Из книги "ТАЙНИК", 2002 год
1.
Откуда-то с верхних этажей послышались позывные знакомой радиостанции. Надежда повернула ручку приёмника. Диктор объявил, что слово сегодня будет предоставлено слушателю, победившему на конкурсе «Один день моей жизни», и начал читать письмо:
«Сегодня, как только проснулся, в голове зазвучала музыка из какого-то произведения Штрауса, услышанная вчера. – Надежда затаила дыхание: - У меня часто бывает так: послушаю какую-нибудь музыку, а потом она ни с того ни с сего вдруг всплывает в памяти и начинает звучать, и такое ощущение, будто я действительно слышу звуки оркестра. Иногда даже оглядываюсь по сторонам, не понимая, откуда могут идти такие чудесные звуки, пока, наконец, не пойму, что всё это – лишь причуды моего воображения».
Тихо звучавший за голосом диктора вальс «На прекрасном голубом Дунае», мгновенно усилившись, заполнил весь эфир. Надежда так и замерла. В комнате, кроме неё, никого не было. Она не удержалась и начала танцевать. Подхваченная вихрем вальса, она кружилась по комнате, забыв обо всём на свете. И вдруг почувствовала то, что должны чувствовать балетные танцовщицы – полёт. Чувство, будто летишь, легко и плавно махая крыльями, как птица. Сейчас она хотела только одного – чтобы как можно дольше продолжался этот чудесный полёт. Полёт её духа над миром, над всем мелким, пошлым, недостойным человека…
- Итак, - продолжал диктор, - вот что пишет далее наш юный друг из города Набережные Челны:
«Моё любимое занятие – чтение книг. Сегодня я читал Дневники Льва Толстого, которые стали для меня настоящим открытием. В одном месте я даже написал прямо на полях книги: «Ну и Толстой, ну и чёрт! То, что я только собирался сказать, он уже высказал сто лет назад!»
Тем не менее, несколько часов над книгой довольно утомили меня, и я вышел на улицу.
Вот он – мой любимый город! Город с современнейшей архитектурой, широкими проспектами, будущими Парками культуры и отдыха. Сказочный белый город, вдруг возникший посреди степи, где семь лет назад ещё выращивали пшеницу.
Тут я вспомнил одну недавнюю встречу. Деревенский старик едет в автобусе из старой части города. Он ещё не видел Нового города и спрашивает меня:
- Сынок, а далеко ещё до остановки «Новый город»?
- Дедушка, там же много остановок, вам куда надо? – пытаюсь уточнить я.
- Много? – удивляется он. – Тогда, магазин, у какой остановки?
- Магазинов тоже много, вам какой?
Потом мы с ним пошли по улицам Нового города. И тут я увидел два чуда. Первое чудо было – город. Я посмотрел на него глазами старика, который совсем ещё недавно по тем местам, где ныне стоят многоэтажные дома, вёл свой комбайн, убирая очередной урожай зерновых. И я поразился тому, что город и в самом деле вырос как из-под земли. Второе чудо было – сам старик. Он так искренне, по-детски удивлялся всему, что видел: «Вот что наделали, а! Как это? Когда это успели всё, а?!» Главное было даже не слова эти. Они не выражали ничего по сравнению с тем, что выражали его глаза. Это было действительно настоящее чудо. Как это прекрасно, подумал я тогда, что человек даже в таком возрасте не потерял способности удивляться».
Надежда слушала, всё более вдохновляясь. Когда диктор закончил чтение письма, и в эфире вновь зазвучала музыка, она подошла к окну. Там, в небе, над широким огненным закатом, под музыку Баха стремительно набирал высоту реактивный самолёт, оставляя за собой ослепительно белый след. Надежда погрузилась в эту картину как в сон…
Вечером у неё, как всегда, собрались девчата. Они и сегодня попытаются обмануть себя, своё одиночество. Надежда весь вечер удивляла подруг невпопад сказанными словами, замедленной реакцией на шутки, задумчивым взглядом. Она думала о том, что не может быть, чтобы написавший в редакцию был реальным человеком.
- Скорее, он выдуман, а письмо составлено работниками радио. А вот напишу-ка я им письмо и потребую адрес этого парня, - твёрдо решила она наконец, и стала какой-то бесшабашно весёлой и смелой.
2.
Отблески восходящего солнца играли на окнах высотных зданий, ветровых стёклах автомобилей, трамвайных рельсах. Наступило, как всегда многообещающее, с тысячью больших и малых надежд утро.
С некоторых пор Михаил полюбил ходить на работу пешком. Обычно он шёл, насвистывая пришедшую на ум мелодию, или продолжая вчерашний спор с кем-нибудь, или просто улыбаясь собственным мыслям. Шёл, свободный от давки в автобусе, от непредсказуемого настроения водителя, избегая тем самым всего, что разрушало бы его идеальные представления о людях, живущих в таком прекрасном городе.
Сегодняшний день не был исключением. Сначала он шёл по тротуару. Затем, когда асфальт оборвался у последнего, строящегося дома, зашагал по еле заметной тропинке, ведущей к заводу.
Напряжённый гул городских улиц, постепенно удаляясь, уступил место нестройному, но весёлому хору кузнечиков. Запахло полевыми цветами. Каждый раз, как только Михаил оказывался во власти этих звуков и запахов, в нём пробуждались воспоминания о детстве, деревне, сенокосе и им овладевало острое желание броситься в траву, лечь на спину и наблюдать за проплывающими высоко в небе облаками, ощущая себя космическим странником, уносимым планетой Земля в жуткие глубины Вселенной.
Сегодня тем более было из-за чего летать. Накануне вечером произошло событие, которое превратило обычный его день в огромный, ни с чем несравнимый праздник. Он получил загадочное письмо.
«Здравствуй, Михаил! – писала таинственная незнакомка, обращаясь к нему сразу на «ты», будто они уже знакомы сто лет. – Не напрягай свои извилины, пытаясь вспомнить, кто я такая, не вспомнишь, так как не знаешь меня. А я вот узнала тебя благодаря передаче «Юность». Когда я услышала по радио твоё письмо, у меня как-то радостно и светло стало на душе и мне сразу захотелось написать тебе, выразить тебе благодарность за то, что ты есть, что ты живёшь, полный светлых и прекрасных мечтаний и надежд… Я надеюсь, письмо ты писал от души, выразив именно свои мысли. Иначе меня вслед за радостью открытия тебя ждёт разочарование.
Но начну по порядку, чтобы тебе хоть чуть-чуть стало ясно, почему словно обожгли меня строки из твоего письма. У каждого человека есть свои идеалы, есть они и у меня. Но вот беда, сколько ни приглядывалась я к парням, никак не могла увидеть в них и намёка на схожесть с моими идеалами. Уж очень ограниченным стал круг их интересов. Ни живой глубокой мысли, ни гордости, ни силы в широком смысле не чувствовалось в них. И вот когда я почти отчаялась встретить хоть одного интересного мужчину, вдруг узнаю, что где-то живёт человек, у которого есть идеалы, а значит, и жить он стремится по ним. И ещё я узнала, что этот человек умеет восхищаться (а ведь нынче модно быть равнодушным циником), любит свою работу и гордится ею. И вот именно поэтому мне стало хорошо. Значит, есть на белом свете такие люди интересные, увлечённые, какие мне нравятся. И появилась у меня надежда, что ты не один такой и от этого стало жить легче, радостнее. Тебе же хочу сказать спасибо за тот переворот, что совершил ты в моей душе, сам того не ведая.
Если будет желание, напиши о себе, мне будет очень приятно. А если случай забросит тебя в наш город, заходи в гости, я буду рада познакомиться с тобой.
С огромным уважением Надежда».
Михаил не мог уже ни думать, ни чувствовать по-прежнему. Мир его грёз, подобно луне при солнечном свете, потускнел, а потом и вовсе растворился в сиянии этого послания из реальной жизни. И сейчас он, идя навстречу новому дню, думал об авторе письма, пытаясь нарисовать в своём воображении её прекрасный (в этом он не сомневался) образ.
3.
Между Михаилом и Надеждой завязалась переписка. Выяснилось, что они единомышленники, что их интересы во многом совпадают. Но молодости свойственна горячность. И они спорили, иногда даже находя противоречия там, где их не было.
В своём ответном послании Михаил писал:
«Надежда! Хочу высказать своё мнение о молодёжи, которую вы разнесли в пух и прах, и которую я должен буду защищать, чтобы хоть в какой-то степени возродить её к жизни. Мне кажется, современная молодёжь намного сложнее, чем о ней думают. Внутренний мир её совсем не такой, каким он представляется. Думаю, у любого человека, тем более у молодого, в глубине души есть заветная мечта. Более того, не является ли причиной несчастья некоторых людей то, что у них слишком высокие идеалы? Они хотят немедленно сделать жизнь такой, какой они её представляют, и мучаются оттого, что она так медленно меняется. Это я к тому, что я сам такой человек. Конечно, мы должны верить в счастье, у нас нет иного выхода. Живём-то на свете только раз. Но уж слишком оно, счастье, неуловимо, слишком туманны пути, ведущие к нему».
На что Надежда отвечала:
«Михаил! Ты считаешь, что у всех есть идеалы, но они их скрывают. В этом ты прав, я с тобой согласна. Я и сама мало кому открываю свои сокровенные мысли. Но это не главное, это всегда было и будет. Мне непонятно и неприятно то, что основная масса людей пассивна, она не стремится к своим идеалам, а плывёт по течению. И что толку, что в глубине души они, эти идеалы, есть. Поступки-то далеко не всегда прекрасны. Я, например, считаю, что если у человека есть идеалы и они не просто плод фантазии, а убеждение человека, то он будет стремиться их достичь и не будет довольствоваться тем малым, что подбрасывает судьба… Я с тобой абсолютно согласна, что люди с высокими идеалами часто бывают несчастными. Я сама это постоянно испытываю во всём, очень часто разочаровываюсь, но всё равно продолжаю мечтать и надеяться на то, что хоть чуть-чуть мои идеалы претворятся в жизнь, и это сделает меня счастливой».
Михаил, продолжая разговор о счастье, в следующем своём письме высказал мысль, что, пока в мире миллионы нищих и голодных, только самый бездушный человек может быть счастливым. На что Надежда яростно возразила, что это было для неё как гром среди ясного неба, что Михаил противоречит сам себе, своим прежним утверждениям.
Так они писали друг другу. Возможно, ничего нового они в этих спорах не открывали. Они говорили о том же, о чём говорят герои Чехова и Толстого – о любви, о счастье, о жизни вообще. Новое было не в том, о чём они говорили, а в том, что они говорили. Им было приятно узнавать друг в друге себя, свои собственные мысли и чувства. Она часто писала ему: «Я всегда с огромным нетерпением жду твои письма и порой даже забываю о том, что никогда не видела тебя. Мне кажется, что мы знакомы вечно».
А он писал в своём дневнике: «Каждое письмо Надежды – огромный праздник для меня, праздник мысли, чувства, праздник общения с человеком, который понимает тебя». Но никогда не писал об этом ей, считая это излишней сентиментальностью. Ей писал: «Чувство, что мы знакомы вечно, наверное, возникает из того, что мы, во-первых, обсуждаем вечные вопросы, во-вторых, высказывая друг другу всё, что есть в душе, обмениваемся с бесконечностью нашего внутреннего мира». Казалось, он готов был до хрипоты рассуждать о каких-то отвлечённых вещах, о проблемах всего человечества, уподобляясь, как она выразилась, Личности, - лишь бы скрыть свои истинные чувства и намерения. Она же не хотела ничего скрывать, она не хотела так долго жить в туманных лабиринтах противоречивых мнений, каждое из которых, тем не менее, для кого-то является истиной в последней инстанции. Она ещё и ещё раз писала:
«Михаил! Мне очень хотелось бы увидеть тебя и познакомиться поближе. Между нашими городами летают самолёты. Имей это в виду. Если появится время и желание, я буду очень рада твоему приезду».
4.
В одном из последующих своих писем Надежда рассказала о себе.
«Вспоминать детство мне всегда больно, - писала она. – Можно сказать, что у меня его и не было. Отца своего я не помню. Зато прекрасно помню отчима. Почти ежедневно одно и то же: пьяная рожа, брань, драки. Меня он просто ненавидел, как, впрочем, и я его. Особой материнской любви тоже не испытала, так как моя мать была глубоко несчастной и далеко не сильной женщиной (иначе она не позволяла бы себя так унижать и оскорблять). Ей хотелось как можно реже бывать дома, и она часто работала сверхурочно. Я её почти не видела.
В моей семье не говорили о Чайковском, Рафаэле. Между тем я была очень любознательна, и как жаль, что в детстве никто не помог мне развивать свои наклонности. Наоборот, только мешали. Так, я очень любила танцы. Начала было заниматься в балетной студии. Но моя мать сказала мне: «Когда я на работе, надо сидеть дома, а то отец всё порастащит и пропьёт». И я сидела дома. Потом у меня появилось желание учиться игре на аккордеоне (дома был свой аккордеон), но мечтать о музыкальной школе не приходилось и я, накопив деньги, даваемые на школьные завтраки, купила самоучитель и тайком училась играть. Но… После очередной драки от аккордеона остались одни воспоминания. И это далеко не полный перечень печальных финалов моих увлечений. Одна у меня была отрада – книги. Причём я любила больше сказки, книги с вымышленными героями, которым я завидовала. Удивляюсь, как я всё-таки сумела в такой атмосфере противостоять злу. Правда, это продолжалось не бесконечно. В тринадцать лет я ушла из дома. Оставила матери письмо-ультиматум, предоставив ей выбирать между мной и отчимом. Мать выбрала меня, и с тех пор мы жили, по крайней мере, тихо и мирно. Вот так далась мне моя самостоятельность, независимость и упорство – качества, которым ты так завидуешь. Теперь, думаю, уже не завидуешь мне?
Трудному детству я, конечно, обязана многими полезными чертами характера, но есть и отрицательное влияние. С детства я стала ненавидеть мужчин. Правда, не думай, что я беспросветная пессимистка, совсем нет, я верю и надеюсь, что есть на свете мужчины, достойные любви и уважения. Но, наученная горьким опытом, я очень строга к ним. Многие считают, что чрезмерно, но ничего не могу с собой поделать, это уже моё убеждение. Я не хочу испытать такое же семейное «счастье», как моя мать, и не хочу, чтобы у моих детей тоже не было детства. А жизнь, как назло, продолжает углублять моё негативное отношение к мужчинам. Выходит замуж моя двоюродная сестра, муж оказался таким же, каким был мой отчим. Выходит замуж моя лучшая подруга, с которой мы вместе мечтали о самом прекрасном. И что же? Встретились после долгой разлуки, спрашиваю о жизни, вижу слёзы, и красной нитью исповеди проходит горькое разочарование. Какие прекрасные мечты и как далеки они от жизни, к великому сожалению.
Вопрос мой о любви и её значении в создании семьи был не случайным. В поликлинике, где я работаю врачом, я возглавляю консультацию по вопросам семейной жизни. Мне это очень нравится, от всего сердца хочется помочь людям создать дружные, крепкие семьи. Твоим ответом на мой вопрос удовлетворена. В любовь я тоже верю и всё ещё мечтаю о ней. Правда, в отличие от тебя, не могу сказать, что испытывала это чувство.
И ещё завидую тебе в том, что у тебя есть настоящий друг. У меня тоже есть подруги, но… Попробую объяснить. Обладая сильным характером, я всегда притягивала к себе людей слабых, ищущих во мне опору, защиту. Подруги доверяют мне все свои секреты, делятся горем, ждут помощи и по возможности получают её. Они плачутся мне в плечо, и им становится от этого легче. А я остаюсь одна со своими горестями и печалями. Я не могу пожаловаться на неудачи, так как мои подруги любят и ценят меня именно за силу характера и были бы во мне просто разочарованы, если бы хоть раз увидели слабой. А мне чертовски хочется иногда быть тоже слабой, поплакаться, спросить совета… А теперь уже и не знаю, смогу ли, встретив сильного человека, расслабиться и открыть свою душу. Я ведь уже свыклась со своим духовным одиночеством».
Письмо это потрясло Михаила. Образ Надежды вдруг начал жить в нём наравне с воспоминаниями о действительно бывших в его жизни друзьях и событиях. Особенно потрясли последние её слова о духовном одиночестве. Эта мысль лучше всего отражала и состояние самого Михаила, в котором он сейчас находился. Однако, подчиняясь какому-то инстинкту противоречия или, скорее, назло тем обстоятельствам, благодаря которым он оказался в полной изоляции от всех, кто был ему дорог, он написал, что духовного одиночества не бывает, раз он понимает и разделяет даже мысли тех, кто жил сотни и тысячи лет назад.
На что она отвечала:
Тебе непонятно это чувство лишь потому, что у тебя есть друг, с которым ты можешь быть самим собой, открыть ему всё самое сокровенное, не боясь быть непонятым, надеясь в любом случае на отдачу. Ты знаешь, что тебя понимают даже без слов. А ведь я тебе писала, что у меня иные отношения с подругами. И вот результат: я практически ни с кем не могу быть собой. Здесь у меня много новых друзей, с которыми мы проводим свободное время, но я чувствую, что мы разные, что мои взгляды большинству из них показались бы смешными, ведь они смотрят на жизнь намного проще. Я чувствую это, и мне ничего не остаётся, как замкнуться в себе. Я ведь не собираюсь никому навязывать своё мнение, так как знаю, что люди, окружающие меня, уже имеют свои убеждения, которые их устраивают. С тобой, Михаил, я предельно откровенна. И виной тому необычность нашего знакомства, заочный характер дружбы, который позволяет найти в своём собеседнике всё, что хотелось бы найти, дав полную свободу воображению».
В следующем письме она, в ответ на опасения парня, что портрет, который она составляет в своём воображении, может и не совпасть с «оригиналом», написала:
«Ты не бойся, Михаил, что можешь разочаровать меня. Это совсем не страшно. Я для тебя случайная встреча, и только. Ты быстро забудешь меня, и всё. Мне страшнее, вдруг при встрече ты очаруешь меня так же сильно, как тогда в передаче «Юность». Но я не боюсь, и опять приглашаю тебя в гости».
5.
Никогда ещё Михаил не жил такой насыщенной духовной жизнью, как в эти последние месяцы. Это, так или иначе, находило отражение и в записях дневника, который одновременно служил ему полигоном для пробы пера. В одном из писем к девушке он признался: «В глубине души мечтаю заняться литературным творчеством. Я чувствую, у меня есть что сказать людям. Остаётся найти только форму выражения своих мыслей».
Так незаметно проходили дни. Наступила зима. Закружились-завертелись снега. Дворники не успевали убирать тротуары. В один из таких декабрьских дней Михаил отправил Наде телеграмму: «Буду восемнадцатого сам найду тебя».
И вот он летит. Летит в город, где живёт девушка, ставшая за эти месяцы частью его жизни, его тайной мечтой. Тем не менее, он чувствовал, что летит в неизвестность.
По правому борту в иллюминатор виднелась Большая Медведица. «Значит, летим на запад». Странно было то, что Михаил думал совсем не о том, о чём, казалось бы, следовало думать в такой ситуации. Почему-то вдруг вспомнил он случай из своего детства. Жаркий июльский полдень. Река. Мальчики, на ходу снимая с себя рубашки, подбегают к высокому берегу и прыгают в воду. Михаил тоже разбегается. Но… У самого обрыва замирает, не решаясь на последний шаг. Снизу кричат: «Прыгай! Давай!» Он смотрит в воду будто загипнотизированный. Отходит, разбегается, в последний момент опять замирает у обрыва. И так повторяется несколько раз. Наконец, краснея от стыда, по более отлогому берегу спускается к реке.
Пролетали над Москвой. Город внизу лежал как на карте. Вон Красная Площадь. Михаил думал: преодолей он тогда свой страх, судьба его, быть может, сложилась бы иначе. Робость, неуверенность в себе сослужили ему плохую службу. И тут же понял, почему ему вспомнился именно этот эпизод. Разве он сейчас не летит с обрыва? Разве он не преодолел сегодня тот детский страх, тот барьер, который преследовал его всю жизнь?
6.
Михаил, поднявшись на второй этаж женского общежития, оказался посередине длинного коридора. Поколебавшись, он наугад пошёл в каком-то направлении. Но скоро убедился в своей ошибке и повернул обратно. И вдруг – знакомый номер на двери. Не дав себе времени опомниться, он тут же постучал. Ему открыла стройная брюнетка в цветастом платье. И, видимо, догадавшись, кто он, пригласила внутрь. У Михаила в каких-то тайниках подсознания началась сложнейшая работа по сличению, сопоставлению образа в голове с той, кого он видел перед собой. Но тут ему пришлось смутиться: в глубине комнаты стояла ещё одна девушка, которую он не сразу заметил. Это была шатенка среднего роста в чёрных брюках и серой кофте. Михаил начал смотреть то на одну, то на другую девушку, стараясь догадаться, но так и не догадываясь, к кому же из них он приехал.
«Вы Михаил?» - спросила шатенка, стоявшая до этого у окна. Услышав «да», она быстро приблизилась к нему и сказала: «А меня зовут Надя».
Вот так незатейливо произошла их встреча. Первое, что бросилось в глаза: в комнате было много книг и иллюстрации картин великих художников, со вкусом оформленные (приклеены к фанере и покрыты прозрачным лаком).
Надя оказалась простой, открытой девушкой. Чем-то она завораживала. Как и её письма. Неожиданностью для Михаила оказался только шрам на её левой щеке. В первые минуты ему потребовались огромные усилия, чтобы представлять её без этого шрама. Он старался не обращать на него внимания, смотрел только в глаза девушки, но чувствовал и боялся, что она догадывается, почему его взгляд такой напряжённый. «Неужели этот безобидный шрам играет столь важную роль в её жизни? – думал Михаил. – Неужели и для меня он так важен, важнее внутреннего облика этой замечательной девушки?»
В эти несколько дней, пока Михаил был у Надежды, они успели о многом переговорить, лучше узнать друг друга. Но… Даже в минуты уединения, когда с ними не было её подруг, всё оставалось на уровне духовного общения. Будто какая-то преграда стояла между ними. Прижать бы её к себе и поцеловать, думал Михаил. Но не мог сделать этого. Ему казалось, это разрушит их идеальные представления друг о друге. А это означало, что их отношения можно было назвать какими угодно, только не любовью в земном понимании этого слова.
Остальную часть отпуска Михаил провёл в родной деревне. Он, как и планировал, с головой окунулся в архив отца. Читал его рассказы, фронтовые дневники, рукопись его романа. Оказалось, прожив с отцом столько лет, он ничего не знал о нём. В свободное от этих занятий время, катал ли он племянника на санках, колол ли дрова, носился ли по заснеженным полям на лыжах, всюду он, то про себя, то во весь голос, с каким-то остервенением повторял две строчки из Анны Ахматовой: «Сочинил же какой-то бездельник, Что бывает любовь на земле».
Под новый год он записал в своём блокноте: «Всё, что для меня дорого, мимо, мимо… Вот она, жизнь. Это не кино. Вспоминаю: «Надо иметь свой дом, чтобы вот так вот не мотаться». Надо бы, да вот что-то не получается. А жизнь проходит. Проходит она, хочешь ты этого или нет. Этот Новый год буду встречать с мамой, самым дорогим для меня существом во вселенной. Пожелаю ей долгих-долгих лет жизни».
7.
Письмо своё, в котором он так жалко выглядел со своей попыткой найти в словах Надежды как можно больше несовпадений с собственными взглядами, Михаил написал только после отпуска, когда уже приехал в город. Ответ пришёл незамедлительно.
«Здравствуй, Михаил! – писала Надежда. – Получила твоё долгожданное письмо, очень волновалась, когда его долго не было. Всё думала, неужели твоё разочарование после нашей встречи так велико, что ты и не напишешь. Не знаю, в какую сторону изменилось твоё отношение ко мне. Это известно лишь тебе. А вот я могу честно сказать, что ты оказался даже лучше того человека, которого нарисовало мне моё воображение. Ты очаровал меня, и мне было очень грустно от сознания скорой разлуки. Очень жаль, что ты так мало погостил у нас. Теперь, зная тебя, я могу с полной уверенностью (а не интуитивно, как это было раньше) сказать тебе ещё раз все те слова, которые были написаны мной в первом письме. И от всей души пожелать тебе счастья, которого ты достоин.
Значит, ты считаешь, что в процессе наших бесед выявилось много разногласий. Я этого не заметила, так как ты вообще избегал споров, ты всё больше слушал, оставляя своё мнение при себе. А мне оставалось о нём только гадать. А вот теперь оказывается, что ты во многом со мной не согласен. Ну что же, надеюсь, ты теперь свои возражения постепенно выскажешь. Я считаю, не страшно иметь в чём-то разногласия, главное, уметь уважать мнения другого, быть терпимым к ним, не считать свои убеждения самыми правильными».
Михаил, как всегда, все вопросы сводил к философским рассуждениям. В одном из последующих своих писем Надежда сообщала, что собирается заняться наукой, но для этого нет никаких условий. «Последнее время совсем не бываю одна, - писала она, - а все хорошие мысли, решения приходят именно при уединении. И ты знаешь, Михаил, я чертовски устала от того, что мне постоянно надо кого-то развлекать, занимать, с кем-то беседовать, спорить. Я сейчас только об одном мечтаю – побыть хоть день одной».
После ответа Михаила на это письмо, она писала: «Наверное, ты прав, мне надо заниматься тем, чем позволяет характер. Надо, наверное, выходить замуж, рожать детей и быть гостеприимной хозяйкой, понимающей женой, ласковой и нежной матерью. Ведь, в конце-то концов, разве не в этом женское счастье?»
Через месяц Надежда прислала Михаилу приглашение на свою свадьбу. В ответ Михаил написал:
«Здравствуй, Надежда!
Очень рад за тебя. Поздравляю. Желаю, чтобы вы находили друг в друге неисчерпаемый источник радости и счастья и чтобы жизненный оптимизм помогал вам преодолевать все трудности, которые, могу обещать, будут, и немалые.
Привет мужу. Хотя я его и не знаю, но, зная тебя, Надя, и руководствуясь принципом «скажи мне, кто ты, и я скажу, кто твой друг», я уже могу хотя бы приблизительно представить его себе.
P.S. К сожалению, на свадьбе вашей быть не могу. Как всегда, завален работой. Да и неудобно отпрашиваться в такое горячее время».
«С ответом несколько задержалась по известным тебе причинам, - писала Надежда. – Большое спасибо за пожелания, но сразу тебя разочарую. Ты думаешь, что мой муж соответствует всем моим идеалам? Совсем нет! И даже довольно далёк от них. Что же толкнуло меня в таком случае на этот важный шаг? Во-первых, общество, которое меня окружает. Начнём с мамы и моих родственников. Во время моего последнего визита они устроили мне крупный разговор, а мама даже со слезами и такими словами, что ей стыдно уже перед людьми, что я до сих пор не замужем. Что же выходит, что я хуже других? И так далее и тому подобное. И даже участившиеся свои гипертонические кризы списала на волнения по моей жизни неустроенной. После наших дебатов мне дома стало неуютно. Среди друзей проработки были более корректны, но зато ежедневно. И вот я махнула рукой и решилась. А тут уже давно один инженер с завода мечтал о такой счастливой минуте. Мне он был не противен, а кроме того, он всегда казался мне каким-то растерянным в жизни, слепым котёнком, которого несёт течение. Мне всегда хотелось ему помочь встряхнуться, покрепче встать на ноги. Сказалось и тут (в выборе мужа) моё извечное стремление к опекунству. Я не знаю, что выйдет из этого эксперимента (иначе мой брак не назовёшь), но меня успокаивает одно – возможность иметь ребёнка. Без этого я не мыслю себя счастливой. А если супружеская жизнь не сложится, что же… Зато мама и друзья мои на седьмом небе от счастья.
Иногда, когда задумаюсь, начинаю считать себя предательницей. А если подумать, какая я предательница? Я не предала своих идеалов, я просто не смогла их обрести, встретить, а если и встречала… не всё зависело только от моего желания. Вот, например, ты, Михаил, очень близок к моему идеалу, но я ведь знаю, что ты никогда не полюбил бы меня. Идеалы остались прежними, но вот беда – жизнь проходит… Ты знаешь, на свадьбе одна женщина сказала такой тост: «Мне кажется, Надя долго искала идеал, так как «Какой же любви она ищет, какой? Ей хочется крикнуть: любви звездопада! Красивой-красивой, большой-пребольшой! А если не встречу я в жизни такой, тогда мне совсем никакой не надо!» И вот она, видимо, нашла то, что искала». И так далее. Знаешь, Михаил, я после этих слов чудом удержалась, чтобы не зареветь. Ведь мечтала действительно о чуде. Но в жизни всё оказалось много проще.
Первые дни супружеской жизни ещё не позволяют делать какие-то выводы. Поживём, там что-нибудь и прояснится. А пока стараюсь понять психологию своего мужа, учусь быть терпимой к его недостаткам, к тем несовпадениям во взглядах на жизнь, которых очень много. А если сказать совсем честно, то я ещё даже не до конца осознала те изменения, которые произошли в моей жизни. Всё ещё впереди. Вот и все мои новости. Пиши. Я всегда очень рада твоим письмам. Надежда».