Антошек

*  *  *
Антошек уже большой: он ходит во второй класс и совсем самостоятельный парень. Он считает, что во всём прав, потому что… ну, просто потому, что он есть. Мама говорила, что он – Божий подарок, что он создан по образу и подобию Божьему, и Антошека это обстоятельство наполняло гордостью. А удручало его то, что мама что-нибудь ему да запрещала, что-нибудь да требовала. В таких случаях Антошек злился, дулся, орал и даже ударял маму рукой. Мама словно потухала в ответ на сыновью агрессию, и Антошек торопился просить прощения, чтобы к ним вернулся мир. Мир в семье – самое главное.
Баба Антошеку ничего не запрещала и ничего от него не требовала. Она его лелеяла, холила, баловала, бросала ради него все свои дела, даже неотложные, забывала о болезнях и самозабвенно играла с ним, таскала на себе, пела, рассказывала ему сказки. И кормила вкуснее, чем мама. Если дома Антошек был третьим после папы, то у бабы он становился наиглавнейшим. Ну, скажите, кому это не понравится?
Сегодня учитель Фёдор Николаевич попросил второклассников написать, какие для них мама и бабушка. Антошек, помня сегодняшнее утро, когда он хотел играть вместо того, чтобы собираться в школу, а мама отобрала игрушку и строго велела одеваться, не слушая обиженных Антошкиных воплей, написал, сильно нажимая ручкой на бумагу: «Мама – сварливая, баба – любимая».
Фёдор Николаевич читал детские определения вслух, и малыши внимательно слушали, улыбались и смеялись иногда: «Мама – юная, баба – древняя», «Мама – красивая, баба – маленькая», «Мама – рыжая, баба – серебряная», «Мама – берёзка, баба – баобаб»… Ближе к концу Фёдор Николаевич споткнулся на Антошкиных прилагательных. Он прочёл их про себя и серьёзно посмотрел на Антошека. Мальчик исподлобья глянул на учителя. Надулся. Фёдор Николаевич вздохнул: что ж делать? Не читать же вслух детскую обиду. Поговорить с Антошеком после уроков ему не удалось: мальчик просто ускользнул на осеннюю улицу и растворился в жёлтой хрустящей дали….
Антошек брёл домой и повторял: «Мама – сварливая, баба – любимая». Баба никогда не кричит, не заставляет делать то, чего не хочется, редко делает замечания, она лучится добротой, пониманием, уютом и вкусными обедами. Как такую чудесную бабу не любить? А мама… Антошек даже рукой досадливо махнул: у, какая мама!
Тут он сообразил, что сегодня пятница, и его с ночевой отправят к бабе и деде! Ура! Мальчик проворно преодолел оставшиеся до дома метры.
Мама почему-то была дома, а не на работе. Диван являл собой хаос из блузок, брюк, джемперов и футболок. У стола стояла распахнутая сумка.
– Антошек! – обрадовалась мама и, присев, обняла сынишку. – Как дела?
Антошек вырвался из маминых объятий и ответил:
– Нормально. Я пошёл к бабе.
Мама удержала его:
– Погоди, сходим вместе, ладно? Пожалуйста.
Весь кипя от нетерпения, Антошек с трудом дождался, когда мама оденется. Он бы давно уже добежал до бабиной двери, но мама почему-то шла не торопясь, разглядывая угасающее лето, расцветавшую осень, дыша особым прохладным воздухом. Она держала Антошека за ручку, любовалась золотолистьем и иногда рассказывала что-то об осени и синем небе. Но Антошек плохо слушал: он уже представлял себе райскую жизнь у бабы. Мама шла рядом, но была так далеко!
Наконец-то знакомый двор, знакомая серая дверь и счастливые старенькие лица бабы и деды. Антошек скинул башмаки и ринулся в гостиную играть, таща за собою бабу. Мама поговорила с дедой, потом – с бабой и стала прощаться.
– Антошек! – позвала она. – Я пошла. Подойди ко мне, сыночек.
Баба вывела Антошека в коридор. Мальчик увидел близко склонённое к нему серьёзное мамино лицо.
– Сынок, – ласково сказала мама. – Я уезжаю в деревню ухаживать за своей мамой, твоей другой бабушкой, и не знаю, когда вернусь… Я очень люблю тебя, малыш. Очень люблю, – повторила она, и глаза её наполнились неожиданными слезами. – Я уже скучаю по тебе… Ты слушайся папу и бабу с дедой, ладно? Я, может быть, смогу отослать тебе оттуда письмо. Солнышко моё, мамина сказка…
В комнате Антошека ждала любимая радиоуправляемая машинка, и потому он быстро чмокнул маму в щёку, помахал рукой и утянул бабу в гостиную. Мама горько вздохнула, но Антошек этот вздох не услышал.
И затикало время без мамы. Вначале оно было весёлое. Прямо такое радужное. Баба с дедой с ним играли, папа с нравоучениями не приставал, разных интересных дел хватало по горло.

*  *  *
Антошек самозабвенно прыгал по устланным снегом клумбам и вдруг услышал скрип качелей и воркующий женский голос. Он оглянулся и замер: на старой качельке с морщинистой дощечкой на металлических прутьях качался малыш в пухлом тёмно-синем комбинезончике. Над ним наклонилась молодая женщина в светлом зимнем пальто, отороченным белым мехом. Она ворковала над крохотным сынишкой, придерживала его заботливой рукой, заливалась тихим смехом; лицо её сияло от счастья.
Антошек забыл, что прыгал на снегу. Он смотрел, смотрел, не понимая, почему вдруг ему расхотелось прыгать, и почему внутри ему стало как-то неприятно, неуютно, словно он потерял что-то важное, а что именно – не знает. Мама всё ворковала с сыночком, и Антошек стоял, стоял, смотрел, смотрел, думал, думал. А когда мама взяла сынишку на ручки и унесла, целуя румяное холодное личико, Антошек глубоко вдохнул морозный воздух и, запинаясь, забирая ногами снег, побрёл к бабе.
Баба встретила его аханьем, что он замёрз, что на улице холодно, что ему надо скорее поесть, отдохнуть, поспать, а вечером придёт деда и поможет сделать уроки. Антошек скучно кивал. Баба, наконец, учуяла, что с внучком что-то не так, и встревожилась:
– Антонушка, что с тобою, солнышко? Ты плохо себя чувствуешь?
Мальчик помотал головой.
– В школе что-нибудь не так?
Он снова помотал головой.
– А что случилось?
– Не знаю, – недоумённо признался Антошек.
Он без удовольствия поел бабины вкусности и отправился на диван прилечь. «Как деда, – вдруг усмехнулся он сам себе. – Поел – и спать. Наверное, я старею».
Сон так и не пришёл к нему, да и как он мог прийти к человечку, который сегодня пока не истратил ни единого ватта своей энергии? Тем более, что при виде картины любящей мамы и её крошечного сына вдруг маленькое сердечко Антошека сильно защемило. Ему стало отчаянно кого-то не хватать… Мамы. Мамы! Как давно её нет! Она уехала в сентябре, а сейчас уже конец ноября. А те золотые листья, которыми она любовалась, когда шла с ним перед отъездом, уже давно почернели и замёрзли, и укрыты снегом. Антошек сел у окна и стал смотреть на темнеющую улицу. Баба пыталась его расшевелить, но Антошек только вздыхал. Пришёл с работы деда, но и его усилия не увенчались успехом. Антошек бродил из комнаты в комнату, не хотел делать уроки, а потом позвонил папе и сказал, что он хочет домой. Папа обрадовался и пообещал, что сейчас же прибежит за ним.
– Я, пап, сам приду, – перебил Антошек. – Я сейчас. Баба! Я к папе пойду.
– Соскучился? – мягко спросила баба.
Антошек сжал губы. Глаза заблестели. Ему очень захотелось плакать, но возникшая суета сборов и ненавязчивые ласки несколько растерянных бабы и деды его на время успокоили. Дед проводил мальчика до дому. Тёмный холодный вечер освещал сумрак тёплыми окошками. Когда Антошек представил, что в каждом окошке есть мама, в горле стало нечем дышать, и он заторопился. Дед едва поспевал за быстрыми ножками.
Папа встретил сына с радостью. Антошек, не раздеваясь, бросился к нему и крепко обнял. Некоторое время все молчали.
– Ну, я пошёл, Антонушка, – сказал, наконец, дед. – Андрей, у тебя поужинать ему что-нибудь найдётся?
– Конечно, – кивнул папа. – Только что приготовил. Пойдём, Антошек, попьём чаю с сухарями. Захочешь – пюре с котлетами положу, огурец есть, помидорка, бананы…
Антон пошёл в комнату и стал молча раздеваться. Дед вздохнул и закрыл за собой дверь. Папа с сыном поужинали, а потом Антошек приткнулся к папе под бочок, прижался к нему и засопел.
– По маме соскучился? – тихо спросил папа.
Антошек только кивнул – говорить не мог. Слёзки закапали на рубашку.
– Не плачь, зайка.
Папа погладил давно не стриженые мягкие светло-русые волосы.
– Я думал, тебе с бабушкой и дедушкой хорошо, ты же всегда к ним рвался, едва придёшь сперва из садика, а теперь – из школы. Мама даже вздыхала: мол, ты бабу с дедой любишь больше нас. Я думал, тебе с ними очень весело… Хотя я по тебе очень скучал. И мама, я думаю, очень скучает сейчас.
Вот. Правильно. Мама. Где она? Почему её нет до сих пор? Антошек требовательно посмотрел на папу. Папа понял, поцеловал в макушку.
– Ничего, зайка, она, наверное, скоро приедет. Надо только подождать. Видишь ли, там, где она сейчас, телефонов нет, а письма идут очень долго. Я получил только одно. Хочешь, почитаю?
Антошек кивнул. Письмо оказалось на столе. Папа развернул листочек и бодрым голосом начал:
– «Здравствуйте, любимые мои, дорогие, родные Андрюша и Антошек, сыночек мой солнечный. Здесь пока тепло, снега нет, яблони сбрасывают листья. Я собираю яблоки и спускаю в подпол, отец помогает по мере сил, но их у него осталось совсем немного: в венах на ногах тромб, и мы каждый день боимся, что случится что-то плохое. Но папа спокоен, говорит – «Что бояться? Сколько Господь даст, столько и проживу. Лучше ведро подай, я за водой схожу», – вот и вся его забота о себе. По воскресеньям ходит в небольшую деревянную церковь, благо, она рядом с домом. Тебе, Антошек, она бы понравилась: она как игрушечная, очень красивая. Может, летом мы с тобой сюда съездим, ты сюда сходишь. Тут очень добрый священник, он очень любит детей, у него самого с матушкой целых шестеро малышей, представляешь? А бабушка твоя, Антошек, всё время спрашивает о тебе, как твои дела, чем ты интересуешься. Я всё о тебе рассказываю, ничего не приукрашиваю, и когда рассказываю, словно ты тут рядышком стоишь и мне улыбаешься…».
– Пап, – спросил Антошек, – а когда она приедет? Завтра приедет?
– Вряд ли, зайка.
– Ну, в субботу?
– Не думаю… Может, недели через две… три… Бабушка Нюра очень больна, а дедушка Василий не в состоянии за ней ухаживать, не справляется.
– Почему не справляется?
– Он сам сильно болеет.
Антошек потрогал мамино письмо.
– А что она ещё написала?
– Так, о проблемах с лекарствами, о тяжёлой жизни: ведь у них водопровода нет, отопления нет, туалет на улице, магазин далеко. Приходится топить дровами печь, посуду мыть в тазу, а купаться в бане, которую тоже надо топить. Даже чтобы помыть руки, надо воду наносить из колодца или с колонки принести. Я бы тоже поехал маме помогать, но с работы не отпустили, да и кто будет тогда деньги зарабатывать? Я шлю их маме, и она покупает на них продукты и лекарства.
– А про меня там ещё есть?
– Есть, – кивнул папа. – «Как там поживает «мамина сказка»? Надеюсь, что с бабой и дедой ему весело, и он не вспоминает меня…»
– Я вспоминаю! – вскинулся Антошек.
– Конечно, – кивнул папа. – Она это знает. Просто сильно скучает по тебе. Вот пишет, что молится о тебе и обо мне Богу, заказывает в церкви обедню о здравии. Беспокоится, что ты уже три месяца не причащался…
– Я причащусь! – горячо пообещал Антошек. – Ты меня только свези в храм!
– Ладно, свезу, – улыбнулся папа. – А ты знаешь, как надо готовиться?
– Немножко. Но ты мне поможешь?
– Как смогу, так помогу, – сказал папа. – Я, правда, не такой верующий, как мама… Но раз ты хочешь, а мама так беспокоится… то да, давай в воскресенье съездим и причастим тебя. Исповедь ты сам подготовишь? А то я не очень хорошо знаю, что с тобой происходило: ведь ты всё у бабы да у бабы…
– Я это… подготовлю…– тихо произнёс Антошек. – А мама узнает, что я причастился?
Папа подумал, подумал, серьёзно посмотрел на сына.
– Я считаю, что узнает.
– Это ей Бог скажет, – пояснил Антошек.
Он успокоился, и за остаток вечера с воодушевлением сделал немудрёные уроки по письму, математике, чтению и природоведению. Даже папино вмешательство не понадобилось. Весьма с аппетитом съел приготовленный папой ужин и привычно (мама приучила) помыл посуду. Когда время приблизилось к десяти часам, Антошек без капризов почистил зубы, переоделся в синюю пижамку, поцеловал папу в колючую щёку и пошёл спать.
Прежде, чем залезть на кроватку, мальчик несколько минут смотрел на иконы Спасителя и Божией Матери в Красном углу, который мама устроила на полочке возле окна. Синюю лампаду давно не зажигали, как и тёмно-коричневую восковую свечку. Стояли возле иконы два флакончика с маслицем, освящённым у мощей святого преподобного Сергия Радонежского, и у чудотворной иконы Богородицы «Всецарица», лежала кисточка со слипшимися волосками: ею мама перед сном помазывала себя и сына елеем. Всё, как было при ней.
Антошек вспомнил их с мамой ритуал: сидя у неё на руках, он выключал везде «большой» свет, оставляя лишь полумрак бра, потом мама сажала его на высокий комод, зажигала лампаду от спички, которую гасил сам Антошек, со всем усердием дуя на огонёк. Открывался флакончик с маслицем, туда окуналась кисточка и наносила сперва на лоб мамы, затем – на лобик сына блестящий тонкий масляный крестик. Три раза мама читала вслух «Отче наш», три раза – «Богородице Дево, радуйся», один раз – Символ веры, а ещё – «Достойно есть», «Царю Небесный», «Пресвятая Троице, помилуй нас» и ещё несколько молитв святому ангелу, небесным покровителям, и Антошек успокаивался, слыша знакомые с младенчества слова, утихомиривался, и со сладким предвкушением крепкого сна опускал белую головушку на подушку в желтой наволочке…
Антошек задумался: а почему папа с ними не молился? Странно… Он оглянулся на дверь. Спросить?.. Ладно, завтра. Ведь не спрашивал же он столько лет, можно и подождать немного. Сейчас надо помолиться и ложиться спать. Он с чувством прошептал молитвы, глядя на иконы. Что он просил? Просто чтобы вернулась мама.
Тут Антошек вспомнил, что в начале осени на уроке написал на листочке: «Баба – любимая, мама – сварливая», и его обдало жаром. А вдруг она потому и не возвращается, что он назвал её сварливой? Она обиделась! Она узнала от Бога, что он назвал её сварливой, и теперь не хочет видеть сына, который так плохо о ней думает! Но ведь он совсем не плохо о ней думает! Он её любит! Он её ждёт! Это же просто слова, это же просто от этого… легкомыслия. Мама часто выговаривала ему, что он слишком легкомыслен. Вот Антошек и поплатился… Это, наверное, грех, так называть маму, хоть и не прямо ей в лицо. Она предупреждала сына, что Бог знает не только про тайные поступки, но и про тайные мысли. Так что она, скорее всего, и в неведении, что любимый сынок назвал её таким словом, а вот Бог-то, понятное дело, услышал и рассказал ей… Только вот зачем Он ей рассказал? Наябедничал?.. Нет, ведь Бог не ябеда, Он Милостивый. Тогда почему? Антошек встал в тупик и не смог из него выбраться. Вот если бы рядом была мама! Она бы сразу всё объяснила!
«И вовсе она не сварливая, – сердито упрекнул себя Антошек. – Она справедливая. Это я… – он вздохнул и нехотя признал: – Это я такой… избалованный».
Лёг Антошек спать. Уснул не сразу. Долго смотрел на блики, бегающие по потолку: отсветы фар проезжающих под окнами машин. Когда сон одолел мальчика, он был крепким и почти без сновидений. Только под утро привиделась ему мама, сидящая на холме у реки и глядящая из-под руки на медленно переливающиеся по неглубокому руслу струи. Антошек звал её, звал, но она словно не слышала криков сына, а неподвижно сидела и всё смотрела на воду. Так Антошек её и не дозвался – проснулся на грани обиженного рёва.
Часы уже призывали бежать умываться. Три месяца Антошек ни разу не подошёл к иконам, ни разу не вспомнил молитвы, а тут неожиданно взял образ Пресвятой Богородицы, поцеловал его и, глядя в мудрые прекрасные глаза, попросил шёпотом:
– Божия Матерь, Ты верни мне маму. Пожалуйста, верни. Я по ней жутко соскучился. Я её люблю, правда-правда! И она вовсе не сварливая. Она справедливая! Это я, не подумав, написал. Ты её от меня забрала, потому что я так написал? Ты меня прости, Божья Матерь, ладно? Пожалуйста. Я так больше не буду думать про маму. Я её сильно-сильно люблю! Что хочешь, сделаю, чтобы мама вернулась. И в храм поеду, папа обещал меня свозить…
– Зайка! Ты уже проснулся? – послышался голос папы.
Антошек поставил икону на полочку, подождал, пока горло отпустит сжимающий его обруч, и отозвался:
– Ага!
– С добрым утром!
– Ага!
– Иди умываться!
– Ага! – в третий раз согласился Антошек и, наконец, вышел из комнаты к папе.
Папа вкусно готовил любые каши. Так что, несмотря на тревогу в душе, Антошек с аппетитом съел всё, что было в тарелке, и, быстро одевшись, отправился в школу. Вторым уроком было письмо. Перед звонком Антошек подошёл к Федору Николаевичу и потянул его за рукав. Учитель вопросительно нагнулся к нему:
– Да. Антон?
– Фёдор Николаевич, – твёрдо сказал Антошек. – Я ошибся. Моя мама не сварливая. Она – самая любимая. И справедливая. И с ней интересно. Она меня многому научила. И научит, если… когда вернётся домой.
Федор Николаевич внимательно выслушал мальчика, глядя ему прямо в глаза. Кивнул.
– Я это знал, – подтвердил он. – И она обязательно вернётся, ты даже не переживай… Уроки-то как… выучил?
– Выучил! – улыбнулся Антошек. – И папа не помогал совсем!
– Отлично! – улыбнулся Федор Николаевич. – Я тебя сейчас спрошу домашнее задание, и ты подаришь маме к приезду «пятёрку». Осилишь?
– Ага.
– Садись на место. Удачи.
– Не «удачи», – солидно поправил Антошек, – а «Бог в помощь».
– Бог в помощь, – поправился Федор Николаевич и спрятал улыбку в глаза.

*  *  *
Вечером, едва дождавшись звонка в дверь, Антошек бросился навстречу папе и потребовал, чтобы он вновь прочитал ему мамино письмо. Папа разделся, поохал, сделал чай и, прихлёбывая, начал читать исписанный листочек.
– «Здравствуйте, любимые мои, дорогие, родные Андрюша и Антошек, сыночек мой солнечный. Здесь пока тепло, снега нет, яблони сбрасывают листья. Я собираю яблоки и спускаю в подпол, отец помогает по мере сил, но их у него осталось совсем немного»…
Антошек слушал, не шевелясь, уставившись в пол, чтобы не отвлекаться и слушать мамины слова. Наверное, поэтому он заметил лёгкую заминку в плавной речи папы, когда в письме мама писала о своём здоровье. Антошек тут же уцепился за папу.
– Она здорова? У неё ничего не болит?
– Ничего не болит, – уверил папа и быстро сложил листочек, в котором мама жаловалась на плохое самочувствие – тошноту, головокружение, слабость.
Они помолчали. Антошек болтал босой ногой.
– Я приготовлю поесть, – наконец предложил папа. – А ты будешь уроки делать?
– Я уже сделал, – автоматически проронил Антошек. – Я лучше погуляю.
– Только не больше часа, – предупредил папа. – И далеко не уходи, только во дворе.
– Я знаю.
На улице густо темнело. Снег поблёскивал кристалликами в свете окон и фонарей. По дорожкам спешили тёмные фигуры, на дороге урчали машины. Антошек сел на скамейку у подъезда и стал смотреть, наблюдать и размышлять. Правда, через пару минут размышлять ему расхотелось. Он лишь смотрел на прохожих, на окнах и мечтал, что вот сейчас из переулка покажется знакомая фигура в куртке и  сапогах на низкой подошве, и он кинется к ней со всех ног, обнимет и обретёт покой.
Никто не пришёл. Антошек вернулся домой.

*  *  *
На следующий день после уроков Антошек нашёл в ящике стола мамино письмо и с трудом нашёл место, где папина речь спотыкнулась.
«Здоровье моё не очень, – писала мама. – По утрам и вечерами тошнит, головокружение какое-то, слабость – откуда что берётся? Только Антошеку не говори… Хотя он, наверное, не станет волноваться: у него на первом месте баба… Да и скоро, надеюсь, всё прекратится…»
Антошек долго сидел на высоком стуле в неудобной позе, и ему казалось, что он не может шевельнуться. Мама болеет! Что же теперь делать?! Она выздоровеет? И почему… почему она уверена, что «он не станет волноваться»? Она что, думает, что Антошек её не любит?
Его охватила боль. Он вдруг впервые почувствовал, как бьётся его сердце – быстро, неровно, такой хрупкой дробной цепочкой, что возникает из ниоткуда страх и забирается в каждую клеточку, грозя прервать эту цепочку маленьких ударов.
Он бы так и сидел до прихода папы, если бы не телефон, затрезвонивший требовательно и громогласно. Антошек с трудом слез с высокого стула и поплёлся к телефону.
– Алё, – выдавил он.
– Зайка, ты как? – встревожено спросил папа. – Ты не заболел случайно? Что-то голос у тебя сиплый.
– Не, это я долго молчал, – пояснил Антошек. – Пап.. Ты скоро приедешь?
– Через два с половиной часа. Что-то случилось?
– Скорее приезжай, – попросил Антошек.
– Ты покушал?
– Найду сейчас что-нибудь, – пообещал Антошек.
– Не унывай! – попросил папа. – Поиграй с машинкой или в конструктор.
– Не, я лучше уроки сделаю, – отказался Антошек и словно воочию увидел круглые папины глаза: чтобы сынок отказался играть?! – До встречи, пап.
– До встречи.
Антошек положил трубку. Ну, вот. Надо выполнять обещание. Так мама учила. Раз сказал, буду уроки делать, значит, надо делать. После перекуса.
А какой сегодня день? Ой, конечно! Пятница! Послезавтра папа отвезёт его в храм на Причастие! Так. Надо подготовиться к исповеди.
Антошек жевал рыбные котлеты с макаронами, запивал прохладным компотом из сухофруктов и напряжённо вспоминал свои грехи, как мама учила. Правда, чтобы их не забыть, когда он будет стоять перед священником, отцом Рафаилом, мама обычно записывала их крупными буквами на бумажке. Ему тоже так сделать? Долго будет, но ничего. До папиного прихода он успеет.
Антошек помыл после себя тарелку и чашку – опять-таки, как мама учила, – и забрался на диван, возле которого стоял низенький журнальный столик. На столике отыскалась бумажка и карандаш. Склонившись над листком, Антошек стал медленно выводить буквы.

*  *  *
Субботние уроки в школе – самые короткие. Последний звонок оглоушил радостным трезвоном, и ребятишки со второго этажа – младшеклассники – ускакали по неотложным субботним делам. Антошек домой не рвался. Что с того, что на улице такое солнце, что снег ослепителен для взгляда? Что с того, что Гриша с Данилкой зовут кидаться снежками? Снежки всё равно рассыплются: снег-то почти зимний, сухой. И смеяться не тянет. И бегать тоже. Впрочем, побегать как раз можно. Только с кем? Гриша с Данилкой уже исчезли. В музыкальную школу не надо, в дзюдо не надо. Никуда не надо. Да он и не ходил на занятия всю неделю. Вот ему попадёт за прогулы!.. Всё равно. Пусть попадает. Мамы-то нет. Это не в пример хуже, чем укоры педагогов…
К бабе и деде идти не хотелось. А вот с папой побродить по парку вполне приемлемо. Антошек забрался на четвёртый этаж и заставил задремавшего папу одеться и пойти гулять в бело-чистый, дремавший в зимней субботней неге парк. Говорить Антошеку не хотелось. Однако папа сумел его заинтересовать рыбаками на озере, и домой они вернулись через два с лишним часа голодные, розовощёкие и довольные путешествием по льду и общением с рыбаками. Не все, кстати, любили поболтать, но Антошек всегда чувствовал, кто откликнется на интерес любопытствующих, и потому без обстоятельных объяснений и рыбацких сказок не оставался.
Папа накормил сына и накормился сам борщом, гуляшом, гречей и чаем с молоком. К чаю прилагались сочни с творогом. Вку-усно. И сердечко Антошека после прогулки, мирных бесед и вкусного обеда потихоньку оттаяло. Рассыпались в пыль остробокие камни отчаяния, растворились в глубокой проруби ожидания и надежды. Ведь завтра Антошек поедет с папой в храм! А там его всегда Бог одаривал чистой, домашней радостью… Там Бог услышит его и вернёт маму…
Вечером звонила баба. Она беспокоилась за внука. Антошек утешил бабу быстрыми словами «всё у меня хорошо, папа обо мне заботится, я получил пятёрку по письму, я совсем здоров» и предоставил папе отдуваться за него. А сам ушёл в маленькую комнату и перечитал свою исповедь, вспоминая каждый проступок, каждую мысль, каждое желание – как учила мама. Не всё, разумеется, вспомнилось за три с половиной месяца. Была бы рядом мама… А баба с дедой убеждены, что у Антошека провинностей никаких не бывает, да и Бога-то нет. Странные: как это Бога нет? А Антошек как появился? По милости Божией – мама рассказывала. Кто создал жуков, кошек, сосны, воду, песок? Бог, кто же ещё? Кто всегда помогает, никогда не оставит одного? Бог. Просто баба с дедой, как объясняла мама, потеряли Бога в раннем детстве и теперь им очень трудно Его найти и принять. Антошеку повезло, что он нашёл Бога с самого рождения.
«Нашёл! – хмыкнул Антошек. – А стоило маме уехать, и я Его потерял! Всё, больше терять не буду. А то мама не вернётся. Бог, спаси и помилуй маму, пусть она приедет домой!».
– Зайка… – осторожно позвал папа. – Ты случаем спать не собираешься? А то завтра вставать рано. Или ты уже раздумал ехать в храм?
– Не, я поеду! – встрепенулся Антошек. – Я сейчас лягу, пап. Ты мне письмо мамино почитай, когда я буду лежать, ладно?
Папа вздохнул и пообещал. Зубы, туалет, синяя пижамка. Молитва. Папа рядом, за спиной. Подушка в жёлтой наволочке, одеяльце до подбородка.
– Папа, читай, – велел Антошек.
Папа развернул исписанный листочек.
– «Здравствуйте, любимые мои, дорогие, родные Андрюша и Антошек, сыночек мой солнечный. Здесь пока тепло, снега нет, яблони сбрасывают листья. Я собираю яблоки и спускаю в подпол, отец помогает по мере сил, но их у него осталось совсем немного»…
Антошек слушал, слушал, представлял мамин голос… и уснул.

*  *  *
– Антошка! Вставай, пора ехать! – услышал вдалеке мальчик и открыл ясные синие очи.
За окном темным-темно. Но это ровным счётом ничего не значит: на часах уже семь. Мама приучала сына не нежиться в постели, а сразу вставать, как проснулся. А баба с дедой разрешали валяться в кровати, пока самому не надоест. И почему-то тогда Антошек долгое время ощущал в себе вялость и усталость, которые проходили лишь к половине дня. А вскочишь сразу, умоешься – и бодр с утра до вечера. Так что, ноги, вперёд!
Папа предложил лёгкий завтрак, но Антошек решительно отказался: перед Причастием есть нельзя!
– Папа, ты что, забыл? – возмутился он. – Мне же дадут Тело и Кровь Господа! А их надо на голодный желудок вкушать.
Папа пожал плечами.
– Ну, как хочешь. Я особо об этом не знаю. Это мама с тобой ездила. Одевайся быстрей, и в машину.
На всякий случай папа взял с собой булку и яблоко, если сын после Причастия сильно оголодает. Холодная машина долго грелась. Антошек мял в варежке бумажку с написанными на ней грехами. Наконец поехали. Четверть часа по пустынной дороге – и они въехали в село, где стояла у реки, запечатанной льдом, белая с синими куполами церковь постройки восемнадцатого века. Она славилась в округе тем, что в годины борьбы с православной верой её не закрывали, и она избегла грабежа, осквернения и разрушений. А недавно здесь мироточил образ Пресвятой Богородицы! Мама поднимала Антошека к иконе и показывала ему прозрачные струйки.
В храме все знакомые. Они знают Антошку с рождения: мама часто возила его сюда причащать, несмотря на противодействие бабы с дедой и равнодушие мужа. Вместо прогулки, например, она брала такси и ехала с младенцем в церковь. А в садике просто забирала его после завтрака и возвращала к обеду, успевая малыша причастить. Иногда на просьбу откликался муж и доставлял жену с сыном прямо к порогу Дома Божьего. Сам сидел в машине и ждал, «когда всё кончится». А в школе, конечно, причащаться стало труднее: с уроков не отпускали. Оставалось лишь воскресенье, и то не каждый месяц. Мама сильно из-за этого переживала.
Антошек строго кланялся знакомым бабушкам, тётям и сверстникам. Папа шёл за ним, высокий, светловолосый, несколько неловкий в почти незнакомой среде.
– Пап, – шёпотом попросил Антошек. – Свечки купи.
Папа достал кошелёк.
– Сколько надо? – шёпотом отозвался он.
– Купи три по рублю, – назвал Антошек.
Папа купил и отдал парафиновые стебельки сыну.
– Пап, – прошептал Антошек. – Ты иди со мной, постоим у Распятия.
– Ладно.
Антошек приложился к праздничной иконе на аналое – массивной деревянной тумбе с наклонным верхом, стоящей посредине храма. Папа ему помог: приподнял за подмышки, иначе Антошек бы не дотянулся. А свечи он зажёг и поставил сам. А потом была исповедь у старенького, в очках, отца Рафаила. Он был небольшого роста, худощавый, с залысиной на лбу. Ярко-карие глаза не терялись за стёклами очков. Губы морщила светлая добрая улыбка. А морщинки так собрались на смуглом лице, что не безобразили, а неуловимо украшали, благообразили его.
Отец Рафаил выслушал Антошека, забрал бумажку, порвал её и вернул. Отпустил мальчику грехи, и Антошек как-то сразу понял, что такое прощение Бога, даренное ему через отца Рафаила. Это такое облегчение, такая чистота, такая надежда, такая высота, что словами это не передать, умом не понять, а душой можно лишь прикоснуться к сердечному пониманию…
– Батюшка, – спросил Антошек, – а Господь уже сказал маме, что я покаялся в том, что назвал её сварливой? И что прошу у неё прощения?
Отец Рафаил подумал и опустил руку на давно не стриженую мальчишескую головку.
– Думаю, она это почувствовала, Антон. Иди, причащайся, сынок.
– Меня мама называет «маминой сказкой», – радостно сообщил Антошек.

Отец Рафаил ласково улыбнулся.
– Ты и есть «мамина сказка», – согласился он. – Её счастье, её гордость, её забота, её боль, её ответственность перед Богом и людьми. Иди с Богом, иди.
Он благословил маленького прихожанина и, когда тот ушёл, подумал: «Светлый малыш… Может, он и отца своего приведёт к Богу?».

*  *  *
Клир запел, и к Чаше со Святыми Дарами пошли люди со сложенными на груди руками. Вот очередь и Антошека. Мальчик открыл рот и трепетно принял в себя Настоящую Кровь и Настоящее Тело Бога! Поцеловал золотую Чашу и взял у алтарника маленькую кружечку с горячим разведённым вином и крохотный кирпичик белого пресного хлеба – запивку и частичку антидора.
Душа его успокоилась, обрадовалась истинной радостью. Теперь в нём Божия благодать. Дар Бога человеку. Папа ждал у входных дверей. Антошек взял в лавке просфору и стал её кушать медленно, сладко, как конфету. И сияло в Антошеке жаркое солнышко, не обжигающее, а греющее, подающее милость Божию – надежду.
«Бог папу не оставит, – подумал он. – И подарит ему веру в Себя».
А потом все пошли целовать крест, который держал отец Рафаил. Андрей дождался сынишку и вышел вместе с ним на яркосолнечный мороз.
– Пап, – спросил Антошек, – а можно мне на занятия в воскресную школу сходить? Там недолго. Пожалуйста. Там у меня ребята знакомые.
– Есть-то хочешь? – вздохнул папа. – Я тебе булку взял и яблоко.
– Не, нас там очень вкусно кормят, – отмахнулся Антошек. – Валентина Алексеевна тебя тоже покормит. Идём?
Папа пожал плечами, невольно соглашаясь: а чем ещё заниматься, пока сынок будет за партой сидеть? И охота ему в воскресенье учиться, будь то даже просто уроки... как это правильно? – по религии, что ли?
– Идём, – сказал он. – Это вон в тот кирпичный дом, что ли?
– Ага. Ты знаешь?
– Мама говорила, – кивнул Андрей. – Но внутри я не был.
– Вот и зайдём!
Антошек порадовался случаю показать папе, где и как он проводит время после богослужения. Ведь папа никогда прежде всем этим не интересовался. И мама беспокоилась за него.
В высоком белом доме с высоким крыльцом их встретили радостно – как родных, которые давно не приезжали в гости. Валентина Алексеевна захлопотала об угощении Андрея и Антошека. Поев действительно вкусные постные щи да гречневую кашу с чаем, Антошек скрылся за дверью, ведущую в класс, а папа разомлел на стареньком диванчике с заботливо подсунутой ему православной газетой…
Антошек любил воскресную школу. Там не надо было стараться казаться лучшим. Там все тебя воспринимали таким, каким ты есть. И если замечали что-то чуждое общему духу, тут же говорили это тебе вслух, а не судачили за спиной, и всеми силами помогали, чтобы это чуждое не превратилось в довлеющее.
Сегодня на занятиях Анна, одна из учительниц школы, рассказывала ребятишкам о престольной иконе храма – Божией Матери «Знамение». Антошек про это уже знал, но с удовольствием послушал о том, как явился этот прекрасный Божественный образ восьмого сентября 1295 года, как после разорения Батыем Курска место, где стоял городок, покрылось непроходимым лесом, в котором один охотник обнаружил у корня дерева обращённую ликом к земле икону, и как поднял её охотник с земли, а из неё вдруг забил источник живой воды…
– Перенесли образ в город Рыльск, – говорила Анна, – в новый храм во имя Рождества Богородицы и назвали её Курско-Коренной. Кто скажет, почему?
– Потому что у Курска её нашли, – сказала десятилетняя Лида.
– А Коренная?
– Потому что у корня дерева, – дополнил девятилетний Максим.
– Правильно, – похвалила Анна. – Икона несколько раз исчезала из храма, куда её поставили, и возникала на месте своего явления, у корня дерева. Поэтому и назвали её «Коренная». Построили у дерева возле источника часовню для этой иконы, и в ней стал служить священник. В 1383 году татары взяли священника в плен. Часовня была для них занозой в пятке, и они, конечно, попытались её сжечь, чтобы и брёвнышка святого не осталось. Но не получилось у них: огонь не возгорался.
– Богородица не дала, – с удовлетворением прошептал Антошек.
Анна услышала и согласно кивнула.
– Ты прав, Антон. А дальше что было, знаешь?
– Знаю.
– Ну-ка, расскажи, – поощрительно улыбнулась Анна.
Антошек потеребил губу, вспоминая:
– Татары вынесли икону из часовни, и только тогда смогли сжечь часовню. Потому что защиты-то уже не стало. Они рассекли икону Богородицы надвое. Одну половинку бросили в огонь, другую просто в сторону и убежали. И священника с собой увели. Он там провёл кучу времени, а потом его отпустили. Он вернулся в Рыльск, дошёл до сожжённой часовни и отыскал половинки иконы. Сложил их и они как бы склеились. И икона стала целой! – Антошек даже головой покачал, вновь удивляясь такой удивительной истории.
Анна уточнила:
– Совершенно верно! Одну половинку священник нашёл на месте часовни, в золе, а вторую – в зарослях травы…
– И они не испортились? – чуть дыша, спросила маленькая Катюша.
– Нет, – уверила её Анна. – Когда части иконы соединились, на месте разлома только остался небольшой след – «аки роса».
– Ух, ты! – пронеслось в комнате.
– А потом эти… рыльцы… – вдохновенно начал Антошек.
– Рыльчане, – поправила Анна.
– Ага, – принял поправку Антошек. – Рыльчане. Они хотели, чтобы чудотворная икона была у них в Рыльске, но она не хотела, и три раза пропадала и являлась на прежнем месте. Тогда рыльчанам пришлось отстроить для неё часовню заново. И потом он неё куча чудес происходила. Поэтому икона и чудотворная. Вот.
– Отлично, Антон! – похвалила Анна. – А в шестнадцатом вече слух об Курско-Коренной иконе Божией Матери дошёл до русского царя Феодора Иоанновича, и он велел привезти её в Москву. И там по краям образа иконописцы написали новые изображения: Господа Саваофа и ветхозаветных пророков, а царица Ирина Феодоровна украсила образ дорогой ризой. А через восемнадцать лет курские жители упросили царя Михаила Феодоровича вернуть в Курск чудотворный образ. Тот снизошёл к их просьбе, и Курская-Коренная икона Божией Матери оказалась в соборном храме Курска. Через три года, в 1618-м, икону перенесли в собор Знаменского монастыря. В нём она пребывала целых триста лет!
– А потом куда она пошла? – наивно спросила маленькая Катюша, сияя синими глазами.
– А потом, Катенька, – продолжила Анна, – икону через Константинополь вывезли в Грецию. Это случилось в марте 1920 году. Кто-нибудь может сказать, почему это пришлось сделать верующим людям?
Самый старший мальчик, четырнадцатилетний Вова, откликнулся:
– Тогда после революции наступили всякие репрессии.
– Что такое – эти реп… – Максим запнулся на незнакомом слове.
– Ну, гонения, – пояснил Вова. – Священников сажали в кутузку, пытали и убивали, храмы разрушали, церковную утварь забирали в свои кладовые, чтобы их продать за границу и получить деньги. Иконы вывозили, продавали, а среди них были и древние. В общем, стали глумиться над верой.
– Зачем? – недоуменно спросила маленькая Катюша.
– Чтобы в сердцах людей перестал жить Бог, – грустно сказал Антошек и вспомнил папу. – Вот, к примеру, в сердце моего папы до сих пор Бог не живёт… Хотя… может, уже и живёт… – совсем тихо пробормотал он, представив себе изменившееся лицо папы, когда он сказал, что решил креститься.
Все помолчали. Каждый по-своему представлял себе рассказ. Анна немного подождала, а потом, только открыла рот, чтобы продолжить, как услышала вопрос расстроенной Катюши:
– И что же, Богородица к нам не вернулась?!
Все рассмеялись. Им даже в голову не могло прийти, что Пресвятая Богородица не вернётся в Россию! Анна успокоила всех жестом руки и сказала Катеньке:
– Что ты, Катюша! Уже в сентябре того же двадцатого года образ привезли обратно.
– А через месяц, – солидно вздохнул Вова, – его забрала с собой белая армия – та, что сражалась за Царя, – и икона «Знамение» окончательно покинула Россию…
– «Одигитрия русского зарубежья», – подала голос Анна, – побывала и в Югославии, и в Германии. А сейчас – увы! – она находится в США.
– Значит, всё-таки Она не вернулась к нам, да?! – вскинулась Катюша.
– Вот ещё! – сказал Максимка. – Она всегда с нами. С иконы сделали копии – списки, и теперь она всюду! Никогда Пресвятая Богородица нас не покинет, ты что, Кать!
– Если мы будем серьёзно молиться Божией Матери и просить, чтобы Её образ вернулся, то так и будет, – сказал Вова. – Только это должен быть подвиг всего народа.
– Я тоже народ? – спросил доселе молчавший Артёмка.
– Тоже, – подтвердил Вова.
– Тогда я тоже буду молиться. А как? – спросил Артём.
Анна открыла книжку в синей обложке и перекрестилась. Дети встали из-за стола и тоже перекрестились: кто уверенно, кто неумело. Анна звонко начала читать:
– Яко необор;мую ст;ну и источник чудес стяж;вшее Тя раб; Твои, Богородице Пречистая, сопрот;вных ополч;ния низлаг;ем. Темже полим Тя: мир гр;ду Твоему даруй и душ;м нашим в;лию милость.
А потом ребята рассматривали в книжках иконы Божией Матери и рисовали карандашами, фломастерами и акварелью то, что видели перед глазами: церковь, пруды, часовню и священника, служившего при свечах, пожар и соединение двух половинок иконы, и даже царицу Ирину Феодоровну, а ещё – леса, поля, горы и дома, свою семью и ангелов небесных...
А потом, помолившись перед домашними иконами, пили чай с пирожками и конфетами и рассказывали друг другу свои мирские новости, делились переживаниями.
А потом приблизился час дня. Поблагодарив Господа за то, что «насытил еси нас земных Твоих благ», и одевшись, ребята поскакали на улицу, занесённую свежим снегом и сверкающую на полуденном, совсем уже зимним солнцем. Из печных труб высоких бревенчатых и кирпичных изб вились вертикально вверх белые дымк;, словно соединяющие землю с небесами. У колодца стоял средних лет мужик в телогрейке. Он набирал в ведро прозрачную, как стекло, воду. Возле него настороженно вострила вислые уши рыжая мохнатая собака. Она оглянулась на шумевшую стайку, переступила мощными стайками и высунула язык. Казалось, она, едва сдерживается, чтобы не бросить своего хозяина у колодца и не поиграть с весёлой компанией. Но хозяин уже перелил воду в алюминиевую флягу и повёз её на тележке домой. Собака сожалеюще захлопнула пасть и потрусила за ним, оглядываясь назад.
Из белой, с синими куполами, церкви выходили прихожане. Алтарник Лев уже звонил в колокола, возвещая об окончании богослужения. Дети, испросив благословения у сильно занятого отца Рафаила, вскарабкались на колокольню и, полюбовавшись на окольные просторы, тоже разок дёрнули за толстые ворсистые верёвки.
Антошек от товарищей не отставал. Папа ходил за ним следом, смотрел во все стороны, слазил вместе с ребятишками на колокольню, осмотрел лежавшие перед ним деревенские дворы, речку, дальние леса и горы. Непонятно, почему, но ему совсем не было скучно, как он ожидал, а, наоборот, весьма… как бы это правильнее сказать… отдохновеннее. Лучше, чем если бы он провёл это утро перед телевизором. И Андрей улыбался восторгу сына и вспоминал жену, которая далеко от них наверняка тоже сейчас стояла в сельской церкви и молилась Богу.
Антошек дышал полной грудью. Он никогда не был так счастлив – так полно. Даже отсутствие мамы не могло в эти минуты омрачить его счастье. Он твёрдо знал: мама скоро приедет. Не может не приехать: ведь он её позвал именем Господа Иисуса Христа.
– Эй, ребята! – окликнул алтарник Лев. – Всё, пора спускаться. Скоро автобус придёт. Бегите вниз – только осторожно – и ищите родителей. Спаси вас Господь!
– И вас спаси Господь! – вразнобой ответили мальчишки и девчонки.
Крутые деревянные, а потом каменные ступени, затем – тяжёлая крашеная в синь деревянная дверь. Верующие выходили, крестились на икону над входной дверью, кланялись. Друзья Антошека сливались с людьми, находя своих родных. Антошек взял папу за руку и степенно повёл его на улицу.

*  *  *
Антошек и папа поставили машину в гараж и пешком вернулись домой.  По пути Антошек спросил:
– Пап, ты тебе понравилось в храме?
Папа надолго задумался. Они шли по скрипучим улицам и любовались чистым, свежевыпавшим снегом. Антошек представлял себе приезд мамы: вот радостно визжит звонок, вот он со всех ног бежит к двери, распахивает её настежь, а на пороге – она. Мама. Мамочка родимая. Самая красивая. Самая любимая. Без которой свет не мил. Она будет радоваться успехам сыночка, переживать от неудач, лечить ранки и простуды, проверять уроки, кормить-поить и благодарить словом и взглядом за ревностную помощь Антошека по дому и за молитвы о семье.
Папа нарушил молчание:
– Уж и не знаю, что думать, – признался он. – С одной стороны, всё так чуждо… А с другой… как-то уютно.
Перешли дорогу. На небо наползли облака, откуда только взялись! Домой Антону идти пока не хотелось, и он, проводив папу до подъезда, задержался, чтобы погулять по снегу. Через полчаса бесцельного счастливого хождения по позднее-осенним плосковатым сугробам он вполне созрел до возвращения в тёплую квартиру с кипящим чайником и бутербродами с сыром. Он уже топотал ногами, чтобы сбросить с сапожек прилившие снежинки, когда услышал неторопливый разговор соседок с верхнего этажа. Пожилые женщины негромко ахали и причитали:
– Надо же, как оно… Такая молодая женщина, а уже умерла… Что сказали-то, почему она умерла-то?
– С сердцем что-то. Нынче всегда сердце виновато. Не выдерживает всего…
– А с сыночком-то что будет?! Сиротинушка… Лет-то совсем немного, как справится? У него сейчас как раз такой возраст, что и взбрыкнуть может, и сломаться… Здравствуй, Антош!
– Здрасти… – выдавил Антон.
– Ты чего такой белый? Замёрз?
– Не.
– Топай давай домой, чой-то ты неважно глядишься. Не забудь чай с малиной выпить, ладно?
– Ага.
– Ну, и правильно.
Соседки болтали ещё о чём-то. А на Антошека упала бетонная плита невероятной боли. О ком они могли говорить, как не о его маме?! Это мама! Мама его умерла! Как же так может быть? Её не будет? Так не бывает. Она должна быть живой, рядом с ним. Всегда рядом с ним, пусть даже, когда он вырастет большим и женится!
Каждая ступенька прибавляла тяжести. На четвёртый этаж Антон забрался уже вовсе обессиленный. Дверь была приоткрыта. Антон забрался в квартиру, как раненный зайчонок в норку, бесшумно разделся и прошёл в комнату. Папа сладко спал на диване и не проснулся на Антошкин шорох. Мальчик, скрипя деревянными половицами, пробежал в свою комнату, бросился на кровать, уткнувшись в подушку, немного потерпел и, наконец, проглотил вставший поперёк горла камень и задохся в рыданиях, которые силился подавить, чтобы не разбудить папу и не отвечать на его вопросы.
«Ма-а-ама-а-а!!!».
 «Господи, спаси и помилуй мою маму!» – просил он, когда боль стала не острой, а тупой, онемелой, разлившейся по всему телу. Он просил: «Спаси и верни мне мамочку!», пока сон не забрал боль. Он уснул, устав реветь и печалиться, представляя себе горькую жизнь без мамы.
А разбудил его резкий звонок. Антошек не откликнулся. Кровать казалась ему надёжным убежищем от папы, его вопросов и вообще чьих бы то ни было вопросов. А из коридора раздался приглушённый шум встречи. Кто это мог быть?..
Антошка рванулся в гостиную, чуть не упав на повороте. И там встал, как вкопанный, не веря глазам.
Мама.

*  *  *
Никакие гостинцы Антошека не заинтересовали. Самый большой гостинец мама привезла не с собой, а в себе: оказывается, она болела не потому, что болела, а потому, что носила Антошкину… сестрёнку! Она уж и не надеялось на такое чудо, а вот, пожалуйста: просила Господа о дочке, и Он дал ей долгожданную девчушку. Мама пообещала, что уже в мае Антошек будет гулять по двору с коляской.
После объятий и поцелуев мама ушла в ванную умыться, а папа обнял сына и проговорил:
– Вот мама и приехала, сынок…
– Папа, это Бог её привёл, разве ты не понимаешь? – по-взрослому поправил его Антошек.
И папа не возразил.

31 декабря 2006, 7 января 2007, 19-21 февраля, 9-11, 14, 20-22 марта, 14 апреля 2008