алекс и рунг

               

                АЛЕКС  И   РУНГ.

                1.



  ...В тот вечер я много пил. Я наслаждался своей властью над алкоголем. Я принимал его владычество над собой, чтобы в следующее мгновение бросить ему вызов. Я играл с ним как несмышленый щенок с ядовитой змеей, и доверчиво погружался в порочную негу запоя. Я выходил голым на балкон, держа в руке высокий бокал, наполненный янтарно-желтой смесью, мне нравится это сочетание тягучего клейкого, похожего на яд скорпиона джина, со свежевыжатым апельсиновым соком. Кубики льда стукались о стены бокала, и этот мелодичный перезвон нарушал тихий шелест набегающих волн.
   Небо было усыпано яркими звездами, они казались чужими, опасными пришельцами. Я запрокидывал голову назад так, что хрустели шейные позвонки, серебристые точки на черном небосклоне плыли, их изображение двоилось, и загадочные созвездия превращались в чудовищных существ. По крутой дуге небесной спирали летел гигантский дракон, из зубастой пасти вырвались языки желтого пламени, и я почти физически ощутил жжение огня на своей груди. Длинная извивающаяся кобра раздула пестрый капюшон, маленькие черные глаза смотрели холодно и бесстрастно, то были глаза смерти. По сухому серому песку ко мне спешили косматые рыжие пауки, едва слышное цоканье мохнатых ног по камням напоминало треск маленьких камушков в кармане.
 Я кинулся было бежать прочь с балкона, и тут холодные мокрые пальцы коснулись моего плеча, я резко повернулся – прямо напротив стояла обнаженная девушка. Ее мокрые волосы растеклись по смуглым плечам, упрямый завиток прилип к твердому коричневому соску. Длинные ресницы, были опущены, девушка, словно в забытьи провела тонкими пальцами по моему бедру. Несмотря на страх, я ощутил сильное возбуждение.
   - Did you swam?!
Я ляпнул невпопад первое, что пришло в голову. Коктейли оказались крепче, чем я полагал, и то ли от спиртного, то ли от забористой местной анаши у меня сильно кружилась голова, и заплетался язык. Мне казалось вполне естественным, что голая туземка купается среди ночи, на территории дорого отеля, и расхаживает потом, в чем мать родила среди раскиданных вдоль береговой линии бунгало. Я протянул руки, но вместо упругой плоти коснулся густой желеобразной массы. Девушка покачала головой, алые губы тронула усмешка, она медленно шевельнула ресницами, из-под белесой дымки припухших век выплыли сонные монгольские глаза красавицы. Она поднесла указательный палец к горлу, и тронула черные полосы на тоненькой шее.
  - Зачем ты сделал это, Алекс?
На смуглом девичьем горле явственно отпечатались следы острых зубов. Я хотел ответить, но вместо слов из горла неслись сдавленные хрипящие звуки.
  Девушка укоризненно покачала головой, будто речь шла о невинной шалости ребенка.
 - Ты обидел свою Рунг. Свою маленькую красавицу Рунг. Это нехорошо, Алекс… Очень нехорошо…
Я пытался сказать незнакомке, что впервые ее вижу, на ум даже пришла какая- то сальность, пошлая любезность, местный тайский юмор, весьма расхожий в среде фарангов и проституток, но странное оцепенение охватило меня всего целиком. Это было похоже на действие таинственного экзотического растения, чей яд, проникая в кровь жертвы, парализует тело, сохраняя чувствительность оголенных нервов, остроту зрения и чуткость слуха. Я даже слышал пряный аромат сочной тропической ночи, он обволакивал своей жирной пьянящей массой, в воздухе зрели липкие запахи цветущего саговника и блеклой, но пронзительной кордиллины. Спелые манговые плоды источали сладкий и терпкий аромат, легкий порыв ветра принес сухой и соленый привкус ночного моря, выброшенных приливной волной водорослей, сгоревших на солнце и источающих миазмы мертвой травы.
  Девушка опустилась на колени, и прядь мокрых волос упала на мое неподвижное лицо. Она открыла рот, и обнажила короткие острые зубки.
  - Твоя маленькая Рунг, непослушная девочка! – звук ее голоса звенел как натянутая струна. Не в силах пошевелиться я ощутил прикосновение зубов к своему горлу.
 Мозг слал отчаянные сигналы закаменевшему телу, но оно кричащее, вопящее каждой свое клеточкой, внешне неподвижное, безучастно созерцало за тем, как острые клыки азиатки погружаются в его плоть.
 Почувствовав резкую боль, я закричал. Липкая пелена недвижимости спала, будто вязкое полотно, окутавшее все члены сползло на землю, обнажив голое, покрытое слоем холодного пота, тело. Несколько секунд я громко кричал во весь голос, совершенно не думая о том, что уже полночь, а по соседству  живет тихая семья датчан. Милые, рыжие и толстые, всегда улыбающиеся при встрече люди, родители с десятилетним слаборазвитым сыном. У меня на родине таких детей называют дебилами, и в этом медицинском термине легко читается презрение сильных к слабому, обычно явление в архаичных обществах. Датчане любили своего сына, мне он тоже нравился, добрый черноглазый мальчишка, я был к нему привязан вопреки  природной славянской жестокости, которую русские люди обычно горделиво маскируют под странным словосочетанием «загадочная душа!» Именно то лживое определение, что вбирает в себя сочетание злобы, от которой захватывает дух, зависти, и паталогической лени – все это поэтично именуется «загадочной душой!» 
  Я растерянно огляделся по сторонам. Слабый ветер робко тронул ветви пальмы, они доверчиво протягивали острые листья к балкону. Пустынный берег пляжа отсвечивал серой солью в изменчивом свете полной луны. Белые барашки волн мирно гладили мягкими ладонями влажный берег. Далеко на горизонте, будто моргающий красный глаз циклопа алел одинокий маяк.
 Окна в соседском бунгало загорелись неровным желтым светом, сквозь тонкую занавесь мелькали тревожные тени, хлопнула дверь, на террасе замаячила пузатая фигура.
  -  Alex! Area you okay?!
В голосе соседа слышалось явное беспокойство. Я сделал судорожный глоток из своего бокала, и пытаясь придать голосу беспечной бодрости прокричал.
  -  Don’t worry about me, Mick!  It was a bed Dream…
  -  Bed dream… - невнятно проговорил датчанин. – May I help you?
  - Its okay! Don’t think about anymore… I m sorry…
Датчанин некоторое время топтался на своей террасе, как большой взволнованный слон, сопел, бормоча что-то неразборчивое себе под нос. Темноту прорезал красный огонек его зажигалки, пряный воздух наполнился едким запахом горького табака. Наконец он аккуратно затушил окурок, и скрылся за дверью.  Я решительно допил свой бокал, наскоро принял душ, решительно вызвал такси. Когда я набирал номер, пальцы рук немного дрожали.
  Бросив на прощание взгляд в высокое зеркало, я увидел худого седеющего мужчину, с припухшими мешками под глазами и красными воспаленными глазами. Вполне импозантный господин, один из десятков тысяч прожигателей жизни, слетающихся сюда, в тропический Эдем со всех концов патриархальной Европы, и утопающей в снегах дремучей России. Смешное слово – фаранги, так тайки называют белых мужчин, не делая никакого различия между немцем, шведом, русским или греком. Одно слово – фаранги! Удивительно сочетание похоти и асексуальности, чем так заметно отличаются европейские любители клубнички!
  Уже выйдя на улицу, и погрузившись в патоку горячего тропического воздуха, я машинально смахнул с горла комара, на пальцах остались следы крови, словно насекомое высосало целый наперсток. Шея саднила и припухла. Я хотел было вернуться домой, и продезинфицировать рану, но к рецепции уже подъехало такси, возле потрепанного «хюндая» стоял маленький человек. Увидев меня, он радостно ощерил редкие зубы, и приветливо замахал руками. Черт с ним! Я уверенно направился к машине. Бич Роуд ждет меня! Всемирный публичный дом под открытым небом. Вперед, вперед! Навстречу пьяному безудержному сексу! Скорее туда, в сердце Паттайя, под покров манящего, скользкого, возбуждающего аромата восточной ночи, где воздух всегда горяч и сладок. И там, быть может, его раскаленный пыл растопит мое, скованное вечной мерзлотой северное сердце. Вперед, и да пребудет со мной сила ветра!

                2.
 
  Липкий аромат жаркой тропической ночи окутал каждую молекулу моего проспиртованного естества. Легкая рубашка прилипла к телу, пот струился по лбу, от его соленой горечи слиплись на лбу волосы, я нервно обмахивался платком, продираясь сквозь толпу таких же мокрых, жаждущих наслаждений людей. Все они тоже пахли потом, цветочными дезодорантами, алкоголем и сигаретами. И еще, от них разило похотью.... вожделением и страхом….
  Не знаю почему, страсть всегда тесно соседствует со страхом. Быть может это наследие древнего, как сам человек, стыда за первородный грех, или наоборот, изощренная религиозная манипуляция, убедившая современного человека, в том,  что в половом акте сокрыто нечто постыдное, таинство зла, за которое неминуемо грядет расплата… Не знаю… Я жажду секса, я раболепствую перед ним, и радостно принимаю его владычество, и тем не менее я его боюсь… Боюсь всякий раз, будь то скучное соитие с женой, запах чьего лона настолько въелся за долгие годы совместной жизни в мое сознание, что воспринимается им, как свой собственный. Или же новая волнующая встреча с прелестной женщиной. Она, как и всякая новая самка, со своими особенными изгибами тела, ароматами волос, и тем шалым блеском глаз, который заставляет учащенно биться сердце…. Я боюсь… Страшусь того неведомого, что сокрыто в самой природе сакральной женской природы, боюсь поглощения  самого себя в загадочной неге, именуемой страстью, я стыжусь своего обнаженного тела не меньше, чем наготы души, пульсирующей в судорогах оргазма. И это тоже все ложь. Ибо более всего я страшусь оказаться несостоятельным, и тогда, шалый блеск в ее глазах сменится чуть презрительным разочарованием, влажные губы тронет сочувственная насмешка, возможно женщина произнесет пару утешительных фраз, и это будет самое унизительное. И поэтому я пью… Я напиваюсь до беспамятства, и страхи тонут в пузырящейся жидкости, они захлебываются, в спиртовой пене, барахтаясь в ней, словно матросы с гибнущего судна. А я ликую! Беспамятство лишает меня страха, ибо это уже не я покрываю поцелуями упругое тело любовницы, это не я, а некто другой совокупляется, обливаясь потом, и шепча слова любви. Незнакомый мне человек, с прилипшей ко лбу потной челкой тянет мокрые губы к жаркому рту восхитительной незнакомки. Этот человек лишен страхов, они как обмякшие трупики медленно погружаются на дно бокала, они похожи на липкие сгустки задохнувшихся эмбрионов. Мой незнакомец свободен и силен! Он не знает устали, он готов покрыть любую, самую надменную и заносчивую самку. Он – совершенен…
    Чья то потная кисть неуверенно схватила меня за локоть. Я раздраженно оглянулся. Из тесной толчеи потных, галдящих людей, невесть каким образом протиснулся инвалид. Это был горбун, он опирался на кривой костыль, правая нога, иссохшая, скрюченная как мертвый ствол дерева, была покрыта гноящимися ранами, худое коричневое тело покрывала ветхая ткань, на плешивой голове красовался голубой платок, с выцветшей эмблемой «adidas». Человек скалил желтые, выпирающие вперед зубы, и цепко сжимал мою руку. От его прикосновения по коже побежали мурашки, у меня на мгновение закружилась голова, из темноты всплыла картина недавнего кошмара. Голая девушка, с влажной кожей прикасается к горлу острыми зубами…  Я инстинктивно попытался выдернуть локоть из цепких клешней инвалида и закричал.
  Высокий рыжий немец в черной бейсболке повернул румяное лицо.
  - Was ist lost?!
У рыжему тотчас присоединился его товарищ, низенький, похожий на турка чернявый парень.
 - Ich glaube, dieser Mensch ist getrunck! – он дернул меня за плечо. – Have your been listening to me?! – проорал он мне в самое ухо.
 -Okay… its okay…  - изо рта турка пахнула чесночными специями, я замахал руками перед его лицом, и широко улыбнулся, демонстрируя пьяную беззаботность. Немцы самые доверчивые жители благополучной Европы! Конопатый богатырь, похожий на викинга, хлопнул меня по плечу здоровенной ладонью, сдернул с макушки свою бейсболку с оранжевым рисунком, изображающим оскалившегося сказочного монстра, и нахлобучил ее мне не голову. Чернявый толстяк сжал мою кисть в потной ладошке, и в следующее мгновение, оба они скрылись в пестрой, гудящей как улей жаркой людской толпе. Я проводил немцев взглядом, и только сейчас заметил, что мой локоть свободен. Я облегченно вздохнул, направился было к приветливо распахнутым дверям стриптиз бара, как словно из под земли, на дороге вырос инвалид. Он нахмурился, погрозил мне пальцем. Машинально я отметил, что правая кисть у туземца была трехпалой. На месте мизинца и безымянного бугрились рваные, со следами запекшейся крови раны. Я растерянно остановился.
  - What do you want?! – мне показалось, что я произнес это громко, но не расслышал своих слов. Гомон толпы заглушил голос.
  Однако инвалид быстро закивал головой, сжатые в ниточку губы раздвинулись в беззаботную ухмылку. Он уверенно протянул изуродованную кисть в сторону темного проулка, за которым теснили друг друга ветхие лачуги туземцев. Я конечно знал, что углубляться в тайские трущобы одинокому пьяному фарангу – верх легкомыслия, но то ли действительно крепкие коктейли окончательно притупили ощущение страха, либо я неосознанно искал опасностей, как это бывает у всякого труса, уставшего от своей постоянной боязни, но я не раздумывая шагнул вслед за уродливым туземцем в узкую, кривую как тропическая лиана улочку.
   …Она стояла подле стены, освещенная тусклым желтым фонарем, висящим на ржавой цепи. В дымчатых разводах оранжевого цвета вилась гудящая мошкара, девушка казалась окутанной облаком этого призрачного цвета, и ее дешевое платье – короткий лоскут алой материи сиял в полумраке, как пылающий факел. Я не разглядел ее лица, да это было и не важно… магическое влияние пестрого слияние ярких цветов походило на картины Гогена. В первое мгновение мне почудилось, что девушка обнажена, и красный цвет ее кожи, это анатомическое переплетение голых мускулов и нервов, лишенных кожи. Это было настолько страшно, притягательно и волнующе, что я остановился на месте.
  - Эй, друг! – кто то дернул меня за локоть. Рядом скалился маленький горбун. – Десять долларов за ночь! Хорошо, товарищ?!
  Этот уродец умело лопотал по-русски!
  Не в силах избавиться от болезненного наваждения, я машинально сунул купюру, внутренне содрогнувшись от прикосновения изуродованной кисти, инвалид подбежал к девушке, и быстро прошептал ей что то на ухо. Она медленно кивнула, и шагнула в сторону, погрузившись в темноту. Магия исчезла. Огненный всполох превратился в обычное платье, неестественно обнаженная плоть обернулась грубой влажной кожей. Девушка взяла меня под руку, и мы вышли на оживленную улицу.
  - Your name?! – я досадовал на себя, что повелся на примитивные уловки обычного уличного сутенера. Было жаль  потраченной десятки, при ярком свете уличных фонарей проститутка оказалась самой заурядной девчонкой, с темными кругами под глазами. Возможно, даже наркоманкой… но особенно было жалко утраченной иллюзии. Вспыхнувшей на мгновение и тотчас погасшей, как отсыревшая спичка.
  - Рунг! – улыбнулась девушка. – Ты не пожалеешь, Алекс…
  - Откуда ты меня знаешь?! – я растерянно остановился.
  - Потом… все потом… - она грациозно махнула рукой, запылала радужным огнем ткань ее платья, и тотчас, словно по волшебству рядом объявилось такси. Я неуверенно сел в машину. Голова гудела как колокол. Умершая сказка готова была воскреснуть вновь…
 
                3.

 
  …Едва ли это можно было назвать обычным сексом. Что то неуловимое изменилось со мной, с моим телом. Рунг делала все то, что умеют делать миллионы проституток на всей земле, от Исландии до мыса Горн. Она была в меру страстной, профессионально холодна, заботлива, и чуточку ленива. Касания ее тонких пальцев вызывали сладкую дрожь в теле, но я приписал это действию местной травы. В розовом отблеске ночника струились гладкие изгибы ее тела, узкие черные глаза смотрели в упор, и от ее взгляда кружилась голова. В какое то мгновение мне вдруг остро захотелось впиться зубами в ее кожу, ощутить на губах соленую прелесть девичьего пота, и сладкой крови. Я прижался губами к тонкой пульсирующей на шее жилке, и тихонько застонал от нестерпимого желания. Девушка чуть отстранилась.
  - Ты хочешь сделать это Алекс?!
  - Что…
  - Ты хочешь убить меня? – миндалевидные глаза безмятежно смотрели на меня, окруженные ореолом копны смоляных волос.
  - Ты говоришь ерунду!
  - Не стоит бояться своих желаний! – улыбнулась Рунг, и стала похожей на обычную русскую девчонку, взбалмошную, живую, упрямую и веселую.
  - Я вовсе не хотел тебя убивать! – я раздраженно поднялся с кровати, и закурил сигарету. Пальцы рук слегка дрожали.
  - Лгать нехорошо… - прошептала девушка. Она подбежала, и прижалась всем телом к спине, обвив руками мой живот. – Ты ведь хотел укусить меня за горло?!
  - Ну и что?! Это – всего лишь страсть! Сексуальные игры…
Рунг тихо засмеялась.
  - Ты так себя обманываешь! Кусай, пожалуйста! – она запрокинула голову, обнажив тонкую и хрупкую, как у ребенка шею.
  - Иди к черту! – я грубовато оттолкнул девушку, и открыл бутылку пива.
  - Ты сердишься за то, что я угадала твои желания! – Рунг укоризненно покачала головой. – Вы, европейцы, постоянно сдерживаете свои потаенные желания, от этого так несчастны!
  Я сделал большой глоток, пиво было теплым и выдохшимся.
  - Значит, можно укусить?!
  - Я сама это предложила! – девушка бережно взяла из моих пальцев пивную бутылку. – Будь смелей в своих желаниях!
 Мы вместе опустились на пол. Рунг закрыла глаза, ее смуглая кожа покрылась острыми мурашками, на виске резво пульсировала синяя жилка. У меня пересохло в горле, я потянулся к початой бутылке, но девушка властно оттолкнула мою руку, теплое пиво жидкой струйкой вытекло на коврик.
  - Чем дольше ты размышляешь, чем страшнее… - ее голос охрип, на лбу выступили крупные горошины пота. – Если ты не укусишь меня Алекс, я немедленно уйду! И верну твои деньги…
  Заявление о деньгах было настолько противоестественно для корыстных тайских проституток, и я ей поверил. Девушка приблизилась ко мне настолько близко, что ощутил ее запах ее страха, он источал жирные молекулы адреналина, сочащиеся из каждой поры влажной кожи, он трепетал в воздухе, как грозный повелитель человеческих страстей. У меня во рту появился привкус металла, не в силах больше сдерживать нахлынувшую дикую страсть, я медленно тронул зубами женскую кожу. Рунг отпрянула, чтобы тотчас прильнуть всем телом. Ее руки властно скользили по моим бедрам, но отчего то я не испытал сексуального возбуждения. Адреналин властно сжег все остальные эмоции. Я легонько стиснул челюсти. Девушка охнула, и впилась ногтями в живот, но боли я не почувствовал, а только зудящее алчное желание ощутить вкус плоти сокрытой панцирем гладкой упругой кожи.
  - Ты кто?! – словно в забытьи прошептала женщина. – Ты хозяин своих желаний, или их жалкий раб?!
  Ярость горячей волной накрыло хмельное сознание. Будто со стороны, я услышал свой громкий рык. Тело Рунг пронзила короткая судорога. Мои резцы уверенно погрузились в кожу девушки, рот наполнился горячей сладкой жидкостью. Сильные руки ударили меня в грудь, я упал навзничь, ударившись затылком о твердую ножку стола, но не почувствовал боли. Липкая горечь проникла в гортань, и закашлялся. Девушка быстро поднялась на ноги, и скрылась в ванной. Оттуда раздался сильный шум льющейся воды. Я лежал на спине, зажмурив глаза, губы свело сухой липкой коркой.
  Через пару минут Рунг вышла из ванной. Она было одета в простенькое красное платье, в то самое, что еще пару часов назад льнуло к ее телу, как лепестки яростного пламени. На шее у девушки красовалась аккуратная белая повязка, и пластырь.
  - Я у тебя немного похозяйничала! – девушка опустилась на колени, провела мизинчиком по моим губам, и медленно облизала палец. – Мертвая кровь напоминает приправу для салата. Мне пора!
  - Что значит «пора»?! – мой голос предательски сорвался на фальцет, выдав позорного петуха. – Мы договорились на всю ночь…
  - Уже рассвет… - Рунг махнула рукой в сторону пламенеющего зарева над морем. – Ты устал. Мы можем встретиться потом… завтра. Или послезавтра. Не знать когда и где… - ее речь вдруг стала непонятной, ученической. Девушка будто нарочно мешала английские слова с немецкими и с русскими, отчего несла полную абракадабру.
  - Останься! – я протянул к ней руки. В голове звенел тяжелый колокол, горло саднило, руки сильно дрожали. – Я заплачу, сколько надо! Останься! I will pay!
  - Schpater schon! I cannot anymore… ты спать, я уходить langsam! – ставшие вдруг необычайно сильными женские руки, настойчиво толкали меня к кровати. – You have to sleep!
 Я неуклюже топтался на месте, пытаясь что то возразить. Рассвет вырвался наружу из пленных оков черного моря. Тонкую занавеску пронзили острые солнечные лучи. Лицо девушки покрылось мертвенно-бледным загаром, на скулах выступили трупные пятна, лоскуток бинта оторвался, повис на кончике белого пластыря, под ним зияла черная гноящаяся рана. В сердцевине копошились толстые черви, они недовольно поднимали слепые головы навстречу солнечным лучам. Меня скрутил приступ тошноты, и вырвало прямо на ковер. Последнее, что я помню, был вкус огненного поцелуя на воспаленных губах, а может быть, это жаркое южное солнце обожгло кожу… не знаю… дальше наступила мгла…
 


                4.
 

  …Уже несколько минут дверь сотрясалась от ударов. Я открыл глаза, и тотчас, легкий замок вылетел с мясом из дощатой филенки. Тесная комната быстро наполнилась какими то незнакомыми людьми. Они по-хозяйски распахивали дверцы шкафа, со стуком упала на пол бамбуковая вешалка, коренастый таец в коричневой фуражке, и тонкими аккуратно подбритыми усиками, брезгливо сжимал пальцами кончик влажной простыни. Серая ткань побурела от сальных пятен крови. Я машинально провел ладонью по губам, они были мокрыми и липкими. Усатый офицер крикнул что то неразборчивое, ко мне тотчас подскочили двое мужчин, вывернули за спину руки, на запястьях щелкнули наручники. Сквозь распахнутую дверь, с улицы испуганно смотрел датчанин. Его розовые щеки были покрыты белыми пятнами.
  Мне позволили одеться, затем рывком подняли на ноги, и вытолкали на улицу. Возле бунгало стояла полицейская машина. На площади сгрудились зеваки, они возбужденно судачили, провожая торжественный эскорт восхищенными и перепуганными взглядами. Я споткнулся о высокую ступеньку, и чуть не упал лицом на асфальт. На мгновение из толпы выплыло уродливое лицо горбуна. На его голове был повязан голубой платок с надписью «adidas», человек опирался на сучковатый костыль, он бесцеремонно обнимал за талию жену моего соседа датчанина, полную белокожую женщину средних лет. Встретившись со мной взглядом, он подмигнул, оскалился в хищной ухмылке, и властно опустил ладонь на женскую ягодицу. Датчанка смотрела на меня пустыми рыжими глазами, ее руки безвольно свисали вдоль туловища, как большие розовые змеи…
   Уже в машине я пытался заговорить с полицейскими, но получил красноречивый удар дубинкой под дых, и замолчал…
  Меня кинули в тесную одиночную камеру, с маленьким окошком под потолком. Я не заметил, как прошел день. В камере загорелась тусклая желтая лампочка. Почти такая же тлела в ту ночь, когда в грязном тупичке мерцала огненными всполохами нагая девичья кожа. Перед глазами застыла навязчивая картина – голая девушка с гонящейся раной на шее, и длинные водоросли, стелятся по земле, как мертвые черные пиявки. Как она сказала?!
«Ты хозяин своих желаний, или их жалкий раб?!» Мне почему то стало легко и покойно. На подоконнике торчит железный крюк, а местные полицейские не столь предприимчивы, как их русские коллеги. В моих кроссовках длинные упругие шнурки, отчего то вспомнилась старая песня Высоцкого. «На моих похоронах собрались вампиры…»
  Я быстро расшнуровали кроссовки, сплел шнурки для надежности вдвое, продел конец
 сквозь упругий крючок. «На моих похоронах…» Кто соберется у меня на похоронах?! Вампиры, ведьмы, оборотни, лешие, черти?!
  Долго стоять на цыпочках оказалось непросто. Через пять минут судорогой свело икру, я чуть оступился, и резкая, грубая сила сдавила кадык, так, лопнула на шее кожа. Я исступленно закинул руку наверх, пытаясь сдернуть с крюка шнурок, но узел уверенно затянулся под тяжестью моего веса, гортань сжалась в узенькую щелку, рот распахнулся сам по себе, отчаянно пытаясь глотнуть каплю воздуха, голова налилась звенящей багровой мукой.
  «Ты хозяин своих желаний, или жалкий раб?!»
 А потом пришла темнота. Обычная, густая, как на дне самой глубокой могилы. Темнота, беззвучие и покой. Время остановилось. И через непроглядную дымку этой мглы, медленно и неспешно появилось раскаленное обжигающее свечение. Он сожгло мою кожу легко и уверенно, та свернулась как обгорелая папиросная бумага, и на горячих ладонях пульсировало обнаженное сердце. Оно сокращалось в такт мерцания ресниц, удар за ударом… раз-два…раз-два… раз… пауза…