По городу бродят лоси

ЭПИЗОД 1.

Снегопад в лесу – будто гон беломраморных догов. Пятна пней, кочек, поваленных деревьев, сухостоя, брошенных на зиму гнёзд… Птиц и белок не видать: притихли, усыплённые ватной тишиной безветрия. Снег падает стеной, как летом мощный ливень. Звери и птицы сидят по норам, берлогам, дуплам, в спокойствии пережидая сыплющееся с неба изобилие, а человек в своей безудержности и суетливости всё в бегах, всё в бегах.
Учитель физкультуры Григорий Араратович Мчедлов, обозрев уличный градусник с цифрами минус десять, и плотные шторы из снега, покряхтел и велел семиклассникам в марше переодеваться на лыжи. Соревнования, как говорится, накрылись эмалированной миской, но за два урока по сорок пять минут шалопаи запросто одолеют «трёшку», невзирая на немыслимые осадки.
Кому охота сдувать с носа и смаргивать с глаз надоедливые мокрые снежинки, пытаясь мчаться по липкой лыжне? Шалопаи заверещали, заныли. У половины девчонок тут же заболели животы и начались насморк и кашель, у другой спохватившейся половины – возникла головная боль и температура, ах, как мы плохо себя чувствуем, вам бы так, Григорий Араратович!
Мчедлов – спортивник бывалый. Девичьи жалобы он отметает предложением подняться в медкабинет, провести обследование и принести ему справку с подписью и печатью. Он хмуро смотрит на ершистых девчат и молчит. Весьма, понимаете ли, многообещающе. И девчата отворачиваются, «скрыпя зубами», и начинают облачаться в лыжную форму.
Мальчишки в школьном дворе надевают лыжи, им снежные мошки нипочём. Наоборот, веселее.
Девчата неохотно выползли на улицу, щетинясь палками и лыжами. Свысока окинули усталым взглядом глупых медвежат-одноклассников и, переговариваясь, хихикая, не спеша прицепили к ботинкам лыжи.
Мчедлов, привычно быстро снарядившись, возглавил поход на трёхкилометровую трассу в ближайшем лесочке, за гаражными блоками.
Юные лыжники неохотно катились по мягкой лыжне в лес. На полянке Мчедлов встал с красным флажком в одной руке и секундомером в другой, дал отмашку, и в лес потянулась вереница ребят. Особенно не стараясь, они лениво передвигали ноги по змейке лыжни, делающей в лесу круг и возвращающейся на поляну к Мчедлову.
Первой в классе лыжнице Ире Литиковой ехать медленно не интересно. С подружкой-лыжницей Снежаной Барютиной она устремилась вперёд, экономно отталкиваясь палками, пытаясь лучше скользить по нескользкой от свежего снега лыжне.
Настоящий лыжник видит только трассу, чувствует только своё тело, свои лыжи. Оглядываться по сторонам лишь на прогулке можно. И любителям на «прямых горах» и в валенках на деревянных лыжах.
Литикова и Барютина на таких свысока смотрят. Лыжи для них – средство самовыражения и движения. Впрочем, они и в классе любят самовыражаться. В общественной работе, в основном.
Скатились Ира со Снежаной с горочки, дальше поехали. За ними мальчишки припустили – ради прикола, так сказать. Смешно им безпричинно, орут, хохочут на весь лес.
Ваня Скоробогатов – весь в природе, в зиме. В тишине снегопада. Он на лыжах кататься и любит, и может, и всё, что вокруг – умеет и любит видеть. Может, потому он и смелую косулю средь деревьев приметил, и улепётывающего со всех ног зайца. А с горки съехал, глянул влево, к бурелому, и вообще остановился.
Место здесь для трассы узкое, по летней тропиночке проложенное. Бронзовотелые стройные корабельные сосны, обременённые снежными шапками, смыкаются вверху куполом. Редкие белоствольные берёзы осветляют темноту соснового бора. Вблизи хорошо видно. А дальше всё сливается в высокую стену, запорошенную снегом.
Ваня Скоробогатов шагает по лыжне, перебирая палками, и крутит головой, смакуя новые подробности пейзажа. И вдруг…
Что за груда цвета горького шоколада? Две груды. Одна огромная. Другая поменьше. Ваня затормозил и вгляделся в странные пятна. И ощутил в груди мощное «ух-х-х!».
Это были лоси. Лосиха с маленьким детёнышем. Они медленно повернули головы к Ване. Мальчик замер, широко раскрыв синие глаза.
– Вано, ты чё застрял? Лыжню давай! – крикнул сзади догнавший его одноклассник – Пашка Партин, двоечник и самый высокий и красивый парень в классе.
– Езжай, только тихо, – предупредил Ваня, не оглядываясь, и переступил лыжами в сугроб.
– А чего тихо-то?! – радостно заорал Пашка Партин и вперился туда, куда смотрел Ваня Скоробогатов.
Оторопел, поняв, что именно видит.
– Медведи… – сипло выдавил он, и его прошиб пот.
Ваня презрительно усмехнулся:
– Медведи! Сам ты медведь. Очки надень, раз не видишь. Это лоси. Самка с детёнышем-подростком.
Пашка Партин побледнел. Утёр лицо от снега.
– Класс! – выдохнул он.
– Ага, – согласился Ваня. – Здорово воще.  Громадная – самка-то. Интересно, лось рядом или его давно след простыл… как моего папку… – вслух предположил он.
Едва присыпанный снегом пень с вывернутыми корнями неожиданно ожил, встряхнулся и встал на четыре мощные корня… ноги. Пашка аж присел, выпустив из рук лыжные палки.
– Чё-то я в туалет шибко захотел, – слабым голосом промямлил он.
Лось глянул на мальчишек, выдвинул корпус, заслоняя собой семью. Откинул голову. Рога показал. С эдаким, понимаете ли, намёком. Мол, не буди, не подходи, цел-невредим останешься.
Ваня с трепетом восхищался огромными спокойными зверями. Пашка боялся. Ваня шепнул:
– Чё боишься? Не тронут. Они сами нас боятся. У них зрение слабое: если будешь стоять неподвижно, они тебя и на  расстоянии тридцати метров не увидят. Пойдём тихо. Слышь, Пашка?
– Да слышу, – огрызнулся тот.
И заспешил прочь. Подъехали ещё мальчишки. Потом девчонки. Ваня показывал им лосей и наказывал не делать резких движений, не колготиться, не визжать, не орать, а спокойненько двигать себе дальше по лыжне.
Класс, насладившись зрелищем лосиной семьи на отдыхе, исчез в метели, а Ваня ещё пару минут смотрел на тёмно-коричневые, почти чёрные бугры, на которые всё валил и валил снег.
– Ну, пока, – вполголоса попрощался он. – Смотрите, не замерзайте.
Он махнул им рукой и зашаркал по нескользкой лыжне к гаражам…

ЭПИЗОД 2.

Лыжные соревнования между школами проходили в погожий февральский денёк. Перед этим плюс двухградусная оттепель, а после неё минус десятиградусные заморозки обледенили верхние слои сугробов и лыжных накатанных трасс, и ребята на уроках буквально летали на «пятёрке» и радовались солнцу, азарту и скорости.
Часть трассы пролегала по озеру. Чёрные фигуры рыбаков неподвижны. Куча разношёрстного суетливого люда у береговой линии сподвигает их лишь на кратковременное внимание. Непойманная рыба главнее. Ей вообще приоритет.
Мчедловские гонщики из седьмого класса перед стартом изнывают от любопытства: у кого из рыбаков какая добыча. Мчедловские гонщицы слушают парнячью болтовню и фыркают: что за пустые разговоры! И делятся рецептами рыбных блюд. Мальчишки фыркают в ответ.
Но вот старт. Первая группа рванула, быстро тыкая палки в твёрдый снег на льду озера. Отражённое в белизне снега солнце бьёт в глаза, и ребята щурятся, уткнувшись взглядом в собственные лыжи.
Треск, раздавшийся слева, прямо у берега, заставил некоторых покоситься на шум и… едва не свернуть от любопытства шею: во льду образовалась полынья, а в полынье барахтался, вытянув шею, лосёнок. В тёмных выпученных глазах бился страх смерти.
Лыжницы-подружки Ира Литикова и Снежана Барютина профессионально двинулись дальше, к очередной победе. В конце концов, что они, лосей не видали? А соревнования не абы какие, а между школами всего города! Победители в область поедут на чемпионат. И потом, что они могут? Это спасателей со снаряжением надо. Вон они, кстати, на берегу, напротив въезда на лёд озера, стоят вместе со своей машиной.
Ваня Скоробогатов, увидев беду, тут же развернулся и рванул обратно, к старту. Хорошо, недалеко ушли.
– Помогите! – издали закричал он и замахал палками. – Помогите!
Взрослые побежали к нему навстречу.
– Что такое?! – в ответ кричали они.
Запыхавшийся Ваня с паузами проговорил тем, кто обступил его:
– Там лосёнок под лёд провалился!
Тут же развернулась кипучая деятельность. По рации вызвали спасателей, и тёмно-синяя машина оказалась на берегу необыкновенно быстро. С верёвками и надувными плотами три рослых парня ринулись к барахтающемуся беспомощному лосёнку. Зверёныш закидывал на край полыньи мокрую голову, елозил по нему, сползал, молотил ногами.
Ваня Скоробогатов, Пашка Партин и ещё сборная стайка мальчишек из других школ млели: одни от жалости и желания помочь, другие от азарта настоящего зевак; вторых было меньше, надо признать.
Лосёнка вытаскивали минут пятнадцать или двадцать. Бросали лассо, общими усилиями вытаскивали на лёд, тащили по льду к берегу.
Всё это время лосиха стояла в сугробе среди ивняка и напряжённо следила за спасением своего детёныша. Переступала; мотала большой продолговатой головой.
Мокрый лосёнок растерянно оглядывался и дрожал. Мать шумно выдохнула белый воздух, стукнула копытами, проревела призывно. У лосёнка уши торчком. Увидал мать и к ней пошлёпал, весь дрожа. Спасатели и сочувствующие молча улыбались.
Коричневая семейная идиллия скрылась в чаще. Соревнования, конечно, продолжались. В них выиграли Ира Литикова и Снежана Барютина.

ЭПИЗОД 3.

Заапрелилась сосна. Залюбавилась берёза. Закудрявилась яблоня. Зазеленело, забелело от пены соцветий на ветках. Благоухание сирени забывается, когда обдаёт холодным ароматом раскидистая черёмуха.
Дождь озарил последними каплями. Засверкала округа, заулыбалась молодостью листвы, роскошью травы и цветов.
Собаки лаяли на деловитых ежей, фыркающих в скверах и в сосновых дворах; на белок, без всякой благодарность таскающих с людских ладоней орешки и прятающих их в закрома. Лаяли на взбудораженных запахами кошек. На барсуков, смешно улепётывающих по тропинкам, виляющим по лесистому берегу озера. Лаяли, в конце концов, просто от радости. А дома хозяева пригоршнями собирали с псов и пёсиков крошечных вездесущих клещей-кровопийцев.
В общем, очередная, миллионная по счёту от Божественного сотворения мира, весна с иными действующими лицами и событиями, неотвратимо вела Землю к лету.
В середине города на тарелке площади стоит на тёмном мраморном кубе постамента статуя кумиру советского режима, масону и антихристу масштаба одной страны Владимиру Ульянову. Ближе к югу пара домов и улица имени прозвища антихриста-Ленина. За ними островок соснового бора на склонах самой высокой горы города, на длинных пологих, спускающихся к берегам огромного вытянутого в длину озера склонах которой строились и расположились в середине ХХ века пачки домов, – высилась новенькая православная церковь, освящённая недавно в честь иконы Божией Матери «Державная».
Возвели её на деньги предпринимателя из соседнего посёлка городского типа – человека верующего, несмотря на деловую хватку и коммерческую жилку. Свой доход он употреблял на расширение дела и строительство храмов в ближайших окрестностях и дальше, причём предпочитал общаться с очень узким кругом людей и терпеть не мог прессу и пиар. Строители знали его только по имени – Юрий Анатольевич.
Побелили наружные стены, установили на синих Богородичных куполах золотом сияющие тонкие строгие кресты, расписали сценами из Библии и образами святых внутренние стены, и зазвонили колокола, распугивая непривычных голубей и воробьёв. Отслушали первую Божественную Литургию, и Юрий Анатольевич уехал в свой посёлок городского типа работать, новые средства на новый храм добывать.
Красуется теперь Богородичный храм, привечает тех, кто к Богу устремляется. Ведёт к высоким дверям широкая лестница с перилами. Северный склон в траве и кустах шиповника, остальные – в соснах и вербах. В лесочке вольготно живётся птицам и мелкой живности: паре белок, ежу, мышкам. Дети с мамами и без мам любят гулять под сенью церкви и леса. Кто-то, бывает, причащается или свечки ставит. Так что людей на вершине горки хватает.
Ваня Скоробогатов к вере в Бога непривычный. Через горку он ходит из школы домой. Присматривается, однако. Приглядывается. Заходит иногда в храм и тогда любуется изо всех сил тем, что видит. Из карманных денег купил себе дешёвый крестик и носит теперь на шее: мама сказала, что бабушка крестила его при рождении, потому что слабеньким был, боялись, не выживет. А он вот он – выжил и здоровый, и сильный. Шик, да?
Как-то возвращался Ваня из школы домой по обычному маршруту через горку. Видит – стоят в вербовых зарослях люди. Высматривают что-то в лесу на горе. Пока Ванина голова думала, ноги бегом припустили к зевакам.
– Чего там такое? – задёргал он молодую женщину в бежевом сарафане.
– Да лоси в город забрались, – охотно ответила она, обернувшись.
– В город? – изумился Ваня и юркнул сквозь вербу, не веря: чтоб лоси в центр города забрели?!
Хо!
Но они там были. Два больших и маленький в одной стороне и поодаль – ещё семья. На зрителей поглядят, обратив в их сторону длинные уши-локаторы, фыркнут, головы к молодой траве отпустят, грибы отыскивают, веточки черники и брусники с молоденькими листиками. Увенчанные лопастями рогов папы сторожат: не обидит ли их кто, не приблизится ли.
– Ну и ну! – прошептал Ваня Скоробогатов. – Лоси! В городе! Во осмелели!
Сзади кто-то проговорил вполголоса:
– Эдак выживут нас лоси отсюда, и всё. Мы в лесу будем куковать, деревья обдирать, а они по городу похаживать.
Ваня хихикнул, представив себе эту картинку. Лоси по городу бродят, в квартирах углы сшибают, в магазинах за прилавком стоят – чеки копытами пробивают; в школах за партами лосята сидят, рогатого лося слушают; в баскетбол играют на первенство города; танцуют в студии классического танца; воют на уроке пения и стучат в барабаны в музыкальной школе… и всякое прочее.
Самый матёрый, с великолепными рогами, похожими на растопыренные пятерни, лось вытянул шею и помотал головой.
– Классный лось! – восхищённо пробормотал Ваня Скоробогатов.
– Как бы на людей не напали, – услышал он низкий женский голос. – А тут ведь и дети ходят. Вообще, что за безобразие! Куда лесник смотрит? И депутаты, между прочим? И глава, и его заместитель? Лоси должны быть в лесу, там пусть жуют… что они там жуют. Вот напасть какая! В городе им, похоже, еда слаще.
– И не боятся, – с уважением сказал какой-то парень. – Чуют свою силу.
Зеваки расходились, сходились, глазея на чудо чудное – диких зверей в городе, – а Ваня всё не уходил и смотрел на прекрасных животных, и тихо ему было, хорошо.
– По городу бродят лоси, – крутилось в его голове, – по городу бродят лоси…
К вечеру лоси ушли в лес.


ЭПИЗОД 4.

Школьный лагерь взрывает лето смехом, криком, топотом, ударами мяча об асфальт. Через дорогу – полоска исхоженного, испещрённого тропинками леска. Малиновые кусты в нём усеяны крохотными зелёными завязями ягод. Ребята лазают в кустах в поисках порозовевшей ягодки и разочарованно убегают купаться:: рано пока для малины. За леском плещется озеро.
В отряде, где воспитателем работал Григорий Араратович Мчедлов, половина – из класса Вани Скоробогатова, в том числе и Пашка Партин.
У Вани в классе друзей нет, только приятели. Всё-то он особняком, словно наблюдатель со стороны. Смотрит да молчит. Улыбается светло. К нему подсядут – и он охотно поболтает, позовут – и пойдёт, попросят – сделает. Друзья у него были, только в другой школе, откуда он перешёл сюда в прошлом году.
Пашка Партин внезапно привязался к молчаливому улыбале-наблюдателю. В часы школьного лагеря он постоянно околачивался возле Вани и болтал, о чём придётся. Ваня терпел, терпел, на пятый день не выдержал, спросил прямо:
– Паш, чего ты ко мне прилепился? Ты ж с Вовкой Дядюновым не разлей чай с лимоном.
Пашка Партин, не задумываясь, выпалил:
– А ты лосей притягиваешь.
У Вани вытянулось лицо.
– А ты чего, лосей любишь?
Пашка помолчал, поморгал глазами.
– Лосей любить легче, чем людей, – буркнул он.
– Ну… а то! – согласился Ваня. – На расстоянии же. На расстоянии всегда легче любить.
Пашка пожевал незажжённую сигаретку, вытащенную из мятой пачки, сказал:
– Я Дядюнова послал. У него отец охотник. Прежде зайцев и уток бил, глухарей. Теперь за компанию с одними тут… на лосей ходит. Шашлыки у него из лосятины. И пельмени.
– Возле города… бьют? – болезненно нахмурился Ваня.
– Пока нет, – заверил Пашка. – Подальше-то интереснее. Как поход, ёлы-попалы. Пойло, похвальба – кайф! А если ещё и подстрелят кого – воще ах.
– Настоящие охотники пойла не берут.
– А чё берут? – равнодушно уточнил Пашка Партин.
Ваня неохотно перечислил основное, и тут всех позвали на обязательную прогулку.
Воспитатель Григорий Араратович Мчедлов и вожатый Шурик сбили из ребят колонну и повели в полоску леса между озером и школой. Цель прогулки – набрать природных материалов на поделки. Нашли, где искать – где исхожено вдоль и поперёк по тысяче раз.
Ну, пошли, раз велят. Дисциплина – во. В лесочке рассыпались. Кто-то вправду хочет найти оригинальный экспонат, кто-то мается от скуки и задирается, кто-то мальчишьи дела обсуждает, – неужто ж не найдётся, о чём?
Ваня здесь чуть ли не каждое дерево знает. Глаз у него чуткий. Потому и заметил первым коричневые бугры и трескучих шорох веточек, ломающихся под крепкими длинными звериными зубами.
– Чего стоишь? – спросил за спиной Пашка.
– Тихо! Лоси.
Пашка завертел головой.
– Где?!
И тут же увидел величавых медлительных колоссов.
– Ого! Близко! – вырвалось у него.
Лоси не прятались. Они себе жили, как жили до того, как на месте их ареала выстроили военно-научный городок и обнесли его двумя рядами колючей проволоки., расставив для охраны полк солдат.
Больше сорока лосей оказались в заповедной зоне. Или в ловушке. Проволока мешала им уйти вглубь леса, и они подались в город, к людям, к которым привыкли за двадцать лет соседства.
Притулившийся к старой берёзе неподвижный рыбак с удочкой в руке повернул в сторону лосей голову, обмотанную платком-банданой.
– Стоят, – констатировал он. – Едят. Леса им мало – к озеру припёрлись людей пугать.
– А чё они пугают? Стоят себе и всё, – возразил Ваня. – Не кидаются.
– Кому мешают? – поддержал Пашка Партин.
Рыбак неодобрительно смерил их осуждающим взглядом.
– Много вы о лосях знаете, – проворчал он.
– Парнокопытное дикое животное, – издевательски ровным, учительским голосом начал Пашка. – Длина тела самца – до трёх метров, вес – до девятисот кэгэ. Туловище и шея у него короткие, холка высокая, в виде горба. Ноги сильно вытянутые, поэтому, чтобы напиться, лось вынужден заходить глубоко в воду или становиться на колени передних ног. Голова крупная, горбоносая, с нависающей мясистой верхней губой. Под горлом мягкий кожистый вырост, «серьга», достигающий сорока сантиметров. Шерсть грубая, буровато-чёрная; ноги светло-серые, почти белые. Размах лопатообразных рогов достигает до ста восьмидесяти сэмэ.
Рыбак слушал мальчишку, несколько оторопев. При последних словах он захлопнул рот.  Ваня повторил за ним.
Пашка ухмыльнулся. Красивое лицо его сияло: он, двоечник, удивил своими познаниями взрослого дядьку и одноклассника! Ништяк, а?
Отряд подтянулся к Ване и Пашке и постоял, следя  за лосями. Лоси важно, неторопливо углубились в лес, оставив людям чувство причастности к удивительному звериному миру, соприкосновения с чудом.

ЭПИЗОД 5.

Пашка Партин позвонил Ване Скоробогатову уже с утра: они договорились пойти в лес искать лосей. Ваня под конец непонятно подышал в трубку и промямлил «э-э». Пашка немедленно откликнулся:
– Ты чего задумал, Вано? Чего «экаешь»?
– Да вот… – нерешительно мялся Ваня.
– Чё «вот»? Выкладывай. Пока я добрый и облененный.
– Да мне друга надо на улицу вывести…
– В смысле? – не понял Пашка.
– В смысле, он уже три дня из дома не высовывался, – туманно объяснил Скоробогатов.
– Ну, и нехай не высовывается и ещё три дня. Тебе-то что за игра? – не понимал Пашка.
– Да он сам выйти не может. Не ходячий он. Инвалид-колясочник.
Пашка помолчал в трубку. Ваня тоже молчал. О чём разговаривать?
– Ладно, – решил Пашка. – Я бегу к тебе: не телефонный разговор.
– Не телефонный, – вздохнул Ваня и повесил трубку.
Когда Пашка появился на пороге скоробогатовской «хрущёвки», Ваня натянул кеды и выпроводил его обратно на лестничную клетку.
– Мама после смены спит, – сказал он, неслышно прикрывая дверь. – Ты точно хочешь со мной пойти? Далеко ж не пойдём. И по лесу особо не получится. Я Сеньку обычно по тропе здоровья катаю.
– Это по асфальту за Шуракова? – вспомнил Пашка.
– Ну. Сенька там рядом, на Шуракова, и живёт. Пятнадцатый дом торцом.
– А, понял. Рядом со «стекляшкой».
– Ну.
«Стекляшкой» в народе называли одноэтажный продуктовый магазинчик с плоской крышей и большими стеклянными витринами.
Они скатились с четвёртого этажа и рванули с улицы Боровина на проспект Шуракова напрямую через площадь с памятником Ленину, сквер и переулки.
– Сенька в параллельной школе учится? – выпытывал Пашка.
– Начнёт. В сентябре, – сдержанно отвечал Ваня.
– А чё, прежде в нормальную ходил?
– В нормальную.
– А чё случилось-то? Этот… менингит? Или энцефалитный клещ кусанул?
– Никто его не кусал, – фыркнул Скоробогатов. – В аварию с родителями попал.
– И чё? Родители-то… э-э… ну… всмятку?
Ваня поморщился и мотнул головой.
– Ушибы и переломы рёбер и рук, и ног. За полгода оклемались. А Семён никак. Вот на коляску посадили: ноги не ходят.
Прошли через сквер, не утруждаясь словами. Когда перебежали в неположенном месте проспект Шуракова, Пашка, мучимый ещё одним вопросом, осмелился полюбопытствовать:
– А этот Сенька… он тебе чё, брательник? Ну… родственник какой?
– Ничего не родственник, – пожал плечами Вася. – Просто на площади познакомился девятого мая. Когда салют был. Он в коляске, а меня рядом запихали. Разговорились…
– А чё?
– Ничё. Дружим вот.
Пашка удивлённо присвистнул:
– С инвалидом?
Ваня покосился на него.
– Ну, ты даёшь, Скоробогатов! Ты этот, что ли… самарянин?
– Самаритянин, а что? – спросил Ваня. – И вообще... Не нравится, чего за мной пошёл? Иди, куда тебе там надо по всяким нескучным делам. Инвалиды ж – дело скучное. Чего с ними провернёшь такого? Ты про Паралимпиаду слыхал? А Семён только временно инвалид. Он встанет. Когда сможет.
– Ну, дак… – смешался Пашка Партин.
– Ещё быстрее твоего побежит, – доказывал самому себе Иван. - … Ну, хоть пойдёт.
«Поползёт», – подумал Пашка Партин, но мысль свою не озвучил.
Ваня остановился у подъезда тёмно-серой пятиэтажки и посмотрел в красивое лицо одноклассника.
– А и не пойдёт – всё равно он настоящий парень. Лучше нас всех. Понятно тебе?
– Да понятно! Чего ты взъелся? Я ничё ж такого… Тебе его вытащить… вынести помочь?
Ваня постоял, подумал.
– Ладно, давай.
Он кивнул на дверь подъезда.
– Пошли. Сенька заждался.
И прохлада сумрачного подъезда ненадолго освежила разгорячённые мальчишеские лица.
Семён Пытьев ждал их на верхотуре – на пятом этаже. Для здоровой молодёжи – пустяк, низкий холмик. Для Сеньки – Эверест.
Хотя и Эверест покорён инвалидом. Это ему Ваня где-то вычитал. Приободрить приободрил, да ненадолго. Пара упражнений не получилась – и Семён ожесточённо процедил: «Всё одно не выйдет. И стараться не буду».
А Ване за него больно. Он всё напряжённо придумывает разные способы, как бы заставить Сенькины ноги ходить. На прогулки по тропе здоровья предложил вывозить Сеньку именно он. Асфальтированная дорожка вилась, изгибалась в густом лесу, начинаясь и кончаясь прямо у дома Пытьевых.
Родители обрадовались предложению. По первости они гуляли вчетвером. Потом Ване поверили, что справится, и отпустили их одних. Теперь, когда Ваня приходил, отец Семёна, Юрий Сергеевич, спускал сына вместе с инвалидным креслом с пятого этажа во двор, а там Ваня управлялся сам.
Он возил его по городу, по городскому пляжу, по тропе здоровья. Дождь им не мешал: Юрий Сергеевич соорудил нечто похожее на большой дождевик, который укрывал Семёна с ног до головы, и ребята гуляли и в ненастье. И даже лужи не обходили. Летом в луже босиком или в сланцах приятно. Не хотели в дождь гулять – сидели дома. Разговаривали, конструировали.
О дружбе с Семёном Ваня не распространялся, но и не скрывал. Кому какое дело, с кем он дружит? Главное – ему по душе Сенька, а Сеньке – Ваня, и всё в ажуре. Кому чего не ясно – его проблемы. А у Ваньки с Сенькой проблем нет!
Скоробогатов постучал в пятьдесят восьмую квартиру. Через мгновенье раздался звонкий голос:
– Вань, заходи, открыто!
– Открыто, так открыто, – пробормотал Ваня. – Идём, Паш.
Пашка независимо пожал плечами и зашёл следом.
Что тут у нас? Двухкомнатная квартирка-«трамвай», очень неудобная, тесная. Как тут инвалиду-колясочнику жить?! На одном месте и куковать. Хорошо, лишнего ничего нет. Минимум мебели и безделушек. На стенах картины, только не репродукции, а настоящие, писанные красками. Но и не сказать, чтоб это профессионал писал. Вместо тяжёлых, золочёных, в гипсовых завитушках, рам просто белые листы, на которые аккуратно наклеили рисунки. Вместо крепких дюбелей – канцелярские кнопки.
Но всё равно выглядела стена весело и в совокупности с обычной, без претензий,  мебелью и лёгкими шторой с пёстрым рисунком создавала праздничное настроение, связанное со светом и уютом.
В комнате лицом к крошечному коридорчику сидел на инвалидном кресле худенький черноволосый мальчик лет двенадцати. Карие глаза его радостно сияли:
– Ванька! Привет! Ты не один? Зд;рово! Что делать будем? Только не в конструктор. Я от него тупею. Видишь, чего настроил.
Он мотнул головой на стол, где красовался двухэтажный домик из крохотных кирпичиков лего.
– Уже семь деталей не достаёт, – заявил Семён. – Закатились куда-то
– Поищем, найдём, – авторитетно обещал Пашка. – Боты скину и начнём. Показывай, какие примерно детали искать. Меня Пашкой зовут.
 – Семён.
– Уже знаю. Всё. Я готов.
– Не, – сморщил нос Сенька, – потом. На улицу хочу. Давайте меня на улицу живее, не то я скисну тут.
Пашка изумлённо воззрился на Ваню. Тот усмехнулся и пошёл к инвалидному креслу.
– Предков нет, – сообщил Сенька очевидное, – так что тяжко вам придётся.
– Ничего, нас двое, и мы на физре, как лоси, вкалывали, – обнадёжил Ваня и присел спиной к креслу. – Закидывайся.
– Стой, – сказал Пашка. – Давай лучше я. Я тебя выше.
– Не  выше, а длиннее, – поправил Ваня.
– И сильнее, между прочим. Потягаемся, что ль?
– Да ладно, остынь, верим. Я кресло потащу, – рассмеялся Ваня. – Богатырь…
Они скатились с пятого этажа быстрее, чем на лифте, хохоча и крича во всё горло. Из квартиры на третьем этаже высунулась седая голова. Морщинистое лицо хранило опасливое, обеспокоенное выражение.
– Ходют тут.. периллы ломают… ступеньки выламывают, – пробурчали странно накрашенные губы. – Для них тут всё строили, злыдни малолетние. Хорошо, у меня детей не было и теперь надоедливых внуков не будет.
Щёки повлажнели от нескольких мелких слезинок, щедро выданных слюнными железами.
– Злыдни малолетние, – шмыгнув жалобно носом, повторила старушка. – Изверги. Рази можно так топотать на весь коридор? Аж квартира содрогнулась! Скажу вот родителям, что ты балуешь! – запоздало погрозили ярко накрашенные губы. – Не забалуешь тогда!… Ну и что, что ты инвалид? Я, может, болезнее тебя, а всё на ногах переношу, всё на ногах. И подъезд не ломаю!
И, не переставая осуждать устроенный мальчишками грохот, старушка, наконец, аккуратно, основательно заперла дверь.
А парни уже вырулили на асфальт тропы здоровья, и Пашка посадил Семёна на инвалидное кресло.
– Раз-два-три, поехали! – возбуждённо крикнул Семён, блестя глазами.
И они поехали. Сенька вертел головой, показывал пальцем, где что интересное видел. Товарищи послушно глядели, куда надо, а то и приносили Сеньке то, что он замечал в тёмно-зелёной чаще, испещрённой солнечными пятнами, кляксами, полянками и полосками.
Когда тропа здоровья близко подошла к берегу озера, Пашка повернул туда кресло. Колёса затряслись, задребезжали, и вместе с ними затрясся и задрожал Семён.
– Эй, вы, там! Спятили? Не урон;те меня, руки не сломайте, я ещё порисовать хочу!
– Чё тебе там рисовать? – весело огрызнулся Пашка Партин.
– Да чё угодно! Хоть тебя. Хочешь?
– Ага, ты карикатуру накорябаешь, а я восхищайся, – отказался Партин.
Семен в удивлении запрокинул к нему трясущуюся в такт движения кресла голову.
– Чё, правда?
Ваня вмешался:
– Сень, не обращай внимания на идиота в панамке. Он ведь не знает, какие ты портреты рисуешь.
Пашка прикусил губу и нахмурился, злясь на самого себя: и правда, идиот в панамке. На инвалида попёр. Тоже ж был нормальный здоровый пацан… С каждым могло случиться. И с ним, Пашкой, могло бы.
Прямо у воды на берегу желтела песком, зеленела мягкой короткой травой укромная лужайка. Сюда приходили жители ближайших домов загорать и купаться, потому что до официального городского пляжа им было шагать далеко. Здесь мальчики и устроились.
Сенька, правда, смущённо признался, что на нём не плавки, а обычные трусы, но его уверили, что пустячнее дела не бывает, и они сами не при параде. Никого ж нет. Особенно вредных девчонок, у которых лишь похихикать на уме, поблизости нет.
Спокойно кругом. Только невдалеке сидит на толстых, переплетённых, словно щупальца осьминога, корнях приземистых яркоствольных сосен, стоявших на берегу, будто полк дядьки Черномора, – неподвижный рыбак.
На ребячьи голоса он повернул голову, и Ваня узнал недовольное гладкое лицо того мужика, что недели полторы назад встречался им на прогулке школьного отряда. Тогда они натолкнулись на лосей, и рыбак по этому поводу брюзжал – это Ваня точно помнил.
Вот популярный какой рыбак! Везде на него натыкаешься. А вдруг он шпион японской разведки родом из уральского захолустья под названием Слюдор;дник?
Рыбак отвернулся ждать кивания поплавка. Рыбак тихий, пейзаж тихий – благодать! Мальчики растянулись на песочке под солнышком. Попрели в полуденном жаре минут десять. Пашка предложил:
– Купаться?
– А я? – спросил Сенька.
– Стащим. Полежишь себе в воде, понаслаждаешься.
– Давай. А получится?
– Проверим.
Семён с опаской поглядел на мелкие шуршащие по мелкой гальке волны. Купаться хотелось, понятное дело. До аварии он из воды вообще не вылезал: летом в озере, в реке, на море, в остальные девять месяцев – в бассейне.
– Только осторожно! – предупредил он.
Но пацаны уже поднялись орлами и дотащили Сеньку до края озера. Усадили в воду по пояс. Сенька с волнением водил в воде руками, словно плыл сидя. Мальчишки побултыхались невдалеке сколько-то, а потом вернулись к Семёну.
– Пашка поплавать приглашает, ваше величество, – отфыркиваясь от воды, сообщил Ваня Скоробогатов.
– Ут;пите, парни, – предостерёг Семён и даже попытался отодвинуться от безжалостных ребячьих рук.
Чужие руки не отставали, хватали за его руки-ноги и волокли по воде на глубину. Сенька орал, Пашка и Ваня орали, рыбак плюнул, поругался на них, смотал удочки и перебрался, где потише.
– Убрался, – заметил Пашка.
– Кто? – спросил счастливый Семён, цепко держась за него.
– Японский шпион из Слюдор;дника, – ответил Партин. – Ты давай не коси, работай руками.
Они покатили его по воде и раз поставили на ноги, придерживая с двух сторон. Семён обнимал их за плечи.
– Здорово! – выдохнул, наконец, Пытьев. – Только я устал. Несите меня обратно.
Они и принесли. Глядят – а на краю лужайки объедают веточки берёзы лосиха и лосёнок, и внимания на людей совсем не обращают.
– Классные! – прошептал Семён, замерев на плечах ребят.
– Точно, – согласился Пашка. – Я про них книжку прочитал, классные они, точно. Бегают, как спринтеры; почти шестьдесят километров в час, и плавают хорошо. Больше минуты под водой под водой не дышат! Передние ноги у них как оружие. Слышат – во! Нюх лучше, чем у собаки. А видят плохо: – если стоишь неподвижно, они тебя и не заметят. Только если прямо к носу подойдёшь. И нападает редко. Не бузи, детёнышам не грози, и порядок.
Мальчики осторожно опустили Семёна на песок. Усевшись, они наблюдали за неторопливыми движениями лосей, забыв обо всём на свете.
– Мы будто в заповеднике, – вполголоса сказал Ваня. – Как огородили зону проволокой для строительства города, так и остались тут все звери: и белки, и ежи, и еноты, и барсуки, и косули, и лоси вот. Живут себе здесь, к человеку привыкают. Чисто заповедник, да?
У Семёна на лице появилось мечтательное выражение.
– Ага, – вымолвил он, грезя наяву, – идёшь… едешь в кресле по городу, а к тебе на колени белки спрыгивают, под ноги еноты и лисы подкатываются, косули наклоняются… А лось спину подставляет, чтоб по лесу покатать… Класс было бы.
На тропинке, шедшей по берегу озера, показался рыбак со смотанными удочками. Он шёл, не таясь, торопясь к другим заветным омутам. Заметив лосей, он остановился позади мальчишек, смерил оценивающим взглядом лосиную семью и прошипел сквозь зубы:
– Расплодились тут, жирные заразы. Одни беспокойства от них и убытки.
Ребята изумлённо уставились на желчного любителя рыбного царства.
– В чём это от них беспокойство и убытки? – прищурился Пашка Партин. – Они вам что, кэ эр эс?
– Чего? – нахмурился рыбак.
– Крупный рогатый скот, – расшифровал Сенька Пытьев. – Коровы там, яки, буйволы…
Рыбак погрозил пальцем:
– Поговори мне ещё, желтопузая малявка!
Пашку – рослого красавца – драчуна-двоечника – словно ветром подняло.
– Чего? – угрожающе протянул он и стиснул кулачищи.
Но рыбак не сробел. В ответном движении его была такая злоба, такая жестокость, что на мальчишек дохнуло смертоносностью преступника-рецидивиста. Хотя, может, рыбак им и не был. Может, сутью дохнуло?
Пашка отступил и сел на песок. А рыбак тут же переключился на зверей.
– Жирные, сволочи, – процедил он и с медлительной властностью закурил. – Беспокойство от них и людям, и природе. Усекаете, балбесы желтопузые? Деревья портят, людей пугают. Вот так. А мяса они сколько нагуливают? Вон жирные какие. Из них пельменей настряпаешь целую тонну. Не говоря о шашлыках, гуляше и бульоне. Ко всему надо подходить практически, а? Тогда порядка добьёшься. А какой же порядок, когда бесплатное мясо бесхозно бегает? Сколько им людей накормить можно! А? Учили по экономике? Убыток это, пацаны. И ничего больше.
Пацаны слушали хмуро и с отвращением. А как ещё будешь этакое слушать?
– Иди-ка, дядя, – приглушённо, чтоб не потревожить лосей, посоветовал Семён. – А то недаром будет твоё беспокойство.
Ваня с Павлом напряглись, чтоб в случае чего броситься на защиту Сеньки. Но рыбак только злорадно усмехнулся и отправился восвояси.
Ваня долго смотрел на теряющуюся меж сосен дорожку, по которой ушёл любитель лосиного мяса. Лоси поглядели на мальчиков, вытянули горбатые морды. Лосёнок шагнул к ним, любопытничая, но близко подойти, конечно, побоялся. Лосиха толкнула его в бок и повела вглубь леса.
Ваня задумчиво сказал:
– А знаете, что… Про иппотерапию слыхали?
– Не.
– Это когда общением с лошадьми лечат. Самые застарелые болезни отступают. Детей тоже лечат. С церебральным параличом.
– Хочешь в посёлок к Чукиным податься? – спросил Пашка.
– А что у Чукиных? – не понял Ваня и укусил сочный кончик травинки.
– У них лошади, – ответил Пашка и растянулся на траве, подложив под руки голову и прикрыв глаза. – Лошадей они держат. Чёрную кобылу Майку и рыжего Пирата. У них, кажись, в июне жеребёнок родился. Я не видел, ребята болтали.
– Лошади – это хорошо, – мечтательно протянул Семён. – Это красиво. Люблю лошадей.
– Кто ж их не любит? – фыркнул Пашка. – За красоту и любят.
– Ну, к Чукиным можно прибиться, если они разрешат, – согласился Ваня. – Но я про другое совсем.
– Про какое про другое? – спросил Семён с любопытством.
– Если есть иппотерапия, значит, и лосетерапия может быть, почему  нет? – проговорил Ваня и зажмурился: солнечный зайчик попал ему в глаза.
Семён загорелся.
– Ништяк себе получится! Собственный лось! Я  его Бурвинклем бы назвал.
У Скоробогатова взлетели брови:
– Почему Бурвинклем?
– А как ещё? Васькой же не назовёшь, – доходчиво объяснил Семён. – И Бурёнкой тоже.
– А коротко звать его как будешь? – подал голос Пашка. – Бурик или Вилик?
Троица помолчала и дружно расхохоталась.
– Прикольно! – согласился Семён.
– Айда купаться.
Они опять внесли Семёна в озеро, поплавали, побрызгались, попускали плоскими камешками «блины». Обсохли. Ваня сообщил, что хочет есть. Пашка сообщил, что деньги есть. Сенька сообщил, что денег у него нет и что он не хочет. Ему сообщили, что это по барабану, и его заставят слопать всё, что купят… ну, ладно, треть того, что купят в «стекляшке».
И дикий пляжик возле тропы здоровья опустел.

ЭПИЗОД 6.

Лосёнок раз за разом подходил к сидящему в инвалидном кресле человеческому детёнышу всё ближе и ближе. Лосиха сперва мешала, отталкивала своего малыша, уводила прочь. Потом привыкла и лишь издали следила, не обижают ли её четвероногое дитятко. Но кто его будет обижать – слабый беззащитный ребёнок, которому так хотелось встать на ноги, а ещё – подружиться с лесным чудом? Нет, здесь лосёнка ждала только дружба.
Ваня Скоробогатов и Пашка Партин всегда были поодаль. Они сидели либо у воды на вывороченных пнях, либо возле кустов на траве и находили в себе силы не срываться с места, когда лосёнок подходил к Семёну, смотрел на него влажным чёрным глазом, фыркал, мотал ушами и… словно кем-то вспугнутый, убегал под крыло матери. Вернее, за копыта. Им тоже хотелось познакомиться с лосёнком, но они боялись его испугать своим количеством: одно дело – незнакомое маленькое существо, другое – две опасные дылды.
Но вскоре лосёнок привык и к «опасным дылдам». Вместе с «коротышкой» Сенькой они угощали его сахаром, хлебом, и это было вкусно. Драгоценным воспоминанием стал момент, когда лосёнок впервые взял с ладони Семёна кусок хлеба. Ухватил и быстро прянул в сторону: а ну, как это угощенье обман, и с ним сделают что-то плохое? Плохого ничего не произошло, и лосёнок, успокоенный, вернулся к маме. Мама величественно удалилась.
С тех пор лосёнок подходил к двуногим всё смелее, быстрее, и настал день, когда, завидев ребят, зверёныш припустил к ним, словно встретил лучших друзей своего рода-племени, а не опасных чужаков.
Семён быстро протянул ему на раскрытой ладони хлеб с сахаром и ощутил мягкие губы.
Другой рукой он осторожно погладил жёсткую короткую, словно стриженную, шерсть. Под его пальцами пробежала мелкая дрожь, и лосёнок так же быстро улепетнул под защиту бдительной мамы. Угощенье, естественно, не забыл схрумкать.
Назавтра, впрочем, он дал себя погладить – буквально два движения руки – и вновь удрал с тающим хлебом в пасти. Но ребята уже поняли: не сегодня-завтра Птаха примет их, как своих друзей. Птахой лосёнка назвал Сенька, а Ваня и Пашка одобрили. Уж лучше, чем западный Бурвинкль.
По идее, «птаха», конечно, великовата. Разве что, если сравнивать лося со страусом или мифической птицей Ро или вымершим птеродактилем. Но имя звучало так коротко, ласково и в то же время весело, что иного имени не надо было и искать.
Лосёнок, понятно, не отзывался на кличку, но, по большому счёту, это не имело значения.
Нечаянная лосетерапия вдохновляла Сеньку на истинный подвиг души и тела: он начал тренировки, чтобы встать на ноги.
– Хочу по лесу с Птахой гулять, – горячо повторял Сенька, вцепившись руками в ободья колёс своего кресла.
Ваня с Пашкой соглашались.
– Только никому не говорите, особенно моим, – предупреждал Семён, – а то они в перепуге запретят Птаху приручать.
– Запросто, нефиг делать, – обещали ему.
Лосёнок подрастал, привыкал к людям, позволял себя гладить. Больше всех ему приглянулся Сенька. Это к нему он спешил, его руку осторожно трогал губами, ему давал гладить себя, сколько вздумается, его звал за собой вглубь леса погулять, по бережку побегать. Чувствовал, видно, что ему помощь нужна.
Однажды Сенька обхватил его за шею и встал. И стоял пару минут на непослушных ногах, держась за коричневый круп. Птаха не двигался, только ушами водил и глазищами медленно моргал. Потом к матери потянулся, шажочек сделал крохотный. Сенька, держась за него изо всех сил, поволочил за ним ноги. Быстро устал. Руки задрожали. Птаха остановился. Холкой задёргал.
Ваня и Пашка вмиг подкатили кресло, подхватили Сеньку, усадили.
– Ты как? – тревожно спросил Скоробогатов.
– Ништяк, отдохну щас и снова, – упрямо сказал Семён…
Когда, подняв друга домой и наевшись жареных макарон с гуляшом, Партин и Скоробогатов шли домой, Ваня спросил:
– Слушай, Паш, а чего ты… извини, с инвалидом связался? В чём тебе интерес? Ты ж такой… ну…
– Крутой двоечник? – подсказал Пашка.
– Типа того.
Пашка остановился.
– Тут я сворачиваю, – сообщил он. – До завтра. Я ещё хочу фотик взять. Птаху заснять.
– Зачем?
– Для памяти. Себе – для памяти, тебе – для научной работы.
– Какой ещё научной работы? – оторопел Скоробогатов.
– Такой. Про лосетерапию. Бывай, ботаник.
Ваня пожал плечами и пошёл направо. Пашка налево пошёл. Ваня шагал неторопливо, раздумывая. А Пашка Партин почти бежал. Отец должен вот-вот вернуться с работы, и Пашка хотел попросить у него на завтра фотоаппарат да заодно вспомнить, как им снимать.
Семён Пытьев сидел в своём инвалидном агрегате у окна, смотрел во двор, где носилась детвора, и судачили на скамейках старики-старушки, а видел Птаху, и как он сегодня поднялся на ноги – впервые после аварии.
Может, Ваня прав, и лосетерапия действует? Это ж представить страшно: вдруг зимой он уже сможет ходить?!
Семён смотрел в окно и видел среди бегающих ребят себя.

ЭПИЗОД 7.

Огромные тёмные глаза остекленели. В последний раз дёрнулась длинная нога, и жизнь ушла из огромного тела.
Гарифул Равикович Бримкулов самодовольно улыбнулся.
– Ну, что, Бориска, зд;рово я его уложил?
Борис Александрович Мордухевич поднял брови и ответно ухмыльнулся.
– Зд;рово. Только это у тебя по счёту который?
– Третий. Пошли полюбуемся на мерзавца.
– А у меня следующий шестым будет, – вдогонку крикнул Борис Александрович.
Бримкулов поморщился.
– Не ори, убегут – время потеряем, их разыскивая, – бросил он.
Мордухевич пожал плечами:
– Не убегут: пр;волока. Всё равно достанем. Не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра. Все наши. Чего паниковать-то?
– Хочу рекорд поставить, – объяснил Гарифул Равикович, оглядывая мёртвую тушу. – Хороши рога, на дачу отпилю, пусть холл украшают. Отполирую, заморю и повешу. Есть  там у меня кабинетик, туда и повешу.
– Вешай, вешай, – хохотнул Борис Александрович. – А то подожди: вдруг побаще, поветвистей забьёшь. Кликай народ, пусть на машину грузят.
Гарифул Равикович достал телефон, нажал кнопочки, приложил к маленькому смуглому уху.
– Готово, – сказал он собеседнику, – можете валить на грузовик очередную добычу.
Он положил трубку в нагрудный карман, застегнул кнопку, ещё раз оглядел лосиную голову.
– Хороша, – причмокнул он. – Возьму. Если лучше будет – эту в баню повешу. Поехали, Бориска, ко мне, бишбармаком угощу. Жена готовила с бараниной. Отстрел завтра продолжим. Как думаешь?
– А то, – согласился Борис Александрович. – И на завтра забаву оставить можно. По постановлению главы мы себе неделю на всё про всё дали.
– С холодильником-то договорился? – спросил Бримкулов.
– А то. Без холодильников и затевать нечего было. Всё у меня есть, Гарик. Договоры с ресторанами, с охотничьими магазинами, с краеведческим музеем.
– Это что, чучела хочешь им спихнуть?
– А то. Пусть народу польза будет, – улыбнулся Мордухевич. – Я ж всё для него, для народа, стараюсь. Шашлычки для людей, чучела для людей…
– И чего только эти люди тебя не любят? – иронически подхватил Бримкулов. – Даже странно.
– Потом поймут. Примут, – нахмурился Борис Александрович.
– А чучела кто будет делать? – поинтересовался Бримкулов. – Гудсков?
– Да ну, какой Гудсков? – отмахнулся Мордухевич. – Разве глобальное – его размер? Он по мелкоте работает.
– Отменно работает, – одобрил Бримкулов. – У меня есть пара его чучел: горностай и сова.
– Твои?
– Не, охотники ему принесли, а я уже чучела купил. Я на горностая не хожу, сову не стреляю.
– Мелко? – подначил Борис Александрович.
– Мелкота-а, – протяжно подтвердил Гарифул Равикович. – Это я босоногим увлекался. А как сапоги надел – всё. Либо крупняк, либо мелкоты гора. Иначе чего на охоте делать? По пивным банкам стрелять?
– Тоже развлечение, – заметил Борис Александрович.
– Терпеть не могу, – скривился Бримкулов.
Они сели в машину, закурили, поглядывая на парней, рубящих очередную лосиную тушу на части и бросающих куски мяса в кузов грузовика.
– Население-то не забастует? – спросил Гарифул Равикович. – А то приняли постановление в одностороннем порядке, людей не спросили.
– А чего спрашивать? – зевнул Мордухевич. – И так ясно: надо бить. Или хочешь несчастного случая со смертельным исходом дожидаться? Лучше упредить.
– И выгодно, – дополнил Бримкулов.
– И выгодно, – кивнул Мордухевич. – Не скрываю. А почему мы должны выгоду из рук выпускать? Ты понимаешь? Я нет.
Он отбросил окурок в окно.
– Разжирели тут в нашей зоне, – зло процедил он. – Ходят везде, жуют. Никого не боятся, сволочи сохатые. Ладно б, в лесу подальше прятались. Так уже по улицам, гады, расхаживают. Будто хозяева какие. Вы, мол, временно тут, а мы постоянные, и после вас жить будем. Вот, мол, сгоним вас отсюда, и пойдёте себе куда хотите.
– Ну, это ты загнул! – рассмеялся было Бримкулов, но, увидев сумрак на лице партнёра, замолчал.
Подумал: «Неужто он до такой степени зверьё не любит? Ну, я-то понятно: для меня охота – добыча. А для него – что? Злобу свою тешить? Ненависть? Этак и до человекоубийства недалеко».
Он снова закурил. Жена пытается отучить. Воняет – говорит. И зубы гниют. И для детей зараза и отрава. И сердцу яд. И ещё какому-то там ливеру. «Ты, – говорит, – без своего ливера никуда. Откажет что – и килдык». Ну. Верно говорит. Но это ж надо всю жизнь переиначить.
Анна, дочь Бримкулова, уже взрослая. Недавно крестилась. Стала православной христианкой. Хотел выдрать, несмотря на возраст, а она и бровью не повела. «Пострадаю за Христа, – говорит, – а верить буду, не заставишь в мусульманство вернуться». Посмотрела ещё на сигаретку и невинным голосишкой пискнула напоследок: «Сигарета нервы успокаивает? Да? Значит, ты слабак, папочка, что наркотиками силу в себя накачиваешь?».
Вот и поспорь с этой… подкованной.
Бримкулов вздохнул, зажёг следующую сигарету, кхекнул, снова вздохнул и, сделав пару глубоких затяжек, выбросил сигарету на траву.
– Что не потушил? Пожара захотел, Гарик?
– Трава сочная, не займётся, ничего.
Они ещё посидели несколько минут, а потом Бримкулов сказал:
– Ну, что, поедем домой? Баньку, шашлычки, водочку?
– Давай.
Машина фыркнула и заковыляла по лесной дороге, выбираясь на цивилизованную трассу. Вскоре за ней заурчал грузовик, запыхтел, переваливаясь, углубляя тяжёлыми колёсами колею.
Из глубины переплетённых, перепутанных кустов малинника и шиповника выглянули удлинённые бурые уши. Птаха смотрел вслед машинам испуганными глазами и раздувал широкие ноздри.
Ароматы леса перебивала вонь крови.

ЭПИЗОД 8.

Пашка ворвался к Ване в квартире, будто вихрь.
– Слыхал? – возбуждённо крикнул он.
Ваня хмуро кивнул.
– Мчедлов сказал.
– Он, поди, пляшет от радости, пенёк.
Ваня поморщился:
– Ну, чего ты людей огульно охаиваешь? Ничего он не пляшет. Ему тоже не по нутру. Никого не спросили, ничего не выяснили, а схватили ружья наперевес и погнали. Как на сафари.
– Точняк. А главный кто? Глава?
– Тебе-то что с того? Мы несовершеннолетние, так что забей рот ватой и глазами хлопай.
Они помолчали. Потом Пашка проговорил:
– Неужто и Птаху зарубали?
– Да запросто! Им что взрослый, что детёныш – всё одно мясо. Даже лучше, если детёныш: нежнее.
– Точняк… – вздохнул Пашка.
Опять помолчали. Пашка сказал:
– Пойдём поищем.
Ваня посмотрел на него.
– Птаху? – уточнил он, хотя можно было не уточнять.
– Не Сеньку же.
– Бесполезно. Мчедлов сказал, что всех уже забили. Тридцать две особи, считая детёнышей.
– Гады, – прокомментировал Пашка.
– Сенька щас, поди, слёзы глотает, – мрачно предположил Ваня. – Он же родичам так и не сказал, что лосетерапию проходил.
Глядя в окно на качающиеся пушистые сосны, Пашка поправил:
– С Птахой подружился. А теперь конец Птахе. Съедят его под водку, и всё.
– Если не съели уже.
– Точняк…
Ваня встал и пошёл обуваться.
– Ладно, я к Сеньке пойду. Сперва искупаюсь, а потом пойду.
– Я с тобой. Он говорил, что мой портретино готов. Хоть поржу перед тем, как заматерюсь.
– Не матерись, – посоветовал Скоробогатов.
– Хочется.
– Бесполезно, – объяснил Ваня. – На душе поганей станет.
– Проверял, что ли?
– А как же.
На озере не барахтались, а мощным броском сплавали за буйки и обратно раз пять и, не высыхая, натянули шорты да босиком двинули на улицу Шуракова.
Солнце палило, и вскоре мальчишкам казалось, что купание в озере им просто приснилось. Последние недели августа жарили так, словно хотели изо всех сил отдалить наступление осени. Не верилось, что скоро идти в школу и вертеться в одном и том же колесе из шести будней и одного выходного дня.
Особенно теперь не верилось в школу, когда перебили лосей. Для Вани и Паши это был, словно они заглянули в страшное место, где обитает смерть. И это перевернуло их жизнь.
Они почему-то надеялись, что Сенька о побоище не узнал. Но он знал.
Дома были родители. Они в растерянности успокаивали сына, который ничего им не говорил, а только плакал, вцепившись в подлокотники кресла.
– Сеня, что с тобой? Тебе больно? Что болит – спина? Ноги? Ну, не молчи, говори, а иначе как мы тебе поможем? Сенечка, сыночек, ну, пожалуйста…
Когда раздался звонок, Сенька крутанул колёса.
– Вань! Паш! Мне на улицу надо! Сейчас!
– Мы тебя вынесем, Сенька, ты чего? – сказал отец. – Из-за этого плакал, что ли?
– Не из-за этого.
Сенька решительно утёр кулаком глаза и высморкался в платок, который ему дала мама.
– Так что случилось-то, Семён? – допытывался папа.
– Лосей у нас в зоне всех перебили, – брякнул Пашка и возопил возмущённо: – Ты чего?! – когда в бок ему пребольно уткнулся Ванин кулак.
– Ничего, – мягким голосом ответил Ваня. – Сам чего-то заорал.
Но старший Пытьев тут же ухватился за информацию.
– Лосей перебили? – переспросил он. – Ты откуда знаешь?
– Мчедлов сказал, Григорий Араратович, – ответил Пашка. – Он у нас в школе физруком.
– Ну, а он-то откуда может знать? Раз он простой физрук? – заметил Пытьев.
– А у него там друг какой-то в администрации, – пояснил Пашка. – Или приятель. Они вместе на рыбалку ездят.
– Да-а?
Пытьев вскинул брови, но больше ничего не сказал.
– На улицу.
Голос Семёна был твёрд и непреклонен. Отец молча вынес его на руках во двор, ребята выволокли кресло. Только Сенька в него сел, сразу же крутанул колёса.
– Долго не задерживайтесь! – крикнул вдогонку старший Пытьев.
Катя Семёна по тропе здоровья, Пашка спросил у Вани:
– Не задерживаться – это, значит, до скольки?
– Не знаю.
– До скольки получится, – безапелляционно заявил объект разговора. – Я вам не «дитя малое, неразумное», понятно? Надзиратели нашлись.
«Надзиратели» переглянулись и улыбнулись. Смеяться не хотелось.
Они знали, куда везти Семёна: к озеру, на ту поляну, где паслись Птаха и его мамаша. Все трое понимали, что шансов уцелеть у лосей минимальны: по словам Мчедлова, леса вокруг города местное общество охотников, которое больше, чем наполовину, состояло из власть и денег имущих, прочесало добросовестно. Если б они с таким же рвением о людях заботились, а не о собственных интересах и удовольствии, тогда б жизнь в городе настала золотая, как в сказке со счастливым концом. Только это навряд ли.
Озеро усыпляющее плескалось мелкими волнами. На берегу пара блаженно раскинувшихся семейств с малышнёй грелась на солнышке и брызгалась в прозрачной воде, под корягами в которой прятались чёрные раки.
Мальчишки, как один, скривились: если лосиное семейство и выжило, то вряд ли оно прячется здесь, рядом с шумной компанией людей, ставших в одночасье его врагами. Ну, и где тогда искать прикажете? Н-да.
Посмотрели на раскинувшиеся семейства, на тени в лесу и неохотно покатили дальше по тропе здоровья. Ни в этот день, ни на следующий, ни ещё неделю они Птаху не видели. Всё, убили лосёнка, – приуныли мальчишки.
Но однажды они увидели его в зарослях малинника и рябины чуть левее от тропы здоровья. Зверёныш объедал траву и постоянно оглядывался по сторонам.
– Птаха… – прошептал Ваня радостно.
Ему хотелось кинуться к лосёнку, ощупать его – не ранен ли, но удержался и Сеньку с Пашкой удержал: спугнём, мол. И вообще: может, это и не Птаха вовсе, а другой какой лосёнок, издали не разобрать. И они стояли на месте, изо всех сил желая, чтоб это был их любимец, и чтоб его не подцепила пуля.
Поглощённые своими думами, они едва расслышали за спиной чужие шаги и чуть не подскочили от звука знакомого жёстко-ироничного голоса:
– Ого! Один всё ж-таки остался, а?
Они обернулись. Перед ними стоял рыбак. Только он был без удочки и снастей. В шортах до колен, сланцах на босу ногу и в влажным полотенцем через плечо он казался совсем другим, незнакомым, но по-прежнему циничным и опасным.
– Не трогайте его, вы! – прошипел Сенька.
– А что такое? – прищурился рыбак.
– А вот такое! Это мой лось!
– Да ну? – деланно поразился рыбак. – Купленный, что ли, за папы-мамины «бабки»? Если купленный, товарный чек предъяви плюс удостоверение твоей несовершеннолетней личности. Ну, как, сягавка-сиголявка, сможешь?
– Это мой лось, – упрямо повторил Сенька. – Наш. Мы с ним подружились. Он нас знает.
– И так всех лосей перебили, – проворчал Пашка. – Хоть этого оставьте.
– Знает вас, говоришь? – переспросил рыбак, уставясь на тёмное тело средь сосен и берёз. – Это интересно… Докажи. Докажешь – никому про лосёнка не скажу. Пусть к тебе подойдёт.
Ребята хмуро воззрились на рыбака.
– Понятное дело, он сейчас не пойдёт, – сказал Ваня. – Во-первых, напуган, во-вторых, вы для него опасный чужак.
– Значит, доказать не можете? – подытожил рыбак, усмехнувшись.
Мальчишки промолчали. Рыбак весело сказал:
– Ну, как сможете, так и забирайте своего прикормыша, а пока я над ним буду хозяин: потому, как взрослый. Ясно, огрызки маменькины?
Пашка побелел. У Вани заалели щёки.
– Ты, дедуля, шали, шали, да оглядывайся, – елейным голоском пропел Пашка, сузив синие глаза.
– Да-а? – усмехнулся уголком рта рыбак. – На тебя, малявка, оглядываться? Дзюдоист, что ли? В Путины собрался?
Он хохотнул, а Пашка Партин спокойно ответил:
– Зачем на меня? Я воще двоечник по физре. Лось тебя, дедуля, к сухой сосне погонит и рогами на верхушку закинет. Посвистишь тогда последним зубом.
Рыбак – крепкий, плотно сбитый мужик, коротко стриженный, с круглыми щёками с продольными ямочками и жестокими к;ричными глазами – помолчал, изучая малолетних наглецов. Тем снова стало жутко – и неуютно, как в прошлую встречу.
«Убьёт», – подумали они враз.
Но рыбак вдруг показал в искусственной улыбке крупные желтоватые зубы с пятнышками гнильцы от курения, и аккуратно, как в кино, сплюнул под ноги, на асфальт.
– Поговорим ещё, сягавки, – пообещал он. – Подрастите только. Особенно ты, длинный.
Он перекинул полотенце на другое плечо и продолжил свой путь, усмехаясь с обидной властностью и превосходством. Обогнув своих малолетних «враженят» и отойдя на несколько шагов, рыбак приостановился и, повернув голову к прятавшемуся в чаще лосёнку, отчётливо проговорил:
– А поймать-то теперь вашего зверёныша – плюнуть и растереть. Так что прощайтесь.
Сенька крикнул в отчаяньи:
– Не трожьте его! Он мой друг! И он меня лечит!
– Да-а? – будто бы удивился рыбак. – Чем он тебя, интересно, лечит?
– Вообще лечит! Я уже на ноги встаю!
– Феноменально! – как бы обрадовался рыбак. – Лось – невропатолог! Да его изучать надо! Препарировать!
Он хохотнул.
– Это правда! – поддержал друга Ваня. – Мы сами видели. Он не ходил, даже не вставал, а теперь держится за лося и встаёт…
Он замялся, но тут же выпалил, надеясь, что этого странного рыбака, от которого стала вдруг зависеть судьба Птахи, прошибёт, и он поверит, отпустит лосёнка восвояси:
– Это как с лошадьми – лосетерапия! Он может много добра сделать! Не говорите о нём в мэрии! – и, уже не надеясь ни на что, потому что наткнулся на сумрачный насмешливый взгляд, всё же произнёс: – Пожалста.
– Пожалста, говоришь… А ты тоже… говоришь «пожалста»? – ехидно спросил он Пашку.
Партин неохотно кивнул:
– Говорю.
– Недавно иное вякал… Морока с этими людьми, – проворчал рыбак. – Выбил бы я из них дурь крепким ремнём… Лосетерапия, блин.
Он вдруг расхохотался и быстрым шагом удалился. Ребята, онемелые, прибитые, долго смотрели на поворот тропы, за который он скрылся.
– Ну, кранты, – мрачно решил Пашка.
– Капец, – так же мрачно согласился Ваня.
– Финиш, – выдохнул Сенька. – Парни, что делать будем?
Лосёнок скрылся в своём каком-то потаённом месте.
– И зд;рово, и фигово, – вздохнул Ваня. – Зд;рово, что жив, фигово, что ненадолго.
Сенька насупился.
– Я им Птаху не отдам. Даже если он не Птаха, а просто приблудный.
Пашка рассмеялся:
– Ты о лосе – как о корове.
Ваню озарило:
– Точно, Паш! Коровы! Надо Птаху в коровнике спрятать! Кто его там искать будет?
– Погоди… В коровнике? А где ты найдёшь коровник, чтоб там коров не было, и его там не забодали? – наморщив лоб, спросил Сенька.
Но Ваню понесло:
– Придумаю. Главное сейчас – чтоб Птаха к нам подошёл.
Они снова уставились в заросли рябины и малинника, где прятался лосёнок. Вернётся ли он?

ЭПИЗОД 9.

Второй день бродили Ваня и Пашка по посёлку, приглядываясь к сараям и их хозяевам. Близились сумерки, когда на них наткнулись делающие тренировочную пробежку Ира Литикова и Снежана Барютина.
– Вы чего тут забыли? – удивились они.
– Э-э… – сказал Ваня в затруднении.
– Сарай свободный ищем, – встрял Пашка. – Не знаете такой?
Девочки задумались. Переглянулись.
– Свобо-одный… – нерешительно протянула Ира Литикова. – Хм… Прыткий какой. Да сейчас у каждого скотина либо барахло в хозяйстве есть. А тебе зачем?
– Надо, тебе говорю. Знаешь, нет?
Снежана задорно вскинула свою кудрявую головку.
– А что нам будет, если знаем?
– По шоколадке, – мгновенно нашёлся Ваня.
Девочки поморщились
– Ну, ла-адно, – нехотя согласились они. – Гоните шоколад.
Парни молча пошли с ними в магазин, купили на карманные деньги шоколадки, перекочевавшие в девчачьи спортивные сумочки на поясе, и нетерпеливо задёргали их:
– Давайте колитесь про сарай.
– Да у меня двоюродный дядя в посёлке живёт, – рассказала Ира, – дом свой, сарайки там всякие, а из скотины только кошка.
– Чё так? – спросил Пашка.
Ира пожала плечами
– Некогда ему за ней ходить, у него дел уйма.
– Чепэшник, что ли, деньги магазином заколачивает? – предположил Пашка.
Ира покрутила пальцем у виска.
– Дурак, что ли? Не знаешь, кто у неё двоюродный дядя? – подняла брови Снежана.
– Откуда мне знать? Я не мент. Ну, кто?
– Священник здешний, отец Андрей Неводничий.
– А, такой… ну, пожилой?
– Рехнулся? Какой тебе пожилой? Ему тридцать шесть в июле простучало! – вспыхнула Ира.
Ваня успокаивающе дотронулся до её руки.
– Ир, да ладно тебе, чего злишься? Мы же в церковь не ходим, откуда нам знать? Наши предки все неверующие.
– Как раз наши предки были все верующие, – парировала Ира, – историю свою получше знать надо, двоечники.
– Почему сразу двоечники? – примирительно сказал отличник Ваня Скоробогатов. – Просто в учебниках о религии почти ничего не говорят. О патриархах – только как об исторических личностях, которые что-то для России полезное делали, о монастырях – как о месте действия. Так что замнём тему. Начнём другую. Познакомишь нас с отцом Андреем?
– Можете звать его Андреем Евгеньевичем, – фыркнула Снежана. – Какой он вам «отец»?
– Пусть Андрей Евгеньевич, – покладисто согласился Ваня. – Ну, что, идём?
–Да пойдём уж, олухи, – вздохнула Ира Литикова. – Всё равно мы к нему шли.
Вот и пошли.
– А ты тоже в Бога веришь? – с интересом спросил Ваня.
Ира ответила:
– А как в Него не верить?
Ира смотрела на него несколько снисходительно, словно старшая – на младшего. Ей было приятно, что она знает нечто такое, чего не знает умный Скоробогатов и красивый  Партин.
– А как верить? – сказал Ваня. – Его ж нигде не видно, не слышно.
– А ты моего прадедушку видел, слышал? – полюбопытствовала Ира.
– Нет.
– А он был. Хотя ни одной фотки не сохранилось.
– Эпц, – ошарашился доводом Ваня.
– Ага, – поддакнул не менее поражённый Иринкиным доводом Пашка.
– И Бог также, – продолжила Иринка. – И потом, сам дотумкай: из мёртвого разве живое появится? Ну, вот скажи, с твоей научной точки зрения, из камня и пыли может такая разнообразная жизнь появиться? Да ещё с такими сложными органами, функциями, инстинктом, рефлексами, ну, и так далее?
– С точки зрения науки… – начал было Скоробогатов, растерявшийся от новой постановки вопроса зарождения жизни на Земле, о решении которого он знал из курса биологии и астрономии, и замолчал.
Действительно, из амёбы же не мог развиться человек! А из инфузории туфельки – все животные!.. Хм. Надо бы полазить в Интернете (P. S.: Если б он знал, чем это обернётся! Он потерял веру в теорию Дарвина и Большого Взрыва, с которого началась история Вселенной).
– Ладно, потом додумаешь, чего у тебя получается с точки зрения науки, – заполнила паузу Иринка. – Мы пришли. Должен быть дома.
– Калитка ж открыта, – заметил Пашка, – значит, дома.
– Не факт, – рассеянно возразила Иринка. – У него всегда открыто.
– Воров не боится? – предположил Пашка и осмотрелся в поисках крутой сигнализации.
– Боятся, если есть, чего красть, – объяснила Ира, – а у него почти ничего нету. Даже иконы сплошь современные, бумажные, кому они нужны, кроме него и таких, как он? Дядя Андре-ей! – позвала Иринка громко.
Пашка покосился на неё.
– Ты его чё, дядей называешь?
– Когда в церкви – то батюшкой, – ответила Иринка. – А наедине, дома и при типа вас – то дядей зову.
– Каких-таких «типа нас»? – обиделся Пашка, но Ира смотрела весело.
– Типа вас, слепцов неверующих, – уточнила она и снова позвала: – Дядя Андре-ей!
– Да я тут, Ириш! Чего кричишь? Проходи, и всё… О, да ты с гостями… Заходите, чай вскипел, булки на столе.
Выглянувший из открытого окна старенькой невысокой бревенчатой избушки молодой человек помахал им рукой и скрылся в комнате.
– Идём, – сказала Ира.
И они пошли. А что делать? Им надо Птаху спасать. В сенях чисто, даже полосатый половичок постелен, потемневший от времени и тысяч наступаний на него. Дверь тяжела, обита потрескавшейся кожей на вате. Внутри всего три комнатки: кухня с печью, гостиная с круглым столом посередине, шкафом и иконами на стене, перед которыми ровно горела капелька пламени лампадки, и крошечная спальня.
На столе стояла глубокая тарелка, наполненная булками, и чайник с заваркой. Молодой человек в лёгкой белой рубашке и чёрных летних брюках приветливо поманил их к себе.
– Садитесь. Вас как звать-величать?
– Ваня Скоробогатов.
– Павел Партин.
Мальчишки во все глаза смотрели на священника. Вроде обыкновенный парень. Выйди он на улицу в таком виде – подумают, что он рок-музыкант или хиппи: длинные вьющиеся волосы схвачены в конский хвост, на лице небольшая бородка. Только в ярких синих-синих глазах необычайная светлость, радость, умиротворённость.
Весь неторопливый, он в то же время не производил впечатление ленивого. Наоборот, его неторопливость означала собранность и знание того, что ему делать. Словно его кто-то вёл, а он шёл себе и радовался своей дороге.
– Мы в одном классе учимся, – сказала Снежана.
– А. Очень хорошо. Вам всем чай с сахаром?
… Когда пили чай с булками и шоколадками, Ваня и Пашка не говорили о своей нужде. При девчонках не хотелось. Но вот встали. Иринка забрала книжку, которую хотела взять почитать, и девочки попрощались. А про ребят Ира сказала:
– Их я оставляю тебе, дядя Андрей. Им чего-то от тебя надо, только не наше, не религиозное. Побежали, Снежан. С Богом, дядя Андрей!
– С Богом, воробышки!
Неводничий перекрестил двоюродную племянницу и её подружку и повернулся к мальчикам.
– Что от меня требуется, молодые люди? – открыто улыбаясь, спросил он.
– Да вот… Иринка говорила, у вас сарай пустует, – смущаясь от непривычного собеседника, начал Ваня.
– Пустует, – кивнул отец Андрей. – Можете занимать, чем хотите.
– Нам не «чем», – осмелел Пашка. – Нам – «кем».
– У-у… – удивился отец Андрей, смерил их хозяйственным взглядом, будто гадал, управятся ли явно городские пацанята со скотиной. – Свинку хотите выкормить? Кур? Для них, вероятно, мой сарай не очень будет удобен. Он для двух лошадей строился. Ну, корову когда-то я там держал.
Мальчишки помолчали. Нет, без помощи не обойтись. Тем более, священники вроде предателями никогда не были… разве что этот поп Гапон…
– Нам не кур, – сказал Ваня.
– И не свиней, – сказал Пашка.
Оба вздохнули. Ваня выдохнул:
– Отец Андрей, вы тайну умеете хранить?
Взгляд отца Андрея стал проницательным.
– Мне положено, – сказал он. – Ко мне люди исповедаться идут, самое страшное про себя поведать могут. Но их тайны и грехи – не мои тайны и грехи, так что раскрывать их кому бы то ни было – не могу.
– Даже ментам? – с придыханием уточнил Пашка. – И бандюгам?
– Точно.
– И под страхом смерти?
– Да.
– А если ваш начальник потребует?
Ваня Скоробогатов смотрел испытующе.
– И начальнику. Но если вы сомневаетесь, не говорите, – спокойно предложил отец Андрей. – Зачем мучиться?
– Да деваться уже некуда, – вздохнул Ваня.
– Деваться некуда? Чего так?
В голове отца Андрея промелькнула мысль: запутались, видно, хлопцы. Либо в наркоте, либо в воровстве. Только пустой сарай при чём? Лучше не гадать. Скажут – скажут. Не скажут – тогда о чём думать?
– Лосей в зоне перебили – слыхали? – начал серьёзно Ваня.
Неводничий помрачнел, ровно как осунулся враз.
– Слыхал – не то слово. Приехали тут, мясом да рогами хотели поделиться.
– И чего? – напрягся Пашка.
– Прогнал, – коротко рассказал отец Андрей.
Ребята повеселели, хотя и подивились: чтоб какой-то там священник чинов прогнал? Небывалое событие, честно. Пашка заторопился:
– У нас друг есть, инвалид. Парализовало его после аварии. Вот с одним лосёнком как-то подружились, что ли… А потом подумали: как терапия лошадьми… Почему бы не лосями? Ну, дикие, понятно… Но этот смирный. Гладить себя уже давал. А Сенька вставать с коляски начал. За Птаху держится и встаёт. Думали, что его убили тоже, а он живой. Только его один рыбак углядел, охотник, видать. Грозится, что расскажет о Птахе в мэрии, а там найдут Птаху, плёвое дело, и прикончат. Типа, там, прибыль, опасность и прочая хрень.
– Так, – тихо произнёс отец Андрей. – А как вы приведёте его в мой сарай?
Мальчишки озадаченно переглянулись. Об этом они как-то не подумали.
– Давайте-ка поразмыслим. Есть тут у меня одна идея с человеком. И всё это бродит рядом.
Они проговорили с час. Потом отец Андрей вызвонил своего друга, ветеринара и экстремала-механика по совместительству. Вчетвером ещё два часа проговорили.
План созрел простой: рано утром отец Андрей с Игорем Ивановичем найдут лосёнка в указанном месте, усыпят его и привезут в дом отца Андрея на личном автотранспорте Игоря Ивановича – ветеринарской «Газели». В конюшню определят. Здесь его никто не тронет. А Сеня может с друзьями сюда приезжать, когда захочет. Тут всегда открыто.
Как только лосёнок окажется в безопасности, все пятеро – или четверо, так как у Игоря Ивановича обычный рабочий день с девяти утра, – отправятся в администрацию. Завтра в одиннадцать у отца Андрея как раз намечена встреча с главой города Бримкуловым: назрели тут некоторые моменты для обсуждения.
Надо постараться убедить его, что лосёнок – гордость города и надо отдать его… хоть в живой уголок Дома творчества детей, к примеру. Загон для него поставить – пара пустяков, зато и красота, и польза, и благое дело. Хватит, натешились охотой. Пора хоть кому-то жизнь спасти.
По словам взрослых, всё выходило убедительно. Так и порешили, да и попрощались. Отец Андрей перекрестил подростков и сказал:
– Не волнуйтесь, ребята, всё сделаем. Главное, чтоб лосёнка вашего до нас не тронули. И чтоб в Гарифуле Равиковиче здравый смысл возобладал. И сострадание. Идите с миром, а я помолюсь.
И скрылся в старой своей избушке, притулившейся к заборам роскошных коттеджей здешних начальников и ловких людей. Впрочем, зачастую эти два типа людей непонятным образом сращивались, будто сиамские близнецы.
Сенька, узнав о помощи отца Андрея и Игоря Ивановича, обрадовался, всё выспрашивал детали, сомневался, надеялся, рвался помочь, злился, что не в силах… Они тихо разговаривали, чтобы не услыхали старшие Пытьевы. Наконец, уже в одиннадцать вечера Ваня и Пашка расстались с другом и разбежались по домам.
Семён всю ночь плохо спал. Проваливался в глубокий сон, просыпался с ясной головой, тяжёло дремал… Переживал, получится ли всё, как задумали. Чуть ли не впервые в жизни произнёс молитву: «Господь Бог, спаси лосёнка и исцели меня, чтоб я ему помог».
Хорошо, что им священник помогает. Где-то Семён читал, что Бог наши молитвы слышит, и если будешь Его настырно просить, Он непременно исполнит твою просьбу. Здорово, если Бог есть: Его о тайном, о неосуществимом молить можно. Не то, что родителей… Хотя Семёну повезло: у него родители нормальные. И любят, и заботятся. Что ещё надо?

ЭПИЗОД 10.

Птаха стоял в темноте сарая и недоверчиво принюхивался и оглядывался. Он ещё не совсем пришёл в себя от беготни, суеты, бессознательного сна и тряски в машине, от новых запахов и обстановки, от близости двуногих врагов. Он бы хотел побрыкаться, поорать, но, во-первых, сознание пока туманилось, во-вторых, перед носом аппетитно манила охапка свежей травы, и вода в поилке. А в-третьих, из темноты возникли знакомые детёныши и сунули на плоских ладошках хлеб и сахар. Погладили, побормотали себе чего-то и ускакали, оставив лосёнка одному куковать.
Большой двуногий зашёл. Лосёнок попятился. Зад уперся в стену. Глаза зверёныша выпучились от страха: а как пальнёт?
Но большой двуногий только травы подбавил, успокаивающе поговорил и тоже растворился в темноте.
Час прошёл, другой, третий. Лосёнок, хоть и не привык, но покорился странному повороту судьбы и рушил, что отныне так и будет стоять в этой огороженной темноте, есть и пить… и больше ничего.
Он вспоминал маму и понимал, что остался один.

ЭПИЗОД 11.

– И что теперь? – хмуро спросил Ваня у отца Андрея.
Они вчетвером – Ваня, Павел, отец Андрей и Игорь Иванович Сифоров – шли по лесной дороге, ведущей от города к посёлку.
Договориться о чём-то дельном с Бримкуловым не удалось. Он, казалось, вообще не понимал, из-за чего сыр-бор. А потом, когда со стороны защитников последнего в зоне лося всё было сказано, и прибавить-то нечего, Гарифул Равикович нажал кнопку и вызвал своего заместителя, Бориса Александровича Мордухевича: мол, он инициатор и ответственный исполнитель, с ним и договаривайтесь.
Когда Мордухевич появился в кабинете главы, ребята захлопнули рты и помрачнели.
– Это ж рыбак! – прошипел напоследок Пашка Партин, посмотрел на Ваню и замолчал.
Куда не ткнёшься – всюду враг. Обложили.
Мордухевич насмешливо пялился на просителей и кивал под ленивую речь Бримкулова. Улучив момент, когда на него смотрели одни «малявки», Мордухевич веско сказал:
– Посмотрим, что можно сделать, Гарифул Равикович.
И показал ребятам исподтишка кукиш. Словно он не облечённый властью взрослый, а соседский подросток-хулиган. Если бы не было страшно, мальчишки бы хихикнули.
В приёмной, куда просители вышли после неудачной аудиенции, Мордухевич вполголоса предупредил:
– Сказал гладко, постелю шершаво. Я вашего лося изыму, как опасного для населения дикого зверя, найду у него бешенство из-за укуса больной лисицы и пристрелю. Себе на день рождения. На шашлычок для гостей. И вас не приглашу, уж извиняйте. Смешные вы люди.
И громко заявил:
– Всё сделаю в точности, как сказал, не волнуйтесь, Игорь Иванович. Моё почтение, отец Андрей. Выше носы, молодое поколение.
– Привёл бы  тебя на майдан, – проворчал Сифоров, когда Мордухевич ушёл. – И батогами б тебя поучил. А лучше – в лес бы забросил, и живи, как сумеешь.
– Тихо, Игорёк, – задумчиво прервал его отец Андрей, – тихо. Придумаем что-нибудь.
И вот они брели лесом и придумывали. Ваня с Пашкой и Сенькой горячились, а Сифоров их остужал контрдоводами. Отец Андрей любовался природой и помалкивал. В паузу он внезапно молвил:
– А грустно без лосей-то в городе будет. Пустынно. Все звери за ними уйдут. Останутся голуби, вороны, сороки, воробьи да мыши. И тараканы.
Вздохнул и дальше продолжал помалкивать.
– И что теперь? – в отчаяньи повторил Семён, подняв к нему бледное лицо с влажными глазами.
Кативший его по лесной дороге Пашка Партин тоже посмотрел на отца Андрея.
– Ничего, Сеня. Господь не оставит. Придумаем, – ответил Неводничий. – По Птахе своему соскучился?
– Соскучился.
– Ну, и поехали себе, поехали. Паш, давай я тебя сменю. А ты лосёнку во-он той травки нарви, ему полезно будет полакомиться.
Они добрались до избушки, и отец Андрей завёз Сеньку в сарай, подкатил прямо к лосёнку.
– Птаха, Птаха! – дрожащим голосом позвал Сенька жавшееся к стене тёмное пятно. – Ты тут? Не бойся, слышь? Всё хорошо, тебя никто не тронет, мы тебя защитим, слышь, Птаха? Ты есть хочешь? Я тебе хлеба принёс. Иди сюда, Птаха, иди.
Лосёнок слушал, слушал знакомый голос, издал какой-то детский хрюкающий звук и потопал к загородке. Семён осторожно, почти невесомо погладил тёплый чёрный нос. Лосёнок чуть отодвинулся. Сенька поднялся к нему.
– Птаха, ты чего?
Лосёнок просунул через штакетник голову и прижался к плечу вставшего мальчика.
– Птаха, хороший мой, – шептал Сенька. – Никому тебя в обиду не дам. Ты вырастешь огромный, как шкаф. Я тебя в тайгу увезу, Пташище, никакой Мордухевич тебя не достанет.
Открывшаяся дверь дала дорогу свету. Сенька обернулся на фигуры, стоявшие на пороге.
– Чего?
– Вспомнил он тебя? – ласково спросил отец Андрей.
– Похоже на то.
Семён счастливо улыбался.
– Рот до ушей, – проворчал Ваня.
Пашка глянул на него и усмехнулся:
– На себя посмотри, Буратино.
Посмеялись. Отец Андрей обнял мальчишек за плечи.
– Ну, что, спасатели, здесь поразмышляем? А то мне к трём часам в церковь надо идти, всенощную служить. Времени у меня осталось мало на вас: час, от силы два. С натягом.
Мальчишки внутренне собрались и сгрудились возле священника, будто заговорщики. Ваня серьёзно сообщил:
– А Мордухевич хочет на горке, прям под церковью, ночной клуб с рестораном открыть. Он уже бумаги оформляет. И говорит, если церковь мешать будет, он её снесёт.
Пашка продолжил, имитируя мордухевский голос:
– Тем или иным способом.
– Тем или иным способом? – задумчиво переспросил отец Андрей. – Понятно.
– Что понятно? – спросил Семён.
– Грызёт человека, – пояснил Неводничий. – Корчит, как ужа на раскалённой сковородке. Вы на него внимания не обращайте. Хотя, конечно, назидательный пример. Он предприниматель, и ночные клубы строит, Юрий Анатольевич тоже предприниматель, а строит церкви… Дело, вроде, одно: строительство, а люди-то какие разные. И дела разные творят.
– А с Птахой-то что, отец Андрей? – подал голос Сенька.
– Ну, с Птахой… Три выхода есть.
– Ух, ты, как много! – повеселел Сенька.
– Да. Первый – покориться силе и выдать лосёнка на расправу.
Пауза молчания. И негодующее море обрушилось на Неводничего, грозя захлестнуть. Отец Андрей поднял руку.
– Тихо, тихо! Я только указываю вам на этот выход. Весьма неприглядный. Раз не согласны – идём дальше.
– Идём, – грозно велел Сенька, и никому не было смешно.
– Второй и третий варианты – борьба, – произнёс отец Андрей.
– Это – да, – решительно сказал Пашка Партин. – Мы сможем. Нечего лосей было стрелять.
– Так вот, – продолжал отец Андрей. – У Игоря Ивановича знакомый есть в зоопарке… Понятно, не у нас в городе, а в соседнем, за полторы сотни километров. Погрузим зверя в «Газель» и вывезем. Как – разговор особый, потому что никто, понятное дело, разрешение не даст.
– Может, даст, – сказал Пашка. – У Вовки Дядюнова отец в пропускном бюро работает.
– А, знаю такого, – кивнул Неводничий. – Не уверен, правда, что проникнется и не испугается ответственности и наказания, если откроется сей правонарушительный факт.
– А в зоопарке – что? – спросил Семён.
– В зоопарке хорошо. Отдельный вольер и трёхразовое питание.
– А другой вариант?
– Другой – вывезти не в зоопарк, а подальше в лес. Но суть у обоих вариантов одна: Птаху вашего надо отсюда вывозить однозначно. Одному скучно и опасно. Даже если б его в живой уголок удалось пристроить, чего нам категорически не разрешили.
– Пригрозили и выпнули, – дополнил Пашка.
– Ещё один выход есть, – вмешался Семён.
Он повернулся к лосёнку, стал гладить тёплую морду.
– У предков знакомые есть… Ну, они там с молодости как-то завязались. Так они недавно питомник открыли. За зоной. Они давно в городе не живут, а вот теперь новый бизнес организовали на базе государственного питомника, который гикнулся. У них всё чин чинарём: лес, озеро, забор, звери кой-какие… и лоси есть. Рядом ещё деревня. В общем, если б удалось туда Птаху вывезти…
– Класс! – выдохнул Ваня. – То, что надо!
– Точно! – согласился Пашка.
Отец Андрей подумал и улыбнулся.
– В самый раз. Это замечательная идея, Семён. Дело за малым, но самым трудным: как лосёнка через контрольно-пропускной пункт перевезти.
Дверь в сарай отворилась. Раздался приглушённый голос Игоря Ивановича.
– Здрасти. Я чай сделал, пошли чай пить. Решили что-нибудь?
– Ага! – весело ответил Семён.
Когда пили чай, Семён обстоятельно рассказал про питомник, и как туда доехать. Километров пятьдесят от города. От главной дороги налево. Там пока даже указателя нет. Хозяева деньги из другого бизнеса в этот вкладывают, для души. Туры всякие тут не налажены, просто приходят люди, смотрят, любуются, фотографируют. Поголовье лосей нигде в бумагах не прописано, поэтому не выявить никак, что чужой лосёнок в стаде появился.
А зато здесь Семён, Ваня и Пашка могут общаться с Птахой, сколько захочется. И, кто знает: вдруг лосетерапия по-настоящему действует! Встал же Сенька на ноги. Может и пойти. А что?!
– Да, – согласился Игорь Иванович. – Вариант очень даже неплохой. Как бы теперь с твоими знакомыми связаться, чтоб при встрече они нас беспрепятственно пустили и быстренько лосёнка поглубже в питомник отвели? Телефон у тебя есть?
– Есть.
– Так звони.
– Сейчас?
– А когда? А то оцепят нашу избушку и ни под каким видом лосёнка не оставят.
– Оставят, – ощерился Пашка. – На пельмени и шашлыки.
– Во-во, – кивнул Сифоров.
Семён достал мобильник, нажал кнопочки, приложил к уху.
– Молчат, – разочарованно произнёс он.
– Ничего, дозвонишься ещё, – ободрил отец Андрей. – Ты звони хоть раз в полчаса. Они наверняка что-нибудь по питомнику делают. Хозяйство большое. А я на службу поехал. Пора мне.
Он уже выходил со двора, когда его догнал Ваня.
– А с вами нельзя? – сказал он смущённо.
– Да почему нельзя? Пошли, если хочешь. Крещёный?
– Крещёный.
– Вот и ладно.
Они сели в старенькие «Жигули» мышиного цвета и вырулили на дорогу. Через несколько минут они были у храма в честь иконы Божией Матери «Державная». По широкой лестнице поднимались две женщины в длинных юбках, скромных блузках, в платочках.
Ваня окинул взглядом лесок на склонах горы. Неужели рыбаку… в смысле, заму Мордухевичу удастся втиснуть своё безобразие в эту красоту? Неужели правда: «деньги это всё и больше»?
– Поднимайся, Ваня, – сказал отец Андрей. – Ты сейчас много для своих друзей сделать можешь.
– Чем это?
– Молитвой. Господу Иисусу Христу помолись, чтоб Он лосёнка спас, и все преграды к этому разрушил. Пресвятой Богородице «Целительницу», святого великомученика Пантелеимона Целителя и святого праведника уральского Симеона Верхотурского моли, чтоб Семён выздоровел и пошёл.
– Да ну, – неловко отмахнулся Ваня. – Разве так бывает: попросил – и всё сбудется! Сказки.
– Да в том-то и дело, что бывает, – ответил отец Андрей. – Только просить надо не богатства, славы, власти, мести и пятёрки по математике, а добра для других и для себя.
Пока поднимались на вершину, к дверям храма, Ваня размышлял. На последней ступеньке остановился, посмотрел в глаза отцу Андрею.
– Так это ж трудно! – воскликнул он. – Всем ведь только и надо, что богатства, славы, власти, мести и пятёрки по математике!
– Тебе тоже? – мирно спросил отец Андрей, останавливаясь у входа в храм.
– Ну, мне…
Ваня сдвинул брови.
– Ты, Ванюш, за себя больше отвечай, – посоветовал отец Андрей. – Так честнее будет. За других легко думать, на других легко спирать. Но жизнь тебе проживать, не какому-то другому.
Он трижды перекрестился и поклонился. Открыл дверь и вошёл. Ваня постоял.
– Ну, да, – вздохнул он. – Проживать мне.
И потянул на себя тяжёлые створки.
Удивился: снаружи жарко, а внутри прохладно. Наверное, потому, что стены каменные. Вроде и бывал здесь, а заново для себя открывает и росписи, и иконы, и золотые Царские Врата, и ни на что не похожий запах ладана и сжигаемых пламенем тонких восковых свечей…
Отец Андрей прошёл в алтарь, поцеловав икону на двери Царских Врат, а Ваня медленно пошёл по храму, вглядываясь в незнакомые лики.
Две женщины готовились к службе: перекладывали что-то на кафедре, где продавались свечи, маленькие иконы, книги, крестики, образки, где принимались записочки; протирали подсвечники, убирали огарки… Одна подошла к слоняющемуся Ване и тихо спросила:
– Сынок, тебе помочь?
– Э-э… – протянул растерявшийся Ваня, сглотнул и покосился на закрытые Царские Врата, где облачался отец Андрей. – Не знаю… Да. Наверное. Мне отец Андрей сказал тут, что помолиться надо, а я забыл, кому. И как.
– Давай к кафедре подойдём, – пригласила женщина, и Ваня послушно отправился за ней.
Женщина положила перед собой листочек бумаги, взяла ручку. Наверху листочка нарисовала крестик.
– Ну, сынок, в чём у тебя нужда?
– Чего?
– О чём беспокоишься? Что тебя такое тревожит, раз к Богу в дом пришёл?
Ваня покраснел.
– Ну… всякое…
Женщина ласково улыбнулась.
– Не бойся. Ты просто скажи, о чём бы ты хотел Бога попросить.
Тут уж Ваня не сомневался:
– Чтоб мой друг выздоровел, с инвалидной коляски встал. И чтоб одного зверя спасти. Лосёнка. Его тут убить хотят. Один человек.
Женщина подумала и решительно стала писать.
– Во-первых, – говорила она, – обедню о здравии пусть батюшка отслужит. О друге твоём и о тебе. Крещёные оба?
– Ага.
– Слава Богу. Затем молебны давай закажем. Господу Иисусу Христу, Божией Матери, иконе Её «Целительница» и «Одигитрия», то есть, «Путеводительница», ещё Ангелу-Хранителю, святому великомученику Пантелеимону. И, пожалуй, попросить помощи у святого праведного Симеона Верхотурского. У него дар есть ноженьки целить.
– Всё точно, отец Андрей так и говорил, – радостно подтвердил Ваня.
– А про зверя твоего… пожалуй, моли святого Серафима Саровского. Когда он в лесу жил, к нему звери приходили. Даже медведь. И блаженной матушке Ксении Петербургской, пожалуй, можно обратиться за помощью. Это об устроении твоих дел.
Ваня помимо воли усмехнулся. Женщина заметила. Спросила:
– Чего усмехаешься?
– Да как в «красном доме»! – не стал скрытничать Ваня Скоробогатов. – У каждого свои обязанности. Только всё это не взаправду же. Чем могут святые помочь? Они же умерли давно.
– Ну, во-первых, умерли только их тела, а душа жива, и она перед Богом предстоит. О нас молит Бога, чтоб Он тем, кто ещё на Земле трудится, помогал в их заботах, бедах. Во-вторых, это не просто обязанности. Это дары, которые святому человеку Господь Бог даёт, чтоб он людям помогал, дорогу к Богу для них торил.
– А чем это он святой? – поинтересовался Ваня, задумываясь про себя: если б он стал святой, он бы тут же друзьям помог и лосей воскресил.
Женщина улыбнулась.
– Он к Богу стремится изо всех сил, – ответила она. – И любит Его больше себя самого, больше своей жизни. Сложно это для тебя?
– Ещё не знаю пока, – медленно проговорил Ваня.
– А как тебя зовут? – спросила женщина.
– Иван Скоробогатов.
– А друга твоего?
– Семён Пытьев. И ещё Павел Партин.
– Значит, пишем: о здравии рабов Божиих отроков Иоанна, Симеона и Павла.
– Кого?
– Что, непривычно? Так звучат ваши имена по-церковному, для Бога.
– А-а, понятно, – сказал Ваня и покраснел. – А платить за это сколько?
Женщина внимательно посмотрела на него.
– Для тебя это важно?
– Ну…
– Тогда сколько сможешь, столько и заплати. Это называется жертва Богу. А вообще, Ванюш, часто бывает, что копейка дороже рубля выходит.
– Это если копейка чистого пота, а рубль – грязной крови? – догадался Ваня.
– Именно. Хорошо сказал. Верно.
Ваня увидел листок бумаги с суммами пожертвований за требы. Посчитал, сколько примерно выходит, и отдал две сотни рублей – всё, что осталось от его карманных денег. Лучшего применения им не найдёшь.
– Много дал, – сказала женщина. – Всего двадцать пять рублей получается.
– А… оставить их нельзя? Для Бога?
– Можно. Спаси тебя Господь. Ты, впрочем, купи ещё свечей, поставь Господу и Матери Его Пречистой. Ну, остальное в ящик для пожертвований положи.
– Ладно.
Ваня получил восемь свечей, затолкал бумажки и мелочь в ящик, и несмело пошёл к подсвечникам. Женщина его догнала.
– Давай покажу, что и как, пока народ не собрался. Вот здесь на аналое лежит праздничная икона или храмовая – то есть, образ Бога или Богородицы, или того святого человека, в честь которого храм освящён. У нас – икона Божией Матери «Державная». Вот сюда ставишь свечу, крестишься, кланяешься и молишь Пресвятую Богородицу о спасении души. И о деле своём.
Ваня кивнул. Женщина показала рукой:
– Вот там – Распятие Господа нашего Иисуса Христа, а рядом – икона Ангела-Хранителя. С другой стороны – подряд иконы великомученика Пантелеимона и праведного Симеона Верхотурского. А вон там – блаженной матушки Ксении и преподобного Серафима Саровского. Запомнил?
Ваня огляделся, подумал и снова кивнул.
Пока он ставил свечи, храм стал заполняться верующими. Из алтаря вышел отец Андрей в чёрной рясе, с большим жёлтым металлическим крестом на груди. Он направился прямиком к Ване.
– Ты справился? – тихо спросил он.
– Ага. Мне теперь уходить надо?
– А ты хочешь?
– Да вроде нет.
– Ну, так постой, сколько сможешь. Только в некоторые моменты покидать храм нельзя. Ты лучше встань вон там, рядом с кафедрой и, когда нужно будет, спроси у Любы, что принимает записочки, можно ли уходить. Договорились?
– Ладно.
– Тогда с Богом, Ванюш.
Отец Андрей сжал Ванино плечо, благословил подошедших ук нему людей и быстро вернулся в алтарь, где продолжил облачаться скрыто от всех.
В купол рванулся звучный мужской голос:
– Миром Господу помолимся!
Мальчик от неожиданности вздрогнул и посмотрел на чтеца – мужчину средних лет с густой седеющей шевелюрой и аккуратной клиновидной бородкой.
Всенощная началась. Люди всё подходили, заполняли в молчании храм, а потом среди наступившей тишины запел многоголосый хор. Ваня слушал, почти ничего не понимая, и не замечал течения времени. Вместе со всеми он подходил к отцу Андрею на елеепомазание и целование креста. Всё это непривычное, спокойно величавое действо захватило его до глубины души, и он остался до самого конца службы. Он дождался отца Андрея, и они вслед за двумя женщинами покинули храм, заперев высокие двери.
– Здорово тут, – признался Ваня, оглянувшись пару раз на белое здание, плывущее среди золотого моря берёз с тёмно-зелёными вкраплениями сосен, будто громадный парусник. – Я бы ещё сюда пришёл.
– Приходи.
– А с друзьями можно?
– Конечно. Тебя до дому подвезти?
– Не, я тут близко живу – через дорогу пару раз перейти и всё.
– Да, городок у нас крохотный…
Они остановились у машины. Неводничий сказал, отпирая дверь и садясь:
– Пашу и Семёна я отвезу.
Ваня спохватился: ничего себе, забыл, что парни в посёлке!
– Ой, я с вами поеду. Сеньку ж доставить домой надо поскорей! Пытьевы уже точно волнуются. Попадёт же нам!
– Ничего, – улыбнулся отец Андрей, – пострадаете немножко, и не страшно. Наказание, между прочим, бывает весьма полезным.
– Почему это? – спросил Ваня с вызовом, забираясь на заднее сиденье «Жигулей».
– Уму-разуму учит, а как ты думаешь? – разъяснил отец Андрей.
Машина запыхтела и тяжело тронулась с места. Старенькая…

ЭПИЗОД 12.

Погрузить лосёнка в «Газель» оказалось непростым делом. Лезть в темноту тесной коробки Птаха откровенно боялся. Пришлось мальчишкам его уговаривать и улещивать. В конце концов, Птаха поддался уговорам и угощению и забрался в кузов. Семён очень хотел ехать с ним, и у них с отцом Андреем и Игорем Ивановичем даже вышел короткий, но ожесточённый спор. В конце концов Семён доводы умудрённых взрослых принял, но уточнил, что подчиняется больше чужой силе, а не доводам рассудка.
Затих он только после того, как Сифоров сказал, что никто из ребят с ними не поедет, так как нет места, но звонить им будут часто, чтобы держать в курсе.
– Ну, ладно, – пробурчали мальчишки. – Езжайте. И Птаху берегите.
– Убережём.
И вот «Газель», фыркнув вонючим облачком выхлопных газов, осторожно переваливаясь на буграх дороги, тронулась в путь. Им вслед тревожно смотрели три пары глаз. Поворот с боковой дороги на главную – и «Газель» скрылась.
– Довезёт – не довезёт? Вот в чём вопрос, – озвучил всеобщее беспокойство Пашка.
– Лучше бы с ними поехали, – упрямо заканючил Сенька. – Уж всяко пригодились бы. Они ж моих знакомых не видали ни разу. Как они с ними разговаривать будут?
– Да поговорят как-нибудь, не бузи. Взрослые люди, разберутся, – поморщился Пашка.
– Молиться надо, – нерешительно предложил Ваня.
– Чего? – хором изумились мальчишки.
– Молиться, говорю.
Взгляд Вани светел и задумчив.
– Отец Андрей говорит, что просить надо у Бога, и Тот исполнит. Если жарко просить, – рассказал Скоробогатов. – Я лично буду молиться. А вы как хотите.
Он развернулся к дому, чтобы забрать свою бейсболку, слетевшую в район малиновых кустов в горячий момент уламывания Птахи.
– Я тоже… с тобой, – звонко сказал Сенька. – Научи, и всё. Тоже тогда буду.
Ваня пожал плечами.
– Да говори своими словами. Только искренно. Без лжи. Чего проще.
– Ну, например, – сказал Пашка.
– Ну, наприме-ер… Господи, спаси лосёнка, доведи его до питомника в целости и сохранности, – придумал Ваня.
– И чтоб никто его не нашёл никогда, – продолжил Сенька воодушевлённо.
– А мы? – спросил Пашка.
– А мы нашли, само собой! – ответил Ваня.
Они негромко рассмеялись.
– Эй, пацаны! – вдруг сказал Сенька. Уставившись на дорогу. – Чья-то тачка к нам завернула. Иномарка какая-то.
– Да соседская, чё такого? – отмахнулся Пашка.
Серебристый BMW мягко подкатил к ним и остановился. Ребята с любопытством ждали. Задняя дверца с тонированным стеклом  отворилась. Как воплотившийся кошмар, во весь рост поднялся из машины «рыбак», заместитель главы города Борис Александрович Мордухевич. Над змеиной улыбкой хищно сверлили «добычу» к;ричные глаза. Семён вжался в инвалидное кресло.
– Привет, малявки. Кого ждём?
– Никого не ждём, – хмуро сказал Ваня.
Мордухевич огляделся цепко.
– Проводили, значит? – поправился он.
– Никого не проводили, – хмуро сказал Ваня.
Мордухевич неторопливо прикурил. Выпустил дым из ноздрей.
– Повторяешься, юный лосезащитник, – усмехнулся властно. – Повторяешься… Ладно. Пусть вас русскому языку препод учит. А вот правде-то научил тебя поп?
– При чём тут это? – фыркнул Ваня.
– При всём. К примеру, что вы в доме Неводничего делаете? Грешки исповедуете? Воры вы или союзники в преступлении против государства? – перечислял Борис Александрович. – И так, и так вы – злоумышленники малолетние. Пойдём дальше. Не возражаете, сягавки?
Он снова глубоко затянулся и выпустил вонючий дым в сторону ребят, которые поморщились и демонстративно зажали носы.
– Никотинчик не нравится? – ехидно спросил Мордухевич. – Не балуемся?
Пашка стиснул зубы. Он-то как раз баловался, но втихаря от Вани и Семёна, зная их отвращение к куреву. Он поклялся себе, что отныне непременно бросит, чтоб и на граммулечку не быть похожим на «рыбака».
– Ну, сягавки, хорошо стоим, – показал желтеющие зубы Мордухевич. – Посидим, может?
– В другой раз, гражданин начальник, – с вызовом отказал за всех Сенька и вызывающе вздёрнул загорелый нос.
– И в другой тоже, – пообещал Мордухевич и бросил окурок в землю. – Где лось?
– В лесу, – храбро ответил Сенька. – Будто не знаете, где.
Борис Александрович внимательно посмотрел на него.
– Не знаем, – подтвердил он. – Прочесали уж там, где знали. Теперь бы прочесать там, где знаете вы. А, сиголявки зверолюбые?
– Мы не в курсе, гражданин начальник. Большое вам пардон, – с равнодушным видом заявил Ваня.
– И мы не сиголявки, – обиделся Пашка.
– А! У вас уже осья в перьях? – фыркнул Мордухевич. – Ладно, чего с вами няньку крутить. Где лосиный выкормыш? В поповском сарае? Туда его запрятали?
– Мы никого никуда не прятали! – со слезами в горле крикнул Сенька. – Отстаньте от нас! Что вам маленький лосёнок! Вы уже стольких убили – гора бы получилась! Живодёры! А ещё власть государственная!
Мордухевич помял зубами губы. Улыбнулся снисходительно.
– Вот именно, обиженный юноша. Я власть, и мне всё дозволено. Сказал, что опасно, значит, опасно. А раз я обеспечиваю безопасность города, то мне и автомат в руки, и бронежилет на грудь. А у вас какой бронежилет: местный поп – голый лоб? Босявки вы, сиговляки сопливые.
– Мы ничего не знаем! – выпалил Пашка.
– А зачем к попу заявились? – быстро надвинулся на ребят зам главы.
Ваня не отвёл глаз и громко, свободно сказал:
– А я на беседы к нему хожу, чтоб креститься. А ребята со мной, чтоб мне не скучно туда-обратно через весь  город переть. Это возбраняется? В тюрьму посадите?
Мордухевич сложил руки на груди, смерил его взглядом с ног до головы.
– Ба. Верующие сиголявки. Никогда б не поверил, если б сам не увидал. Ну, и где ж ваш уважаемый окормляющий? Надеюсь, не лося выводит за пределы зоны? Все КПП предупреждены, между прочим.
Мальчики помертвели. Всё напрасно. Не спасли Птаху. Семён вцепился в ручки своего инвалидного кресла.
– Отец Андрей поехал к своим прихожанам в деревню дом освятить, – ровно сказал Ваня. – Или это тоже возбраняется, Борис… э-э…
– Александрович, – любезным тоном подсказал зам.
Из к;ричных глаз его вырывалось пламя злобы, которое он даже не пытался спрятать или утихомирить.
Ребят прошиб холодный пот. Вот попали! Этот «рыбак» любую свою прихоть исполняет, и любого на пути сметёт, лишь бы себя потешить. Кто его знает, какую пакость он может сотворить с тринадцатилетними подростками? Так обстряпает дело, что запихает их в спецшколу до совершеннолетия. Знаем мы эти спецшколы! Кузница кадров криминального моря.
– Не возбраняется, – процедил Борис Александрович. – Пока. Захочу – и так поверну дело, что и поп сядет, и вы уйму неприятностей притянете, а родители ваши – так само собой.
– Прямо можете это сделать? – не поверил Пашка. – Из-за какого-то лося?
– Из принципа, будущий мелкий рецидивист, из принципа, – поправил Мордухевич.
– Гнилой, значит, ваш принцип, – усмехнулся Сенька.
– С чего это? Ну-ка, просвети, ботаник алебастровый.
– Корысть всегда гнильё, – ответил Сенька. – Вы ж мясо ресторанам продали, шкуры и рога – чучельникам и друзьям с баблом. Сплошная корысть, а не забота о безопасности. Чё финтить-то?
– Гладкая рожа красивше, – хохотнул Мордухевич и тут же посерьёзнел. – А ябедничать вредно, ребятки. Знаете?
– А это не донос, – парировал Ваня, – это правда. Правда легко говорится. Так меня мама учила.
– Дура твоя мама. И отец твой чмо, – вскипел Мордухевич. – И чего я с вами антимонию развожу! Брысь отсюда, сявки подзаборные! А ты, безногий, радуйся, что уже изувечен. И не лезьте. У меня ствол. Я иду в сарай, и, если там ваше отродье рогатое, стреляю на убой.
– А если нет? – тихо спросил Сенька.
– А всё равно! – зарычал зам главы. – Куриц постреляю! Не могу терпеть, убить кого-нибудь хочется до смерти!
Вдруг Сенька спокойно открывает руку с носовым платком, берёт с колена чёрненький тоненький брусок и нажимает одну из нескольких кнопочек.
– А теперь послушаем весь концерт, – словно конферансье, объявил он.
– Чего? – обернулся зам.
И услышал:
– «Ба. Верующие сиголявки. Никогда б не поверил, если б сам не увидал. Ну, и где ж ваш уважаемый окормляющий?»…
– Это что? – прошипел зам.
– Это чудо техники, – показал Сенька. – Диктофон называется. Клёво получилось, а? В суд с этим не попрёшь, а в СМИ запросто. С начала разговора записывалось.
– Ах, ты, веник поганый, щенок зашибленный! А ну, отдай, если проблем боишься!
Руки у Семёна задрожали. Он неловко спрятал диктофон между ног. Ваня и Пашка рядом прижались, глядя непримиримо. Зам посмотрел на них недобро, осклабился.
– Три мушкетёра… – и выматерился.
Подумал. Снова улыбочку рекламную надел.
– Ну, ладно. Победили кардинала. Откуп хотите? Я вам тыщу рублей, вы мне диктофон. Или просто запись при мне сотрёте. Идёт?
– Не идёт, – сказал Ваня.
– Две тыщи… Ну, пять. Завтра могу и десять тыщ организовать. Как? Ну, решайтесь, мушкетёры. Всё взаправду. Я вам деньги, вы – стёртую запись и молчание. Потому, как без неё вам всё равно не поверят. Пять тыщ – приличные деньги за несколько увековеченных вами слов.
– Спасибо, Борис Александрович, не нужно, – вежливо отказался Семён.
Зам скрежетнул челюстями.
– Ну, всё. Щас с лосём разберусь, а потом и диктофон отберу. Нефиг делать.
Он быстро обогнул ребят и зашагал к избе. Толкнул калитку одной рукой. Другой вынул из кармана брюк пистолет. Через несколько минут ребята услыхали негромкие щелчки. Ваня и Пашка бросились туда, а Сенька закричал:
– Стойте! Не ходите туда! Застрелит же!
Мордухевич нажимал и нажимал на курок, отстреливая разбегающихся куриц. Когда кончилась обойма, молча повернулся и зашёл в дом, рванув дверь. Ваня и Пашка переглянулись и бросились за ним. Что он задумал? Тишина испугала их.
Они осторожно заглянули в гостиную. Мордухевич стоял посреди комнаты и, перезаряжая оружие, широко раскрытыми глазами смотрел на иконы в «красном углу». Перезарядил. Поднял руку с пистолетом и выстрелил в самую большую из них – Господа Иисуса Христа.
Ребята зажмурились.
– Всё. Вдребезги, – шёпотом ахнул Ваня и осторожно разлепил глаза. – Глянь, Пашка! – толкнул он друга в бок.
– Чё?
– Икона… Целая. Промахнулся?
Пашка пригляделся.
– Не. Там дырка. В доске. Нифига себе.
Мордухевич вытер вспотевший лоб, снова прицелился и выстрелил туда же, в икону Спасителя. И следом послал третью пулю.
– Во даёт! – прошептал Пашка. – Раздухарился. И чего ему эти иконы?
Большая бумажная литография от выстрелов высоко подпрыгнула и упала на пол Ликом Господа кверху. Непонятно, почему, Мордухевич будто поскользнулся на деревянном полу и повалился в сторону тяжёлого стола. Тот накренился и упал на обомлевшего Мордухевича.
– Ну, дела! – изумился вконец Пашка. – Чего это он?
– Борис Саныч… – позвал Ваня негромко. – Вы как?
Пострадавший молчал. Пистолет ходуном ходил в его трясущейся руке.
– В себя бы не выстрелил, – озабоченно сказал Пашка.
– Надо взрослых позвать, – решил Ваня. – «Скорую». Я по мобиле звякну, мне мама номер завела.
Он повернулся от двери и остолбенел: перед ним стоял незнакомый мужчина и поверх мальчишеских голов смотрел на упавшего.
– Борис Александрович? – спокойно позвал он. – Вы в порядке? Встать сможете?
Они услышали нечленораздельные звуки.
– Что, Борис Александрович? Не понял. Ну-ка, пацаны, посторонитесь.
И мужчина вошёл в гостиную отца Андрея. Нагнулся. Профессионально осмотрел и достал сотовый телефон.
– Здравствуйте, – сказал он в трубку, – будьте добры, бригаду «скорой помощи» в посёлок, улица Красносельская, четырнадцать, для замглавы Бориса Александровича Мордухевича. У него, похоже, травма позвоночника из-за неудачного падения… Спасибо. Жду.
Он сложил тонкую трубку в квадратик, убрал в карман. Аккуратно выцепил из руки босса пистолет и спрятал в кармане.
– Дострелялся? – пробормотал он, пристально вглядываясь в беспомощно расплывшееся лицо пострадавшего.
К;ричные глаза остолбенело выпучились и мигали редко, словно забывали мигать. Охранник обернулся к мальчикам и выпрямился – большой, источающий силу и настороженность. Хмыкнул неожиданно.
– Дела… – вздохнул он, изучая нескладные фигуры. – Ну, герои, какая будет версия случившегося?
– А правда не подходит? – упрямо спросил Пашка.
Мужчина обозрел его и без улыбки ответил:
– Ваша правда или наша?
– Обчая, – буркнул Пашка.
– Общая? – задумчиво повторил охранник и оглянулся на Мордухевича.
Тот замычал. Неподвижный, он внушал ребятам ещё больший страх: будто поверженное на время чудовище, которое либо сейчас ринется на них и растерзает, либо концы отдаст, что даже страшнее. Труп – это уже реальность.
Тут они услышали отчаянный зов Семёна с улицы и побежали к нему.
– Будь, что будет! – выдохнул Пашка перед тем, как выйти за калитку.
– Правду будем говорить, и всё, – согласился Ваня. – Если врать начнём, запутаемся.
– Точно.
Сенька требовательно воззвал:
– Ну, чего там случилось? Забыли меня тут, нахалы! А тут из машины этот бугай на выстрели как выполз, я чуть не сиканул! Ну, чего там? Куда стрелял?
– В икону стрелял, чуешь? – ответил Пашка.
– Вдребезги? – встревожился Сенька. – Отец Андрей расстроится.
– Представляешь – дырочки аккуратные, словно просверлили, – сказал Ваня.
– Может, починит, – вздохнул Семён. – И что?
– Представляешь, на чём-то поскользнулся и грохнулся! И сам вдребезги! – описал красноречиво Пашка. – Как икону хотел.
– Как – вдребезги? – не понял Семён.
– Ну, упал, а встать никак, и говорит, как корова.
– Как это – как корова?
– Ну, мычит, чё непонятного?
Сенька подумал, нахмурился.
– Ударился затылком об острое что-то, – предположил он, – и башку повредил.
Ваня посмотрел на прозрачные окна дома.
– Из-за лосёнка! – недоумённо пожал он плечами. – Весь сыр-бор из-за лосёнка! Спятить можно. Видали, что  принцип делает?.. Икону расстрелял…
– Точно, – кивнул Пашка Партин и тоскливо уставился вдаль, на дорогу. – Когда ж Неводничий с Сифоровым вернутся? Сколько ждать их ещё? Помрёшь тут из-за них…
Он сел на лавочку у ворот и досадливо похлопал себя по карману.
– Покурить бы, оттянуться, а то в башке сморчки завелись, – пожаловался он.
– Никотин – это обман, – рассеянно сказал Ваня.
– С чего это?
– С того. Мозги прочищает на время, чтоб потом ещё больше затормозить. Так и бегаешь за дымком впустую, настоящую ясность ищешь, а поймать – фиг.
– Да? – засомневался Пашка. – Ну, не знаю. Все курят. В нашем классе только ты да Литина с Барютиной не курят. Ну, ещё пара человек.
Сенька не сводил глаз с дороги. Ваня примостился рядом с Пашкой и вздохнул:
– Ну, как они там? Час-то прошёл уже?
– Да больше, – тоже вздохнул Пашка.
Они сидели, молчали, слушали лёгкие звуки. Даже думать не хотели. Только ждали.
Показалась белая машина с мигалкой.
– За «рыбаком» приехали, – сказал Ваня.
Из дома вышел охранник. Мельком скользнув по мальчикам ничего не выражающим взором, он направился к «скорой». О чём-то тихо переговорил с врачом и повёл его и двух санитаров к пострадавшему. Минут через десять его вынесли на носилках, погрузили в «скорую». Врач обернулся к ребятам, спросил у охранника:
– Свидетели? Виновники?
– Просто священника ждут, – отмахнулся тот. – Я за вами поеду.
И вот Ваня, Сеня и Паша одни. Посидели на завалинке, надоело. Семён сказал:
– В избу пойдёмте, а? На расстрелянную икону хочу поглазеть.
– Давай.
Во дворе валялись в крови и перьях убитые курицы. Сенька сглотнул, их увидев. Его внесли в гостиную, посадили на старенький диван, застеленный пёстрым пледом.
– Икону дайте – ту, что прострелена, – попросил он.
– На, – подал Ваня.
Сенька потрогал дырки, Лик, одежду Господа Вседержителя.
– А где он лежал? – спросил.
– Кто?
– Ну… этот…зам.
– Вон, – показал Ваня. – И главное, непонятно, почему он грохнулся. Стоял, стрелял, вдруг бац и брякнулся.
– И в отрубе, – дополнил Пашка. – И речь потерял, прикинь?
– Странно всё это, – протянул Семён.
С улицы послышался гул машины. Ваня и Павел  прильнули к окнам. За забором виднелась «Газель». У ребят отлегло от сердца. Вернулись!
– Меня, меня возьмите! – закричал Сенька, когда друзья рванулись на улицу.
Ваня вернулся и сказал:
– А чё бегать-то? Они всё равно сюда идут.
Действительно, вскоре послышались шаги, говор, и на пороге появились Сифоров и отец Андрей. У обоих был такой хмурый вид, что сомнений не оставалось: не удалось.
Отец Андрей с удивлением воззрился на опрокинутый стол, принюхался к странному запаху.
– У вас что тут, бои местного масштаба прошли? В куриной стае кровопотери, дома бардак, – поинтересовался он, однако ответа не дождался, поскольку всё заслонил громкий возглас Сеньки:
– Птаха где?
Взрослые хмыкнули виновато. Отец Андрей поднял стол, стулья, присел, сцепил руки в замок. Рядом сел Игорь Иванович.
– Завернули нас на всех КПП, – сказал он. – По распоряжению господина Мордухевича. Так что, ребята, по большому счёту, теперь можно только Бога просить, чтоб его здесь подольше не обнаружили. А потом уж как-нибудь. Время пройдёт – авось, утрясётся.
– А уже утряслось, отец Андрей, – сказал Ваня. – Только не знаем, лучше это или хуже.
– Точно, – поддакнул Пашка.
После обстоятельного рассказа и демонстрации записи диктофона взрослые помолчали. Отец Андрей пошёл делать чай. Разлив по кружкам, поставив на стол плетёную миску с баранками и сухариками, он помолился стоя, сел и отхлебнув чаю, сжевав сухарик, наконец сказал:
– Дивны дела Господни. Всё Он устроил… Курей, конечно, жаль… Но это поправимо. Супу для Иринки больше будет. В морозилку засуну. А Борис Александрович, пока выздоровеет, про лосёнка напрочь забудет. Здоровье дороже. Птаху вашего через пару недель снова попытаемся вывезти. Схожу к Бримкулову, попрошу, чтоб он указание зама отменил.
– А зачем его вывозить? – спросил Сенька. – Пусть тут живёт.
– У меня? – улыбнувшись, уточнил отец Андрей.
– Ну… – растерялся Сенька. – Временно ж.
Отец Андрей протянул к нему руку.
– Икону можно?
– Ой, нате.
Неводничий с трепетом принял образ Господа Иисуса Христа, перекрестился, поцеловал смуглописаный Лик. Все смотрели, как он встал, подошёл к «красному углу», поставил икону на место, поправил огонёк в лампадке, благоговейно перекрестился, поклонился и снова сел на стул.
– Дивны дела Господа моего, – тихо повторил он.
Рука Вани сама потянулась ко лбу, чтобы осенить себя крестом. Что это с ним происходит?..

ЭПИЗОД 13.

Борис Александрович с наслаждением вдыхает свежий холодный воздух, ворвавшийся в душную палату с ноябрьской улицы. Сезон охоты начался. У Бориса Александровича раздуваются ноздри. Лицо его краснеет. Пальцы пытаются сжаться, вспоминая, как держали ружьё, нажимали на курок… Эх, по первому бы снежку… побраконьерствовать бы… Настрелять и то, что по лицензии, и что без…
Бес радом сидит. Борис Александрович его постоянно видит. Никто не видит, только он. Бес страшненький, мерзостный, пакостный… опять кучу навалил, дышать нечем. Почему его никто не видит, не чувствует его яда? Вот же он. Что ему тут надо?
Борис Александрович яростно кричит на него, машет руками. На самом деле не крик, а горловое мычание, не взмах, а потуги на шевеление кончиков пальцев. Очень часто бес превращается в лося – то самца, то самку, то в детёныша – вытягивает к Мордухевичу морду и глядит страдальческим глазом, а потом шкура пламенеет кровью, и лось умирает. Снова и снова. Раз тридцать уже насчитал паралитик. И все тридцать смотрят, гады, и кровью истекают.
Почему.
Борису Александровичу приносят жидкую кашку, чаёк, уколы, таблетки. Медперсонал работает быстро, и у его кровати не задерживаются, чтобы поболтать, подбодрить.
И посетителей почти не бывает. Совсем никого. Пришёл как-то Бримкулов, посмотрел, сказал стандартную фразу и больше не светился. Жена, оправдываясь кучей дел, бывала раз, иногда два в неделю и почитала сие за подвиг с её стороны. Обмолвилась, что развестись хочет. Дочь появлялась реже: уроки же, пап! И в обычной школе, и в музыкалке, и в художке, и в балете.
Обругать семейство за чёрствость, пристыдить, приказать навещать Мордухевич не мог: язык слушался хуже некуда. Где теперь его ораторский талант, с помощью которого он уговаривал деловых людей на сделку, партнёрство, авантюру?..
Слёзы бессилия часто щипали его к;ричные глаза. Злоба, обида на всё и вся выжигала его с такой же силою, как и болезнь, ударившая его в один миг и превратившая в безсловесное бревно. Он бы разметал в сокрушительной ярости весь окружающий мир, который посмел жить без него так же, как жил, и, скорее всего, – лучше… Но размётывал он его лишь в своих мечтаниях.
Однажды, перед зимой, он открыл после дневного сна глаза и увидел в «кресле для посетителей» мальчишку – одного из той злополучной троицы, спасшей лосёнка. Как его зовут, он не помнил и помнить не хотел. Хотел зарычать. У, наглец!  Припёрся! Зачем припёрся? Победу праздновать? Празднуй, зелёный гадёныш!
Наглец скромно сказал:
– Здрасти, дядя Боря. В смысле, Борис Александрович. Я тут ненадолго. Вы как, ничё?
Мордухевич сверлил его недобрым взглядом, словно хотел надеть его на крючок, будто Карабас Барабас злосчастного Буратино.
– Мне отец Андрей одну книжку дал, – продолжал наглец, не обращая внимания на сверление к;ричных очей, – и я решил вас навестить, почитать. У нас, понимаете ли, в школе идёт РДД – Рейд Добрых Дел. Как думаете, если я вам книжку почитаю, это за доброе дело сойдёт?
Мордухевич мукнул горлом. Наглец кивнул, устроился поудобнее, раскрыл книжку. На странице лежал исписанный белый листок.
– Ой, Сенькин стих! Он ведь стихи стал писать! Я вам сперва Сенькин стих почитаю, хотите? А потом уж книжку.
И торжественным тоном принялся декламировать:

– По городу бродят лоси.
Мы раны себе наносим.
Прощенья себе – не просим.
Наверное, это осень.

По городу лоси бродят.
У нас красоту наводят.
А листопад колобродит
И за нос прохожих водит.

Здесь прежде леса стояли,
Ландшафты земли ваяли,
На листьях, как на рояле,
Веками они играли…

А лоси царями были…
Как гордо они бродили!
От стай волков уходили,
Играя. А как любили!

И вдруг появился город –
Молниеносный город.
Закрытый и гордый город.
Безбожный, жестокий город.

Забыл он свои истоки
И выпил живые соки.
Пора подводить итоги.
Закончатся скоро сроки.

Но в город вернулись лоси –
Из сказки, пропахшей пылью.
Вы были когда-то былью.
Но мы вас убили, лоси.
Премерзкая нынче осень…
Прощенья себе – не просим?

Ваня Скоробогатов выдержал паузу. Сложил листочек, сунул в книгу, раскрыл её на первой страничке.
– Класс, да? Ну, а теперь другое послушайте… «Вначале было Слово, и Слово было у Бога. И слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него н;чало быть, что н;чало быть. В Нём была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его. Был человек, посланный от Бога; имя его Иоанн»…
Борис Александрович с удивлением ощутил, как соскучился по чтению. По вниманию. Пусть даже такому. Пусть даже не детектив, а ерунда какая-то религиозная. Хорошо.
В палату заглянула медсестра.
– Вань, ты всё? У Борис Саныча процедуры.
– Ладно.
Ваня Скоробогатов закрыл Евангелие от Иоанна и без улыбки посмотрел на паралитика.
– Если получится, приду завтра, – пообещал он.
«Да иди ты», – подумал Мордухевич.
Когда Ваня уходил, он услышал тихие слова медсестры:
– Напрасно ты к нему прискакал. Чёрный он весь, дикий. Что к нему пристал? Он и поймёт ничего.
– РДД, ваше величество, – улыбаясь, ответил Ваня.
– Чего?
– До свиданья1
– Ну, пока… Борис Саныч, пора туалет совершать.
Мордухевич скрипнул зубами. Он ничего не чувствовал, но ему до сих пор было противно, что его обмывают, как вонючую сморщенную старуху, впавшую в детство. А он не впал в детство! Он мужик! И он молодой! Куда делась его жизнь?
Ваня приходил к нему нечасто, но довольно регулярно. После чтения Евангелия он совсем чуть-чуть рассказывал о действующих лицах всей этой истории.
О том, что в лесах зоны и в самом городе осталось почему-то мало птиц и белок.
Что ночного клуба под горкой, на вершине которой стоит Богородичный храм, не будет, так как Мордухевича во главе проекта нет, а другим он не нужен, да и общественность поднялась против.
Что отец Андрей Неводничий всё служит, и открыл воскресную школу. И Ваня туда ходит. Иногда с Пашкой Партиным, Сенькой Пытьевым, Литиковой Иринкой и Снежаной Барютиной.
Что Птаха растёт здоровый и резвый, и все его любят. Выше быка уже. У него есть вольер в парке. Дети в нём души не чают. Бримкулов показывает его гостям города. Правда, о массовом отстреле лосей умалчивает. Конечно, разве этим будешь гордиться? За это разве зауважают?
И что Семён Пытьев начал ходить.
Борис Александрович после его ухода подолгу смотрел в потолок и вмещал в себя непривычные мысли. Тёплые, как Ванины глаза.

По городу бродят лоси. Несмотря ни на что.

3 марта – 28 апреля 2010