Утро февральского понедельника было снежным, с залива на Васильевский остров задувало позёмкой.
Приняв объект под охрану, я вышел на крылечко и всеми фибрами души вдохнул свежий воздух рассветающего неба. Внутри колодца из двух заброшенных заводов было тихо. Сюда не долетал шум транспорта через здания, темнеющие внутри двора глазницами выбитых стёкол. «Ничего,- скоро и здесь всё оживёт!»- мелькнула патриотическая мысль о судьбе города-юбиляра. И вдруг..
мой взгляд упал на крышу заводского корпуса. Там над шестью брошенными людьми этажами, на самой крыше росла берёзка. Тоненький стволик ещё нежно отроческого возраста качался под натиском снежной пыли, а хрупкие веточки, казалось, замерли на нём от холода.
«-Что же ты там делаешь, когда все нормальные деревья живут на земле? Какой вихрь забросил тебя выше крыши? Сколько же там у тебя земли, в которую ты проросло семенем серёжки и вцепилось корнями?.. Любой новый хозяин дома очищая крышу, вряд ли будет заниматься твоей пересадкой,- ты обречено!.. Если ещё переживешь эту зиму: слой земли, занесённый на крышу не может быть толстым, как и слой снега, укрывающий твои корни от промерзания!..»
«…На этих продуваемых камнях всё давно промёрзло ещё в декабре, но я живу надеждой наступления Весны. В пятницу блаженной Ксении несколько минут меня согревало Солнце, и вчера, в воскресение, тоже. Я живу на ледяной крыше верой в возрождение Тепла, так что и последний месяц зимы мне не страшен. Уже скоро- Лето!..»
Это был даже не голос, скорее- улыбка спящего ребёнка. Тем более, что метрах в двадцати так же по-детски трогательно качался под вьюгою, паря над всем Санкт-Петербургом ещё один однолетний побег.