...Она вышла замуж за человека, годящегося ей в отцы, без любви, по совету матери. Природа не наградила её красотой, и она, ясно осознавая это в течение ряда лет, уже перестала ждать своего принца. «Благодари Петра Николаевича, что взял тебя в жёны, — говорила мать. — Теперь у тебя всё как у людей: дом, семья, то есть муж, будут и дети». Робкая по натуре и привыкшая к повиновению, она не смела противоречить матери, хотя избранник был ей немил, а сердце сковала пронзительная, острая тоска о чем-то несбывшемся...
Муж её, невысокий пожилой и плешивый человек с длинным туловищем и короткими конечностями, тускло глядел на неё своими глубоко посаженными медвежьими глазками. И ничего не отражалось в них: ни любви, ни нежности, ни ласки. Взглянув первый раз в эти угрюмые глаза, она, Татьяна, совсем неопытная в любовных делах, сразу же сделала правильный вывод: «Погасло дневное светило!» И это было абсолютно верно: её супруг давно отлюбил и отласкал, так как много раз женился до неё, имел от разных жен несколько детей, которых никогда не воспитывал, и которые его как отца не признавали, потому что во всех случаях он пытался укрыться от алиментов. Кстати, все жёны жили с ним очень мало (несколько месяцев, год), а потом покидали его, уходили сами. Большинство из них собирались весьма поспешно, забывая в его доме часть своих вещей, за которыми никогда не возвращались. По их словам, уход свой они считали избавлением от этого человека, и даже счастьем, что он не успел загубить и окончательно искалечить их жизнь.
А он хранил всё оставшееся от представительниц женского пола, некогда пребывавших в его доме. Недаром в первые дни супружеской жизни Татьяна, убирая в шифоньере, извлекала оттуда чьё-то плохо простиранное женское белье, старые кофты и юбки, носовые платки со следами губной помады, металлические бигуди и пластмассовые браслеты и клипсы. А на трюмо, в дешёвой коробке из-под монпансье, лежала забытая кем-то тушь для ресниц, пудра «Лебяжий пух» и грязная красная расческа. И каждая из этих вещей была чьей-то судьбой.
А между тем супруг, поучая её, говорил: «Смотри, Татьяна если бы не я, быть бы тебе девкой-вековухой. Уж больно ты некрасива. Кто б тебя взял?» И она, глотая слезы, смирялась со своей участью.
«Веди дом! — говорил муж. — Ты теперь хозяйка!» А сам, ограничивая её во всем, не давал ей на хозяйство ни рубля. И даже в день Восьмого марта он пожалел ей деньги на цветы. Она же, видя счастливых, смеющихся женщин проплакала целый день, надеясь, что муж догадается о причине её расстройства. Но тот даже не спросил её, почему она плачет.
И Татьяна на скромную зарплату чертёжницы вынуждена была кормить не только себя, но теперь и его. Он же, обсасывая сахарную кость из наваристого борща, сваренного из продуктов, купленных на татьянины деньги, позволял замечать: «Мясо ты могла бы выбрать пожирнее А картошку ты купила неважную. Фасоль в следующий раз в борщ не клади — я не уважаю это. Зачем купила такую дорогую морковь? На базаре нужно торговаться! Эх, ни на что ты не способна!»
Чтобы не слышать упреков, Татьяна угождала ему как только могла: мыла, варила, пекла, стирала, шила. Но увы! Недовольству его не было предела: всё она делает не так! Ни ласки, ни тепла, ни доброго слова не исходило от этого человека...
Вскоре у них родилась дочь. Отец, взглянув на малютку, больше не проявлял к ней интереса, предварив свое отношение словами: «Ты мать, ты и воспитывай!» А она была даже рада, что дочь принадлежит только ей.
Теперь Татьяне приходилось еще труднее: на свою мизерную зарплату она должна была содержать себя, мужа и дочь. Он же распоряжался своими деньгами по собственному усмотрению: тратил их на бензин для «Запорожца», на водку, с помощью которой осуществлял бартер на детали к автомашине. Оставшуюся сумму он аккуратно складывал на сберкнижку, не поинтересовавшись даже, в чём нуждаются жена и дочь.
Жена? Впрочем, какая, она была жена? Он даже не расписывался с нею, так как был зарегистрирован с одной из своих бывших жён. Брать же развод он не хотел — ведь за это нужно было платить деньги! К слову, регистрировался он неоднократно, но никогда не разводился, а находил для себя очень удобный выход — просто «терял» паспорт.
Будучи человеком необразованным, он очень высоко ценил себя, заявляя, что мыслит иначе, чем другие люди приписывая себе «философский» ум. «Я всегда все подсчитываю, не ради чего-то, а ради интереса. К примеру, когда я жил один, у меня в месяц уходил один килограмм сливочного масла, а теперь полтора». Или «за полтора года жизни с тобой я потратил семьсот рублей, а в то время, когда я был одинок, я почти ничего не тратил. Как видишь, в одежде я скромен, а обедал я то у одних, то у других: где чайку попью, где дадут кусок пирога или рыбы. Что же касается бензина, то подвезу кого-либо — вот тебе и деньги!»
«Тогда зачем же ты женился? — спрашивала она. — По твоим словам, одному жить выгоднее». «Не язви мужу! — отсекал он. — Конечно, выгоднее. Но мне ведь много лет, и одиночество становится невмоготу. Что же тут непонятного?!» И с раздражением продолжая: «Что и говорить! Вы с дочерью здорово подрываете мой бюджет: одного молока ей на день целый литр требуется!» «Но ведь то, что съедает девочка, покупается не на твои деньги», — говорила она. «Как это не на мои? Это ничего не значит, что ты их зарабатываешь! Деньги мои! Ведь вы живёте в моем доме, пользуетесь светом, газом и водой. Кстати уплати, пожалуйста, за все это. Я сейчас принесу расчетные книжки».
Бедная женщина только немела от такой наглости. Какие чувства могли быть у нее к этому человеку? Мягкая по характеру, она теперь не могла отрешиться от охватившего её чувства ненависти. Последней каплей стали следующие два случая. Во-первых, он спрятал от Татьяны всё туалетное мыло: ему показалось, что она очень часто купает девочку. «Это слишком накладно! заявил он. — Да и стирай не так часто: мыло-то и порошки нынче, сама знаешь, какие дорогие. Так и в трубу можно вылететь!»
Сдержав себя, Татьяна съездила на базар и купила у спекулянтов два флакона «Тройного», так как а магазине его не было. Придя домой, она поставила флаконы на трюмо, рядом с коробкой из-под монпансье, а сама стала собирать девочку Она связала в небольшой узелок её немудреные пожитки и, завернув дочку в одеяло, вышла в комнату, где у телевизора сидел муж. «Я ухожу, — сказала она. — так как не могу не только с тобой жить, но и видеть тебя. Не ходи за нами!»
И, широко открыв дверь, вышла на улицу, где сразу же глубоко и свободно вздохнула, как бы освободившись от тяжелого, страшного плена.
Он же в открытую форточку прокричал: «Какие вы дуры, бабы! Сами же во всём виноваты: обжирали, обпивали меня, пользовались моим жильём. А теперь, поди-ка, строят из себя что-то! Хоть бы прощения попросила, дрянь!». Но она уже не слышала его.