ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ
Нелли постепенно привыкала к новой жизни.
Матушка Анна готовилась к большому празднику. Как поняла Нелли, на этот праздник должно было собраться много людей, и для всех требовалось угощение
«Петров День, доченька»», - выпевала старушка, раскатывая на столе пласт теста. – Вот и трудимся, чтобы апостолов Божьих Петра и Павла порадовать. Всею душой стараемся. В них-то наше Спасение и состо-ит, они первые веру Христову по земле, что зерно разбросали.
Нелли была не рада, что назвала матушку Анну старушкой. Той лет было сорок – не больше, но из-за своей полноты она выглядела как-то весомее и зримей. Так толстый том книги на полке кажется более значи-мым среди невзрачных брошюр, и к нему, этому тому, и тянется жадная рука читателя.
Нелли, как могла, помогала старушке. Она устала от вынужденного безделья и тех не хитрых забав, к которым её приохотили такая же бездеятельная хозяйка. Хотя теперь ей иногда хотелось потревожить свою промежность, проклятые трусы делали вид, что хотят подло дезертировать и сползти к коленям, но рука, уже направленная в запретную область, как вдруг останавливалась на полпути.
Конечно, можно было спрятаться в туалете. Но тот был на улице, и не слишком удобно мастурбиро-вать, сидя на корточках. Нелли представляла всё так живо, что непременно краснела, словно бы ей в голову, словно бы в графин наливали томатный сок.
Крутя ручку мясорубки, она то и дело смотрела на шнек, то на вылазящий из отверстий решетки гото-вый фарш. Он был розовато-беловатым, и от его вида разыгрывался аппетит. «Как жаль, что это можно будет попробовать только в воскресение…
Для Ксении и Антона тоже находилась работа. Нелли был понятен этот спокойный размеренный труд. Когда не чувствуешь себя рабом. Но только сотрудником в общем приятном и полезном деле.
Антон старался лишний раз не смотреть на неё. Нелли была ему за это благодарна. Она бы не вынесла дешёвого любопытства. Платок и опущенные долу глаза делали её похожей на восточную рабыню из какой-нибудь сказки из «Тысячи и одной ночи».
Одно только было не понятно, отчего у матушки Анны было столь много продуктов. Они были, словно бы со сказочной скатерти самобранки – и ливер для пирожков, и мясо и сало для пельменей, и всё то, что она так любовно и скоро готовила, готовясь к странно притягательному празднику.
«Что же такого в этом дне? Отчего эти люди так ждут его? Возможно, им хочется вкусной еды? Но они могли бы есть всё это и сейчас. Здесь же никого нет. А может, всё-таки есть?».
Нелли оглядела не очень большую кухню. Раньше она относилась к готовке с пренебрежением. Всё бытовое казалось ей мелким, не достойным внимания. Но теперь. Теперь, когда на языке ещё оставался вкус Руфининых соков. Казалось, что лучшим лекарством от ненавистного шоколада и этой межножной мерзости будет стряпня матушки Анны.
Когда всё было готово, Нелли слегка покраснела. Она старалась держаться от фырчащей сковородки, матушка Анна не признавала тефлона и щедро сдабривала чугунное дно порцией постного масла…
«Ну, ладно… Идите, поворкуйте там с Ксенией. А то я смотрю, у неё для тебя сюрприз приготовлен…»
Сюрпризом оказался новый альбом для рисования. Акварельные краски, банка с водой и художествен-ные кисти.
Нелли улыбнулась. Как эта девочка догадалась, что ей хочется рисовать. А ей, действительно, хотелось исторгнуть из себя все те сцены свидетельницей которым она оказалась.
Но как же рисовать при этом ребёнке голые тела, искаженные злобой лица. Как вообще перестать ко-рить себя за случившееся с ней зло. Нелли на мгновение показалось, что она вертится перед зеркалом совер-шенно нагая и хлещёт себя по попунцовевшему от стыда телу пряжкой солдатского ремня с массивной пятико-нечной звездой.
«А эта звезда теперь у тебя всегда будет?», – вдруг неосторожно полюбопытничала Ксения.
- Звезда? Какая звезда?
- Та, что на лбу…
- Ах, эта. Эта не знаю. Отец сказал, что наколки надо лазером сводить.
- А зачем ты тогда её сделала?
- Это не я… Это мне сделали. Взяли вот – и сделали, блин. За то, что я маму не слушалась. А Алисой себя представляла…
- Какой Алисой? Той, что с котом людей обманывала, или той, что из будущего?
- Не угадала. Той, что по Стране Чудес и Зазеркалью путешествовала. Только теперь это совершенно не важно. У меня вряд ли останется с ней какое-нибудь сходство.
- А зачем? Папа говорит, что лицедейство - грех... Ведь, когда играешь, можешь и запутаться. Сегодня ты – Гамлет, а завтра – Отелло.
- Это верно… Сегодня ты – Принцесса, а завтра – гусятница.
Нели села за стол и прямо кистью, не пользуясь карандашом, стала намечать что-то розовое, что-то отдаленно напоминающее голую Людочку. Строки сказки из сборника братьев Гримм заплясали в голове, они зазвучали, как колокольчики.
- Кто это?
- Это – Принцесса. Она потеряла данный ей матерью платок и стала слабой.
«Может и Людочка, что нибудь потеряла. Может вся её сила осталась в тех проклятых трусах?»
Она вдруг вспомнила, как кусочек нежной материи спланировал на пол и растянулся там, подобно ле-пестку цветка яблони. Вспомнила, как из радиолы этих уродов доносилась старая советская песня о любви и цветущих в мае садах, вспомнила и прочитанной загодя комедии Чехова. Учительница литературы сказала, что в новом учебном году они обязательно поставят эту пьесу на школьной сцене, что Людочке нужно будет гото-виться к роли Ани, а Нелли, как более рассудительная должна сыграть роль Вари.
Светловолосая кандидатка в гусятницы стояла, опустив глаза долу. Так же стояла и Людочка сначала в кабинете директора, а затем и в этой противной конторе. Когда все её секреты оказались вдруг на виду, словно бы секреты безгласной детсадовской куклы.
- А у тебя хорошо получается. Ты, что, в художку ходила?
- Немного. Просто у меня мама хорошо рисует. Она училище художественное окончила. Правда у неё были неприятности. Ей диплом не хотели давать.
- Почему?
- А она нарисовала неправильную картину. Точнее там всё было по правде. Только то было, было не совсем правильно. Мама мне всё рассказала, когда я ещё первоклашкой была.
- Её, что изнасиловали? – вдруг неожиданно, даже для самой себя, догадалась Ксения.
- Нет, только пощупали малость. А так было даже прикольно, они сами чуть не обоссались от восторга, пока очереди ждали. А откуда ты догадалась?
- А я мысли читать умею. Ну, точнее не умею, просто догадываюсь – иногда. Вот тебе теперь стыдно, ведь ты думаешь, если мой папа – священник, так я ничего и не знаю. Я всё знаю… в теории правда. Папа го-ворит, что надо больше молиться и тогда с тобой ничего плохого случиться не может…
- Мама потом эту картину переписала, за три дня. Всё почти без изменений оставила, только лица пар-ням состарила, и форму школьную на эсесовскую поменяла. И тогда ей пять поставили.
- Но это ведь не правда. То есть эта правда, но не её. Ведь она ту девушку с себя писала.
Между тем на рисунке возникала фигура самодовольной и наглой камеристки. Нелли не старалась пи-сать эту девушку с себя, скорее воспоминания о развратной Инне водили сейчас её рукой, водили страстно, как будто бы она не рисовала в альбоме, а украшала фреской стену Сикстинской капеллы.
- А это кто? У неё такое лицо нехорошее.
- Это – камеристка. Она сейчас платье Принцессы наденет, а своё платье ей отдаст. И станет затем ко-ролевская дочь – гусятницей.
- Но это же – мерзко. И подло. Разве так нормальные люди поступают?
- А она не нормальная. Знаешь, я ведь тоже всё думала, кто же я, когда на мне ничего нет, одна нагота. Вот стою я голая, и чем я докажу, что я дочь банкира. Вдруг мне скажут, что это всё было, ну, как роль – на время. Что я, я… Ну, ты этого не поймёшь…
- Отчего? Я понимаю. Это у тебя искушение такое было. А ты голоса не слышала? Те, кого черти ис-кушают, всегда голоса слышат.
Я слышала, - созналась Нелли, вспомнив, как впервые услышала этот противный писк, который отда-вался в ушах, словно пение не ко времени пробудившегося комара. Она сначала в душе смеялась над этим писклей, но затем. Когда он так легко и просто пробудил в ней дремавшую до поры до времени шлюху.
- Он, что так сказал?
- Не вслух, конечно. Просто я села на корточки и стала себя там трогать. И не могла остановиться. Это было слишком затягивающее. А потом, потом он сказал, что мама уехала в Лондон навсегда, что меня отдадут в интернат, и ещё какую-то глупость… Я почти поверила ему.
- Почему?
- Ну, я сначала думала, что это моё подсознание. Так, говорится второе «Я»… Но то было не так…
- Это был чёрт. Он вселился в твоё тело. Ты ведь пока не крещенная…
Ксения замолчала. Она вдруг подумала, что бес, живущий в Нелли, может перепрыгнуть и в неё и ре-шила молчать.
Когда иллюстрация к сказке была готова, девушки старались не заговаривать о Невидимке. Они боя-лись невольно пробудить его. И хотя Ксения и читала молитву, страх впустить в себя беса не проходил.
- Ты, что не помнишь, как тебя крестили? – спросила она, глядя на образ Спаса.
- Не помню. Я вообще помню себя лет с четырёх, помню, как отец взял меня на праздничную майскую демонстрацию, я ехала у него на плечах и размахивала алым флажком со словами «Мир, Труд, Май». А потом меня кормили домашним тортом, у мамы был день рождения.
- Значит, тебя не окрестили. Это плохо. Очень плохо.
И Ксения стала тараторить, рассказывая Нелли то о чисто выметенном доме, то о безводных местах. То о бесе, который приводит в душу своих собратьев.
- Если тебе не покреститься, то ты, ты. Ты понимаешь. Этот урод вернётся и приведет с собой ещё се-мерых. Представляешь, какой бедлам они устроят.
- То есть, я буду их рабой, как была рабой в том особняке. И возможно не только здесь, но и там, после смерти.
- А ты когда-нибудь слышала Второй фортепьянный концерт Сергея Рахманинова?
- Второй концерт? Не помню.
- Он такой классный, - Ксения смутилась последнего слова. Для неё безобидный подростковый жаргон был сродни матерной брани. Ей, конечно, хотелось быть современной, такой, как другие девчонки в этом селе. Но папа был против такого омещанивания. - Так ты хочешь концерт послушать?…
Нелли показалось, что её окатило тёплой морской волной, как тогда в детстве. Ей было всего шесть лет. И она возилась с песком, строила песчаный замок.
То детство не было омрачено ни чем, даже встречей с Людочкой. Она тогда ещё не ходила в школу.
Их встреча произошла в сентябре. В сентябре на первой школьной линейке. Отец Людочки отважно жужжал кинокамерой направляя объектив на смущенных девочек Нелли чувствовала себя ряженой куклой. Казалось, что её и Людочку сейчас поставят на магазинную полку и поправят ярлык с красивыми тёмными бу-квами «Кукла «Школьница»».
Их усадили за одну парту. Солнце билось о стёкла. День был тёплый и солнечный. Такой, какой бывает ранней осенью, когда дожди не успевают придти, а солнце не спешит скрыться в тучах. После первого дня за-нятий они отправились на городскую набережную к аккуратному памятнику интеллигентному человеку с бо-родкой клинышком.
Нелли и Людочка встали возле памятника. Нелли крепко держала свою одноклассницу за руку. Она понимала, что в её жизни начинается новый этап. Совершенно новый этап.
С того дня она и шла вместе с Людочкой. Словно пони в пароконной упряжке, шла, не думая обрекла себя на настоящую каторгу. После шумного праздника знаний они отважно пообещали друг другу вечно дру-жить. Нелли ещё не знала, что значит это удивительное слово, а просто согласилась сделать то, чего ожидал от неё отец.
Дружить было трудно. Людочка была какой-то неправильной. Она не умела ни складывать правильно пароходик, ни даже лодочку или коробку; а на уроки физкультуры не ходила, отсиживаясь в классе и читая взятые из школьной библиотечки книги. Сначала они были тонкими, с крупными буквами и яркими картинка-ми. Людочка потешно шевелила губами и смотрела на Нелли своими голубыми глазками с некоторым востор-гом.
После первого в их жизни школьного новогоднего утренника их жизнь стала веселее. Родители позво-лил им побыть кем-то ещё, кроме маленькой девочки в школьной форме и с серьёзным лицом.
Людочка взрослела очень медленно. Ей нравилось оставаться ребёнком дольше обычного. Нелли ста-рательно обходила песочницы стороной, а Людочка охотно лезла под этот нелепый мухомор и готова была возиться в песке наряду с глуповатыми дошкольниками.
Нелли не любила быть ребёнком. Даже подходя иногда к родительскому телефону она старательно делала «взрослый голос», а на том конце провода делали вид, что верят ей.
Теперь ей были тесны школьные рамки. Хотелось сбросить путы отрочества, стать наконец полноцен-ной, такой, какой были её учительницы и знакомые матери. И дело было не столько в клетчатых платьях, в чём-то другом, она утратила свою невинность, свою веру в сказку. Ей было противно вспоминать и себя и своё про-шлое.
Так, вероятно, думала бы кукла, лёжа на грязной замусоренной земле, лёжа нагишом, выставив на все-общее обозрение свою пластмассовую плоть. Нелли хотелось перестать быть куклой, стать другой, как можно быстрее.
Звуки рояля и симфонического оркестра нагрузили её уши работой. Нагрузили настолько, что она за-была о тревожащих её мыслях, забыла и стала воистину глухой к своему потрепанному я. Казалось, что музы-канты секут её этими звуками, разрывая всё то, что мешало ей стать другой, раскрыться, как раскрывается цве-ток, поставленный в вазу с целебной водой.
«Ведь это Россия. Россия. Настоящая Россия. Россия, которой я не знаю…».
Она вдруг задохнулась воображаемым простором, тем простором, что умаляет всякую плоть, всякую душу. Что создаёт условия для роста, для возникновения связи с жизнью.
- Завтра праздник будет. Завтра, – проговорила Ксения снимая звукосниматель с конца винилового диска.- Завтра…
Нелли старалась вести себя, как можно тише. Она чувствовала себя слишком грязной. Эта грязь меша-ла быть счастливой. Такой, какой она была разве что на фотографиях. Но это портретное счастье смущало её своей неискренностью.
Теперь хотелось что-то изменить в себе, разъять тело, как труп и перемыть каждую косточку, каждый позвонок, каждую жилку. И теперь она была рада остаться наедине с самой собой. Остаться, как она оставалась только во сне, во сне, что приходил, как морок, что запутывал, уносил её в небытиё. Словно попавшую в водо-ворот щепку.