Когда я был в нежном отроческом возрасте, я, как все, мечтал летать, но в советской школе можно было только строить самолётики: или из бумаги просто, или из бумаги с реечками – авиамодельно. Поэтому, как только поблизости открылся ДПШ(Дом Пионера и Школьника), я, будучи и одним и другим, отправился в авиамодельный кружок, как к себе домой.
«-Ну что, со «схематички» начнём?»- ласково спросил меня руководитель, записав мои т.т.д. к себе в журнал.
«-У меня незаконченная радиоуправляемая пилотажная модель»- скромно начал я, и он, сразу всё поняв, весело спросил:
«-И где же она?»
«-Дома, конечно, но рисунок нервюр у меня с собой».
Главный авиамодельщик кивнул: «-Тогда работай сам».
Ну уж если честно признаться, то из всей радиоуправляемой модели у меня был только замысел, да и то незаконченный: радиоуправляемый механизм будет шестикомандным или достаточно четырёх команд?! Но и замысел- это уже модель, и тоже незаконченная!.. В общем, закон совести меня не мучал, когда я выбрав кусок миллиметровой фанеры, нашёл общекоммунальный лобзик и начал выпиливать нервюру на мотив песни из к/ф "Последний дюйм":
«...Нервюры - рёбра,а лонжерон - остов, две консоли к фюзеляжу и ероплан готов!»
Ну да быстро сказка сказывается, а нервюр надо было десятка два, да и пилки ломались.. и вообще… что-то мне ПРОСТО пилить надоело. Не отряхивая описки с фартука, я уже, как свой среди своих, подошёл к одному, к другому… Кто-то клеил стабилизатор, кто-то шлифовал набор крыла, кто-то в запахе эфира регулировал моторчик.
«-Запускать будем?»- понимающе спросил я.
«-Нет, в помещении нельзя. Через пару часов во дворе».
«-А это что?- мой взгляд упал на чудо-машину,- электролобзик?!?»
«-Да, но Степаныч не всем даёт,- пилку бережёт!»
Пилка и правда была уникальная, круговая, как режущий тросик- во все стороны. «-А у меня ещё семнадцать нервюрин!?!»- мелькнула корыстная мысль.
Когда Степаныч, не разобравшись, о чём я его спросил, кивнул головой,- было уже поздно. Тем более, что почти сразу же он ещё и вышел из мастерской.
Совершенно легкомысленно.
Напевая о несчастной любви пирата, я воткнул в оживший электролобзик первый пакет из пяти слоёв-заготовок для нервюр. Машина держалась уверенно, солидно и я решил закончить процесс экстерном: двумя заходами по шесть слоёв. Кто из нас устал раньше,- уже не помню, наверное, всё же я: нажал чуть посильнее и перегрузил тросик, он перегрелся и…
ОБОРВАЛСЯ.
Стало тихо, как в склепе.
Нет, ребята работали, не обратив внимания, думая, что я сам выключил аппарат. Но дуга, зажимающая верхний конец режущего тросика разогнулась и торчала, как… «Хайль Гитлер!»…
«Зиг хайль!»- мрачно ответил я и …оцепенение не могло быть долгим: мастер мог вернуться в любую минуту.
Раскрутив зажимы и выбрав большую часть оборванного тросика, я, согнув дугу, зажал её обратно.
«-Почти как было! Даже туже натянулась!...»- пытался сдерживать я готовую прорваться панику.
И чтобы совсем успокоить себя, нахально додумал:
«И осталось-то совсем ничего… Может допилить?!»
Набрав побольше воздуха и выдохнув его, как перед прыжком с парашютной вышки, я нажал конку включения.
ОГЛУШИТЕЛЬНО резкие удары ограничителя о станину заставили вздрогнуть самых задумчивых...
Наверное, именно в этот момент, под канонадно-барабанную цирковую дробь «Внимание! СМЕРТЕЛЬНЫЙ номер!»
в помещение вошёл Степаныч.
Я его почувствовал спиной, как приговорённый к казни чувствует приближение своего палача.
Пилить уже ничего не пришлось,- не дождавшись моего судорожного рывка к кнопке остановки двигателя, зажимная гайка-барашек отскочила от дуги электролобзика и прожужжав над головами авиаконструкторов попала точно в крыло кордовой модели-копии,
обятянутое дорогой японской длинноволокнистой бумагой, которую только что покрыли специальным лаком, готовясь к городскому смотру через два дня.
Лонжерон крыла выдержал, но обшивка была взорвана насквозь, как будто от разрывного осколочного снаряда.
«Попадание точно в район топливного бака…
В воздушном бою пришлось бы прыгать с парашютом…»- подумал я о чём угодно, лишь бы заполнить эту ОГЛУШИТЕЛЬНУЮ тишину.
Готовое похоронить меня заживо кольцо авиа- и ракето-строителей ещё не начало сжиматься, как инстинкт самосохранения посоветовал мне не ждать окончания минуты молчания.
Под неслышимый похоронный марш Шопена, я, сохраняя торжественность траурной церемонии прощания, снял авиамодельный фартук, зажав в кулаке четырнадцать нервюрин.
На вечную память.
«-В принципе, шесть штук я могу допилить и дома без помощи общественности, а здесь- главное- сделать радиоуправляемый механизм!»- подумал я утешающее, выйдя из авиамодельного и свернул в радиокружок.