Воскресение

Воскресение


Володя вырос в простой, проще некуда, рабоче-крестьянской семье. По отцовской линии эмблемой семьи вполне могли стать бутылка и токарный станок. По материнской – просто скрещенные руки, усталые, загрубелые. Руки, которым приходилось делать все. Отец регулярно, раз в сезон, уходил в запой. Запой длился ровно месяц. К концу месяца отец уже не мог ничего есть, а самое главное –  не мог пить. Организм отторгал все, в том числе и алкоголь. Отторгал он и семью, которую, пока хватало сил, выгонял на улицу. А потом он начинал выходить из запоя, и семья, то есть жена, отпаивала его рассольниками и бульончиками.

Так Володя и рос. Он ненавидел пьянку. Но однажды, когда ему исполнилось семнадцать, отец с дядей налили ему сто грамм. Он выпил и ничего не почувствовал. Они налили ему еще сто грамм. Он снова выпил и удивился, что эта дрянная на вкус жидкость никак на него не действующая, стала божком для его отца. Отец с дядей споили Володе поллитра. Они не могли поверить, что у него ни в одном глазу. Потом Володя поднялся с дивана, а точнее –  с диваном. Он зачем-то держался руками за низ дивана и поднял его. Когда Володя заметил это, он отпустил диван, и тот с грохотом упал на пол. С него покатились отец, дядя и четырнадцатилетний брат. Володя помнил, что тогда он очень удивился тому, что произошло. Он пожал плечами, посмотрел на свои руки и вышел на улицу. Ясно, что остановить его никто в тот вечер не мог. Володя отправился на танцплощадку и затеял драку. Не драку, а настоящее побоище. Он просто расшвырял людей вокруг себя и начал вытанцовывать странный танец. Приблизиться к семнадцатилетнему пьяному великану никто не решился. В тот вечер Володя понял, что он наделен огромной силой.

Поняла это и местная братва, а потому стала тянуть его к себе. Это оказалось не так просто –  Володя по природе был очень добр. Но к нему добры были только братки. И Володя потянулся к ним. Начал участвовать в разборках что попроще, там, где «наших бьют». Занялся боксом, дзюдо. И если на ринге или на мате его еще могли завалить, то где-то в кабаке, в парке, на улице ему не было равных. Братва решила поддержать молодой талант, и Володя пошел учиться в медучилище, чтобы узнать, как устроен человек и научиться убивать людей грамотно.

За три года, что он был близок к браткам, он успел попасть от них в полную зависимость: они вытаскивали его из ментовки, помогли матери после смерти отца, платили ему «стипендию»… Володя был многим им обязан. И в то же самое время он ясно чувствовал, что заскочил не в тот поезд, в поезд, стремительно летящий в бездну. Но сойти, спрыгнуть с него не было никакой возможности. А ему вдруг мучительно захотелось сойти, уже хотя бы потому, что его жизнь наполнилась Ларисой.

Она училась в параллельной группе, и Володя видел ее на каждой перемене. Лариса была «маменькиной дочкой». Хотя бы потому, что отца у нее не было. О нем не было даже семейной легенды, даже фотокарточки. Его просто не было, никогда не было.

Лариса росла тихой, всегда настороженной, неуверенной в себе. Она была невысокого роста, но правильно сложена, с гладкой смуглой кожей и красивым, но каким-то испуганным лицом. В училище она совершенно терялась в толпе других девушек. Из ребят на нее мало кто обращал внимание. Вообще, ребят в группе было раз-два и обчелся. Некоторые из них пробовали с ней заговорить, но она от природы была необщительной и не умела поддерживать беседу. Она не могла смотреть людям в глаза и всегда прятала свои темные, почти черные глаза. Свой белый колпак она носила надвинув на брови и, если бы это было только возможно, наверное, опустила бы его еще ниже.

Никто и представить себе не мог ее без длинного белого халата и высокого накрахмаленного до совершенства колпака. После занятий она как-то неожиданно исчезала, словно сквозь землю проваливалась. Она просто терялась в другой, на этот раз не белой, а серой, уличной массе. Только вернувшись домой, Лариса чувствовала себя спокойно и уверенно. Мамы почти никогда не было днем дома, –  она работала сразу на полторы ставки, – и Лариса была полноправной хозяйкой в двухкомнатной московской «хрущевке».

Однажды Володя набрался смелости, подошел к ней и заговорил. С тех пор они стали лучшими друзьями. «Красавицей и чудовищем» называли их сокурсники, и Володя нисколько не обижался –  он знал, что так оно и есть. Но при всей их контрастности было между ними нечто, что роднило их. Володя каким-то образом почувствовал, что в Ларисе скрыта такая же, если не большая, сила, какую он открыл в себе три года назад. Только сила эта была другого порядка, и она еще не была открыта –  ни ею, ни кем-то еще. А потому она оставалась чистой, незамутненной. Лариса была на три года младше Володи, и он каким-то чувством понял, что в самое ближайшее время она – или кто-то еще – сделает это открытие, и тогда, кто знает, что случится с нею тогда. Его первым чувством к ней былл желание защитить, страх видеть ее униженной, оскорбленной. Его кулаки невольно сжимались при одной мысли об этом, и однажды на уроке он забылся и стукнул кулаком по старой парте так, что она развалилась. «Что с тобой происходит?» – спрашивала его учительница, спрашивали сокурсники. Он не знал, что с ним происходит. Узнал он это через неделю, когда впервые поцеловал Ларису. Он узнал, что любит ее. А больше он никого не любил. Даже себя. Особенно себя. Зато его любила Лариса, и он не мог позволить себе потерять ее. А поэтому он не мог позволить потерять себя.

* * *
Они были обречены, приговорены. Им нечего было терять, только выкидывать. И они начали с того, что выкинули свои часы, чтобы не думать о времени. Они просто не знали, в чем и куда вести отсчет своей жизни, не знали, сколько им остается: месяцы, недели, дни?

В микроавтобусе было свое подобие времени, которое измерялось количеством съеденных бутербродов и заправленного бензина. Решения принимались с невероятной легкостью. «Знаешь, – сказала Лариса в конце одного из дней, – что-то не хочу я сейчас на юг ехать. Поедем на Урал, я там никогда не была». «Поехали, –  согласился Володя, – щас, только карту посмотрю». И они поехали на Урал. «Давай не будем спешить, – снова предложила Лариса, – столько красивых мест кругом. Давай будем останавливаться почаще, гулять». Володя кивнул и в скором времени свернул на  проселочную дорогу и заехал в лес. Почему никогда прежде он не замечал красоту, почему не умел радоваться простым вещам? Почему жил такой душной, скучной жизнью?

Он лежал на одеяле, смотрел, как деревья своими верхушками щекочут небо, и ему казалось, что он видит все это в первый раз. Он перевел взгляд на Ларису, которая намазывала на хлеб красную икру. Он загляделся на ее пальчики, к которым как бисеринки прилипли маленькие прозрачные икринки. Время от времени Лариса стряхивала их на траву. «Дай я тебе помогу», – предложил он, взяв в свои лапы ее тоненькие ручки и покрыл их поцелуями. Володя чувствовал на языке соленый, слезный привкус. Он посмотрел на Ларису, не плачет ли она. Нет, она и не думала плакать. Она глядела на него и улыбалась. Тогда он поцеловал глаза, дарившие ему этот взгляд, поцеловал губы, дарившие эту улыбку, и расслабленность губ превратилась в горячую напряженность, в детскую серьезность поцелуя. Володя видел, как мурашки побежали по плечам Ларисы, и он «смахнул» их, разгладил спину сильной ладонью. Упругость его рук передалась ее плечам, спине, и тотчас сменилась мягкостью.

В тот вечер она сказала:
– Володечка, я устала.
Он внимательно посмотрел на нее и ответил:
– Я знаю, солнышко. Отдыхай.
– Да нет, я устала так жить, Володечка. Я не знаю, как это объяснить … Какая-то бессмыслица. Для чего мы вообще живем? Мы же с тобой никому не нужны. Не знаю почему, но у меня тяжело на душе от этого. Мы просто лишние в мире.
– Глупенькая, мы не лишние. Ты не лишняя. Ты нужна мне. А я – тебе. Вот и все.

Она улыбнулась и плотнее прижалась к нему. И все-таки даже его присутствие, даже его большое тело не могло защитить ее от пустоты, которая надвигалась на нее со всех сторон.
– Я устала, Володечка, – повторила она, уткнулась в него, и в скором времени дыхание ее стало ровным и мерным. Она заснула. Но Володя знал, что это было лишь начало чего-то нового в их жизни.

На следующий день они вновь смотрели из окошек «Фольксвагена» на мелькающие деревья, на случайных прохожих, на попадающиеся навстречу автомобили. И они все отчетливее понимали, что существует два мира: один, большой, за окошком, а другой, микромир, внутри микроавтобуса. И эти миры связаны между собою лишь тонкой пуповиной заправочного шланга.

Они остановились на маленькой придорожной автозаправке. Там уже стояла кремовая «шестерка». Вокруг нее, играя во что-то, бегали дети. Молодая семья была в полном комплекте: муж протирал стекла автомобиля, жена на переднем сиденье расчесывала волосы и поглядывала краем глаза на кружащих вокруг детей. Пока Володя заливал солярку и рассчитывался, Лариса не сводила глаз с играющих детей. Ее сердце сжалось в комочек, сжалось так, что на глазах выступили слезы.

Володя запрыгнул в машину и взглянул на Ларису. Мокрыми глазами она продолжала смотреть за кружением детей.
– Лариса, девочка моя, маленькая моя…
– Поехали, – прошептала Лариса.
Дизель затарахтел, успокоился и плавно потянул обоих дальше, на пустоту старой  дороги.
– Ты думала о себе, о своем детстве? – спросил Володя, гладя правой рукой Ларисину теплую голову.
– Да. И не только.
– О чем же еще? – спросил Володя осторожно. Он догадывался, что происходит с Ларисой, но…

– Ты знаешь о чем, – быстро сквозь слезы произнесла она. Потом достала из бардачка салфетку и вытерла лицо. Володя ждал, что Лариса скажет еще что-то, но она замолчала.
– Ты хочешь ребенка? – спросил он, убирая руку с ее головки.
–  Что с того? Что с того, что мы с тобою хотим, что я хочу? С нами давно все ясно. За нас уже все решено.

Володя не стал спорить с Ларисой. Он хотел утешить ее, но и утешить было нечем.
– Когда-нибудь, – продолжала Лариса, – ты проклянешь меня. Может, ты уже проклинаешь, только не говоришь об этом… даже самому себе… Ты должен меня ненавидеть… Какая я дура! О чем я только думала? Чего ты связался со мною? Ты вон, мог все иметь: и семью, и детей. И зачем тебе это надо было? Ненавижу себя!

Ее лицо сделалось красным. Вся фигурка напряглась, как пружина. Володя даже боялся, что она может выпрыгнуть на ходу из машины. Он знал, что не может утешить ее никакими словами, что не может объяснить ей ничего, что и сказать-то ему нечего. И он нажал на тормоза и резко свернул на обочину. Лариса распахнула дверь. Но прежде чем она успела сделать шаг, он уже стоял с ее стороны микроавтобуса.

– Да уйди ты! – крикнула она и толкнула его рукой.
Он поймал ее, потянул и Лариса вывалилась в его здоровые руки.
– Да уйди ты! – простонала она, выгнулась как кошка, толкнула его в грудь обеими руками, потом обхватила за шею и забилась в рыдании.
– Тс-с-с, тс-с-с, – только и мог сказать Володя, покачивая Ларису, как младенца. Он прижал ее к себе так, что она потерялась в нем, где-то в его рубашке, его руках, его сердце, его груди. Он знал, что ей надо выплакаться, вот и всё … Всё?  По крайней мере, это все, что он мог ей дать. А большего ей уже никто дать не мог.

Раздался шум приближающегося автомобиля и кремовая «шестерка» проехала мимо. Четыре русые головы слегка повернулись в сторону Володи и Ларисы. Они постояли еще с минуту, затем Лариса ослабила руки, и это было  сигналом для Володи разжать объятья.
Долгое время они ехали молча. Лариса откинула спинку кресла и, казалось, дремала. Лишь когда машина подпрыгивала на кочках, она на секунду приоткрывала глаза.
– Хочешь, поедем прямо к океану, – предложил Володя, когда она в очередной раз открыла глаза.

– К какому океану?
– Я никогда не помнил, Тихий или Антлантический? Короче, на Камчатку. У меня там друг в армии служил. Места, говорит, – загляденье. Сопки, гейзеры – в них можно и летом, и зимой купаться..
– Зимой меня уже не будет, – констатировала Лариса.
– Ну, хочешь…
– Не хочу, не хочу я ничего. А того, что хочу… лучше бы не хотела…
– Ну, скажи мне.
– Да нечего мне тебе сказать. Не-че-го.
– Лариса, давай, валяй, выговорись… Хочешь – побей меня. Может, легче будет. Или поругай.

Лариса с улыбкой посмотрела в его сторону.
– Тебя побьешь! Ты сам кого хочешь побьешь.
– Кого хочешь – не побью. Вот побил бы тебя, честное слово, такая ты противная, а не могу.
Володя смотрел на дорогу и улыбался. Улыбался потому, что чувствовал на себе ее улыбку, ее взгляд, ее дыхание. Да, она могла его обидеть. Тогда губы у него надувались, как у ребенка. Но она могла и утешить. Как она могла утешить! Она проживала день за год. Она прожигала год за день. Он обжигался об нее, но сделай он хоть шаг в сторону, шаг назад от нее, он тотчас оцепенел бы от холода. Он давно это понял и не принадлежал более себе.

– Лариса, ты так никогда не сказала, любишь ты меня?
Она гладила его руку тонкими пальчиками, потом подняла ее к губам, но не поцеловала, а подула на нее. Потом, как вещь, положила его руку на баранку.
– Крепче за баранку держись, шофер!
– Лариса, я говорю, ты никогда не сказала…
– И не скажу.
– Ну почему?
– Нет, не так. Скажи: «Ну почему же?» Как Карлсон, помнишь: «Мадам, ну почему же?»
Ларисе очень понравилось, как он сказал эти слова, и она залилась смехом.
– Скажи, скажи еще!
– Мадам, ну почему же?
– Еще!
– Мадам, ну почему же?

Странный мирок в кабине микроавтобуса легко, не оставляя следов на грешной земле, летел на восток.

Ночью в лесу было прохладно, и Володя раза три прогревал двигатель, чтобы Ларисе было тепло. Впрочем, она даже не просыпалась. Спала, как ребенок. Да она и есть – ребенок. «И умрет ребенком», – с горечью отметил про себя Володя.

Под утро он негромко включил радио, так что в бусике воцарилась домашняя атмосфера ленивого воскресного утра. На самом деле была среда или четверг, он точно не знал. Но у них каждый день был выходной. Суббота и воскресенье попеременно сменяли друг друга. Володя заварил кофе, и маленькое пространство мгновенно наполнилось ароматами Бразилии. Он с удовольствием отметил, как, не открывая глаз, Лариса блаженно потягивалась, нежилась на широкой «кровати». Ее носик напрягался, улавливая «волшебный аромат» кофе.

– С добрым утром, – поцеловал он ее в щеку. А потом провел рукою по волосам.
– Голову мыть пора, – как-то, не открывая рта, сказала Лариса.
– Кофе будешь?
– Угу.
– Тогда давай, вставай. Давай, давай, потом опять ляжем.
– Ляжем, – утвердительно кивнула Лариса, открыла один глаз и посмотрела на Володю. Потом перевела взгляд на кофе и открыла второй глаз.

– Ты где ночью был? – спросила она.
– Это ты меня спрашиваешь?
– А что, у нас еще кто-то есть?
– Да нет вроде. Здесь я был, где мне еще быть. Двигатель прогревал.
– А то мне приснилось, что тебя нету, что ты ушел. Знаешь, мне так страшно стало.
Володе было приятно слышать признание в том, что ей было бы плохо без него. А уйти от нее он бы никогда не смог.

Они пили кофе с булками. Затем Лариса сунула ноги в кроссовки и выскочила в лес. Через минуту она заскочила назад, дрожа от утренней прохлады.
– Скорее под одеяло, – скомандовала она. Володя не мог ослушаться. К полудню они приехали в N-ск.
– Давай остановимся здесь ненадолго, – предложила Лариса. – Мне голову помыть надо.
– О’кей, – согласился Володя, – давай поищем квартиру.
Они купили газету с объявлениями и к вечеру выбрали для себя неплохую двухкомнатную квартиру возле парка. В квартире стояла уже кое-какая мебель, было чисто и, после замкнутого пространства бусика, довольно просторно.

– Давай играть в молодеженов, – предложила Лариса, когда вечером они возвращились с покупками в квартиру.
– А мы кто, не молодожены? – притворно удивился Володя.
– Мы? Мы молодоморы, – спокойно сказала Лариса. Володя не нашелся, что ответить.
N-ск казался тихим, спокойным городом, и Володя с Ларисой вдруг поняли, как устали они от бесконечной дороги. Прошла неделя, но они и не думали никуда ехать.

Однажды, гуляя по городу, они забрели куда-то на самую окраину. Маленькие деревянные домики тянулись друг к другу и к земле, в которую некоторые из них уже вросли по самые окна. Иногда попадались и дома поновее и даже дома «новых русских». Узкая вертлявая улочка, по которой они шли, внезапно уткнулась в ржавые ворота. Высокий бетонный забор, кое-где обвалившийся, уходил вправо и влево. На воротах висела потертая табличка: «Детский интернат номер семь».

Лариса как вкопанная остановилась у ворот детского дома.
– Лариса, давай пойдем, – потянул ее назад Володя.
– Не дергай меня! – резко бросила ему Лариса.
– Чего ты хочешь, Лариса?
– Не знаю. Хочу просто зайти и посмотреть. Посмотреть на детей.
– Зачем тебе это?
– Не знаю. Нужно. Давай зайдем, пожалуйста. Володечка, миленький, – она схватила его за руку и глаза ее заблестели, готовые вот-вот прорваться слезами, – давай только зайдем и посмотрим.

Он ни разу ей еще ни в чем не отказывал. А она никогда его ни о чем еще и не просила. Она, скорее, требовала. Но на этот раз она действительно снизошла до просьбы. Как мог он ей отказать?
– Да нас туда и не пустят!
– Пустят, Володечка, пустят. Пойдем, давай, иди за мной, – и она потянула его за собою.
Ворота были открыты, и они вошли во двор. Старая аллея вела к двухэтажному обветшалому зданию. Они заметили, как с одного из высоких деревьев аллеи соскочило на землю какое-то существо и, скрываясь за деревьями и кустами, бросилось в сторону здания.

– Эй! Эй! – закричала Лариса вслед этой тени, не зная как к ней еще обратиться. – Постой. Мне нужно тебя спросить о чем-то.
Бег прекратился. Лариса зашагала к тому дереву за которым, как она полагала, скрывалось маленькое существо. Она не ошиблась.

Навстречу ей вышел мальчик, которому на вид было лет восемь-девять. Своим внешним обликом он сразу напомнил Ларисе виденных ею в кино послевоенных детей. На нем была женская, некогда розовая кофта с большим вырезом на груди, под кофтой была явно с чужого плеча мужская старомодная рубаха, тоже с открытым воротом. Тонкая цеплячья шея и лохматая головка выглядывали из этого наряда так, как будто мальчика только что трясли за грудки. На ногах были старые джинсы и рваные домашние тапочки.

– Ты кто? – спросила его Лариса,  осторожно приближаясь к мальчику. Но тот и не думал убегать.
– Я – Вова. А ты моя мама? – прозвучал хриплый голос мальчика.
Ларису как обухом по голове ударили.
– Я… я не знаю, – растерянно ответила Лариса.
– Твоя фамилия Полтавцева? – как-то уже совсем по взрослому спросил мальчик.
– Нет. Моя фамилия Перова.
– Значит, ты не моя мама, – вздохнул Вова. Он, однако, не собирался плакать или бежать, но продолжал с любопытством смотреть на Ларису и подошедшего Володю.

– А вы к кому пришли? – опять по-взрослому спросил Вова.
– Мы… мы не знаем. Мы просто шли мимо и решили зайти….
Вова с подозрением посмотрел на них.
– А кто вас сюда прислал? – продолжал он свой допрос. – Лысый или Дема?
– Не знаем мы никакого Лысого, и Дему мы тоже не знаем, – вступил в разговор Володя. – А кто они такие, с чего ты взял, что они нас прислали?
Вова испытующе посмотрел на него. Видно было, что он взвешивает что-то, оценивает ситуацию, оценивает Ларису и Володю. Наконец он заговорил:

– Лысый и Дема, они детьми, нами то есть, торгуют.
Лариса вздрогнула:
– Как это «торгуют»? Они что – работорговцы?
– Нет, – уверенно ответил Вова и добавил, будто открывая Ларисе и Володе прописную истину, – они су-те-не-ры. Вы знаете, кто такие сутенеры?

Лариса и Володя переглянулись. Да, они знали, кто такие сутенеры, но какое отношение они имеют к детскому дому?
– Ну как, – обстоятельно объяснял Вова, – вот нужна тебе, например, – он обращался теперь к Володе, – девчонка на ночь или мальчик, сейчас мальчиков тоже стали брать, ты идешь, договариваешься с Лысым или Демой, они тебе фотки показывают, и заказываешь себе их на ночь или на сколько там. И все, потом приезжаешь и забираешь. Некоторым девчонкам даже нравится: им там то конфет дают, то шоколадку. А Вальке прошлый раз мужик даже кроссовки подарил, не новые, но классные.

Лариса с Володей как будто лишились дара речи. Наконец, опомнившись, Володя спросил.
– А как же ваши воспитатели или воспитательницы, кто там у вас? Они что, не знают?
– Да нет, знают. Но разве они со всеми справятся? Да и боятся они Лысого с Демой. Вон, видите, – указал он рукой на почерневшие остатки какого-то здания, – там у нас коровник был, три коровы, молоко давали. Когда Валентина Сергеевна на Дему накричала и прогнала его, он ночью пришел с бандитами, коровник сжег, а с бандитами нашими девчонками рассчитался.
Лариса с трудом верила слышанному.

– А что, хорошие, нормальные люди сюда когда-то приезжают? – спросила она. – Ну там, помочь чем или усыновить, удочерить кого-то?
Вова немного просветлел.
– Да, приезжают. К нам тут каждую неделю верующие приезжают, Библии учат, про Иисуса рассказывают. Они нас песням учат, в игры играют, еду привозят. Хорошие люди, – рассудительно заключил Вова и добавил, – они даже нескольких детей забрали отсюда, в свои семьи.
– А ты бы хотел отсюда уехать? Хотел бы, чтобы тебя в семью забрали?
– Я к маме хочу. Она мне пишет, – он достал из кармана донельзя затертый почтовый конверт, – ее из тюрьмы выпустили, и она за мной приедет. Меня, правда, ей не отдадут, потому что лишили материнских прав. Но она будет ко мне сюда ездить.

– А тебе здесь нравится? – спросил Володя.
– Да, – искренне ответил Вова, – у меня здесь все друзья. Здесь все дружные, помогают.
– А мы можем чем-то помочь? – спросила Лариса.
– Кому? Мне?
– Вообще… всем ребятам. Сколько вас здесь?
- А вы что, богатые? – недоверчиво глядя на Ларису с Володей спросил Вова, – нас здесь сто два.

– Да нет, мы не богатые, – ответил Володя, – но кое-что у нас есть.
– Тогда купите хлеба, – уверенно сказал Вова. – У нас хлеба которую неделю нет. А еще – сахару, у нас компот без сахара варят.
– У вас нет хлеба? – недоверчиво спросила Лариса.
– Ну как, был летом. А с сентября нам хлебзавод в долг больше не отпускает. Говорят, за тот расчитайтесь, тогда видно будет.
– Хорошо, – решительно сказал Володя, – а директор ваш здесь, на месте?
– Да, Валентина Сергеевна здесь. Пойдемте, я вас провожу.

Они двинулись по аллее в сторону особняка, у которого, как они теперь заметили, было два крыла: двух и трехэтажное. Ларису переполняло странное чувство: гремучая смесь негодования, жалости, боли, обиды клокотала у нее в груди. Что теперь, теперь, когда она прикоснулась к этому комку боли? Оставить его, убежать, оставить все, как есть? Что она может? Сколько ей осталось? Месяц? Год? А Володя? Мало того, что она ему жизнь испортила, лишила жизни, можно сказать. Она хотела эти последние месяцы их жизни наполнить счастьем и радостью, сделать его счастливым. Зачем омрачать это?

Через тяжелую дверь они вошли внутрь здания. Их обдал странный запах: Володе показалось, что он не то в армейской казарме, не то в больнице, не то в дешевой столовой, не то в детском саду. А в общем, в каком-то сиысле, так оно все и было. Лампочка без светильника изо всех сил пыталась разогнать отовсюду сползавшийся мрак: в прихожей не было окон. Узкие коридоры начинались здесь и вели в разные стороны. В прихожей за столиком дежурного сидела девочка лет пятнадцати и читала «Гарри Поттера». Она испытующе глянула на гостей и спросила их, не обращая внимания на Вову:

– Здрасьте, вы к кому?
– Мы хотели бы поговорить с директором, – ответила Лариса.
– Я провожу их, Надя, – вызвался Вова.
– Ага, идите, Валентина Сергеевна, кажется, в столовой.
В этот момент из одного из коридоров на пол легла тень, а вслед за нею показалась фигура молодой женщины.

– Тетя Наташа, – сказала дежурная вставая, – здесь к директору пришли.
– Пойдемте, я вас провожу, – сказала женщина.
Лариса взглянула на маленького Вову – тот был немного разочарован. Но Лариса жестом показала ему, что все хорошо, и Вова повеселел.
Дощатый пол прогибался и скрипел у них под ногами, когда по петляющему коридору старого здания они шли на запах вареной капусты. Наконец из тусклого коридора они вышли в просторную столовую, залитую светом, проникающим сюда из высоких окон. Несколько старых деревянных столов были выстроены в ряд, и Володя отметил про себя, что сто человек здесь навряд ли поместятся. Девочка, накрывающая на стол, с любопытством смотрела на чужаков.
– Валентина Сергеевна, – позвала женщина, – к вам пришли.

– Заходите сюда, Наташенька, – раздалось из глубины кухни.
Они прошли через невысокую дверь и оказались на кухне. На старой плите парили два больших котла – очевидно, готовили обед. Из кухни двери вели в хлеборезку, где давно уже не было хлеба, в полупустую каптерку и в третью маленькую комнатку, где и сидела за какими-то бумаги директриса. Она встала, когда Володя с Ларисой протиснулись в каморку.
– Здравствуйте, – сказала директриса, испытующе глядя на пришельцев, – вы хотели меня видеть? Пойдемте в столовую, там присядем и поговорим.

Они вернулись в столовую
– Ну-ка, девочки, – обратилась она к любопытствующим дежурным, – принесите ведра четыре картошки. К ужину будем готовиться.
– Мне остаться? – спросила приведшая их воспитательница Наташа.
– Как хочешь, Наташенька.
– Меня там девочки на этаже ждут. Я тогда пойду.
– Хорошо, хорошо. Итак, – спросила директриса, усаживаясь за стол и жестом приглашая Володю и Ларису присесть, –  вы что-то хотели?

Лариса с Володей переглянулись, и Лариса поняла, что говорить должна она и что Володя ее поддержит.
– Вообще, мы тут случайно оказались. Просто гуляли, проходили мимо. Я сама не уверена, почему мы зашли, – вконец смутилась Лариса.
Директор внимательно смотрела на молодых людей.
– Вы женаты?
– Нет… не формально, – еще более смутилась Лариса, – но можно сказать, что «да».
– Ясно. Так что же вы хотите?
– Не бойтесь, – вмешался в разговор Володя, – мы не от Лысого, и не от … как его там? Демы.

Валентина Сергеевна вздрогнула.
– Откуда вы их тогда знаете?
– Нам… нам один ваш воспитанник сказал.
– Вова что-ли? – спросила Валентина Сергеевна.
Лариса с Володей молчали. Им не хотелось выдавать маленького осведомителя.
– Мы не знаем, как его зовут, – сказала наконец Лариса.

– Да знаете вы. Вовой его зовут. Это тот, что мамашу свою из тюрьмы ждет? – Валентина Сергеевна посмотрела на молодых людей, не дожидаясь ответа, продолжила. – Он, кто же еще. Он там по деревьям лазает, мамашу свою высматривает. Ее уже полгода как выпустили, а она все не дойдет. То ли три рубля на автобус нет – пропивает все, то ли нужен он ей так. А парень свихнулся. Двенадцать лет человеку, а он ребенок ребенком. Представляю, каких он сказок вам там наговорил…
– А мне показалось, – вставил Володя, – что он прекрасно все понимает и знает куда больше, чем дети в двенадцать лет должны знать.
– Да чего он знает? Знает он. Ладно, вы говорите уже, зачем пожаловали. А, молодые люди?
– Может быть, мы хотим вам чем-то помочь, – ответил Володя.
– Так «может быть» или хотите?
– Не знаю, – уклончиво ответил Володя, – наверное, нам Вова действительно чего-то не того наговорил. Он, например, сказал, что хлеба у вас нет.

Директриса сразу как-то вся осунулась.
– Это правду он сказал. Хлебзавод нам больше не отпускает.
– И сахара у вас нет, – добавил Володя.
– Да мало чего у нас нет? Ничего у нас нет. Дети наши все лето в колхозе работали, осенью урожай собирали. Нам выдали за это картошки, яблок, капусты и немного свеклы. И все, а больше у нас ничего нет. Район нам ничего не платит – живите как хотите. Не хотите – не живите. Коровник вон, был, и тот сгорел…
– Или сожгли? – спросил Володя.
Директриса поджала губы.

– Итак, молодые люди, вы про нас что-то слышали, что-то думаете, знаете. А вот я вас не знаю. Вы хотите помочь? Чем? Вы что, богатые?
– Не слишком, – ответил Володя, – но чем-то помочь мы все же можем. Хлебом, хотя бы.
– Вы это, серьезно? – с недоверием спросила директор. – А вы знаете, сколько нам надо? Буханок двадцать в день и еще батонов хотя бы семь.
– Все это будет, – подтвердил Володя, – и сахар будет. И что еще надо? Крупы? Гречки? Что еще? Сейчас сезон дешевый, надо овощей побольше заготовить на зиму. У вас есть где хранить?
– Да есть, конечно, какие вопросы! – до Валентины Сергеевны начало доходить, что гости не шутят. – Я вам все покажу. Я покажу вам, как дети наши живут. У нас славные дети, хоть и трудные. Они уж так на своем коротком веку настрадались, столько перенесли, что не всякий взрослый человек выдержит.

– Это уж точно, – согласился Володя, – если верить тому, что мы слышали о Лысом и Деме…
– Знаете, не надо об этом, – остановила его директор, – вы сначала лучше помогите детям, чем можете, а потом судить будите. И еще – за помощь обещанную, – она подчеркнула слово «обещанную», – вам, конечно, спасибо, но все же я не могу ее принять, пока не узнаю, с кем имею дело. Вы можете представиться? И еще, – добавила она спокойнее, – у вас документы есть?
– Все у нас есть, – сказал Володя и достал из кармана свой и Ларисин паспорта. – Мы вообще в Москве жили, но потом решили уехать куда-нибудь. Просто уехать. Мы не совершали никакого преступления, нас никто не ищет – не волнуйтесь. Но мы не можем вам все объяснить, понимаете.
– Нет, не понимаю.

– Валентина Сергеевна, мы – такие же никому не нужные люди, как и эти дети. Только мы взрослые. А так, у нас никого нет, только мы, – она посмотрела на Володю, – мы действительно не можем вам всего объяснить… Но за нами нет никакого криминала, и мы хотим кому-то быть полезными, что-то успеть сделать.
– Вы из секты что ли какой? – спросила директор, но в тоне ее голоса не было ни насмешки, ни уничижения. – Я что, я не возражаю. У нас тут приезжают верующие. Хорошие люди, никаких проблем с ними.
– Мы не из секты, – сказала Лариса.
– Ну, мне все равно. Ладно, пойдемте, я вам наш дом покажу. Тут у нас, как вы видите, столовая, – сказала директор, поднимаясь.

Кроме столовой на первом этаже была еще игровая комната. Правда, игрушек в ней было гораздо меньше, чем детей. Несколько девочек играли одной самодельной куклой, а  мальчики играли в войну в выстроенной из стульев крепости. У них игрушек вообще не было. При виде директора и посетителей дети прекратили игру и встали, будто по стойке «смирно».
– Играйте, играйте, – махнула им директор, и дети вновь зашевелились. Однако вместо того, чтобы играть, они теперь с любопытством наблюдали за посетителями.
– Здесь у нас сейчас самые маленькие, – сказала Валентина Сергеевна, – от шести до десяти лет. Все, кто постарше, на работе. Кто крышу чинит, кто канаву копает, кто в колхозе отрабатывает. В общем, трудимся. Пойдемте дальше.

Они прошли в левое крыло старого здания.
– Здесь спальни мальчиков, – продолжала показ директор.
В длинных спальнях рядами, прижавшись друг ко другу, стояли железные солдатские койки. Володя заметил, что на некоторых из них железная сетка провисала почти до пола. Матрацы тоже были солдатские, очень старые, в грязных разводах. Кровати были заправлены короткими, едва прикрывающими полматраца, посеревшими от времени и стирки простынями. Одеяла тоже были солдатские и тоже очень старые.

– Похоже на казарму, – заметил Володя.
– Все кровати нам воинская часть отдала. А то дети уже на полу спали. Они нам еще двадцать пар солдатских сапог дали, так что теперь детям есть в чем зимой ходить на прогулку. Правда, на всех не хватает, но тоже по сменам гуляем.
В двух из четырех спален стоял сильный запах мочи. Как бы извиняясь, Валентина Сергеевна заметила.

– Здесь маленькие спят. Они многие писаются, особенно по пятницам.
– Почему именно по пятницам? – удивилась Лариса.
– А у нас в четверг – банный день. Дети моются, одежду свою стирают. А потом, чтобы высохло – на себя надевают и из бани в мокром прибегают. Сменной одежды ни у кого почти нет. Вот и простужаются.

Второй этаж, спальни девочек, мало чем отличался от первого этажа. Разве что кровати были заправлены чуть-чуть аккуратнее. Володя обратил внимание на черный потолок и отвалившиеся обои.
– Что, крыша течет?
– Который год. Ребята ее латают-латают, а что толку. Материал нужен, прогнило все.
– А где у вас тут… удобства, – поинтерисовалась Лариса.
– Туалет на первом этаже, только я вам туда сейчас не советую идти. У нас канализация опять засорилась и все верхом идет. Во дворе есть деревянный туалет – туда все ходят.
Закончив экскурсию, Валентина Сергеевна попрощалась с Володей и Ларисой.
– Вы сами все видели, что объяснять, – сказала она на прощанье, – если можете чем помочь – помогите. На нет тоже суда нет.

Молодые люди молча шли через старую аллею к воротам детского дома. Ветки одного из деревьев зашуршали, прогнулись, и на землю спрыгнул Вова.
– Привет, – поздоровался с ним Володя.
– Привет, – запросто ответил тот, – уходите?
– Да, пора.
– А вы еще придете?
– Мы придем.
– А когда?
– Когда? Завтра, – после короткой паузы ответил Володя и посмотрел на Ларису. Та кивнула. – Ну, до завтра.

И Володя потрепал мальчика по волосам. Он успел заметить, что у Вовы полно вшей. Когда они вышли за ворота, Володя посмотрел на часы.
– Не прошло и двух часов, – сказал он.
Действительно, не прошло и двух часов, но как многое изменилось в их жизни. Они молча спускались по узкой грязной улице с вершины холма, на котором стоял детский дом. Навстречу им, гремя блатным шансоном, проехала «Волга» с затемненными стеклами. Через лобовое стекло Володя с Ларисой могли увидеть двух коротко стриженых здоровяков.

– Ты думаешь, это они? – спросила Лариса.
– Думаю, да.
Володя остановился и посмотрел вслед удаляющейся машине.
– Володечка, – тихо сказала Лариса, – прости меня, пожалуйста.
– За что? – удивился Володя.
– За это… За этот дом. Я не знаю, зачем тебя туда затащила. Я не думала, что так будет. И так я тебе всю жизнь испортила…
– Перестань, – оборвал Володя, – я просил тебя не говорить об этом.
Они остановились, и Володя прижал ее к себе.
– Ты спасла мне жизнь, – добавил он, не разжимая объятий.
* * *
– Наташенька, Оленька, хлеб! – завизжала от восторга бледная девочка-подросток и впилась губами в Ларисину щеку. Затем она прыгнула к Володе и, без сомнения, сделала бы то же самое, но, видимо, рассчитав, что он может уронить коробку, обхватила его, как телохранители обхватывают своих клиентов в минуту опасности и повлекла куда-то.

– Идем сразу на кухню, – сказала она, подталкивая его вперед. На крик, как матросы на палубу, со всех сторон сбежались дети: от мала до велика. Они с любопытством и каким-то восхищением смотрели на Володю с Ларисой,
Девочка провела Володю через лабиринт узких коридоров старого здания в столовую, а потом на кухню. Девочки, работавшие на кухне, выскочили им навстречу и с равным восхищением глядели то на Володю, то на тяжелую коробку в его руках. Он был рад, когда, наконец, смог избавиться от своей почетной ноши.

Из кухни вышла Валентина Сергеевна.
– Надо же, – искренне удивилась она, – пришли.
– В машине еще сахар, огурцы и так, разное, по мелочам.
– Ах, вы мои миленькие, – глаза Валентины Сергеевны повлажнели, она хотела сказать что-то еще, но не смогла.
– Я сейчас все принесу, – сказал Володя и зашагал к выходу.
– Могу я чем-то помочь? – спросила Лариса, – хлеб порезать или еще что.
– Пусть уж девочки сами хлеб порежут, Лариса, не лишай их этого удовольствия.
Лариса заметила, что директор в первый раз обратилась к ней по имени.
– А хочешь помочь, пойди вон с маленькими поиграй, займи их чем-нибудь.

Лариса отправилась в игровую комнату. Девочки опять играли в ту же самую старую куклу, а мальчики просто бесцельно бродили по комнате. Увидев Ларису, дети сразу оживились.
– Привет, – подбежала к ней белокурая девочка повзрослее, лет двенадцати, – ты опять к нам пришла?
– Да, – Лариса несколько смутилась от такого дружелюбия. – Я теперь часто буду приезжать.
– Вот здорово! – закричала девочка и другие девочки поменьше подбежали и стали прижиматься к Ларисе, будто она была их старым другом.
– А как тебя зовут? – спросила ее другая девочка, у которой, заметила Лариса, глаза были разного цвета и смотрели в разные стороны, так что казалось, в ней живет два человека.
– Меня зовут Лариса. А как вас зовут? – обратилась она к  девочкам.
– Катя… Оля… Света… Таня… Оля, – посыпались на нее звонким горохом девичьи голоса.
– Тише, тише, я так не запомню, – запротестовала Лариса.
К этому времени к стайке девчонок присоединились и мальчишки.
– А меня зовут Коля… а меня Лева… меня Толик… а меня…

– Цыц вы все, – прикрикнула на них белокурая девочка, которая первая подошла к Ларисе, – не запомнит она вас всех сразу, ясно?
– Запомню, не сразу только, – согласилась Лариса.
– А ты будешь с нами играть? – прошепелявила рыжеволосая девочка без двух передних зубов.
– Конечно. А во что?
– В МЖП, в МЖП, – закричали сразу несколько голосов.
– Это что за игра? – насторожилась Лариса от странного названия.
– Мертвый-живой-прятки, – раздалось с разных сторон.
– А-а-а, – Лариса с облегчением вздохнула, – ну, давайте в МЖП.   

Правила игры были очень просты и напоминали обыкновенные жмурки. Дети, однако, «ловились» легко: каждый, видимо, хотел побывать в Ларисиных объятиях. Лариса выступала в роли бессменного «ловца», пока не лишилась сил. Тогда ее место занял Володя, которого она «поймала» во время последней игры. С Володей повторилась та же самая картина: дети так и старались быть пойманными и даже отталкивали друг друга, чтобы самим попасться в сильные Володины руки.   

Наступило время обеда, и девочка, дежурная по столовой, объявила, что для первой смены столы накрыты. Это вызвало большое оживление среди самых маленьких детей. Валентина Сергеевна, которая уже минут десять наблюдала, как взрослые и дети играют в МЖП, отогнала детей от Ларисы с Володей и предложила:
– Пойдемте, пообедайте с нами.

Они не возражали. В сопровождении мелюзги, которая, как только Валентина Сергеевна вышла, тотчас налипла на них, они направились в столовую. И только там притяжение запаха горячей пищи заставило детей разжать хватку и устремиться к столу. Валентина Сергеевна усадила Володю с Ларисой.

На первое был мутноватый суп из проса, на второе – горох и салат из привезенных Володей с Ларисой огурцов. Дети жадно набросились на еду, особенно на хлеб. Кто-то пригубил компот и крикнул:
– С сахаром!
Двадцать с лишним рук тут же сделали выпад вперед, и через мгновение детские губы с жадностью первого поцелуя втягивали сладкую коричневую муть содержимого стакана.
– Сначала суп! – строго прикрикнула Валентина Сергеевна, и дети быстро, хотя и с неохотою, подчинились.
– Ну, у нас сегодня праздник, – подмигнула она Володе и Ларисе.
– А почему дети по очереди обедают? – спросил Володя. – Места в столовой вроде на всех хватит.
– Места-то хватает, а вот посуды – нет. Они ж дети, а посуда имеет свойство биться. Было время – и в одну смену обедали. Потом в две стали, потом в три, а сейчас вон, в четыре. А что дальше будет – не знаю. Раньше нам еще хоть обещали какую-то помощь, а сейчас от меня в горсовете, в коридорах, как от мухи назойливой отмахиваются, в кабинеты уже и не пускают.
– Так что, вам совсем никак не помогают? – удивилась Лариса.
– Ну, вот зарплату платят хоть какую-то – и то спасибо. А больше ни на что денег нет. Ни на ремонт, ни на продукты толком. За свет вон, да за воду и за газ уже несколько лет не плачено. Газовщики, те уже серьезно грозят отключить – и отключат. Вот тогда все будем в МЖП играть – чтобы согреться.

– А спонсоров каких-нибудь вы не пробовали найти? – спросил Володя.
– Да, щас, спонсоры сюда повалят. Пробовала, да только у спонсоров к нам интереса нет – нас же совсем незаметно, никакой рекламы от нас не получишь. А так есть люди, вроде вас, что иногда помогают.
После обеда Валентина Сергеевна повела Володю и Ларису в свой кабинет, как она выразилась, для официальной беседы. Усадив их на шатающиеся стулья, она сама расположилась напротив и сказала:
– Вот что, молодые люди, я много пожила, многое видела и скажу вам одно: просто так никто ничего делать не будет. Ну, я там не имею в виду деньги. Но что-то всегда движет человеком. Мне бы все-таки хотелось узнать, что движет  вами? Пока наши отношения не зашли еще слишком далеко, и мы можем их безболезненно, в случае чего, порвать, – хотя и не хотелось бы, – нам нужно определиться.

– Вы нас в чем-то подозреваете? – спросила Лариса.
– Я не знаю. Еще не успела. Вы уж лучше сами, того, как говорят, колитесь.
Лариса и Володя переглянулись.
– Хорошо, – сказала Лариса, – мы скажем.
Директор напряженно вытянулась и стала вертеть в руках ручку.
– Нам с Володей мало осталось жить, – тихо сказала Лариса, – совсем мало. Мы больные. У нас обоих – СПИД.

Последнее слово заставило Валентину Сергеевну вздрогнуть.
– Мы надеемся, что вы, Валентина Сергеевна, человек грамотный и знаете, что СПИДом нельзя заразиться просто так, даже при тесном контакте с человеком. Эта гадость передается только через кровь или половым путем. Так что мы никого здесь не заразим.
Валентина Сергеевна нервно  кусала сухие губы.

– Я получила СПИД в больнице. Я могу только догадываться, как это произошло. Я медсестра и работала в городской больнице. Мне тоже делали уколы, прокалывали витамины, наши же девочки, после медучилища. И видно они шприцы стерильные с использованными перепутали, – такое бывает, и у меня так было, – то ли еще что, но вот взяли и занесли мне эту гадость. Вы, наверное, мне и не поверите, – виновато тихим голосом спросила Лариса и посмотрела в сторону Валентины Сергеевны.

– Честно говоря, с трудом верится, – ответила она, – обычно же как – половым путем и через наркотики. Так пишут.
– Так… только у меня никого не было… до Володи, – Лариса смутилась, потом, как бы очнувшись, добавила, – а наркотики я никогда не употребляла, не пробовала даже, хотя возможностей было сколько угодно – все-таки больница, медицина. Но как-то не было желания.
– Ну, допустим, предположим, я тебе верю. Предположим только, – многозначительно произнесла Валентина Сергеевна. –  Ну, а ты-то, – на этот раз она обращалась к Володе, – ты-то что, тоже через витамины себе СПИД заработал?

Володя смутился.
– Нет, я это, как вы сказали, половым путем.
– Ясно. Хорошо хоть, что честно сказал.
– Честно, – подтвердил Володя, – и она честно сказала, – он кивнул на Ларису.
– Ну, хорошо, – точнее, ничего хорошего, простите... Ладно, я вам верю. Так это вы, получается, были товарищами по несчастью, когда встретились? Или вы друг друга до этого знали? Вы уж простите за расспросы, я не ради любопытства, хочу просто все на свои места поставить.

– Мы понимаем, – сказала Лариса, – да, нас с Володей можно назвать товарищами по несчастью. И мы действительно с ним не так давно познакомились.
– Ну а здесь вы как оказались, в наших краях? Из Москвы, вы говорите?
– Да, только там нам делать нечего, никто нас не ждет, – опять ответила Лариса, – Когда моя мама умерла, я решила продать квартиру и последние месяцы жизни провести в путешествиях. Хотела повидать мир.

– Ну, что ж… – сказала Валентина Сергеевна и замолчала, не зная, как продолжить. Наконец она вздохнула-выдохнула и решительно произнесла:
– Я не возражаю, если вы к нам будете приходить. Хоть каждый день. С хлебом там или без – неважно. Вы нужны детям. Они тоже это чувствуют, человека хорошего. Не к каждому льнут. Но только знайте – я за вами буду присматривать. Как говорится, доверяй, но проверяй.
Директриса встала со своего обшарпанного кресла, давая понять, что серьезный разговор состоялся, и тема закрыта.
– Валентина Сергеевна, – сказал Володя, не вставая со стула, – подождите, пожалуйста, нам тоже надо вас кое о чем спросить.

Валентина Сергеевна с неохотою, беспокойно опустилась назад в кресло.
– Если уж говорить о доверии, – продолжал Володя, – то оно должно быть обоюдным. И мы хотим знать, что происходит в этом доме. Мы хотим знать, кто такие Лысый и Дема и какое отношение они имеют к интернату.
– Лучше вам этого не знать, – коротко ответила директор, – для всех лучше. Для вас – в первую очередь.
Вместо того, чтобы спорить о том, что лучше, Володя внимательно посмотрел на Валентину Сергеевну, и та вдруг разглядела в его глазах, в его лице, в широких плечах, огромных тяжелых руках такую силу, которой нельзя было не доверять. Она тяжело вздохнула.
– Ладно. Только то, что я вам расскажу, должно остаться между нами.
– А у нас больше никого  и нет, – просто заметил Володя.

Валентина Сергеевна откинулась в кресле, на минуту задумалась и начала свой нелегкий рассказ.
– Все началось давно, больше десяти лет назад, с приходом сюда директора, который был до меня. Николай Ивановичем его звали. И был этот Николай Иванович, – это имя она произнесла с какой-то особенной брезгливостью, – как бы это получше выразиться…
– Педофил? – предположил Володя.
Валентина Сергеевна быстро посмотрел на Володю, опустила глаза и быстро, неохотно сказала:

– Да, педофил, – потом опять задумалась и продолжила, – только вот «фил» означает «любовь», а какая уж там любовь…  Те дети, что постарше, которые здесь больше пяти лет живут, рассказывали мне, что он с  ними делал, – голос у Валентины Сергеевны задрожал, – и мальчики, и девочки рассказывали. Они до сих пор его боятся. Он, как Дракула, к ним во сне является. И никто на него не мог пожаловаться. Кто, да и куда пожалуется? У этих детей никого нет, они никому сто лет не нужны. А он, козел-то этот, единственный взрослый человек, которого они знали. Ну, были там, ясное дело, воспитательницы. Но он ведь – мужчина, и он – директор. И уж он глумился над детьми, как хотел. Такое заставлял их делать, что у меня язык не повернется сказать. Бил их по-всякому, издевался. И что самое страшное, дети мне сами потом говорили, они думали, что так и должно быть. Многих из них и дома били и мучили по-всякому. Вон, одна девочка у нас есть – ее отец с трех лет насиловал. Вы не представляете себе, через что прошли эти дети, какого ужаса насмотрелись. Они как лед были, как зверьки запуганные. Сейчас-то они понемногу оттаивают, да только Бог знает, что у них внутри происходит. Говорят они мне иногда, делятся. А мне, поверьте, слушать так больно становится, будто меня клещами за нервы дергают… Ну да ладно… И вот этот Николай Иванович повадил сюда и других людей. Один – племянник его, тот самый Дема. И приятель этого Демы, Паша Лысаков, Лысый.

Сначала он их до девчат пускал, чтоб они взамен ему в его доме то кран починили, то покрасили чего, то крышу в сарае поменяли. А те постепенно сообразили, что к чему, и стали клиентов за деньги возить. Часть денег себе оставляли, часть Николай Ивановичу отдавали. В общем, развернули тут настоящий бизнес. Даже две комнаты для этого не поленились отремонтировать. Вот одна из них – мой кабинет сейчас. Как захожу, так сердце всегда болит. Стараюсь больше на кухне или еще где быть… Воспитательниц запугали, мол, мафия крутая, всех достанут, если что. И так вот года два было. А потом… – голос Валентины Сергеевны  дрогнул, и она уже не могла продолжать свой рассказ.

– Что же было потом? – уверенным, успокаивающим голосом спросил Володя. Валентина Сергеевна отерла рукавом навернувшиеся слезы и нашла в себе силы продолжить рассказ:

– Потом кто-то из клиентов убил девочку. Всю ее ножом порезал… Я не знаю, что там было, все это темная история, ее хорошо замяли. Но ребята помнят ее – Асей звали ее, четырнадцать лет было девочке. Некоторые видели ее тело, были в той комнате (там у нас теперь кладовка) – там все стены и потолки в крови были. Что уж там с ней делали, не знаю, и подумать страшно. До милиции дело так и не дошло: Асю ту из всех списков выкинули – будто и не было ее, воспитательниц и детей застращали, но все-таки что-то докатилось куда-то до верхов, и кто-то там что-то подписал, и Николай Иванович уволился «по собственному желанию». А еще через пару месяцев мне предложили здесь работать. Я всю жизнь в школе для трудных детей учительницей была, а тут вот – в директора. Время вроде не так много прошло, а кажется, что вся жизнь…
– Мы понимаем, – сказала Лариса.

Валентина Сергеевна взглянула на нее с благодарностью.
– Ну вот, старого гада убрали, но молодые гаденыши нас не оставляют. Правда, с тех пор как я здесь, уже многое изменилось. Здесь, в наших стенах, ничего такого не происходит, вы не думайте. Но вот они все равно ездят, с девчонками встречаются, договариваются, отвозят их куда-то или прямо в машине с клиентами сводят. Девчонки, они, кто боится их и соглашается, кто на шоколадку прельстится – сладкого ведь хочется, а есть и такие, что самим не терпится. В общем, все так и идет. Попробовала я их отсюда отвадить, этих Дему с Лысым, пригрозила милицией, а они нам в следующую ночь коровник с пятью коровами сожгли. Это, говорят, вам от нас привет, а будем мы, мол, еще рыпаться, так они и дом наш спалят, и нас вместе с ним. И ничего ты не докажешь. А в милицию я больше не хожу – там у них кто-то из дружков работает, сами сюда ездят, сволочи.

– А эти Дема с Лысым, – спросил Володя, – это те, что на «Волге» с блатными номерами, 666, ездят?
Валентина Сергеевна удивленно посмотрела на него.
– Да видели мы их, когда выходили отсюда прошлый раз.
– Да, они так и ездят. Я их внутрь не пускаю, но они к самому крыльцу нагло, демонстративно подъезжают. А иногда и врываются – разборки с девчонками чинить, если что у них не так. Но до этого редко доходит.
– Все ясно, – сказал Володя, поднимаясь, – спасибо вам, Валентина Сергеевна, за откровенность. Поверьте, мы вам тоже всю правду рассказали и дальше будем с вами откровенны и будем помогать, чем можем.

Валентина Сергеевна и Лариса тоже поднялись:
– Хорошо, Володенька, – доверительно сказала ему Валентина Сергеевна, – только смотри, не наломай дров. Ты человек молодой, я вижу, сильный, горячий. Но тут это как раз не поможет.
– А что поможет? – спросил Володя.
– Не знаю… Время покажет.
– Хорошо вам, Валентина Сергеевна, у вас есть время. А у нас с Ларисой его нет. Может, полгода, может, год, максимум. Любой грипп – и мы сделаны.
– Володя, – Валентина Сергеевна взяла его за руку, – прошу тебя, не горячись. Я вам все как на духу открыла не для того, чтобы вы тут дров наломали. Я не знаю, сколько вам осталось жить, надеюсь, еще поживете. А у ребят и девчат – вся жизнь еще впереди. Я не хочу, чтобы кто-то из них ее лишился ни за грош.

– Все будет хорошо, – успокоил ее Володя, – обещаю. Да, Валентина Сергеевна, я там кровельного железа закупил и с матрацами договорился. Вы прогноз погоды не слышали? Там в ближайшие два-три дня дождя не предвидится?
Володя с Ларисой влились в жизнь интерната так, будто они всегда здесь были. Чувство близости смерти удваивало их силы, заставляло их выплескивать в немногие оставшиеся дни жизни все то, что природа предусматривала растянуть на десятки лет. Не прошло и недели, как они знали всех детей по имени. А еще они узнали много историй, которые стояли за этими именами.

Коля лишился отца в пять лет – по пьянке. Через год мать вместе с ним пошла на Новый год в соседний поселок, к знакомым. Там взрослые пили, кололись самодельной дурью, а после встречи Нового года мать с сыном отправились домой. Но до дома она не дошла: замерзла по дороге. Коля пытался поднять ее, разбудить, пытался тащить ее, пытался звать на помощь…

Света не помнит своих родителей. Жила с бабушкой, которая не просыхала. Когда Свете было девять месяцев, бабушка решила учить ее ходить. Но у ребенка ничего не получилось. Тогда бабушка взяла кочергу и сломала внучке обе ноги. В больницу не обращалась, и два года Света ползала по дому, пока ее ноги не срослись – криво и болезненно.

У Тони отец наркоман. Когда он вынес из дома все и колоться было не на что, он расплачивался с друзьями и дилерами своей восьмилетней дочерью.
Тани, Вовы, Оли, Кости, Али, Наташи…
Володя работал вместе с двумя кровельщиками на крыше, когда к крыльцу интерната подкатила знакомая «Волга». Из салона доносилась громкая музыка. Заревел сигнал, и этот рев не прекращался.

Володя по приставленной к стене деревянной лестнице быстро спустился вниз и подошел к машине со стороны водителя. Коротко остриженный парняга кивал головой в такт музыке и давил двумя руками на сигнал. Володя тронул его за плечо. Тот оглянулся и, убрав руки с сигнала, вопросительно посмотрел на Володю. Володя поднес руки к ушам, давая знать, что музыка ему мешает. Парняга убавил громкость.

– Че? – лениво кинул он Володе.
– Слышь, братки, – неспеша сказал Володя, – у меня там на крыше работники, и нам твой шум мешает.
– Че-е? – зарычал парняга. – Слышь, Дема, ему наша музыка мешает.
Дема, такой же коротко стриженый парень с еще более низким лбом, вышел из машины и направился к Володе. Водитель тоже вышел и сделал было в сторону Володи шаг, но, взглянув внимательно на широкие плечи Володи и на его сжавшиеся кулаки, остановился.
– Че те, в натуре, надо? – спросил он, глядя на Володю. – Те табло разбить, что ли?
– Не понял, – притворился Володя, заглядывая в машину через открытую дверь, – табло вроде на месте.
Володя протянул руку в машину и вытащил из замка зажигания ключи. Музыка, наконец, заглохла.
– Ты че, козел? – удивленно протянул Дема.
Володя положил ключи в карман  и спокойно сказал:
– Говорю тебе, музыка мне твоя мешает…
– Ну, я тебе щас… – Лысый замахнулся рукой на Володю, но получил такой тычок ладонью в грудь, что отлетел назад, сбил с ног Дему, сам споткнулся о него и упал на землю. Из окон интерната раздался веселый смех – дети, оказывается, уже наблюдали за происходящим. Лысый бросил злобный взгляд в сторону дома, и головы мгновенно исчезли.

– Ну ты, козел, себе сейчас инвалидство заработал, – сказал Лысый, поднимаясь с земли и отряхивая с себя пыль.
– Ну ты, в натуре, буреешь, – сказал, поднимаясь с земли, Дема.
– Что, помахаемся? – предложил Володя и встал в боевую стойку. При этом его обычно доброе лицо изменилось почти до неузноваемости, и, взглянув на него, парняги попятились.
– Что, проблемы, братки? – наступал на них Володя.
– Че те надо? – опять спросил Лысый, но на этот раз в его голосе не было уже твердости. – Ты работаешь здесь – и работай. И ключи отдай сюда.
– А ты не спеши, – оборвал его Володя, – вы сюда работать приехали или гулять?
– Тебе-то что?

Володя схватил одного из парней за грудки, поднял над землей и в таком виде прижал к старой кирпичной колонне здания.
– Я что-то нервный стал, – сказал Володя, медленно шевеля губами прямо у носа парняги, – мне тут насчет каких-то Демы с Лысым сказали, и я, наверное, им носы пооткусываю. И не только носы.

Продолжая держать Лысого в воздухе, Володя ударил его коленкой между ног. Парень жалобно завизжал. Дема кинулся было на Володю сзади, но тот, не оглядывась, махнул назад тою же ногою, которой только что помял Лысого. Дема с «ахом» отлетел, ударился спиной и головой о «Волгу» и медленно сполз по машине на землю. Володя отпустил руки, и то же самое произошло с Лысым.

– Уточняю, – спокойно сказал Володя, – я вас не бил… пока.
Володя посмотрел на машину.
– Классная тачка, – заметил он, – я в армии на такой вот генерала возил. А потом какой-то засранец вот так сделал…
И Володя с силой провел ключом по левому борту машины, оставляя свежую царапину от передней дверцы и до задних фонарей. После этого он кинул ключ в салон и с интересом посмотрел  на машину.
– Ну да, – утвердительно сказал он, – точно так сделал. Генерал потом очень сердился. Но ты же не генерал, – обратился он к сидящему у машины Демы и, подняв его за шиворот, прижал к машине. – Ты ведь не обидишься? Правда?
– Не знаю, – прошипел парень.
– Чего-то я не расслышал, – сказал Володя и тряхнул парня так, что голова того откинулась назад а потом с силою ударилась о крепкий широкий Володин лоб. Из носа парняги брызнула кровь.

– Фу, ты сопливый, – брезгливо процедил Володя и отпустил руки. Во второй раз парняга съехал по борту машины и сидел теперь на земле, схватившись руками за нос.
– Короче, ребята, я так понял, что вам пора домой, баиньки. Давай, заползай в машину, ребята.
Парни медленно стали грузиться в «Волгу».
– Я надеюсь, вы все поняли правильно и сюда больше – ни ногой. А то мне вас будет жаль. Хотя… И еще, – добавил Володя, хватая Лысого за ухо и разворачивая лицом к себе, – если вы будете какие-то гадости делать, то с вами будет то, что случилось с коровами. Вы, должно быть, в курсе.

Взревел мотор, и «Волга» сорвалась с места.
Как только машина выехала за ворота, во двор дома высыпали дети, воспитательницы и сама директор. Все были сильно возбуждены, мальчишки махали кулаками, показывая друг другу, что произошло. Девчонки нервно смеялись и тоже активно жестикулировали.
– А ты научишь нас драться? – спросили Володю ребята постарше.
– Драться? – неудоуменно спросил Володя. – А где вы видели драку? Ребята какие-то неуклюжие, то споткнутся, то упадут, нос себе расшибут.

– А ну, ребята, не галдите, бегом в дом, давайте, давайте, – с этими словами Валентина Сергеевна стала разгонять любопытных. Ребята неохотно потянулись в дом.
– Володя, я не понимаю… – строго  начала Валентина Сергеевна, но, взглянув на него, замолчала. Она глядела в его доброе и простое лицо и пыталась увидеть в нем то звериное выражение, которое было на нем несколько минут назад. – Володя, мне страшно, – призналась директор.

– Не бойтесь, – спокойно произнес Володя. – Ну, ладно, я полез на крышу, работать.
– Володя… – Валентина Сергеевна опять не знала, что сказать, – мы должны будем поговорить… Потом. Ладно?
– Конечно. Может, вечером, а то крыша сейчас раскрыта. – Он поцеловал Ларису и полез наверх.
Вечером Валентина Сергеевна назначила общее собрание всех сотрудников. Туда же были приглашены и Володя с Ларисой. Безо всяких предисловий Валентина Сергеевна достала из тетради какую-то бумагу и прочитала перед всеми присутствующими. Это было заявление в прокуратуру о возбуждении уголовного дела против граждан Лысакова и Валерьева за изнасилование малолетних.

– Я уже поговорила с девочками, – объявила Валентина Сергеевна, – и собрала от них несколько заявлений, которые и прилагаю к своему. Теперь они меньше боятся этих подонков. И теперь я прошу вас, сотрудников, по крайней мере, тех из вас, кто хочет оставаться и работать здесь, подписать это заявление и быть готовыми, в случае нужды, выступить в качестве свидетелей. Нам всем есть что сказать. Мы и так слишком долго молчали.

В комнате воцарилась мертвая тишина: слышно было, как Валентина Сергеевна нервно похрустывает бумагой заявления.
– Я подпишу, – раздался голос Наташи, той самой воспитательницы, которая первой встретила Володю и Ларису.
– Прямо сейчас, – сказала Валентина Сергеевна и положила бумагу на стол. Наташа подошла, взяла со стола ручку, посмотрела на присутствующих и расписалась.
– Я тоже подпишу, – сказала уборщица баба Катя, – я работала здесь двадцать лет, и таких гадов, как эти, еще не видела. Им пора за решетку, и пусть их там самих, как это там называют… спетушат, что ли?

Ее слова разрядили тяжелую обстановку. Один за другим люди подходили к столу и подписывались. Кроме двух молодых воспитательниц подписались все.
– Я попрошу заявления об уходе завтра же на мой стол, – стараясь казаться спокойной, сказала Валентина Сергеевна.
– Ну и делов-то, – сказала одна из молодых воспитательниц, пожав плечами, – сами тут расхлебывайте.
Другая брезгливо фыркнула, и обе вышли, с силой хлопнув дверью.
– Вот и хорошо, – заключила директор, – Володя, ты сможешь отвезти меня с утра в прокуратуру?
– Запросто, – ответил Володя, а заодно заедем и в ОМОН, поставим их в известность.

Вернувшись домой, Володя не находил себе покоя. Он ходил из угла в угол по маленькой квартире, а Лариса, лежа на кровати, не спускала с него глаз.
– Я тебя таким нервным еще видела, – заявила наконец она. Володя на минуту приостановился, потом опять продолжил ходить.
– Ты все правильно сделал, Володя.
– Я знаю.
– Что же ты переживаешь?
– Я думаю, а вдруг эти отморозки заявятся в интернат сегодня ночью?
– Ты хочешь поехать? – тихо спросила Лариса.
– Да.
– Я поеду с тобой.
– Нет.
– Я поеду с тобой, – твердо повторила Лариса, – и вообще, я давно не ночевала в нашем автобусе. Успела соскучится.
– Вот посадим этих подонков, и можно будет ехать дальше.

– Да, да… может быть… я не знаю. Не уверена. Ты знаешь, Володя, я не хотела тебе говорить, но в последнее время себя не хорошо чувствую. Ну, в общем, все так, как и должно быть. Должно быть, – повторила она задумчиво. – А ты как?
– Я? Да я что? Я ничего. Хотелось бы хуже, хотелось бы, чтоб как у тебя…
– За это не переживай, – грустно улыбнулась Лариса, –еще будет. Ты просто сильнее, и позже меня заболел. А вообще… вообще мне кажется, Володечка, что ты выкарабкаешься. Выкарабкаешься и будешь жить…

– Я не хочу, чтобы ты так говорила. Я впервые почувстовал себя живым, когда узнал, что умру. Тогда я стал свободным человеком, по-настоящему свободным. Я помню, как тогда  с этими анализами пришел к своим браткам и говорю им: все, точка, я – покойник, я завязал. Хотите, говорю, прибейте меня, мне все равно. А не прибьете – я уеду подальше, гульну напоследок и… И они поняли, что у них нет надо мной уже никакой власти, поняли, что мне все равно.
Володя помолчал и добавил:
– Только мне не все равно. У меня есть ты.
– Иди сюда, – позвала его Лариса.
Володя подошел и опустился на колени у кровати, и Лариса запустила руку в его мягкие, русые волосы.
– Ты сейчас как ребенок, – сказала Лариса, – как маленький ребенок…

Они провели ночь в микроавтобусе, припарковав его за деревьями, в дальнем конце двора. Володя не глушил мотор, и Ларисе было тепло и уютно на их старом походном одеяле. Она скоро заснула. Володя сидел на переднем сиденье своего «Фольксвагена» и думал о том, что пройдет еще некоторое время, месяц, два, может, три, и он навсегда потеряет Ларису. Раньше он тешил себя мыслью, что они умрут вместе, но теперь было очевидно, что его сильный организм способен будет еще длительное время бороться. Да и какая, по большому счету, разница? Все равно они расстаются… навсегда. Хорошо этим девчонкам и мальчишкам, этим верующим, которые приезжают сюда. Они с Ларисой были пару раз на их встречах с детьми, слушали детские истории, истории из Библии, даже пели вместе со всеми веселые детские песенки, махали им в такт руками, приседали, играли в игры. Эти ребятки, как понял Володя, верят, что смерть – это еще не конец. Они верят, что Бог воскресит их, подарит им вечную жизнь, в которой будет только радость и счастье. Может, так оно и есть. Иначе зачем мы все живем? Что ждет в будущем этих интернатских? Они выйдут в мир, и кто их там ждет? Ребят ждет братва, на мясо. А девчат… У них нет никого, никакой крыши, с ними будут делать все, что вздумается. Неужели это все? Неужели ради этого стоит жить?

Воздух из вентилятора согревал и успокаивал, и Володя не заметил, как заснул. Его разбудил резкий толчок, заставивший его вылетить из машины через открытую дверь. И тут же в его лицо врезалось сразу два тяжелых ботинка… Другие ботинки стали с размаху пинать его в живот, в спину, в грудь, везде… Нет, это не было пробуждение. Он не мог думать, не мог ущипнуть себя. У него не было времени. Острая боль, нарастающая с каждой секундой, пронзала все его тело, кидала его по земле, пока, наконец, вспыхнув невыносимым огнем, от головы и до пят, не погасла вместе с сознанием. Он уже не чувствовал, как его били цепью, не видел, как из машины вытащили визжащую от страха Ларису. Он этого не видел, и слава Богу, что не видел…

Володя пришел в себя только через три недели. «Воскрес», – полушутя, полусерьезно сказал про Володю врач. Первое, о чем спросил Володя, жива ли Лариса. Врач не знал ни о какой Ларисе, но сказал, что это можно легко выяснить, потому что в больнице прописались его поклонницы. Через минуту в палату влетела Валентина Сергеевна.

– Жив, – констатировала она, – живой, Володя. Слава Богу.
– А Лариса? – с трудом и со страхом выдавил Володя.
– И Лариса твоя жива, в больнице, правда, но ничего страшного. Она в геникологии сейчас, на другом конце города. Через недельку ее уже выпишут.
– В геникологии? – не понял Володя, и, когда до него дошло значение этих слов, крупные слезы выступили у него на глазах.
– Все будет хорошо, Володечка, не переживай. А на гадов этих объявлен розыск. Город у нас небольшой, их найдут – рано или поздно. Жалко только, что «вышки» им дать не смогут. Но лет на десять запрячут за решетку.
– А Лариса знает, что я здесь?
– А как же, конечно, знает. Я ей сейчас же позвоню в больницу, скажу, что ты в сознании уже. Вот она обрадуется.
– Позвоните прямо сейчас.
Валентина Сергеевна направилась к выходу.
– А десять лет они не проживут… – отметил вслух Володя.
– Что? О чем ты? – удивилась Валентина Сергеевна. Выйдя в коридор, она все же поняла, что он имел ввиду.

Она позвонила Ларисе. Узнав, что Володя пришел в сознание, Лариса снова зажглась тем лучистым светом, который в ней погас было три недели назад. Она побежала к завотделения, но его на месте не оказалось. Тогда Лариса обратилась к дежурной медсестре, но та ничего не могла сделать без распоряжения зава. Лариса стала бегать по отделениям в поисках зава, но он будто сквозь землю провалился. Наконец она выяснила, что его нет и дня два еще не будет. Лариса обращалась с просьбой отпустить ее ко всем подряд, но ничего не могла добиться. Связаться с Валентиной Сергеевной или кем-то из интернатских она тоже не могла – видимо, линия где-то была повреждена. Наконец Лариса решилась на крайний шаг – она все равно поедет к Володе, пусть даже без денег и в том, в чем она есть.

Пронзительный осенний ветер моментально выдул все тепло из-под тонкого больничного халатика. Не обращая внимания на удивленные лица прохожих, она побежала прочь от больницы. Добежав до перекрестка, она стала «голосовать». Водители недоуменно смотрели на странную девушку и проезжали мимо. Тогда она снова пустилась бежать, на этот раз вдоль дороги, слегка оборачиваясь на шум приближающихся автомобилей и махая им рукой. Темно-зеленого цвета «Волга» резко прижалась к обочине. Окошко с пассажирской стороны было приоткрыто и Лариса, заглянув в него, робко и почти жалобно попросила:

– Да центральной больницы подбросите?
Водитель странно посмотрел на нее и бросил:
– Прыгай назад.
Лариса быстро открыла заднюю дверцу и протиснулась в теплое и мягкое чрево машины.
– Спасибо вам большое, – сказала она. Водитель ничего не ответил и машина тронулась.
– Ты кто такая? – услышала она голос слева и, вздрогнув, повернулась. Только теперь она заметила, что кроме нее на заднем сиденье сидел, развалившись, парняга в кожаной куртке. Она сразу узнала его – он был один из тех, кто приезжал в детдом договариваться с девочками, наверное, один из тех, кто бил Володю, кто насиловал ее. Да и машину она теперь тоже вспомнила.

– Что-то табло твое мне знакомо, – продолжал допрос парняга в коже. – Откуда я тебя знаю? А? – спросил он, как клещами сжимая в своем кулаке Ларисину руку. Та вскрикнула. – Что, больно? – с удовлетворением спросил парняга.
– Остановите машину, – попросила Лариса водителя. Тот, казалось, ничего не слышал.
– А что, – продолжала черная кожа, – так сейчас ходят, а?
С этими словами он распахнул Ларисин халатик. Она вскрикнула и потянула халат назад.
– Руки! – закричала на нее кожа и больно ударила Ларису по губам, так что кровь брызнула из них, как сок из спелой вишни. – Фу, – фыркнул парняга и кинул ей салфетку, – на, утрись скорее, машину мне испачкаешь.

Лариса прижала салфетку к губам.
– Откуда я тебя знаю? – продолжал всматриваться парняга в дрожащую крупной дрожью Ларису. – Слышь, Толян, - обратился он к водителю, – откуда я ее знаю?
– Почем я знаю, – ответил, не оборачиваясь, Толян, – может, из бывших детдомовцев.
– Оба-на! – ударил себя ладонью в лоб парняга. – Точно, Толян. Только не из детдомовцев она, а падлы того девка, ну того, что разборки нам чинить хотел, помнишь?
– А точно, Дема, это она, – ответил водитель, глядя в зеркало на Ларису.
– Что, попалась, крошка? – радостно протянул Дема. – Теперь вместо детдомовских будешь на нас работать. Как ты, готова? Вижу, что готова, – говорил он, на этот раз совершенно распахивая Ларисин халат и открывая покрытое мурашками голое тело. – Вот прямо сейчас и начнем.

– Не надо, – каким-то не своим голосом сказала Лариса, – у меня СПИД.
Машина резко вильнула по дороге.
– Чего у тебя? Не понял? – медленно спросил Дема.
– СПИД у нее, браток, понял? Видишь, вон, пятна на теле. Это – СПИД, – заключил Толян.
–  Это что ж получается, – как во сне говорил Дема, – это ж получается, мы с тобой, Толян, СПИД подхватили? От этой уроды?
Лариса пробовала на ходу открыть дверь, но та была заблокирована электрозамком.
– Что делать-то будем? – спросил более практичный Толян. – Что нам с ней теперь делать? Может, на ходу выкинем из машины?
– Чтоб она сдохла сразу? Подожди. Я с ней по другому разберусь. Я ее… я ее… на дыбу!
С этими словами он наотмашь ударил Ларису по лицу, потом ударил еще и еще.
– Гони на реку, к Колхознику, – крикнул он Деме.

* * *

Володя ждал Ларису уже третий день. Три дня он был в сознании, и  три дня он жалел об этом: Лариса пропала. От Валентины Сергеевны он знал, что она сбежала из больницы, чтобы прийти к нему. Но что с ней сталось? Где она теперь? Жива ли?
К вечеру третьего дня Валентина Сергеевна шатающейся походкой вошла в Володину палату.
– Лариса? – с ужасом в голосе спросил Володя. – Что с ней?
– Нет больше твоей Ларисы, – с трудом выдавила из себя директриса, – она… умерла.
Володя, приподнявшийся было на столько, на сколько позволял гипс, с шумом рухнул на больничную койку.

– Умерла? – прошептал он.
– Убита, Володечка. Из милиции позвонили… в обед еще. Я не хотела тебя расстраивать, думала, может, не она это. Поехала на опознание, за город. А там… а там… – Валентина Сергеевна не могла больше говорить и задыхалась, как от приступа астмы.
– Что там? – тихо переспросил Володя, упираясь взглядом в потолок.
– Там страшно, Володечка… Там страшно… Прости, у меня нет сил… Нет слов… – и она выскочила из палаты, оставив его одного. Теперь уже по-настоящему одного.

Два раза в больницу приезжал следователь, который беседовал с Володей, но сам при этом мало о чем сказал ему: да, ее убили, жестоко убили, вероятно, перед смертью долго пытали, издевались…

Володя уже начинал вставать и самостоятельно ходить по палате. Но ноги его едва держали. Может, они слабели от того, что был поврежден спинной мозг, а может от того, что его мысленный взор не мог никак оторваться от той сцены расправы, которая грязными щипцами вырвала из Ларисы жизнь. Володя вспоминал Ларису такой, какой знал только он, ее первый, последний и единственный возлюбленный. Он вспомнил, как первый раз увидел ее, как долго не осмеливался заговорить, вспоминал прогулки днями и ночами, а затем, когда он впервые обнял ее и хотел поцеловать, страшное признание – приговор СПИДа.

Тогда он испугался и отпрянул от нее. Он проводил ее до дома и даже не договорился о следующем свидании. Он помнил агонию тех дней, когда избегал встречи с нею, когда решил забыть ее. Иногда ему казалось, что это у него получилось, но потом ему мерещилась ее улыбка, или взгляд, или движение головы, или смех, или запах, и он понимал, что не может без нее жить. Пригревало солнце – и оно было напрасно, расточительно без Ларисы. Дул ветер – и он был пуст без ее запаха. Шел дождь – и некого было укрывать под зонтом. Все притяжение земного шара влекло Володю к подъезду ее девятиэтажки, так что, промучавшись недели две, он пришел и позвонил в ее дверь. Ему открыла заплаканная Лариса. Он не успел ничего сказать, как услышал:

– У меня умерла мама.
Они стояли друг напротив друга: дрожащая и заплаканная Лариса и сильный, слишком сильный Володя. Они сделали навстречу друг к другу шаг, даже не шаг, а неуловимое движение, и через мгновение Лариса была в его обьятиях. Тогда Володя и понял, как нужна ему Лариса. Только рядом с нею вся его сила из уродливой и разрушительной вдруг превращалась в благородную и кому-то нужную. Володя давно свыкся с мыслью, что умрет молодым – у братков на кладбище даже место было заранее для всех выкуплено.  Но теперь ему ни за что не хотелось умирать вот так, ни за что. Он хотел быть рядом с Ларисой и умереть рядом с нею – защищая ее, оберегая, утешая. И он поцеловал ее в губы. Она испуганно отпрянула.

– Я хочу… быть с тобой, – тихо сказал тогда Володя, – прости меня за мою трусость.
Лариса покачала головой:
– Мне тебя не за что прощать. Это ты меня прости – я не должна была… позволить всему этому с тобой случиться.
Володя сделал шаг к Ларисе и снова заключил ее в свои обьятия.
– Я не хочу тебя погубить, – простонала сквозь слезы Лариса.
– Тогда спаси меня, – просто и искренне попросил он.

И вот теперь ее не было. Где-то в дешевом казенном гробу тлело ее истерзанное тело. Если бы только он мог верить, что Лариса когда-то воскреснет, и он снова будет с нею. Но этой веры ему никогда не видать.
В палату вошел Володин врач в сопровождении медсестры.
– Послушайте, молодой человек, – с ходу обратился он к Володе, – я не хочу бередить ваши раны, они еще достаточно свежие, но все же у меня к вам один вопрос: это верно, что вы состояли на учете как ВИЧ-инфицированный?
– Верно, – равнодушно ответил Володя, – у меня СПИД, а не просто ВИЧ. Процесс, так сказать, давно пошел.
– А откуда вам это известно?
– Как откуда? Я же наблюдался в Москве. Анализы и все такое. А где-то полгода назад болезнь проявляться начала. Так что…
– Так что, – повторил последние слова врач, – я ничего не понимаю. В вашей крови нет никакого ВИЧа, и даже следов нет.
Володя оторопело глядел на него.
– Это невозможно, – растерянно пробормотал он.
– Так вы что, разочарованы, что ли? – весело спросил доктор.

Если бы он только знал, насколько был прав. Но Володя ничего не ответил. Он еще не мог поверить услышанному. В последние дни с ним произошло столько всего, что лучше бы уж ни во что не верить. Или верить?

Врач похлопал Володю по плечу, пообещал, что скоро тот совершенно поправится, и продолжил свой обход по палате.

«Это невозможно, – твердил себе Володя, – ведь болезнь уже затронула и Ларису, и меня. Мы же отслеживали все признаки, состояли на учете… Как же так? И что мне теперь делать, если это правда, что я здоров? Что мне делать со своей жизнью? Зачем она мне?»
Прошло еще две недели, и Володя выписался из больницы с диагнозом, которого он не мог себе и представить – здоров.

Володя взял с милицейской стоянки свой «Фольксваген»: батарея слегка подсела, но машина все же завелась. Володя включил передачу и тронулся с места. Он не хотел, не мог оглядываться назад, вглубь салона, где на полу была постелена их постель, постель, на которой спала Лариса. Да, это он во всем виноват: он втянул ее в эту историю, он взял ее с собой в ту страшную ночь. Это он, как мальчишка, заснул убаюканный теплым воздухом и тихим звуком мотора…

Он подъехал к дому, в котором они с Ларисой прожили два последних месяца своей жизни:  самые странные месяцы самой странной жизни. Володя погрузил в микроавтобус их скромные пожитки, потом сел на диван и, обхватив голову руками, заплакал. Сначала просто тихо, почти беззвучно стонал, потом его стало как бы потряхивать, и наконец он начал биться, словно в судорогах. Он упал с дивана и, стоя на коленях, уткнулся лицом, ртом в его мягкий живот. Его плечи тяжело вздрагивали. Диван поглощал Володины слезы и похожие на звериное рычание стоны.

Взяв, наконец, себя в руки, Володя зашел последний раз в ванную, умылся, выключил свет и запер квартиру на ключ. Затем сел в «Фольксваген», отвез ключ домохозяйке, рассчитался с нею  и поехал к интернату. По привычке заехал на рынок и в два-три магазина. Когда «Фольксваген» притормозил у крыльца, со всех сторон к нему устремились мальчики и девочки. Как только Володя сделал шаг из машины, детские руки обхватили его за пояс, за ноги, за шею, и сразу несколько щуплых тел повисло на нем, как скрепки, прилипшие к магниту. Кто-то плакал, кто-то смеялся, кто-то целовал его. Володя сделал несколько шагов к крыльцу, неся на себе живое бремя.
– А ну, бессовестные, дядя Володя еще болен, сам-то еле ходит, – это выскочила из дому Валентина Сергеевна. Но дети и не думали отлипать: Володя был для них таким же большим и сильным, как и раньше.

– Я в порядке, Валентина Сергеевна. Все хорошо.
И она стала еще одной скрепкой на этом магните.
Когда наконец Володя и Валентина Сергеевна укрылись в маленьком кабинете, Володя сказал:
– Я пришел прощаться.
Валентина Сергеевна ничего не  ответила.
– Я… я люблю всех этих детей, люблю это место, но… мне здесь слишком больно… Понимаете?
– Да, Володя, понимаю, очень понимаю.
– Тогда я пойду, да? – спросил Володя.
– Да.
– Но… только я хотел сегодня еще раз с детьми побыть. Я там им кое-что привез.
– Спасибо, Володечка.

Это был безумный, отчаянный день. Они бегали и кричали, играли в МЖП, пели, танцевали, сходили с ума… Потом из «Фольксвагена», как из рога изобилия, сыпались на детей торты, пироженое, сладкие напитки, обувь, игрушки, витамины, колготки, орешки, кассеты, карандаши – безо всякого порядка и, похоже, конца. И дети, которые вначале были так счастливы, каким-то пятым чувством поняли, что это – агония, что им больше не видать Володи. В течение нескольких минут  веселье сменилось какой-то нервной напряженностью, которую никто не мог разрядить.

– А ты что, уезжаешь? – спросил Володю в упор Вова, который когда-то встретил его и Ларису в аллее детдома.
Все мгновенно замолчали, так что, казалось, можно было слышать учащенное биение сотни сердец.
– Да, – просто ответил Володя.
Тяжелый выдох был ему ответом. Дети загаладели, но Володя не почувствовал отчуждения: несколько пар рук опять обхватили его. Худая рыжая девочка, Таня, посмотрела внимательно на Володю и сказала:

– А ты знаешь, что Бог воскресит нашу Ларису, когда вернется на землю?
Володя стоял как вкопанный.
– Да, да, воскресит, она же добрая, она самая лучшая, воскресит! – послышалось со всех сторон. В детских словах было столько уверенности, столько силы и убежденности, что впервые за все время Володя не смог в присутствии детей удержать слез. Впрочем, он тут же смахнул их ладонью и сказал:

– Да, она была самая, самая лучшая…
Настало время прощаться, и дети стали подходить к Володе по одному, чтобы еще раз обнять и поцеловать большого папу.
Последней подошла девочка лет двенадцати, лица которой Володя не помнил. Она тоже обняла и горячо поцеловала Володю.
– Я тебя не помню, – сказал ей Володя, – значит, ты новенькая. Как тебя зовут?
– Вера, – тоненьким голоском ответила девочка.
Володя вздрогнул.
– Верочка, – добавила девочка.

Володя не отрываясь смотрел в сине-зеленые глаза Верочки. Она была совершенно не похожа на Ларису, но ему вдруг показалось, что благодаря ей, Верочке, благодаря другим детям, он обретает надежду снова увидеть Ларису.

Дети, воспитательницы и директриса – все вышли на улицу провожать Володю.
Он сел в «Фольксваген», завел двигатель, посигналил, поморгал фарами и медленно поехал по аллее. Взрослые остались стоять на крыльце, а дети гурьбой бежали по обеим сторонам и сзади от автобуса. Выезжая за ворота, Володя еще раз посигналил и нажал на газ. Позади осталось и здание, и старая аллея, и стайка махавших руками детей.

Он ехал сам не зная куда. Куда-то на восток: за его плечами медленно опускалось рыжее солнце. Он ехал, не останавливаясь, всю ночь. Маленькие деревушки мелькали за окном. «Везде живут люди», – вспомнил Володя слова Ларисы. Под утро он остановил машину посреди поля, чтобы встретить рассвет, который уже алел над горизонтом. Солнце взошло как ни в чем не бывало. И сразу же медленно двинулось на запад.
Володя сел в машину и стал думать: куда ему ехать и что делать со своей жизнью. Потом перебрался вглубь автобуса и лег на мягкий матрац. У него не было ответов на мучавшие его вопросы. Почему же так сладко было спать ему этим утром?