Деревенька моя

               
   Для каждого из нас нет на земле места ближе и родней того, где он родился и вырос. Вот и для меня с каждым годом становится ближе и милей моя родная деревенька. Виноват я перед ней, что пятнадцати лет отроду бросил её, как оказалось, насовсем. Можно найти массу оправданий, и они будут обоснованными – не один же я такой, почти все мои одноклассники уехали из села, да вот только это как раз всегда мешает мне убедиться окончательно в своей правоте.
 
  Поездил я по свету немало, специальность досталась бродячая, да и родители, видно, заложили тягу к путешествиям. Но если бы кто-то спросил меня: будь твоя полная воля и возможность, где бы ты хотел прожить остатки дней своих? Я бы не задумываясь ответил: «в Раю», в местечке, где родился и вырос. В деревне нашей, на её окраине есть  уголок земли с таким не совсем скромным названием, на котором ещё до революции  поселился мой прадед Андрей, да так и оставалось место нашим, фамильным. Получается, конечно, как у того кулика, который своё болото хвалит. Однако ничего поделать с собой не могу, потому что сердце больше нигде не прикипело.   

  К сожалению, сейчас местечко с красивым названием пустует. Причин тому, что не удержалась фамилия на облюбованном клочке земли много. Крепко разорила хозяйство революция, потом 37-ой забрал деда, ну а дети его – враги народа, постарались как-то затеряться в «толпе» и с родословной не вылезать. Мы же, его внуки, покидали местечко Рай с сожалением и с уверенностью, что сумеем «выйти в люди» и вернуться на родину. «В люди вышли», да и позабивались по городским квартирам…

  Впрочем, есть и ещё одна причина, отчего райское место перестало притягивать нас к себе. В пору моего детства было оно действительно – Раем. Усадьбу дед Андрей расположил на сухом берегу небольшой, но своенравной речушки. Вдоль берега, где раскинулась усадьба, полосой метров в двести тянулся чистый луг, постепенно переходящий в залесенное низкорослым березняком болото шириной не более полукилометра, за болотом начинались пологие горы удобные для выпасов и сенокоса. И где-то вдалеке, на горизонте, небо подпирали вечно белые скалистые вершины. Противоположный берег реки был сплошь покрыт кедровым лесом. Вода, на говорливых каменных перекатах, бурлила и пенилась, вызванивая замысловатые мелодии, а на широких плёсах растекалась ровной гладью, отражая берега и голубое небо. Любил я слушать незатейливую музыку мчащейся по камням воды, вглядываться в прозрачные волны стремящиеся от стремнины к прибрежному песку и ни о чём не думать. Часто в волнах можно было увидеть тёмные косяки гальянов-краснопёрок – мальчишками мы черпали их прямо вёдрами и кормили куриц. Рыбы в ту пору в реке было столько, что клевала она на голый крючок. На зиму каждая семья в деревне заготавливала рыбу мешками. На болоте росла клюква – её запасали бочками.

  На другом берегу, в кедровой тайге, свой мир – там и орехи, и грибы, и ягоды. А уж дичи! С десяти лет у меня было своё ружьё и без рябчиков с охоты я не возвращался. Весной и осенью на болоте останавливались табуны уток, гусей, журавлей. Пасеки в деревне были почти в каждом доме. Знатной пасечницей была и моя бабушка. В войну семья спаслась только мёдом да картофельными лепешками.

  Но всё течёт, всё изменяется. В истоке реки образовался золотодобывающий рудник и первым делом принялся перемывать драгами русло, отыскивая  золотой песок. С тех пор чистой воды в моей деревне уже не видели. Даже тем, кто жил на берегу и всегда брал воду из реки, пришлось копать колодцы. Рыба не захотела «дышать» золотоносными и ртутными отходами и покинула когда-то благодатные места.

  С образованием в деревне совхоза мелиораторы принялись осушать болото. Избороздили его вдоль и поперёк глубокими канавами, но результата не  добились, только клюква расти перестала, да деревья посохли.
  Развернувшийся под боком леспромхоз добрался и до кедрача, безжалостно оголил, смешал с землей всю таёжную растительность вокруг деревни. Вдобавок ко всем бедам, осыпали наше село с самолёта дустом – вроде как для уничтожения энцефалитных клещей. Вытравили всё живое: рябчиков и косачей, козлов и маралов, пчёл и бабочек, последнюю рыбу в реке и комаров – только клещей не убавилось.

  Такая вот горькая доля досталась моему селу. И я не слукавил, сказав, что остатки дней хотел бы прожить в местечке, где вырос, но только при этом мне бы ещё хотелось, что бы было там всё как тогда, в пору моего детства. А пока рассчитывать на жизнь в старости приходится на то место, где она меня застанет.

  Но без надежды оставаться нельзя, считают мои земляки и не покидают село. Да вроде некоторые перемены и наметились: золотокопатели перебираются за перевал и больше не станут промывать в истоках нашей речушки руду и глину,  рубку кедра запретили полтора десятка лет назад и посадки его, сделанные заботливыми руками работников лесхоза и учеников школы поднялись выше человеческого роста, появились первые рябчики, а кое-кто в деревне пытается даже разводить пчёл. Может быть, когда-нибудь природа вылечит себя и наше фамильное местечко вновь можно будет называть – Рай.  Если не нагрянут новые варвары, то и у меня есть надежда попасть на старости лет в «Рай».