Олег Русов
публикую здесь по главам - проще читать и находить
ПОЛИГАМИЯ: ИСТОРИЯ И ПРАКТИКА
Предисловие
Полигамия относится к разряду явлений, о которых не принято открыто говорить. Тем не менее, с момента возведения в разряд запретных, эта практика не прекращала притягивать к себе если не пристальные, то по крайней мере любопытные, а порой и тайно-завистливые взоры многих людей. Уйдя в подполье, полигамия являла себя миру то в форме наложничества, то в форме сожительства, то в форме современной так называемой «серийной полигамии» (брак-развод-брак-…).
В этой книге читатель найдет краткую историю полигамии и наступления моногамии, сможет узнать об отношении к полигамии таких религий, как иудаизм, христианство и мусульманство. Наверняка на этом пути читателя ждет немало неожиданных открытий. Кроме того, книга повествует о ряде выдающихся людей, выступавших за или против этой практики. Автор также надеется на то, что некоторые замечания и наблюдения современных социологов, психологов, экономистов, семейных консультантов, общественных и религиозных деятелей, наконец, простых людей, наших соотечественников, помогут читателю сформировать более полный взгляд на данный вопрос.
Автору было бы досадно узнать, что кого-то эта книга подтолкнула к необдуманным и безответственным поступкам. Эта книга – не руководство к действию, но пища для размышлений. Если и есть в таком явлении, как полигамия, что-то положительное, на примере чего современный человек может нечто почерпнуть для себя, то это глубокое чувство ответственности, к которому и призывает эта книга.
Глава I
Наступление моногамии
Каждое социо-культурное установление имеет свою историю. Брак, в той форме, в которой он существует сегодня в западном обществе, также явился результатом исторического развития. Как и прочие установления, брак формировался благодаря определенной культуре, философии, а также принятым нормам поведения людей в обществе в определенные периоды времени.
Большинство исследователей согласны с тем, что современный брак регулируется законодательствами, уходящими своими корнями к истокам западноевропейской цивилизации, а именно: греческой культуре и законодательной практике Рима. С падением имперского Рима и наступлением Средних веков главной носительницей культурного и социального наследия античности становится Римско-католическая церковь.
Формирование греческой модели семьи, согласно Циммерману, уходит своими корнями в период с 450 по 350 годы до н. э. и приходится на расцвет философской системы софизма. В основе философии софизма лежат убеждения, сходные со взглядами европейского рационализма в восемнадцатом веке. Человек является мерилом всего, а знание о мире рационалистично и обретается через опыт и эксперимент. Интересно, что как отмечает Циммерман, «к четвертому столетию до н.э. греческая модель семьи как социальная организация во многом совпадала с западной моделью семьи девятнадцатого столетия н.э.». Скорее всего это не случайный, но закономерный факт: схожие системы мышления ведут к схожей социальной организации. Не удивительно, что именно в девятнадцатом веке идея полигамии будет оттеснена на задворки индивидуалистического и рационалистического европейского мышления. То же самое можно наблюдать и в древней Греции. Циммерман отмечает: «Моногамия, похоже, была сильна и пользовалась большим уважением в Греции. Всякий раз, когда Геродот упоминает о многоженстве, он оговаривается и указывает, что это является необычным явлением… Царь Спарты, имевший двух жен, по словам Геродота поступал против обычаев Спарты».
Благодаря целому ряду экономических, политических, философских и других факторов греческое общество взрастило и довело до расцвета такое редкое, можно сказать феноменальное явление для древнего мира как индивидуализм. Греческий индивидуализм, ставший позднее одним из определяющих факторов западной культуры, и оформил ту модель семьи, которая, спустя столетия, сделалась преобладающей в Европе. Философия Платона и Аристотеля выработала тот образчик мышления, который прочно закрепился в западном обществе. Первоосновой человека в греческом мышлении является душа, для которой тело служит лишь временною темницей. Поэтому материальный мир, в том числе взаимодействие с другими людьми, обязательства, которые непременно накладывает семья, все это рассматривалось как нечто временное и ущербное. Настоящее раскрытие личности мыслилось посредством углубленного изучения движений собственной души. Окружающее общество, семья, мир – все это только мешало, в понимании греков, истинному самораскрытию человека. Поэтому уход от мира, аскеза, должны были помочь человеку познать глубокие тайны души.
В противоположность греко-римской традиции семитские народы (как это отражено в библейском повествовании) выработали принципиально иной взгляд на мир, в том числе и на отношения между людьми. Секс ни в коем случае не являлся в их представлении постыдным занятием. Семья стояла в центре жизни древнего израильского народа. Раскрытие личности мыслилось посредством взаимодействия людей друг с другом, прежде всего в семье. Фактически, весь народ, все государство мыслилось как расширенная до национального масштаба, до масштаба государства семья. Ветхий Завет подчеркивает социально-семейный элемент человека как имеющий божественное происхождение, поддерживающий в нем образ Бога. Именно взаимодействие людей, и, прежде всего, взаимодействие между мужчиной и женщиной, раскрывает, насколько ярко отображены в них образ и подобие Божие.
Конечно же, в большинстве своем греко-римский мир далеко не был аскетичным. Напротив, сексуальная практика Греции и Рима славится своим либерализмом. Но это лишь одно из проявлений индивидуализма, порожденного греческим мышлением. Секс не рассматривался как нечто серьезное, требующее ответственности. Это была дань, веселая и приятная дань плоти, материальному миру. Некоторые религиозные направления, возникшие на основе греческой философии (отдельные секты гностиков), даже призывали к беспорядочной половой жизни с тем, чтобы с одной стороны подчеркнуть независимость души от грубого тела, а с другой – избавиться от напряжения и отвлекающих от размышлений о вечном плотских мыслей.
Греция и Рим защищали спокойную и беззаботную жизнь (прежде всего мужчин) тем, что запрещали многоженство. На самом деле, супружество вообще и многоженство в частности сопряжены с прибавлением массы забот, появлением новых комплексных отношений. Конечно же, ни одно общество не могло выжить без института семьи, поэтому греки не отвергали ее совсем. Институт семьи существовал, но нравы были невысокими. Проституция не только процветала, но и считалась одним из самых почетных занятий в Греции. Гомосексуализм тоже был чрезвычайно популярен. Брак вовсе не означал, что у человека не будет других половых партнеров. Секс, таким образом, рассматривался как развлечение.
На самых первых порах греческая модель семьи прочно утвердила себя в Римской империи, где и была возведена в ранг закона. После падения Римской империи регулирующие семейную жизнь римлян законодательства стали достоянием ее преемницы – Римской католической Церкви, которая наряду с философской традицией греков унаследовала и римскую модель брака.
Циммерман отмечает: «С упадком имперского Рима как государственной силы в западном обществе, церковь обретала все больший и больший контроль над всеми вопросами семьи и брака. В Риме со времен Августина и до падения империи, прерогативой государства было принятие решений относительно того, жить ли мужчине с одной или двумя женами, равно как и по сотне других семейных вопросов».
Римские своды законов, в унисон с греческой традицией, делали моногамию единственно законной формой брака. «Воцерковленная» римская практика и стала образчиком для последующих поколений христиан. Миссионеры вместе с Евангелием и церковными традициями Римской католической церкви утверждали еще и римский подход к браку. Нет ничего удивительного в том, что церковные установления о браке схожи, если не буквально повторяют Римские гражданские законы.
Церковь явилась в мир, в котором в вопросах брачных отношений безраздельно властвовала философия стоиков. Согласно этой философии единственной целью брака являлось продолжение рода. Получаемое в браке удовольствие рассматривалось как вторичный продукт, от которого следовало, по возможности, избавляться. Известный христианский богослов Аврелий Августин (354-426), как сам он признавался, не мог видеть “чем еще женщина может быть полезна мужчине, если убрать цель продолжения рода”. Согласно Августину, любой половой акт между мужем и женою не с целью зачатия детей является греховным. Папа Григорий Великий (годы правления – 590-604) в своем ригоризме пошел еще дальше. В одном из своих писем Григорий запрещает супругам принимать причастие после супружеского соития. Согласно Григорию, всякое половое сношение между супругами – даже с целью зачатия детей – является греховным, так как не может не доставлять плотской (а следовательно греховной) радости. Спустя столетия взгляд церкви на этот вопрос мало изменился. Папа Иннокентий III (годы правления – 1198-1216) сделал все возможное, чтобы утвердить подобную точку зрения. Поколения богословов рассматривали брак как «лекарство против желания», как уступку плоти.
Филипп Шерард, в своей книге «Христианство и эрос», отмечает:
“Несмотря на то, что брак является одним из признанных и освященных церковью институтов, или таинств, общее отношение христианства к сексу на протяжении веков оставалось однозначно отрицательным. Христианские авторы заняли подобную позицию очень рано. Многие истолковали буквально слова Христа о тех, кто делает себя скопцами ради Царствия Божия. Таким образом, христианские богословы без колебаний провозгласили ущербность брака в отношении к целибату; кроме того, они, похоже, не видели в сексе никакого смысла кроме продолжения рода, и взирали на секс с навязчивой антипатией, доходящей иногда до открытой вражды. Хотя христианство со временем и отказалось от крайнего дуализма, а вместе с этим и от взгляда, согласно которому сексуальность является прямым производным злых сил, практически отношение к сексу мало отличалось от дуалистического манихейского взгляда. Сексуальность запятнана. Она нечиста. Если брак и не является греховным как таковым, он все же производит страсти и ведет напрямую ко греху…»
Несмотря на отличия в целом ряде доктринальных предпосылок, как Восточная, так и Западная христианская традиции провозгласили сходное отношение к сексу. В основе восточного взгляда на этот вопрос лежат труды Григория Нисского (332-395) и Максима Исповедника (580-663). Оба формируют отношение к сексу исходя из своей антропологии – то есть взгляда на то, что составляет природу человека. За основу своей антропологии оба брали достаточно оригинальное понимание текста из Библии, из книги Бытия 1:26: «сотворим человека по образу Нашему и подобию Нашему [Божиему]». То, что сотворено в человеке «по образу», является его естественным состоянием и остается нормой человеческой жизни. В своем изначальном состоянии сотворенный «по образу» Божию человек являлся существом сугубо интеллектуальным (nous) и духовным (pneuma); эти две характеристики вместе и составляют истинную основу человека. Животная или органическая жизнь была как бы добавлена к этой истинной основе. Эта добавка явилась результатом «падения» (или «грехопадения»). Об этом, якобы, говорится в другом тексте книги Бытия (3:21): «И сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные и одел их». Сегодня вряд ли кто из богословов согласится с той интерпретацией, которою давали ранние отцы Церкви данному отрывку. Эти «одежды кожаные», согласно некоторым ранним богословам, якобы, есть ни что иное, как животная жизнь. Эта «одежда», или проще говоря – плоть, полагали они, изначально была чужда истинной природе человека и привнесена, навязана человеку вследствие его отпадения от естественного, первоначального положения. То состояние, в которое человек рождается в этот мир, не является его естественным состоянием. Это неестественное и падшее состояние; и человек теперь должен искать дорогу назад, к своей естественной непадшей жизни для которой он и был сотворен «по образу».
Две фундаментальные характеристики являются отличительными для этой непадшей жизни: бессмертие и нетленность. Как утверждал Григорий Нисский, наличие этих двух качеств подразумевает отсутствие сексуальности. В своем изначальном сотворенном состоянии «по образу» человек совершенно свободен от сексуальности. Не существует даже никакого различия между полами. Нет ни мужчины, ни женщины. Сексуальность является одним из следствий падения и потери бессмертия и нетления, которые последовали вслед за падением. Это следствие соединения человека с животной, органической жизнью. Это один из самых губительных результатов падения, потому что именно в нем и гнездится источник страстей и желаний, ведущих ко греху. «Я считаю, что именно из этого принципа (сексуальной жизни) страсти как из фонтана наполняют человеческую природу», – писал Григорий Нисский.
Для Максима Исповедника само падение обязано было плотским желаниям и поиску чувственного удовольствия, что наиболее ярко раскрывается в половом влечении. Отсюда важность девственности и целомудрия. Девственность есть условие возвращения человека в его первоначальное положение. Истинный христианин, верит Максим Исповедник, должен выбирать между двумя формами брака – «телесным» и «духовным». И выбрать можно лишь одно, поскольку эти формы исключают друг друга. Он считает, что на самом деле человек призван Богом к тому, чтобы избрать для себя не женщину, но истинную Премудрость – состояние, при котором душа соединяется с нетленным Женихом, а ее любовь (эрос) обращена к истинной премудрости, которая есть Бог.
«Сексуальная любовь между мужчиной и женщиной, таким образом, является препятствием на пути к духовной жизни. Сексуальные отношения, как таковые, являются следствием греха и могут быть терпимы лишь благодаря тому обстоятельству, что через них продолжается людской род. Даже отличия между мужчиной и женщиной существуют по той причине, что Бог предвидел, что человек согрешит и падет, а следовательно будет нуждаться в том, чтобы каким-то образом род людской продолжил свое существование в этих новых условиях».
Избавляться от страстей означает избавиться не только от секса, но и от самого желания секса. Без этого человек не может вступить на путь духовной жизни. Только монашеский целибат и способен, по мнению отцов церкви, вернуть человека в первоначальную форму, в творение «по образу» Божию.
Западная христианская традиция в отношении к половой близости основана на трудах Августина, чье богословие брака установило образчик христианского мышления по крайней мере на пятнадцать столетий, и которое и по сей день продолжает оказывать влияние на отношение к сексу. Богословие Августина, равно как и богословие западной церкви в целом, подразумевает антропологию, отличную от антропологии восточной церкви. В западном богословии сотворение человека «по образу» рассматривается как соединение животной или органической жизни с жизнью интеллектуальной. Животная или органическая жизнь не была добавлена к человеческой природе после падения. Напротив, именно духовная жизнь добавляется к естественному состоянию человека. Человек не является духовным по своей природе (в этом отличие от восточной традиции). Он становится духовным посредством акта Божией благодати.
Это отличие вносит определенные коррективы в труды Августина и делает их отличными от восточной традиции. Однако в целом его отношения к сексу такое же негативное, как и на Востоке. Августин считает, что в раю не было тех «животных движений», которые сопутствуют сегодня акту совокупления. Именно после падения, согласно Августину, гениталии вышли из под контроля воли человека. Поэтому Адам с Евой и должны были прикрывать их листьями. Эти части тела сделались самыми позорными для человека и, согласно Августину, являются внешними признаками деградации и зла.
Отождествление сексуальности с ее сугубо генитальным выражением и ее ассоциация со злом является одним из аспектов богословия Августина, которое стало наиболее влиятельным в Западной традиции. Сексуальность в ее земном выражении греховна сама по себе, и, кроме того, она разжигает целый ряд других греховных страстей. Помимо этого, через сексуальную активность зло передается из поколения в поколение: каждое дитя зачинается во грехе его родителей, а потому каждое дитя несет в себе семя зла с самого момента зачатия. Брак сам по себе не является грехом; но поскольку брак включает в себя секс и «животные движения», он исполнен похоти, и секс, даже в браке, должен рассматриваться как греховный и постыдный. Однако брак, считал Августин, все же может быть облагорожен, если супруги не будут предаваться «похоти», но с мерзостью и отвращением выполнят свои супружеские обязанности с одной единственно, оправданной целью – зачатие детей. Эта благородная цель и оправдывает брак. Совокупление, несущее радость, или совокупление с какой-либо другой целью, кроме зачатия – греховно.
Таким образом, Августин и его идейные наследники (все без исключения богословы периода средневековья) разделяли между браком и сексуальными отношениями. Секс в браке рассматривался как постыдный и греховный. Практиковались и поощрялись так называемые «духовные браки», в которых, мужчина и женщина по каким либо причинам вступившие в брак, должны были совершенно воздерживаться от совокупления. Однако в силу того, что государству нужны были люди, подданные, то есть нужда в детях не иссякла, церковь не запрещала и обычные браки, однако строго инструктировала вступающих в них воздерживаться ото всякого «наслаждения». К примеру, в 398 году решением Карфанесского собора девушки должны были хранить девственность три дня и три ночи после свадьбы. Лишь впоследствии было разрешено вступать в половые отношения в брачную ночь, но только при условии уплаты церковного сбора.
Вообще, всего лишь несколько дней в году, которые не выпадали на бесчисленные церковные праздники, посты и т. д. отводились для возможного занятия сексом. При этом супругам рекомендовалось не обнажаться, а по возможности даже облачаться в особенные колючие власяницы с маленькими отверстиями в области гениталий, чтобы не вкусить «греховного удовольствия». Не удивительно, что столетия подобного рода пропаганды создали в умах людей все предпосылки для своего рода сексуальной шизофрении, которая до сих пор в самых уродливых формах (то закомплексованных, то напротив, разнузданных) уцелела в сознании людей.
Семитские народы также оказывались втянутыми в сферу влияния греческой интеллектуальной традиции и римского права, которое, однако, умело в некоторых случаях быть гибким. Уступки делались в первую очередь для Израильского народа: римляне предпочитали не вмешиваться в религию и обычаи евреев, и разрешали для них полигамные браки. И все же Израиль тоже оказывается под непрямым воздействием греко-римского уклада жизни. Например, под влиянием определенных экономических и законодательных факторов, в еврейской среде постепенно отмирает левират, поскольку многие мужчины не желают делить наследие своих детей с детьми их нового брака с вдовой брата или родственника. Дело в том, что эти дети считались законно не его детьми, но детьми умершего, и даже носили его имя. Парриндер отмечает, что одним из индикаторов роста популярности моногамии у евреев в период после Вавилонского плена является тот факт, что в греческом переводе Евангелия (Септуагинта), сделанном в третьем столетии до нашей эры, допущено примечательное изменение текста оригинала. В тексте Быт 2:24, описывающем творение мужчины и женщины, еврейский текст говорит: «будут они одна плоть». Заметьте, что в русском синодальном переводе слово «двое» написано курсивом, что указывает на его отсутствие в оригинале. Греческая же Септуагинта без колебаний вводит слово «двое» и, таким образом, утверждает эллинский взгляд на брак.
Одним из индикаторов того, что этот ход оказался успешным, является хотя бы тот факт, что столетия спустя Тертуллиан (160-220) будет строить свою защиту моногамии на основании того, что в Библии говорится «два, а не три». «Отстояв», таким образом, моногамию Тертуллиан этим не ограничивается и еще более ужесточает регуляцию половых отношений. Ни вдовы, ни вдовцы не имеют права вступать в повторный брак, потому что это «прелюбодеяние в очах Господа».
И все же в раннехристианском и иудейском обществе первых веков нашей эры полигамия продолжала теплиться. Ни один церковный собор в первые века христианства не выступал против полигамии, и никаких ограничений для традиционной полигамной практики ирландских правителей и королей династии Меровингов не существовало. Папа Григорий II в своей декреталии от 726 года даже написал, что «если жена больна и не может выполнять свои супружеские обязанности, то муж может взять за себя вторую жену, при условии если он продолжает заботиться о первой». Иосиф Флавий в своих трудах неоднократно упоминает о полигамной практике среди иудеев. Иустин Мученик в своем «Диалоге с Трифоном», написанном около 165 года н.э., также подтверждает наличие полигамии среди современных ему иудеев. Вышедший в 212 году н.э. кодекс Lex Antoniana de civiate хотя и утверждает моногамию как единственно приемлемую форму брака для римского гражданина, все же разрешает полигамию римским гражданам, являющимся по национальности иудеями. Эта терпимость была поставлена под вопрос в 285 году императором Диоклетианом, а в 393 году императору Феодосию пришлось издавать новый указ, запрещающий полигамию среди иудеев. Однако, по крайней мере до одиннадцатого столетия, полигамия являлась обычной практикой во многих еврейских общинах.
Дохристианский Рим снабдил Церковь и готовым определением назначения брака: рождение детей. Справление свадьбы, как явствует хотя бы из документов Эльвирского собора 306 года или послания Диогнета (Epistula ad Diognetem), тоже мало чем отличалось от языческих празднований. Роль священнослужителя сводилась к тому, чтобы заменить традиционное для языческих празднований жертвоприношение богам церковной евхаристией. Даже обручальные кольца являются наследием дохристианской практики, означающей заключение между родителями контракта относительно будущего брака их детей, т.е. своего рода помолвку. Христианское понимание помолвки мало чем отличалось от дохристианского, и, по сути дела, означало начало брачных отношений разорвать которые было почти столь же трудно, как и сам брак. Из римской традиции христианство заимствовало помолвку в очень раннем возрасте, в некоторых случаях уже с самого момента рождения мальчика или девочки. Родители, решившие по каким либо причинам прервать помолвку, отлучались от причастия на три года. Эволюция этого языческого заимствования происходила медленно. В середине двенадцатого столетия папа Александр III смягчил правила, позволив совершать помолвки детей начиная с семилетнего возраста. После совершения помолвки она могла быть расторгнута только благодаря прямому вмешательству епископа.
Подробно, на законодательном уровне, о запрете на полигамию мы узнаем из кодекса Юстиниана, составленного в шестом столетии нашей эры. Впрочем, этот свод законов, собранный христианским императором, был целиком и полностью заимствован из старого Римского права. Фактически, Юстиниан стремился сохранить римские законы уже после того, как сама Римская империя приказала долго жить.
Общей тенденцией в раннем и средневековом христианстве было осуждение всякого полового акта, в том числе и совершенного в браке. В апокрифических деяниях Павла (около 160 года до н.э.), к примеру, говорится: «Блаженны те, кто обладают своими женами так, будто их у них нет, ибо они наследуют Бога». Апокрифические Деяния Иоанна (тоже середина второго столетия) идут еще дальше и рассматривают брак, как зло, как «заигрывание со змием, невежество в учении, рана семени, подарок смерти». Подобного рода отрывков можно привести великое множество. Одно становится безусловно ясным: общее отношение к сексу было негативным, и брак, как таковой, даже в его моногамной форме, не только оставался под подозрением, но и рассматривался многими как безусловное зло. К 385 году всем служителям римской католической церкви запрещалось вступать в брак. Прихожанам допускалось – в качестве неизбежного зла – вступать в брак для продолжения рода.
Надо отдать церкви должное, в некоторых случаях ее практика в отношении полигамии могла быть более или менее гибкой. Так, папа Григорий II в своем письме к одному из самых великих миссионеров северной Европы Бонифацию, пишет: «Григорий, раб рабов Божиих, Бонифацию, нашему святейшему брату и соработнику… Поскольку ты взыскал нашего совета в вопросах церковной дисциплины, мы ответим со всем авторитетом апостольской традиции, и скажем, чего надлежит держаться… Относительно того, что делать человеку, если жена его в силу болезни не способна выполнять супружеские обязательства, было бы лучше для него быть одному и воздерживаться. Но поскольку такое возможно лишь для людей с высокими идеалами, лучшим для него, если он не может воздержаться, будет жениться. При этом он должен продолжать поддерживать больную женщину, если только она сама не виновата в своей болезни…»
Из этого отрывка можно сделать вывод, что ограниченная полигамная модель все же имела право на существование в ситуации с христианизацией германских племен. Кроме того, вопрос о полигамии регулярно поднимался в трудах выдающихся церковных деятелей и богословов. Следуя традиции, заложенной Августином, многие не рассматривали полигамию как практику греховную саму по себе, но видели ее неприемлемой в свете общественных и церковных традиций.
Провозглашение моногамии как единственно возможной модели брака повлекло за собой ряд серьезных проблем. Дело в том, что хотя греко-римский мир и настаивал на моногамии, он отнюдь не предъявлял высоких нравственных требований к браку. Вообще, к первому столетию нашей эры количество браков в Римской империи сократилось до такой степени, что неженатых и незамужних просто штрафовали. Проституция и практика содержания наложниц процветала, и государство не делало никаких шагов в сторону их ограничения. Церковь же заняла жесткую позицию в отношении к блуду и прелюбодеянию. Помимо этого у римлян и греков развод являлся обычным явлением, и разрешение на него получалось в рабочем порядке, в то время как церковное общество значительно усложнило процедуру развода.
Греко-Римские представления, сформировавшие европейское понимание брака, насаждались впоследствии народам, обращенным в христианство. Являясь главной и, по сути, единственной идеологической силой, Церковь в Средние века держала под своим контролем все без исключения сферы жизни человека. Говоря о влиянии средневековых церковных обычаев на культуру брака различных народов Циммерман отмечает: «По мере того, как семиты ассимилировались с христианской и западной культурой, многоженство уступило место моногамии. Сходным же образом и другие полигамные культуры, такие как славянские и варварские племена, оставляли свою практику. Движение моногамии шло с Запада на Восток».
Одним из самых первых деяний, которое Церковь ожидала от многих новокрещенных, являлся развод с женщинами, которые были матерями его детей. Наряду с признанием веры в Иисуса, это было условием принятия главы семейства в ряды христиан. При этом подразумевалось, что развод, со всеми вытекающими из него тяжелыми последствиями, более совместим с христианской практикой, чем полигамия. Папа Павел III в 1537 году издал, к примеру, документ Altitudo, в котором настаивается на том, чтобы крещаемый отослал от себя всех своих жен, и после крещения вступил в брак с одной из них. Преимущество при этом отдавалось первой жене, но если крещаемый “не помнил”, кто был его первою женою, он мог выбирать из числа других своих жен. Постепенно право расторгать браки, присвоенное Римско-католической церковью, распространилось и на многие случаи моногамных браков. Таким образом, отказавшись от полигамии, церковь взяла на себя право осуществлять полигамию в форме череды моногамных браков (последовательная или серийная полигамия). Подобного рода традиция прочно закрепилась в западном обществе, делая развод и новый брак обычной практикой. Серийная полигамия, в силу своего исторического происхождения, и на сегодняшний день представляется западному сообществу единственно допустимой формой полигамии.
Утвердившись, таким образом, в Западной Европе, моногамия никогда уже больше не сдавала своих позиций. Постепенно общество свыклось с такими явлениями, как проституция и сожительство. Фактически, проституция была взята «под крышу» Церкви или городских властей. Понимая, что без этого не обойтись, средневековые Церковь и государство контролировали и, фактически, содержали публичные дома. Таким образом она рассчитывала как-то сдерживать прелюбодейство, ограничивать его рамками соответствующих заведений. «Церковь благословила проституцию как могучее средство изменения “направления жажды мести” (или накопившейся сексуальной неудовлетворенности – примечание автора), и она в полной мере воспользовалась открывшимися перед ней возможностями. Средние века характеризуются бурным ростом борделей. Даже совсем небольшие по численности населения европейские города непременно имели один, а то и несколько борделей с постоянной занятостью персонала».
Подобным же образом Церковь закрывала глаза на такое широко распространенное явление, как сожительство и содержание наложниц. Джон Кейрнкросс в своей книге «До того, как полигамию сделали грехом» отмечает: «Действительно, идея сожительства наряду с женою с одной или более наложницей была вполне принята и зачастую даже возвышена. Однако открытое и законное обладание несколькими женами строго запрещалось».
И все же, будучи официально запрещенной, полигамия, тем не менее, не прекращала своего существования в средневековой Европе. О том, какие слои общества были вовлечены в ту или иную форму полигамии (чаще всего – содержание наложниц) можно отчасти судить из дошедших до наших дней сицилийских документов конца четырнадцатого века. Согласно этим документам, из ста отцов, которые взяли на себя хлопоты официально признать своих незаконнорожденных детей как полноправных наследников, около половины являлись светскими, женатыми людьми, четырнадцать оставались холостыми и тридцать два были служителями церкви. Тем не менее, полигамия оставалась в подполье, и, согласно законам того времени, если неженатых людей заставали в половом акте, их могли законным образом убить на месте. В некоторых местностях убийство даже вменялось в обязанность.
Позиция Римской католической церкви начиная с шестнадцатого века (особенно после Трентского собора, на котором безапелляционно была осуждена позиция реформаторов), становится еще более жесткой и категоричной, ставящей своей целью положить конец тем про-полигамным тенденциям, которые существовали и внутри самой Римско-католической церкви. Однако все попытки искоренения полигамии в конечном счете привели лишь к тому, что она захлестнула общество в своей самой невзрачной форме – в форме серийной полигамии. Как отмечает Циммерман, «на Западе сегодня браки с легкостью расторгаются и, по сути, превращаются в серийную полигамию – как в форме полигамии, так и в форме полиандрии. Подобная ситуация была некогда и на Аравийском полуострове, так, что Мухамед должен был предпринять жесткие шаги для того, чтобы мужья не прекращали заботится о своих отосланных от семьи женах… Легко достижимый развод и легкие поверхностные отношения к браку идут бок о бок».
Реми Глигнет в своей книге «Много жен – много силы» задает читателю любопытный вопрос, на который сам же и отвечает:
«Является ли полигамия на сегодняшний день своего рода музейным экспонатом, пережитком примитивного общества? Многие именно так и считают. Однако стоит посмотреть хотя бы на Американский континент, чтобы убедиться, что это далеко не так. Американцы рассматривают традиционный западный брак как во многом схожий с африканским, то есть иную форму полигамии, отличную, в принципе, лишь тем, что супруги не хотят брать на себя слишком много ответственности, и с легкостью прекращают брак, чтобы вступить в следующий (серийная полигамия)».