему нужно. Они были построены из добротного кирпича на народные деньги. Довольно долго служили обществу, но видимо что-то случилось с миром, катаклизм какой-то, или торговать стало нечем, или…. Не знаю. Но с двадцать пятого года торговые ряды, указом Совнаркома, закрыли, торгующий народ разогнали, обнесли ряды деревянным забором на котором  повесили табличку
« Охраняется Государством» и с тех пор реставрируют. Местные жители потихоньку разбирали этот «памятник архитектуры» на собственные нужды. Стены разобрать им не удалось, ведь построены ещё в девятнадцатом веке и на совесть, но рамы, двери, всё деревянное – было выломано и унесено. Наверное, на реставрацию.
Ждать нам пришлось недолго. Мы ещё не успели окончательно замёрзнуть, как в кабинете Лаврова ( второе окно от угла) загорелся свет.
-  Вот! Видишь?! – Окликнул я Серёгу, - Видишь? Я чувствовал, чувствовал! Ну, теперь уже скоро. Слушай. Выйдем в самый последний момент. Хорошо?! Чтобы он не успел к нам присмотреться.  Значит так, Серёга, мы грабители.  Но драка нам не нужна, ты понял? И шум нам тоже не нужен. Играем небольшой спектакль – ограбление. Если получится, прогоняем Лаврова, отводим Ирку в тёмное место, и заставляем её говорить. Если Лавров не струсит, быстро ретируемся. Всё понял?!  Теперь так, я заведу разговор, остановлю их, а ты вон через то окно, кустами зайдёшь сзади. Всё понял? Только я тебя прошу, если почувствуешь, что назревает драка, не ввязывайся. Лучше смоемся. Там, потом, что-нибудь придумаем. Главное, чтобы он нас не открыл.
    Они вышли довольно быстро. Мы даже толком не успели подготовиться. Они шли в нашу сторону, по дорожке, медленно, в обнимку, как двое влюблённых.
- Вот они, голубчики мои, шёпотом проговорил я, чувствуя приятное волнение, как перед выходом на сцену. – Сейчас, Серёга, сейчас. Подпустим их поближе. Ну, я пошёл. – Я рванулся к окну. – Ах, чёрт! Маску! Серёга, маску!
- Блин, горелый! – Стукнул себя Серёга по лбу и тоже стал натягивать маску на свой длинный нос.
     Ждать было некогда. Они подходили вплотную. Я выскочил в окно и пошёл к ним на перерез. Но, они не замечали меня. Они были погружены друг в друга. Что делать?! Надо что-то делать?! Надо окликнуть их, что-то сказать. И голос! Надо изменить голос.
- Эй! – Прохрипел я. – Закурить не найдётся?!
     «Как в плохом детективе», -  обругал я себя.
- Не курю, - беспечно  ответил Лавров, не отрываясь от Ирки. Он видимо ещё не понял, что мы ему готовим.
- Плёхо! – Проговорил я с восточным акцентом. – Лучше бы ты куриль!
    Лавров оторвался от Ирки, увидел  наконец-то  меня и остановился. Я стоял у них на пути, молчал и не двигался. В коленях была противная дрожь. Он смотрел на меня. Невысокого роста, коренастый, широкоплечий. От его фигуры веяло силой.
 « Если он начнет драку, мне с ним не сладить.- Подумал я. – Я его плохо вижу в темноте и без очков. Где же Серёга?»
- А ну, пошёл вон! – Угрожающе сказал Лавров. – Или я вызову милицию!
- Чо?! – Нагло спросил я, подражая уркам.
- Я сейчас милицию вызову! – Закричал Лавров и рванулся  к театру. 
- Милисию!! – Завизжал, подоспевший Серёга. Он поднял гипсовую руку для удара. И храбро пошёл на Лаврова. -  Я тебе покозю милисию.
    Лавров оторопел. Он заметался между мной и Серёгой и, вдруг, упал на колени.
- Ребята, берите всё. Только не бейте.- Умоляюще попросил он.
- Чо у тебя в сумке? – Поинтересовался Серёга.
- Сейчас, сейчас. – Повторял Лавров, перевернув сумку и судорожно высыпая содержимое на асфальт.
- Во, а говориль не куришь. – Сказал я, увидев выпавшие сигареты. Он подал их мне  дрожащими руками.
- Коселёк?! Дай сюда. – Сказал Серёга.
- А это ты чо носишь? – Сказал я, ногой  расшвыривая книги. – Детективы?! Анжелика?!
- Нет, нет. Это пьесы. Вам неинтересно. Их не продашь. Это Чехов, Мольер. Вам неинтересно.
- Фи-и! Мольер. Артист что-ли?
- Да, да, актёр. Всё. Больше ничего нет.
- Ну, и проваливай отсюда, – приказал Серёга.
- Пойдём, Ирочка, -  он поднялся с колен.
- Куда?! Краля с нами останется. А ты пошёль отсюда.
- Нет, нет. Мы вместе.
- Кому сказано, – заорал на него Серёга, и вновь поднял гипсовую руку для удара. Лавров стал отступать. Ирка, всё время спокойно наблюдавшая за ползающим в луже Лавровым, тут не на шутку разволновалась.
- Ребят, не надо, а? – Тоскливо попросила она. – Олег Алексеевич!
- Я сейчас, сейчас. – Подскочил он к ней и, как ему казалось, шёпотом проговорил. – Я сейчас милицию, а ты время тяни.
     И побежал вдоль по улице в другую сторону от милиции.
- Ну, - Строго приказал я. – Пошли краля.
- Куда? – Спросила она.
     Я помолчал, выдерживая паузу.
 - На пристань. Не здесь же это делать. Иди вперёд.
     Мы с Серёгой пошли следом за ней, по ярко освещенной площади мимо театра. Какая же она всё-таки. Стройная, высокая, волосы, как снег, тяжёлыми прядями падали ей на спину и до половины скрывали её точёную фигуру.
- Слушай, - прошипел Серега. Я от волнения ослеп на один глаз. Ни хрена не вижу. Правым вижу, а левым нет. Так  бывает?
- Маску поправь, а то ухо в дырку для глаза вылезло.
- Вот зараза…. А я думал…
     Мы спустились к реке. Ирка прижалась спиной к фонарю и спросила нас с тоской и надеждой.
- Ребята, может не надо?! У меня это только что было.
- А мы два года не нюхали, – отрезал я.
     Она дрожащими пальцами начала расстёгивать плащ.
- Ну, ты и сука, – сказал Серёга, снимая маску. – Цыкнули на неё, она уже и готова.
- Ребята, это вы?! – Радостно узнала она нас, и зарыдала. - Это вы?! Милые мои! Это вы? – Слёзы текли по её лицу. Ноги не держали её. Мы усадили её на скамейку. Она говорила не останавливаясь. – Вы?! Вы, сволочи! Что же вы натворили, суки! Паскуды! Разве так можно?! Подонки. Ведь это грабёж. Вас же посадят, падлы, паскуды. Что же вы теперь делать будете?
- На, читай.
- Что это?
- Письмо. Письмо от Сени.
- От кого? – Она быстро  вскрыла конверт. - Я ничего не вижу, здесь темно. – И подозрительно спросила. – А вы читали? – Мы не ответили.- Значит, вы всё знаете?
     Мы молчали. И тут она снова психанула.
- Да!!! Да! Я сделала это! Сделала! Ну, и что?!!! – Она выдохнула. С трудом нашла сигарету, закурила, и начала. – Что? Что мне мог дать Сеня? Молодой, красивый, большой и…. нищий. Что он мне мог дать? Что?! – Она говорила отрывисто,  нервно, но с какой-то затаённой убежденностью. – Отец – токарь. Хороший токарь. Всю жизнь у станка. С малолетства. Чего он добился? Чего?! Сверхурочные работает как проклятый, а толку? Мать учительница. Ночами тетрадки проверяет, как дура. Ей бы с мужиком … Отца приголубить… А она тетрадки…     «Семья хорошая, трудолюбивая!  Из-за этого у них достаток.»  Дом, дача… Дача… Весной пахать, осенью в грязь картошку копать. Свой дом. Свой – с печным отоплением. Вечная сажа. И топить ведь надо. Зимой лишний раз в сортир не выйдешь! Говно примерзает. « Зато не голодаем.» Не голодаем, это точно картошка всегда есть своя. А к тётке в Киев пятый год выехать не можем. Денег нет!
«Семья хорошая, не пьющая, честная.» Да уж мы честные. Магнитофон и тот купить не можем. Заезженные пластинки слушаем. И так всю жизнь?! Копейки считать?! Ненавижу. Лучше один раз в жизни  в грязи искупаться… Один раз!  Но потом жить нормально. По человечески. В нормальном городе. В нормальной квартире. С унитазом!! 
Она нервно затянулась.
- И что? Ну, искупалась, дальше-то что?!
- А дальше… Я актрисой стану. В другой город уеду. В нормальный город, в квартиру…
- С унитазом, да? – Подсказал я ей.
- Да!  С унитазом, - зло подтвердила она. – А что? Завидно?!
- Да где же ты видела актёров с унитазом? – Заинтересованно спросил Серёга.- Скольких знаю, все живут как мы - в общагах. А у нас мало общаг с унитазом. Или в лучшем случае в коммуналках.
- Вы неудачники, – отрезала она. – И всегда так жить будете. А нормальные актёры – живут в нормальных квартирах.
- А ты нормальная актриса?!
- Я стану ей!
- Так ведь учиться надо. Чтобы актрисой стать надо учиться.
- Слышали, слышали. Актёр работает даже когда спит. Слышали. Вы все чокнутые со своим Сеней. Выйти на сцену и сказать слова вот всё что нужно. А логика образа, сквозное действие, движение души, игра без текста… Всё это чушь. Никому не понятная да и не нужная никому. Ну, что такое игра в паузе? Молчи и молчи себе.
-  Это кто ж такую «гениальную» теорию тебе рассказал? Или сама допетрила?
- Лавров!- Сказал Серёга, ткнув в неё пальцем.
- А что Лавров?! Что вам Лавров?! – Взъярилась Ирка. – Вам бы поучиться у него, а не спорить  с ним. Вы посмотрите какие он спектакли ставит. С такими актёрами и такие спектакли. Он гений! Просто гений! Он из любого человека с улицы может сделать превосходного актёра.
     Мы расхохотались.
- Смейтесь, смейтесь,- продолжила она. – Так и будете в массовке бегать пока другие будут главные роли играть.
- Я тебя сейчас ударю! – Рассвирепел Серёга.
- Стоп!!! – Заорал я. – Не туда! Меня сейчас другое волнует. Что у тебя было с Сеней?
- Всё было!!! Всё!!! Но это не ваше собачье дело!
         Я не сдержался. Я схватил её за грудки и, притянув её красивое лицо вплотную, угрожающе прошипел.   
- Слушай ты – бабочка, летящая  на свет! Всё что связано с Сеней – это наше дело. Моё и Серёгино, понятно?!  - И толкнув её на скамейку, продолжил. – На тебе кровь! Из-за тебя  умер наш друг! Ты это прекрасно знаешь!
        Она изменилась в лице. Глаза её забегали по нашим лицам.
- Не-ет! Это не я!!! – Завизжала она.-  Я здесь не при чём! Это  несчастный случай!
- Чего ты верещишь, как свинья недорезанная?! Заткнись! – Оборвал её Серёга.
    Она сбавила тон.
-  Это несчастный случай. Он сорвался со стула. Случайно!!!
- Да, да, - перебил я её, - написав предсмертные письма, и, укрепив электрический провод так, чтобы он выдержал его девяносто килограмм.      
- Ребята, поверьте…- у неё перехватило горло. Слёзы вновь побежали по её щекам. Блин, может она действительно актриса? Если умеет так притворяться? – Честное слово… Он пришёл… Начал права качать… Устроил скандал….  Оскорблял…
- Врёшь! – Сказал Серёга. – Я вижу.
- Сеня не мог тебя  оскорблять, - сказал я. – Он тебя любил.
        Она снова захныкала. Немного похныкала, надеясь на  то, что мы её пожалеем.  Мы молчали. И тогда  она начала говорить.
- Да. Любил, - она говорила каким-то глухим голосом. Я чувствовал, что она говорит правду. Слова шли от души. -  Он пришёл. Просил, чтобы я всё бросила. Отказалась от всего. Сказал, что мы поженимся. Сказал, что самое страшное для него обман. Обмана он не переживёт. Тогда я ему и сказала всё. Без обмана. Лавров мне сейчас нужнее. Он выслушал. Как-то странно улыбнулся и ушёл. Я не стала его останавливать. Я не знала что он такой дурак.
   И она зашмыркала носом.
- Когда это было? – Спросил я?
- Где-то за неделю до его….  А больше я его не видела. Поверьте. Это правда!!
    Мы молчали. Она шмыгала носом. Потом я спросил.
- Слушай, Ирка, прости за нескромность, а сколько времени длились ваши отношения с Сеней?
- Ну, около месяца.
- Как же вам удалось скрывать их, что даже мы не заметили?
- Это я настояла. Я от него сразу потребовала, чтобы в театре никто не знал. С самого начала потребовала,  да я и не думала, что всё зайдёт так далеко. Красивый мальчик. А оказался - зануда.
- Что? С Лавровым веселей?! – Зло спросил Серёга.
-И Лавров и директор – просто трамплин, - раздумчиво сказала она, пусть дадут мне парочку главных ролей, а там пошлю я их к какой-то матери.
- Не фига себе, так ты ещё и с директором?! – Вырвалось у Серёги. Разозлённый Серёга был всегда бестактен.
- Подожди, - остановил я его. – А директор-то тебе зачем?            
-  Лавров не хочет ругаться с директором, – ответила она всё так же раздумчиво. – У этого бывшего майора большие связи среди «отцов» города. А Лавров только «И. О.» ещё не утверждённый. Вот такие дела. – Закончила она и спросила.- Ну, что всё выведали или ещё что рассказать?
- Нет. Всё и так ясно, - подвёл я черту. – Постоянное недоедание. С детства. Нет денег. Нет работы. Нет просвета в жизни. Нет надежды. И враньё. Всегда враньё. И ты тоже. Ты была последней каплей. Хотя и не виновата.
- Все мы виноваты, - глухо проговорил Серёга. – Заботимся только о себе. Он мог стать великолепным актёром… А мы не сберегли. Всё разошлись. Я вымыкаюсь.
     Она грустно пошла в темноту.
- Да, кстати, - донёсся её голос оттуда. – Не слишком откровенничайте  с Георгием Ивановичем. Он стучит на вас Лаврову.
    И уже уходя, попросила.
- Ребята, проводите меня домой. Я боюсь.
- Стучит?! – Воскликнули мы. Зачем ему это нужно?!
- Иначе его отправят на пенсию.
      Мы проводили её домой. Молча. 

    26 октября. Вчера был очень длинный и трудный день. И морально и физически. Сегодня не лучше. Пошла какая-то чёрная полоса.
   Мы проснулись сегодня с трудом. Чуть не проспали разминку. Быстро оделись и по дороге в театр зашли в кулинарию и, впервые за месяц позавтракали. На Лавровские деньги. Хватило на два кофе и булочку. После нескольких суток голодания этот химерический завтрак исчез в наших пустых желудках словно и не бывало. Спустя десять минут по выходу из кулинарии, мы не смогли дать себе честное слово, что мы туда заходили и
что-нибудь там ели.
    Войдя в театр, мы сразу почувствовали, что что-то произошло. Казалось сам воздух был наэлектризован до предела. Это заставило нас пережить несколько неприятных минут.
- Что-нибудь случилось? – С деланным равнодушием, спросили мы у пробегавшего мимо зав.труппой М. Караваева.
- Да. Случилось. Идите быстро на сцену, там всё узнаете, - строго сказал он и побежал по коридору.
    Это меня немного успокоило. Мы прошли на сцену, где обычно по утрам танцевально-разминались. Там была в сборе вся труппа. Все сгрудились вокруг Юрика, а тот захлёбываясь, со страстью им что-то вещал. Все причмокивали, качали головами и громко выражали полное сочувствие.
     Недалеко, у портала, как-то отчуждённо стояла Ирка. Мы подошли к ней. Она не отстроилась. Она продолжала стоять, как будто вчера ничего не произошло. А Юрик продолжал митинговать.
- Пятеро! Двое были с дубинками, обёрнутыми белыми тряпками, толщиной в руку. Остальные, думаю, были с ножами. Избили! Отобрали всё, что было  у человека. Сняли фирменную куртку и спокойно ушли.
     Все опять с сожалением зачмокали и кто-то спросил.
- А где это случилось?
- Да прямо у театра!
- Здесь же до милиции два шага.
- Да! Вот про это и говорю, - Вновь заговорил Юрик. – Под носом у милиции. С нашей милицией можно всё, что угодно творить. Ну, подумайте, в двух шагах от нашей «родной» милиции избивают человека. И не просто избивают, а долго бьют. Потом раздевают и спокойно уходят. А  милиции всё по фигу…. Они даже дело не хотят заводить….
- Что это за детектив он рассказывает?- Спросил я тихо у Ирки.
- Лаврова вчера избили и ограбили, - так же тихо ответила Ирка.
- Да-а. Как интересно…- сказал Серёга. – И сильно ведь избили. Прямо палками. У-у! Обернутыми белыми тряпками. Он что теперь в больнице? Или дома отлёживается?
- А почему пятеро? А не шесть или восемь? – Ухмыльнулся я.
- Это не про вас. Он говорит, что вернулся с милицией за мной, но нас не нашёл. А когда милиция уехала, на него и накинулись. Снова.
- Да ты что?! – Не поверил я.- И много взяли?
- Всё что было. Пол получки и фирменную куртку.
- Ну да. Куртка фирмы «Луч» город Самарканд. Это же почти Карден. Куда ты её дел грабитель?! – Прошипел, издеваясь,  Серега.
- Слушай, Серёга, а вот интересно, какой же у него оклад, если пол получки всего на два кофе хватило?
- И булочку, - съязвил Серёга. – Не забывай.
       А Юрик всё вещал.
- Нельзя допустить, чтобы наша «доблестная» милиция с преступной халатностью относилась к грабежам на улице! Я предлагаю написать ноту протеста в исполком, горсовет и районному прокурору.
- И в газету….
- Да, правильно, - подхватил Юрик. – Главный режиссёр театра в любом городе…. Это не простой человек. Он всё ж  таки главный режиссёр. Лицо публичное. И грабить его никто не имеет права. А милиции надо надавать по шапке. Они заодно с преступниками. Они в союзе с китайской и чеченской мафией. Одни грабят и насилуют, а другие их покрывают. А деньги делят пополам. Китайцы и чеченцы давно разделили город  на районы влияния.. Днём они торгуют на рынке, спекулируют своим товаром, а ночью занимаются разбоем. Это не для кого не секрет. Страшно отпускать детей на улицу. После одиннадцати…. Мы требуем, чтобы было покончено со всем этим разбоем. Иначе мы сами…
 Да мы просто будем вынуждены….
- Правильно, правильно…! – Закричали все.
- А я предлагаю, - выскочил вперёд Караваев, -  помочь Олегу Алексеевичу. У человека несчастье. Ему же надо на что-то жить?!  И мы, как его друзья и коллеги,  не можем остаться в стороне.
    Хор дружно поддержал Караваева.
- Правильно, правильно. Не можем! – Загомонила толпа.- Собирай со всех! Заведи список и собирай, кто сколько может.
     У Караваева откуда-то появилась бумага и ручка.
- Я первый сдаю свои двадцать пять рублей, - сказал он, и что-то записал на бумаге.
- Два кофе и булочка уже окупились с лихвой, - пробубнил Серёга.
     Все полезли в карманы и сумочки. Замелькали купюры не ниже четвертака. Нам сдавать было нечего.
    День получился выходной. Никто не работал. Репетиции отменили. Все бегали, писали петиции, собирали подписи, деньги, митинговали, морально поддерживали главного режиссёра.
    Мы сидели в своей гримёрке и чего-то ждали. Не было никаких желаний. После всех этих событий была какая-то пустота.
    Зашёл Георгий Иванович, и ласково улыбаясь, сказал.
- Я тебя поздравляю, Сергей, с ролью. « Старшего полицейского» теперь будешь играть ты. Уже приказ вывесили.
- Ну, и что?! – Не поблагодарив, отмахнулся Серёга.
- Эх, молодёжь, - с сожалением сказал Георгий Иванович, вы не понимаете своего счастья. Один такой маленький эпизод со словами в сезон и больше ничего не надо. Значит, ты нужен театру. Значит, до конца сезона ты можешь быть спокоен. Тебя не выпрут из театра.  Ну, ничего. Ничего. Всё приходит с опытом.
- Да плевать я хотел на ваш театр!!!
- Серёга!- Я попытался его урезонить.
- Что Серёга? Что!? Серёга!!! Театр, где сами не работают и  другим не дают? Театр, где все заняты одним – как угодить главному режиссёру. А тот в свою очередь занят только тем, как заморочить голову подчиненным придуркам своими сладкими речами. А всем вместе им наплевать и на театр и на искусство в целом. Глубоко наплевать!!! Всем!! Всем!!! Да пошли вы все тогда в жопу! С таким театром!
    Он отвернулся к окну. Наступила тишина. Георгий Иванович выдержав паузу, сказал, как будто ничего не случилось.
- Да. А как вы относитесь к этим событиям? 
- К каким? – С недоумением спросил я.
- Ну, к этим. К чеченской мафии?
- А почему вы решили, что это были именно чеченцы?
- Так ведь они говорили с акцентом.
- С чеченским? – Уточнил я.
- Ну… С чеченским и китайским. Эти акценты трудно перепутать. Нет! Гнать их надо с нашей земли,- убеждённо сказал он.- Всех этих чёрных, жёлтых…. И жидов тоже. Гнать! Житья от них нет. Куда не сунься, за что не возьмись везде евреи. Сплошные евреи. – Он направился к выходу.- Да, кстати, я за вас отдал Лаврову по двадцать пять рублей. А то неудобно. Все сдают, а вас в списке нет. Расценит как оппозиция. Я недавно рыбку продал, деньги пока есть. А с получки вернёте. Я ведь понимаю. Сам такой был. Не грустите. Я понимаю. Терять товарища трудно. Но надо жить. Ну, я пошёл.
    Всё-таки он милый человек, хотя и стукач. А-а. Каждый живёт как может, как получается. Каждый молится своему богу.
- Всё хватит! – Не выдержал Серёга. – Пошли отсюда. Видеть эти рожи не могу.
- Куда пойдём?
- Напился бы я сейчас до поросячьего визга, да денег нет. Пойдём работать. А то так свихнуться можно.
      Мы ушли в общагу и снова начали репетировать падение мёртвой птицы. Чтобы не случилось, а Серёге играть её всё равно придётся.  Ведь до конца сезона надо всё ж таки доработать. Чтобы Серёга ничего не сломал, мы принесли все матрасы и положили их под балкон. Все три одеяла мы связали вместе и с одной стороны привязали их к стене дома, а с другой я взялся за оба конца в растяжку. По нашим расчётам это должно было предотвратить Серёгу от травм. Если он промахнётся мимо одеял, удар смягчит три наших матраса.
   Он не промахнулся. Он ухнул в одеяла как мячик на батут.
- Прости, Серёга, можно, конечно, и так. Это нормально. Но, пойми меня правильно, мне не безразлично, как это будет выглядеть на сцене. Это твоя первая роль, хоть и хреновая. Но мне хочется, чтобы ты сделал её классно.  Нет. Того что было тогда нет. Сейчас ты как лягушка – путешественница, оторвавшаяся от уток. Такая большая, смешная лягушка.
- Я знаю почему, - сказал Серёга. – Ты видишь мой полёт. Это мешает тебе представить мёртвую птицу. Ты не смотри на меня. В спектакле же я буду за кулисами.
- А как же я тебя ловить буду?
- Ничего не промахнусь.
    И он прыгнул ещё раз.
- Это лучше. Гораздо лучше. Давай оставим так. Ты состояние запомнил?
- Нет, - сказал Серёга, - не то. Я сам чувствую, что не то. Почему получилось тогда? Тогда было неожиданно, а потому и страшно. Вот всё и случилось. Надо изменить обстановку. Пошли на другую сторону дома.
- Ты что?! Там же обрыв.
- До обрыва метров 6-7. При всём желании не долечу.
- Серёга не надо. Серёга подумай. Всё и так нормально.- Попытался отговорить я его. Но он был неумолим.
- Заткнись. Там возле стены бугор почти до окна значит высота примерно одинаковая. А до обрыва я не допрыгну.
    Мы перенесли матрасы на другую сторону. Я привязал одеяла и стал ждать. Серёга открыл окно и залез на подоконник. Нет, было не очень высоко.  Первый этаж от времени почти врос в землю так что получилось чуть выше того откуда он уже прыгал.
- Отвернись! – Крикнул Серёга с окна.
   Я отвернулся. Было тихо. Великая русская река величаво несла куда-то свои тёмные воды. Чёрные тучи, низко склонившиеся над ней, готовы были пролиться холодным дождём или снегом.
- Прозвучал выстрел… - сказал я сам себе.
    И вдруг, неожиданно для себя, услышал протяжный, тоскливый, мёртвый крик какой-то большой птицы, шум ломающихся веток сухой берёзы, которая стояла на краю обрыва, и, где-то там внизу, под ногами, сильный удар о землю. Я отшвырнул одеяла и бросился к краю обрыва.
- Серёга, ты живой?! – Закричал я.
- Живой, - отозвался Серёга.
    Я скатился по косогору к нему.
- Ну, как? – отрешённо спросил Серёга.
- Это гениально, Серёга! Гениально! Честное слово! Ты будешь великим актёром!
- Это хорошо, - сказал Серёга. Он лежал не двигаясь и с тоской смотрел на тёмные воды Великой русской реки. На маленький, испачканный баркасик, который с трудом упираясь, тяжело пыхтя, из последних сил тащил огромную баржу, доверху заваленную каким-то мусором. Перед мостом баркасик натужно загудел. Гудок у него был какой-то дребезжащий, надломленный.
- Всё. Сломался.
- Кто сломался? Серёга, что с тобой? Ты ушибся? У тебя болит что-нибудь?
- Практически ничего, - спокойно сказал Серёга. – Я просто не чувствую ног.
    Я потрогал его ноги. Это были ноги мертвеца. 
 
  31 октября. Я в растерянности.  Я не понимаю, что происходит. С приездом сюда были такие радужные надежды, но всё валится. И всё так страшно. Сначала Сеня. Теперь Серёга. Но почему? Кто виноват? Чем мы провинились? Чем?!!! Почему?  Почему всё так страшно?
    Серёга сломал себе позвоночник. Хирург, упаковав его в гипс, попытался оставить надежду.
-  Ничего, ничего, молодой человек,- сказал он, - это не смертельно. Полгодика, ну может  быть,  годик и снова будете бегать. Попомните мои слова.
    Но мы-то с Серёгой знали – это конец.  Серёге никогда не выйти на сцену. Никогда!!! А врач?! Да что он понимает в жизни? И что он понимает в театре?!  Этот старый, добрый дедушка.
    Сегодня, прощаясь со мной в электричке, Серёга сказал.
- Всё. Теперь ты один…. В этом болоте…. Тебе некому прикрыть спину. И всё же. Всё же. Я тебя прошу – выдержи! Я знаю, что это тяжело. Но, докажи этим тварям, что мы можем работать. Вернее… Что мы могли работать. Могли что-то на сцене. Докажи этим сукам! Сделай так, чтобы они все ахнули. Ты можешь. Я знаю. Работай за всех нас. У тебя получится. Только не сдавайся. Я тебя прошу, не сдавайся!
   Я молчал. Я не знал что сказать. Я просто смотрел на него. Такого родного, такого маленького и такого… больного.
   Его мать – строгая женщина с уставшими глазами – легко подняла гипсового Серёгу и унесла в вагон. И уже из вагона, через окно, Серёга проорал мне.
- А летом обязательно приезжай!  Слышишь?!  Я тебя буду ждать! – И тихо добавил.- У меня  теперь времени будет много. – Это я прочитал по губам.
    Его поезд ушёл. Я остался один на перроне. Под противным, хмурым, холодным дождём. И тоска…. Чёрная, глубокая тоска нахлынула сразу.  Я вышел на привокзальную площадь. Город был передо мной. Весь. Тёмный, тоскливый городок. Справа вдоль улицы тянулся серый, бетонный забор, какого-то завода. Слева длинными рядами шли пятиэтажки. И только мост, этот огромный, бетонный мост, через великую русскую реку был ярко освещён, и  как маяк давал возможность дойти до гавани. И тут я понял. Я всё понял про свою жизнь. Всё.  Я в яме. В чёрной, глубокой яме. Туда сливается вся грязная вода. И я в ней тону. Я сам не выплыву. Как не трепыхайся.  И никто, никто мне не поможет. Кто мог мне помочь, поддержать -  их уже нет.  Никого нет рядом.  Как выплыть?! И куда плыть?! Везде осклизлые стены.   
    Что же теперь делать?! Что?!!   
- Стой! Остановись!!! – Сказал я сам себе.- Подумай. Может ну её на фиг?! Может ….
      Я ушёл в зал ожидания. Там было теплее. Сел в самый дальний уголок и стал анализировать. Мысль перепрыгивала с одного на другое, рвалась и металась. Я никак не мог сосредоточиться.         
     Нас было трое. Трое! Мы думали, что все актёры - братья. Добрые, честные, отзывчивые. Ведь мы все занимаемся одним делом.
    Что позади? Голод, тоска, бестолковость и ненужность. Зачем же нас тогда приглашали? И потери. Сплошные потери. Страшные потери.
     Сеня. Сеня-я!!! Темнота, глупость, ненужность.   
     Серёга. Мой маленький Серёга. И тоже темнота. И тоже глупость.
     Они месили голыми ногами глину с осколками стекла. Ступени, построенные из этих кирпичей, ведут в никуда. По ним можно идти? По головам можно идти?! По крови?!!! Куда они могут привести?!
     Что впереди? Не вижу. Не вижу просвета. У-у-у-у!
     Может бросить всё? Вернуться в деревню? Получу права, начну водить трактор. Ведь живут же так люди. С февраля по октябрь в поле. На работу затемно, с работы затемно. И всегда с «горячим чувством выполненного долга». У-у-у-у!
      Перед кем?! На столе всегда тарелка горячего борща, бутылка самогонки. Салат. В общем, сытость.
    По выходным веселье за околицей. Сначала пьянка, потом драка, потом шептанье при луне, горячее лобзанье и…. И так всегда. Всю жизнь.  У-у-у-у!
   Женюсь на Вальке. Родим кучу детей. Построим дом. Купим мотоцикл. И всегда у тебя в постели будет пышная, тёплая жена. Готовая на всё. Утром в поле пашешь, вечером домой. Борщ, самогон, жена. И так всю жизнь. У-у-у-у!
    Чёрт, а ведь выхода нет.
    Дождь кончился. Я запахнулся в свою кургузую курточку и  побрёл по улице к мосту. На обочине у коммерческого ларька возле третьей пятиэтажки стоял « Мерседес». Он был весь залит грязью. Весь. С крыши до колёс. Механические дворники с трудом смогли расчистить небольшие отверстия на лобовом стекле. Комья грязи на дверцах, на крыльях, наросты под бампером. Трудно было даже определить какого он цвета. И всё же. Его благородство, осанку, грациозность не в силах была испортить даже грязь. В каждом движении его корпуса угадывалась королевская кровь. Нет. Как ты не старайся, но голубую кровь не спрячешь под костюмом нищего.
   Из ларька вышел молодой балбес с полной сумкой, позвякивающей чем-то стеклянным, и нагло сев в «Мерседес», хлопнул дверцей. Красавец радостно заурчал и легко рванулся с места, обдав меня, зачарованного, грязью из лужи. Я не обиделся. Это всего лишь дружеская шутка любимца.
    Я всё равно добьюсь своего! Пусть хоть сорок Лавровых встанут на моём пути. Всё равно!! Я стану актёром! Я буду играть главные роли. На меня будет ходить зритель. Я добьюсь этого. Любым путём. Любым способом. Добьюсь!  И будет у меня серебристый «Мерседес». Будет! Всё равно! Прорвёмся!!
    При входе в театр я столкнулся с Лавровым. Он поздоровался со мной за руку. Впервые. И сказал.
- Слушай, старик, старшего полицейского придётся играть тебе. Больше некому. Премьера совсем скоро, но я думаю, ты возьмёшь эту рольку. Там всего-то одна фраза. А ты актёр хороший. Я знаю. Ну? Что? Сыграешь?
- Конечно, конечно, - с радостью ответил я.
- Ну, вот и хорошо. Я приказ уже подготовил.
- А птицу?
- Какую птицу? – Не понял он.
 - Ну, птицу… Мёртвую… Чайку … В Чехове? – Преданно заглядывая ему в глаза, униженно попросил я. - Я  смогу. Поверьте.
- Ну, ты что, старик, - обиделся он. – Какую птицу? Её же в пьесе нет. Ты что? Её же убивают далеко.  На озере. Мы даже выстрела не делаем.
    Я почувствовал себя виноватым.
- А как же  Серёга… Он репетировал… - забормотал я.- Роль гвоздь… Приказ о назначении.
- Да чего там мудрить. Чего перекапывать, - не слушая меня, продолжил Лавров. – Чего придумывать лишнего. Сделаем муляж и всё. Так все делают.
- Да, да. Надо перечитать Чехова. Простите, пожалуйста.   
   И в тот же вечер я приступил к репетициям.  Мне стыдно признавать, но все треволнения последних дней куда-то улетучились, как только я получил роль. Пусть даже такую маленькую. Мне дали костюм. От него исходил балдежный запах театра. Особый запах. Запах грима, пудры, нафталина и пыли. Я осмотрел себя в зеркале. Фуражка с высокой тульей была похожа на головной убор французских полицейских. Я их помню по Фюнесовским фильмам. И френч как будто бы нормально. Железные пуговицы советских железнодорожников, нашитые в ряд, превращали легкомысленный пиджак в подобие военной формы. Но брюки были не те. Совсем не те и не туда.
- Да, чёрт с ними,- сказал режиссёр, ставящий этот спектакль.- Ты в самом конце. Зритель не успеет тебя рассмотреть. Крикнешь, и мы погасим свет. Это должно быть точкой. Поехали.
- Сдавайтесь!!! Вы в кольце!! - Заорал я.
- Не так, - сказал мне режиссёр, после небольшой паузы.- Слева. В дверь. Врываешься и кричишь. Но так, чтобы на площади услышали. И так чтобы… Он сделал неопределённый жест руками.- Понял? В общем давай.
      Я ворвался.
- Не так ,- закричал он. – Ты должен войти, будто прорвался через кордон. С боем. И сказать так, чтобы стены рухнули! Это точка спектакля. Давай.
     Я прорвался через кордон и, хлопнув дверью, заорал во всё горло. Сзади, за мной упала, придавив кого-то из монтировщиков, ставка с дверью.
- Не то, - сказал режиссёр. - Чего ты орёшь как недорезанный поросёнок. Надо громко, но веско и со значением.  Это точка спектакля. Так поставь эту точку.
       Я поставил точку. Веско и со значением.
- Нет, - с сожалением покачал головой режиссёр.- Надо… Сдавайтесь!!! Вы в кольце!  А ты Сдавайтесь. Вы в кольце.  В общем, по репетируй. Дома. А завтра посмотрим. Все свободны. 

      2 ноября.  И я начал репетировать.  Есть  я перестал давно, а теперь перестал и спать. Я только репетировал. Я репетировал в театре. Я репетировал дома. Я только и делал, что репетировал, целыми сутками,  но она никак не получалась – эта фраза – так как хотел режиссёр. От обилия задач, высказываемых мне в помощь режиссёром, я совсем запутался. И после каждого выхода нарывался на его злой окрик.
- Не то! Что ты делаешь?! Надо тихо, но чтобы чувствовалось сила и твёрдость. Это должно прозвучать как выстрел из пистолета с глушителем.
- Не то! Это должно прозвучать как горный обвал, а ты визжишь как недорезанный поросёнок.
- Не так!! Мафия должна задрожать от страха, пойми ты это. А твоим криком даже ребёнка не испугаешь. Страшно надо! Страшно!
    Черт его знает, как это надо сказать, чтобы было страшно.
    Всё. Я понял. Мне надо проверить эту фразу на неподготовленном человеке. Чтобы люди не знали, что я актёр и, что это всё понарошку. Чтобы они не знали, что с ними ничего страшного не случится. Это надо обязательно сделать, иначе…. Я могу потерять веру в себя. А это для актёра смерть.

    Не знаю какого числа….  ноября. Я живу как в лихорадке. Иногда не понимаю, пишу ли я про это, или всё  это в моём воспалённом воображении? Я стараюсь не перечитывать…. Боюсь увидеть просто чистые листы в своём дневнике.  И полностью убедиться, что я сошёл с ума. Нет! Это всё было, было!! Просто я не знаю написано ли это ручкой или кроваво-огненными словами выжжено в моём воспалённом мозгу. Но всё равно. Допишу, до расскажу, тьфу, ты чёрт. Не знаю теперь как правильно.
    В общем так.  Утром танцевально разминаемся, потом репетируем мою конечную фразу, а когда заканчивается основная репетиция, я иду в общагу и репетирую один. Вечером одеваю свой ку-клус-клановский балахон и иду проверять на неподготовленных людях.
      Я врываюсь в дома, стоящие несколько особняком, чтобы хозяева не успели позвать соседей, и, грозя бутафорским пистолетом, ору свою коронную фразу. Люди пугаются, верят. Женщины плачут, умоляют пощадить их, обещают отдать всё за жизнь своих детей. Приносят и высыпают на стол свои дешёвые драгоценности. Они думают, что я грабитель. Но я не беру ничего. Мне не нужны их золотые побрякушки. Мне нужны их глаза. Глаза, наполненные слезами отчаяния. Глаза людей, которые  раскаиваются за свои преступления. Глаза людей, поверивших,  что им конец.
     И я уже знаю, что у меня получается. Я видел глаза, наполненные слезами обиды. Я видел глаза людей, поверивших, что им не выкрутиться, что им конец. Но я никак не мог добиться глаз людей, которые раскаялись за свои преступления.
    И всё-таки я этого добился. Именно сегодня это произошло. Вообще, сегодня знаменательный день для меня. Ну, во-первых: это действительно произошло, и я понял, что я актёр, чтобы мне не говорил режиссёр. Во-вторых: за последние несколько дней мне удалось поесть наконец-то. Это вселяет надежду, что я всё-таки выдержу до премьеры. Правда, чувствую я себя несколько неважно. Возможно это последствия последних нервных дней. Сейчас опишу сегодняшний день и лягу спать. Думаю, если высплюсь, то  будет всё нормально.
    Итак. Я ворвался в один дом. Собака надрывалась в конуре, но хозяева не успели опомниться, я бегом пересёк  аккуратно ухоженный парк и, ударом ноги распахнув дверь, очутился у них на кухне.
   Это была не советская кухня. В советском союзе таких кухонь быть не могло. И всё же здесь готовили еду.
      Хозяйка, в красивом китайском кимоно, стояла у плиты и что-то помешивала на большой скворчащей сковороде. Вкусно пахло луком, чесноком и жареной рыбой. Давно забытый запах.  Когда я заорал своё вечное: «Сдавайтесь! Вы в кольце!», она выронила лопатку на мраморный пол и тихо с тоской и страхом проговорила.
- Это всё! Это конец! Я знала, что это когда-нибудь случится. Эх, Вася. Вася. Что же ты натворил?! Я же тебе говорила, - и она горько заплакала.
    Крупный мужчина, в дорогом спортивном костюме «Адидас» удручённо повернулся ко мне. В его глазах была странная смесь тоски, покорности перед неизбежным, мольбы и наглости. Но увидев меня взгляд его начал быстро меняться, переходя от удивления до благородного начальственного гнева. Он заорал.
- Тебе, что, сука, надо?! Рыбки захотел?! Пронюхали, суки, что рыбку взял?! Танька звони в милицию! Я ему сейчас покажу « Вы в кольце!»
   Он схватил топорик, которым только что рубил диковинную рыбу, и погнался за мной. Я летел впереди него как стайер. Даже хуже; как бегун на короткие дистанции с барьерами. Одним прыжком я перепрыгнул через довольно высокую изгородь, которую он со своей комплекцией взять не смог. Сзади меня настигал огромный чёрный пёс. Это должно быть  Танька успела спустить его с цепи. Пса остановил высокий, двухметровый забор, который я взял с первой попытки. Я и не догадывался, о своих гениальных способностях спортсмена.   
          В общем, с трудом, но я смог оторваться. Я попал на задворки огородов. Везде были сплошные заборы, в основном из бетонных плит. Переползая через них, я ободрал себе все колени. И в конце концов я выполз на тропинку, которая петляя  через горы мусора и огородных отбросов, всё-таки куда-то вела. Я пошёл по ней, хотя идти по ней было не легче, чем плутать по огородам. Мне  показалось, что эту тропинку специально  хотели сделать нехоженой. Нарыли ям, поставили ограничители со страшными надписями, забросали мусором. Я пошёл по ней, проваливаясь в ямы полные воды, и всё время натыкаясь на  кучи мусора. Тропинка привела меня к церкви.
       Слева, недалеко от входа в церковный двор, стояла маленькая, покосившаяся избёнка. Она была явно обитаема. В какой-то истерике я напялил балахон и пинком ноги распахнул дверь.
     В доме было тепло и уютно. Чистые полы были застелены дешёвыми дорожками. На стене, успокаивающе тикали ходики с гирями шишками. Везде на стульях, на столе, на этажерке лежали  белые, нитяные, накрахмаленные салфетки. В углу на комоде стоял стеклянный графин в виде рыбы и несколько таких же бокальчиков. Рядом, тоже на салфетке, семь фаянсовых слоников.
     Мои благообразные бабули, а это были именно они, сидели за столом и раскидывали на картах. Гадали, как я понял, на червонного короля.
     Моя коронная фраза прозвучала для них очень неожиданно. Бабули ахнули и, с недоумением, уставились на меня.      
- Ой, милай, - чуть-чуть нараспев, проговорила одна из них та, что постарше. – Как жизнь то тя побила. Ты проходи, проходи. В горницу-от. Дверь затвори и проходи. А то тя сквозняком колышет. Мань, - обратилась она ко второй, - кашку разогрей. Вишь болезный какой от. Не дай бог помрёт на пороге – не отмолимся.
   Старушки засуетились, собирая на стол, а я еле сдерживался, чтобы не разрыдаться. То ли от голода то ли от нервов, но ноги не держали меня. Я сполз по стене на пол и,
всё-таки, заплакал.
- Ну, что ты, милай, что ты?! Горе у тя что ли какое? Ты поешь от, поешь. И всё пройдёт.
    Щебетали они усаживая меня за стол. Немного успокоившись, я с жадностью начал поглощать кашу. Старушки смотрели на меня с  жалостью и с пониманием. И спросили.
- Сколько же ты не ел, милай?
- Не знаю. Не помню. Дня четыре, – ответил я.
- Денег не хватает, - догадалась старшая. – Мало платят.
- Почти ничего.
- Да-а. Ох. И трудная у тя работа.
- Ты щас разбоем зарабатываешь или рыкитом? – Деловито спросила вторая.
- Ты чо эт, Маньк,- одернула её старшая,- думаешь чо болтаешь? Это ж одно и тоже. – И вздохнув, добавила. – Да-а. чижолая работа. Народ обнищал – грабить трудно. Ты вот что, милай, иди щас домой и поспи. Сегодня уж не работай. А завтра возьми себе другую работу. Грузчики от на станции хорошо получают, - и с сомнением добавила. – Хотя какой из тя грузчик.
     Я поблагодарил бабуль и ушёл.  Съеденная каша не пошла мне в прок. Она упала на дно желудка горячим кирпичом и ворочалась там, как большой, недовольный дикобраз. Его раскалённые, длинные иглы раздирали мне внутренности. Они и сейчас не дают мне покоя.
               
           Х                Х                Х                Х                Х

    Я очнулся в больнице. Диагноз, как мне сказала медсестричка, общая дистрофия на базе хронического недоедания. Мне сделали промывание желудка и оставили одного, пообещав, что скоро придёт врач. Жду его уже четвёртый час. Боюсь, что врач придти не успеет.
     Чёрт, как же так получилось? Почему? Надо разобраться. Ведь мы же для чего-то приходим в этот мир? Так для чего? Ведь если просто так получилось, то это ведь просто глупо. И стыдно признаваться даже себе. Представьте виноватый голос матери: « Извини, сынок, мы не хотели. Просто так получилось. Случайно.» Что бы ты на это ответил?
     Так зачем мы родились? Что мы должны были совершить на этой земле? Этот вопрос обязательно надо решить. Может как раз для этого я и пришёл на эту землю. Надо! Обязательно!
    Пришёл сонный врач. Вяло сел на стул рядом со мной. Сказал.
- Устал я что-то сегодня. А ещё целых двадцать минут до конца работы, - спросил у медсестры. – Это кто?
- А-а, дистрофик, - отмахнулась медсестра. Вчера привезли. Ночью. Без сознания. Посмотрите?
  Зачем же мы родились? Где найти ответ? У кого спросить?  Сеня! Сеня-я-я!!!! Большой,  верный Сеня. Актёр, ни разу не вышедший на сцену. Зачем? Серёга! Мой маленький, настырный, озлобленный на всех Серёга. Зачем?! Сейчас. Сейчас я пойму… Сейчас… Нет! Что-то мешает. Врач. Это врач. Он машет перед глазами рукой. Я слышу его голос.
- На свет не реагирует.
   «Почему не реагирую? Я же вас вижу.» Хотел сказать я, но не сказал. Да что он понимает этот придурошный врач. Да и какая разница.
   Зачем мы родились? Вот что главное.  Сейчас я пойму. Сейчас. Так. Мы ехали в этот городишко с надеждой. Перекантуемся год-другой, наиграем репертуар, поднаберёмся опыта и потом поедем в другой театр, куда приедем не безусыми юнцами, а актёрами понюхавшими жизнь. И там, в этом большом, светлом городе, начнётся настоящая жизнь. Полная уважения, вдохновенного труда, успеха, цветов и улыбок. Но оказалось, что продолжения не будет.  Оказалось, что  наша жизнь – это серый, грязный городишко, никому не нужные люди и ненужность их труда. Зачем же мы тогда родились? Зачем нужны были все эти страдания? Дорога окончилась не начавшись.
     Из небольшого, закрашенного чем-то белым, окна в комнату вплывает серебристый «Мерседес». За ним, ярко сверкая на солнце стеклянными дверями, угадывались роскошные отели, которые весело выплёвывали белокурых, длинноногих красавиц. Русалки ласково улыбались, прощально кивали головами, и махали мне афишами с моей фамилией. Они радостно садились в мой серебристый «Мерседес». Садились и садились. Я  не могу понять, куда они там помещались. Ведь машина всего лишь на четверых рассчитана. Белый, молочный туман клубится облаком и потихоньку поедает эти отели. Вот уже исчезли радостно вертящиеся двери и красивые вывески на иностранном языке. Вот уже перестали появляться блондинки с моими афишами в руках.  Тревожно и жалобно прогудев, серебристый « Мерседес» медленно и тоскливо, с неохотой пропал в этом тумане…
      Всё! Надо уничтожать дневник! А то не успею! Чёрт, как  жалко…